Текст книги "Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху)"
Автор книги: Гари Ромен
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Мурад, державший обеими руками саблю, перевел взгляд на Мандахара, тем самым как бы говоря, что готов, и просительно ожидая от него баша,приказа ударить, – и тут Руссо вдруг был выведен из своих бесплодных размышлений удивительным выражением, которое появилось на лице старого фанатика.
На этом лице смешались изумление и сомнение, как будто человек еще не решился поверить тому, что видит, – но они тут же исчезли, уступив место сначала безумной радости, а затем неумолимой решимости.
Руссо проследил за взглядом гази и понял.
Берш, Мандахар и его западный мастер на все руки выстроились в одну линию в двух шагах от Мурада.
Трое!
У Руссо перехватило горло, за несколько секунд он прочел самую благочестивую, самую короткую и самую пылкую молитву в своей жизни…
Он услышал, как Мандахар выкрикнул приказ…
Затем все было кончено.
Сабля в руках Мурада стала лучом света…
Она прошла сквозь шею Берша с такой силой и с такой быстротой, что отрубленная голова осталась на плечах и отделилась от тела, лишь когда оно стало оседать на землю. Голова сэра Давида Мандахара упала к его же ногам, между опустевшими плечами забил кровяной фонтан, и «горный вепрь» сначала сел на собственное лицо, затем откатился в песок. Голова его серого или, может, черного кардинала, который представлял так много тайных интересов, столь ловко дергал за ниточки и был столь предан истинным ценностям, слетела в тот же миг, отделенная от всего остального таким быстрым и четким ударом, что серая шляпа осталась на своем месте, сигарилла – во рту, а тело какое-то время еще качалось в нерешительности, как будто отказывалось падать из боязни запачкать одежду или, может, подыскивая позу, исполненную наибольшего посмертного достоинства…
Руссо прыгнул к автомату, который упал между головой и телом Мандахара, но когда ему удалось схватить его, Али Рахман уже стрелял по бин-мааруф из автомата Берша, и в течение нескольких секунд оба они продолжали опустошать диски, выплескивая свою злость…
Затем наступила тишина, которая вновь стала наполняться сладковато-тошнотворным бормотанием, лившимся из всех уголков этой восхитительной персидской миниатюры.
Убивать больше было некого. Несколько бин-мааруф, которые еще не были мертвы, вкладывали в оставшиеся у них признаки жизни выражение покорности и мольбы, делая это всеми жестами, которые позволяли полученные раны…
От прожитых часов – с того мгновения, когда она увидела, как рука Мурада поднимает саблю, и до ее поступления «для непродолжительного отдыха» в клинику «Бельвю» в Женеве – у Стефани осталось воспоминание, странно лишенное связности и полное пробелов, подобное череде кадров, порядок которых был нарушен из-за сбоя во времени, сообщившего всем вещам вязкую медлительность…
Она вспоминала сначала себя саму или, вернее, свое длинное, из вышитой органзы, платье от Нины Риччи, цвета синей ночи, стоимостью двадцать две тысячи франков, – но не хватало полагавшегося к нему розового боа, она забыла его еще раньше в чемоданах с коллекцией – она вновь видела, как бродит в песках, что-то напевая, чтобы успокоить Руссо и Али, которые, похоже, тревожатся за нее. Пару раз она останавливалась перед тремя головами и махала им рукой – hello there! [100]100
Приветик! (англ.).
[Закрыть]– а Руссо пытался увести ее внутрь дворца и беспрерывно повторял: «Ну же, Стеф, идемте, нечего вам здесь делать», и еще он почему-то старался успокоить ее, когда она начинала смеяться, как будто радость и смех не являются самыми верными признаками психического здоровья и крепкой нервной системы.
А особенно ясно она помнила Мурада: тот стоял, воздев глаза и руки к небу, и по его благодарно сиявшему лицу текли слезы. Рядом был Али, вот он наклоняется над телом одного из бин-мааруф и включает приемник, прицепленный к поясу мертвеца, он хочет услышать новости из столицы, но, похоже, на «Радио Хаддан» час современной музыки, и оазис заполняют голоса «Роллинг Стоунз».
Владелец приемника лежал на песке, прислонившись головой и плечами к манговому дереву, на его лице застыло выражение удрученного недоумения: из приемника неслись под аккомпанемент электрогитар отрывистые вопли Мика Джаггера, – Стефани слушала их с благодарностью, потому что они, наконец-то, заглушили воркование горлиц… Внезапно ей ужасно захотелось оказаться на какой-нибудь террасе на Капри, в изумрудном платье, с бокалом шампанского в руках, послушать старые неаполитанские песни – она принялась насвистывать, сделала на песке несколько танцевальных па, но, ощутив у себя на талии руку Руссо, уткнулась лицом в его плечо и разрыдалась…
– Все кончено, Стеф, все кончено…
– У нас три раза в неделю бывают часовые трансляции современной музыки, – пояснил Али. – Если я когда-нибудь стану министром образования, то организую здесь музыкальный фестиваль, как в Баальбеке в Ливане или в Исфахане. Это место отлично подходит…
Страж дворца, который до этого предусмотрительно скрылся в служебной пристройке, теперь вылез наружу, охваченный верноподданническими чувствами и жаждой мести, которые выразились в плевках и пинках раненым бин-мааруф. После чего он завладел автоматом, и пришлось вмешаться, чтобы не дать ему прикончить раненых, так как Руссо считал, что те смогут дать властям Тевзы ценные показания. Тогда Али Рахман отослал стража в деревню Ашда, находившуюся в десятке километров от оазиса, и тот побежал к конюшням, не преминув почтить несколькими последними плевками кучу трупов под манговым деревом – среди которых на видном месте лежали и два «верных» слуги Али.
Из пальмовой рощи вышли двое солдат эскорта, которым удалось спрятаться во время утренней бойни. Один из них был ранен и, вероятно, лишится руки.
– Надо бы все же узнать, что происходит в столице, – сказал Руссо. – У Мандахара наверняка были свои люди в армии…
Они попытались связаться со штаб-квартирой полиции по радиотелефону, имевшемуся в «роллс-ройсе», но автоматная очередь уже положила конец его службе, также как и службе сержанта, командовавшего восемью солдатами эскорта. Похоже, пуля сразила его в тот миг, когда он пытался предупредить штаб-квартиру. Однако приемник поврежден не был, и они попробовали узнать новости о ситуации в Хаддане, поймав в эфире радиостанции Кувейта и Дубая. Выяснилось, что японские террористы завладели «боингом», который теперь направляется к Персидскому заливу. Десять ирландских бомб и три письма с вложенным в них взрывчатым веществом сдетонировали в Лондоне. Конференция неприсоединившихся стран продолжала свою работу в Алжире, а этой ночью провалилась попытка государственного переворота в Хаддане. Ее инициатор, министр внутренних дел Давид Мандахар, укрылся в горах у своих сторонников… Опасались затяжного внутреннего конфликта, по тому же сценарию, что и в Йемене, где сопротивление солдат имама Бадра республиканским войскам вызвало вмешательство египетской армии… [101]101
25 сентября 1962 г. группа офицеров йеменской армии свергла теократическую монархию и провозгласила Йемен республикой. Свергнутый король-имам Мохаммед аль-Бадр собрал войска и начал наступление на республиканцев. Республиканцы обратились за помощью к Египту. Однако попытка египтян разгромить монархистов успехом не увенчалась, конфликт принял затяжной характер и закончился лишь в апреле 1970 г.
[Закрыть]
– Гражданской войны не будет, – уверенно заявил Али Рахман. – Племена Раджада повинуются мне. Мы получим автономию и образуем федерацию по типу швейцарской…
– Швейцарской? – прошептала Стефани.
Ничто не казалось ей в тот момент более невероятным, далеким, мифологическим и феерическим, чем Швейцария…
Солдаты эскорта лежали на земле с шариками ката за щеками.
– Ну, в общем, федерацию по типу швейцарской, но приспособленную к нашим особенностям и нашему национальному характеру, – пояснил Али.
Голова сэра Давида Мандахара, казалось, спала в удивительно христианской позе, лежа на правой щеке и подставляя левую, что вроде как утверждало общую и братскую основу всех религий, и Стефани сказала Руссо, который, взяв ее под руку, старался увести в сторону от разрозненных останков министра внутренних дел:
– Да нет же, я отлично себя чувствую, дайте мне посмотреть, а не то я могу это забыть…
– Стеф, прошу вас… Возвращайтесь во дворец… Вы не привыкли к такому…
Она пристально посмотрела на него.
– А вы, значит, привыкли?
– Я два года провел во Вьетнаме и после бойни в Май Лае [102]102
Май Лай– вьетнамская деревня, более известная как Сонгми. 16 марта 1968 г. рота из состава 11-й пехотной бригады США ворвалась в деревню и уничтожила около пятисот ее жителей.
[Закрыть]входил в следственную комиссию…
– Мне вот интересно, станет Джеки Стюарт [103]103
Джеки Стюарт(Джон Янг Стюарт, род. 1939) – шотландский автогонщик.
[Закрыть]чемпионом мира или нет, – сказала Стефани, чтобы доказать, что она сохранила всю ясность ума.
Говорят, что летом на Капри жить стало невозможно, как и в Сен-Тропе, но Стефани принялась объяснять Руссо, что можно отправиться туда в межсезонье, весной или осенью, и что она знает один pensione [104]104
Пансион (итал.).
[Закрыть]с цветами на террасе, нависающей над морем, и там неаполитанские певцы…
– Стеф, пожалуйста, уходите отсюда…
Голоса «Роллинг Стоунз» умолкли, и теперь диктор, по-видимому, говорил о следующих передачах, так как она различила имена Боба Дилана и Хэнка Уильямса.
Голова Берша была обращена лицом к небу. Глаза остались открытыми. Бледные-пребледные, светло-серые, застывшие, они блестели на солнце, как стекло. Стефани обожала Венецию и искусство барокко…
– Скажите, вы думаете, что…
Она запнулась. Руссо, который со все возраставшим беспокойством следил, как она бродит по песку, держа в руке воображаемый бокал с шампанским и насвистывая неаполитанскую мелодию, вдруг сообразил, что она похожа на обезумевшую Офелию, и совсем разволновался.
– Вы думаете…
– Что?
– Эти… предметы можно хранить?
– Что?
– Я хочу сказать… После всего, что мы пережили… Если бы я попросила отдать мне их… как… как трофеи…
«Кат», – вдруг осенило Руссо. Как бы там ни было, это транквилизатор, который вызывает блаженное оцепенение. Он подошел к одному из бин-мааруф и вытащил пригоршню травы из кожаного гурра,которые все они носили на поясах.
– Возьмите, Стеф, пожуйте…
– Я не хочу есть… Наверняка есть способ забальзамировать их, чтобы они сохранились… как это сделали со Сталиным в Кремле…
– С Лениным, – пробормотал Руссо. – Идемте, прошу вас…
– Да, с Лениным. Мне бы хотелось увезти их с собой в Нью-Йорк. Это музейные экспонаты, археологические находки… По крайней мере, я бы хотела вот эту…
И она коснулась ногой головы Берша. Лицо последнего из тевтонских рыцарей, с его красной бородкой венчиком, крючковатым носом и невидимыми губами, которые, похоже, находились где-то внутри, вызывало у Руссо почти утробную злобу: мечты о величии и могуществе, которые не давали покоя этой голове, улетели, но лишь затем, чтобы осесть в другом месте. Они никогда не останутся бесприютными…
В портфеле у Берша они нашли список фамилий, который, вне всякого сомнения, осчастливит правительство Хаддана. Фамилии Дараина в нем не значилось.
– Думаете, он был ни при чем? – спросил Руссо.
– Он очень осторожный человек, – сказал Али Рахман. – Он уже двадцать пять лет как-то умудряется выживать на своем посту…
– Это ведь он попросил вас покинуть дворец в Сиди-Барани и приехать сюда. А затем предупредил Мандахара… Разве не так?
Али пожал плечами.
– Я, как вы успели заметить, был окружен предателями. Дараин – человек, начисто лишенный принципов, что означает, что он никогда не служил великому делу… Он изучает соотношение сил и встает на сторону более могущественного. Он руководствуется холодным расчетом, и я не думаю, чтобы он мог сделать ставку на Мандахара… Думаю, он собирал информацию и выжидал…
В портфеле нашлись весьма занятные документы: в частности, контракт на поставку оружия Хаддану, подписанный Сандерсом, а вместе с ним и филиалом «Талликот». В контракте стояла сумма в пятьсот миллионов долларов и перечислялось все заказанное оружие. И, наконец, там были фотографии «зверств», сделанные в самолете и не имевшие отношения к полароиду Стефани. Тот тип из каравана, подумал Руссо.
Стефани заглядывала ему через плечо.
– Мои снимки были не так хороши, но в них было больше… жизни. Можно, я возьму их?
– Нет, – сказал Руссо.
Приемник на животе у мертвого бин-мааруф передавал теперь классическую музыку. Тевза, казалось, приостановила трансляцию новостей.
Стали слетаться первые грифы, и Али Рахман время от времени распугивал их выстрелами.
Руссо еще раз порылся в карманах у Сандерса, разорвал подкладку пиджака, но ничего не нашел. Можно было подумать, что западная тень сэра Давида Мандахара вложила всю свою индивидуальность в подпись под контрактом на поставку оружия. Остальное же теперь было поделено на четыре части, лежавшие на песке: туловище, голова, сигарилла и котелок в ярко выраженном стиле «Сити». Его одежда даже в этих обстоятельствах сохраняла безупречный вид, а туфли блестели так, что, казалось, частица жизни их владельца перешла к ним. Словом, в карманах у него ничего не нашлось, что, возможно, было признаком предусмотрительности души, ожидавшей, что по прибытии ее обыщут. Стефани поделилась этой мыслью с Руссо, который еще раз настоятельно попросил, чтобы она покинула место действия и попыталась немного поспать перед отъездом. Но она и слышать об этом не хотела. Она испытывает, заявила она ему, необыкновенно яркие переживания, и никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Она старательно жевала кат, отчего у нее на щеке появилась шишка, а на лице – крайне довольное выражение.
– Никогда не видела ничего более прекрасного, – твердо заявила она. – Чудесная страна. Думаю купить здесь небольшой дом и каждый год приезжать на один-два месяца, отдохнуть от ужасов жизни в Нью-Йорке, ну вы понимаете…
Среди оползней лавы возникли штук сорок верблюдов, не дождавшихся утренней порции дурро, [105]105
Дурроили дурра– тропическое хлебное растение, сорт сорго.
[Закрыть]и принялись топтаться вокруг, выражая свой протест негодующим ревом.
Мурад сидел на песке, полностью погрузившись в молитву. Стефани отметила, что его сабля почти не окрасилась в красный цвет.
– Обратите внимание, – произнесла она нейтральным, хотя и немного назидательным тоном – так ее учили говорить, когда она работала гидом в здании ООН в Нью-Йорке, – обратите внимание, что на сабле очень мало крови, с такой силой и быстротой был нанесен удар…
Она хотела было подобрать саблю, но Али Рахман помешал ей.
– Нет, Стефани, прошу вас…
– Да вы представляете, какой эффект произведет мой снимок в «Вог» с этой саблей в руке? В платье от Унгаро… Мне заплатят целое состояние! Эта самая как-там-ее сейчас побивает мой рекорд, она только что подписала контракт на полмиллиона с фирмой «Ревлон»…
Она бредила. По лицу ее струился пот, плечи дрожали…
Али отвел Руссо в сторону.
– Послушайте, мой отец, разумеется, не пил…
– Разумеется, – сказал Руссо. – Но здесь есть все, что нужно… для гостей. Так ведь?
Руссо не решался уйти. Судя по числу верблюдов, в оазисе прятался еще добрый десяток бин-мааруф. Он обратил на это внимание Али.
– Они уже не опасны. Это теперь собаки без хозяина…
Сильное выражение для демократа, который мечтает о швейцарской конституции, подумал Руссо.
– Я сам схожу.
Стефани была занята тем, что крутила ручку приемника на животе все того же бин-мааруф. Должна же быть в этих краях радиостанция, передающая новости на английском, а ей неудержимо хотелось знать, подчинится ли Никсон распоряжению сенатской следственной комиссии и предписанию сдать магнитофонные пленки, на которые президент Соединенных Штатов записал, без ведома своих собеседников, все разговоры, которые он вел с ними в Белом доме… жаль, что она так далеко, когда в Америке происходят такие интересные вещи… Валявшийся под деревом бин-мааруф не сводил с нее своего остекленевшего взгляда.
– Мы так далеко от всего, – брюзжала Стефани. – Мне так интересно, как Никсон из этого выпутается…
Али вернулся с бутылкой шотландского виски, и она сделала глоток. Была, разумеется, еще и икра: они находились в сорока минутах лету от Ирана с его лучшей в мире икрой. Она принялась рассказывать Али о своей поездке в Иран в прошлом году.
– Колыбель цивилизации… Все пошло оттуда. Мы бы не были тем, что мы есть, если бы не Персия. Не знаю, читали ли вы книгу Джона Марриоля об искусстве Сасанидов… [106]106
Иранская династия (224–651).
[Закрыть]
Она поглощала бутерброды с икрой, облизывая пальцы, и глядела на миниатюрный, трепетавший от горлиц дворец и на грифов, что кружились над головой… Казалось, что бин-мааруф устроили сиесту, развалившись в тени мангового дерева; они напомнили ей знаменитую картину Брейгеля «Спящие», но в более затейливом, персидском варианте…
Ее взгляд вселял страх. Руссо не осмеливался смотреть ей в глаза. Она бредила. Нужен был врач, укол…
Они услышали гул самолета, но серебряная стрела пролетела очень высоко; Али сказал, что это шведский «боинг», везущий скандинавских туристов на Цейлон или в Бомбей.
29
Страж ушел уже два часа назад, и Руссо не понимал, почему Али так важно дождаться людей своего племени. И машины эскорта, и «роллс-ройс» были на ходу, и они могли в любой момент тронуться в путь. Но юный вождь шахиров с несколько смущенным видом, извиняясь, но при этом не давая никаких объяснений, настаивал на том, чтобы отложить отъезд до прихода «своих». Руссо решил, что речь идет о каком-то неведомом ему политическом ритуале.
Первые ряды пальм были редкими, но затем оазис становился все гуще и постепенно превращался в настоящие джунгли, и несмотря на высказывание юного принца о бин-мааруф с их вошедшей в поговорку трусостью – они способны драться лишь целой бандой и подчиняясь хозяину, повторял он, – они отнюдь не были в безопасности на этом обширном, не просматриваемом пространстве. Впервые в жизни Руссо чувствовал себя уязвимым: он боялся за Стефани.
Было уже одиннадцать часов, и тела бин-мааруф начали напоминать о своем присутствии не только внешним видом, когда на склоне западной горы показалось облако пыли. Ничто не могло быть дальше от современности, чем эта кавалькада, которая, казалось, сошла со страниц книги по истории Востока, внезапно открывшейся на давно ушедших веках. На мужчинах были оранжевые тюрбаны, накрученные так туго, что они образовывали настоящие купола. В этих всадниках не было ничего от бедуинов, и даже если не существовало никаких документов, доказывающих афганское происхождение этих людей, которые появились в здешних горах за два века до того, как Магомет поднял свое знамя, то их лица явно носили на себе отпечаток той части Индии, что граничит с Хайбером. [107]107
Имеется в виду граница прежней Британской Индии, сейчас это территория Пакистана.
[Закрыть]
Их одежды – туники из грежи, с глубокими вырезами по бокам – ничем не походили на бурнусы жителей пустыни; лишь небольшие черные лошади напоминали о пастбищах Счастливой Аравии, Arabia Felix римлян, Аравии Йемена, откуда и началось великое арабское завоевание. В конце колонны скакал дворцовый страж, ведя в поводу вторую лошадь; сидевший на ней всадник издалека походил на яркую куклу, завернутую в парчу и шелк. Когда кавалькада приблизилась, Руссо понял, что разноцветная кукла была закутанной в покрывало женщиной, у которой на виду оставались лишь черные глаза и крошечные ступни, обутые в красные туфли. Он тщетно искал объяснение ее присутствию, и свет уже было забрезжил в его мозгу, когда он услышал позади себя незабвенный голос, который пел:
Похоже, смесь ката с виски хорошо подействовала на Стефани. Она стояла с бутылкой в руках под манговым деревом среди спящих вечным сном; павлины и горлицы на ветвях, украшенных блестящими листьями, довершали картину, сообщая жизни и смерти те последние контрастные штрихи, без которых не бывает настоящей красоты. Десять тысяч долларов пропадает зазря, подумал Руссо: сумма, которую получил бы фотограф, окажись он тут и запечатлей Стефани на этом фоне в платье от Живанши…
Мой милый за море уехал,
Мой милый за морем живет…
…Ах, кто же его мне вернет!
Руссо счел, что время дискуссий прошло. Он подошел к Стефани, взял ее за плечо, понял, что идти она вряд ли сможет, поднял ее и понес во дворец.
– But I love it! [109]109
Но мне нравится! (англ.).
[Закрыть]– протестовала она. – I simply love it! [110]110
Мне ужасно нравится! (англ.).
[Закрыть]Мне нравится! Мне нравится!
Он уложил ее на постель и мягко отнял у нее бутылку.
– У вас жар, и вы бредите…
Стефани все это совсем не понравилось:
– А я хочу посмотреть… там будет еще что-то интересное… и я хочу посмотреть!
– Вы и так достаточно видели.
Он вышел на балкон.
Молодая шахирка семенила в сторону дворца, а за ней шел Мурад. Старый правоверный исполнил свой обет и сейчас получит награду.
Али Рахман стоял в тени мангового дерева, уперев руку в бок и выставив вперед ногу; он слушал почтительные речи деревенского старосты. Молодой «демократ» явно не утратил поддержки своих будущих избирателей…
Около дюжины всадников слезли со своих коней и теперь с оружием в руках прочесывали пальмовую рощу. Раздались выстрелы, и несколько бин-мааруф вышли с поднятыми руками, подталкиваемые сзади прикладами. В своих белых одеяниях они походили на официантов из гостиницы «Шепардз» в Каире…
Солнце уже стояло в зените, но жара, похоже, никак не сказалась на рвении горлиц. Никто больше не отгонял грифов, и пара десятков птиц уже сидели на трупах. Языки черной лавы были единственным темным пятном на этой картине.
Руссо подумал, что после полувека воздержания Мурад, несмотря на свой возраст, появится еще не скоро.
Вернувшись в комнату, Руссо повалился на постель рядом со Стефани, которая спала ангельским сном, приоткрыв губы в блаженной улыбке. Прежде чем уснуть, он долго смотрел на нее, чтобы гарантировать себе приятные сны…
Когда он проснулся, солнце уже клонилось к закату. Прохлада гор долетала до них легкими дуновениями, в которых угадывалась близость источников, мхов и пропастей. Было лишь пять часов, но высившаяся на западе гора в полторы тысячи метров уже принялась за солнце, и казалось, что по небу раскиданы его сверкающие обломки. Стефани еще спала. Руссо ощущал ломоту в теле, какая бывает после беспокойного сна. Он потихоньку встал, вышел на балкон и оперся о балюстраду.
С десяток бин-мааруф со связанными руками и коленями ждали своей участи под черными скалами. Там и сям бродили верблюды, а в пальмовой роще раздавалось конское ржание.
Мурад стоял на коленях посреди песчаной арены. Рядом с ним – Али Рахман с саблей в руке…
– Что происходит?
Стефани появилась рядом, и Руссо не успел разыграть старшего брата-защитника и заставить ее отвернуться…
Али стоял, расставив ноги, держа обеими руками саблю, острие которой было повернуто к земле.
Слышался голос Мурада, читавшего молитву.
Небо над ареной сияло всем блеском исчезнувшего солнца.
Все было проделано с ловкостью, аккуратностью и со стилем, внешним выражением которых является экономность и непринужденность движений. Сабля описала полукруг, причем в неожиданном направлении, слева направо, и голова Мурада, как будто сброшенная с шеи скрытой пружиной, прыгнула на двадцать сантиметров в сторону, обратную движению оружия, а затем упала на песок. Точность, быстрота и изящество удара были таковы, что тело не утратило равновесия и так и осталось, коленопреклоненное, сидеть на пятках, с болтающимися руками и чуть развернутыми наружу ладонями… Это был жест жертвоприношения.
Мастер отлично обучил воспитанника своему искусству.
Приемник, скрытый крыльями грифов, передавал, по всей видимости, речь какого-то политика – об этом можно было судить по пылкому и хрипловатому тону. В рассказе Стефани о ее поездке в Хаддан, за публикацией которого последовала нота протеста от посла Тевзы в Вашингтоне, приемник, который безмятежно продолжал свое звуковое существование на поясе мертвеца и под когтями грифов, забавно именовался «радиостанцией бин-мааруф».
А пока она ограничилась тем, что закрыла глаза, сжала кулаки и повторяла подобие молитвы, изгоняющей злых духов, призывая себе на помощь все, что еще способно противостоять мужскому началу, мачизму, жестокости, суровости и тысячелетним традициям мщения через кровь и правосудия через смерть…
– Баленсиага, – стуча зубами, бормотала она с пылом, который вобрал в себя отчаянную потребность укрыться в мире, как можно более далеком от этого ужаса. – Баленсиага, Кристиан Диор, Живанши, Курреж…
– Они собираются организовать здесь музыкальный фестиваль, – в бешенстве сказал Руссо. – Уже подписали соглашение с крупной французской туристической компанией…
Али вонзил саблю в землю и теперь медленно удалялся от обезглавленной фигуры, сидевшей на пятках, с болтающимися руками, – она напомнила Стефани фигуры бонз, что устраивали во Вьетнаме самосожжение, обливая себя нефтью…
– Все же это не такое варварство как лейтенант Келли [111]111
Уильям Келли– единственный из пятерых военных, представших перед трибуналом за массовое уничтожение жителей вьетнамской деревни Май Лай (Сонгми), был признан виновным в убийстве двадцати двух человек и 29 марта 1971 г. приговорен к пожизненным каторжным работам. Через три дня заключенного освободили по особому распоряжению президента Никсона. Келли провел три года под домашним арестом, 9 ноября 1974 г. вышел на свободу.
[Закрыть]и расстрел деревни Май Лай, – прошептала Стефани, продолжая заботиться об объективности, непредвзятости и законности, без которых не бывает чистой американской совести…
Руссо тихонько увлек ее в глубину комнаты. Оставалось еще десять бин-мааруф, дожидавшихся своей очереди, но он не ожидал, что их казнь будет отмечена тою же красотой и трагической торжественностью.
Так всегда происходит на корридах, думала Стефани. Либо это совершенство, либо полная мерзость. Попросту бойня.
Они сидели на кровати, передавая друг другу бутылку виски. Руссо был до такой степени потрясен возвращением к истокам чести и правосудия, при котором они только что присутствовали – впрочем, полковник Каддафи недавно восстановил в Ливии уголовное законодательство, насчитывающее четырнадцать веков, – что пустился в философские рассуждения, а это означало, что произошедшее его основательно задело.
– Вобьем себе в голову, что мы ничего не видели, – заявил он уже чуть заплетающимся языком. – Это всего лишь наваждение, вызванное темными процессами, которые постоянно происходят в недрах нашей коллективной психики… Нужно быть в курсе, вот и все…
– Что вы подразумеваете под «быть в курсе»? – пробурчала Стефани.
Снаружи раздался душераздирающий крик – последняя мольба, которую резко оборвали. Руссо встал и пошел закрывать ставни.
– Нужно быть в курсе, вот и все, – повторил он упрямо. – Коллективное подсознательное, вот. Там полно всякого старья… Юнг. Вам еще многому надо учиться, Стефани…
– Мне нечему учиться, – возмутилась Стефани.
– Душа! – пробормотал Руссо с глубокой убежденностью. – Душа… Всё в ней!
– Я уже шесть лет работаю в высокой моде! – сообщила ему Стефани уничижительным тоном.
– Это хорошо! – признал Руссо. – Это очень хорошо… Но нужно еще учиться, углублять…
Бутылка почти опустела. Вечерняя прохлада вызвала на крыше воркование такое томное и трепетное, будто в нем смешались сахар и розовая вода, кровь и мед, а также шелест тысячи нежностей. Стефани положила голову на плечо Руссо и заснула.
До самого вечера перед дворцом сменяли друг друга пришедшие с гор люди, заверяя Али в своей верности и получая от него указания. Это выглядело отличным началом избирательной кампании. Было очевидно, что молодой принц пользуется большой популярностью, и у Руссо не оставалось сомнений в том, что если бы его убили, Мандахару не составило бы никакого труда поднять племена Раджада на восстание против правительства Хаддана. В политическом плане все было задумано неплохо, и если бы Берш, Мандахар и его западная тень не оказались все трое на одной линии и не позволили Мураду выполнить свой обет, ход истории в Персидском заливе принял бы совсем иной оборот. Руссо стало интересно, а что если недавний военный переворот генерала Дауда [112]112
В 1973 г., после свержения короля, президентом Афганистана стал Мухаммед Дауд. Конфликт с афганскими коммунистами закончился его отстранением от власти и убийством в 1978 г.
[Закрыть]в Афганистане, совершённый в отсутствие короля, изначально предполагалось синхронизировать с приходом Мандахара к власти; впрочем, родственные связи с новым «сильным человеком» в Кабуле, хотя Мандахар и похвалялся ими, выглядели чистой выдумкой, несмотря на бесспорное внешнее, вплоть до бороды, между ними сходство.
Когда они наконец-то тронулись в обратный путь, уже спустилась ночь. Луна висела на своем месте, круглая и женственная, словно грудь, выпирающая из небесного корсажа…
Чтобы попасть к оставленным на обочине дороги машинам, им нужно было еще раз пересечь ручей, что поблескивал среди манговых деревьев. Стефани уже собиралась войти в ледяную воду, когда заметила, что, заботясь об удобстве юного принца и его гостей, люди из здешних племен предупредительно соорудили из крупных камней подобие переправы. Али Рахман подал ей руку, чтобы помочь перейти на другой берег.
– Осторожно, они не очень прочные…
Она вытянула вперед ногу. У чистой воды есть светоносная связь с небом, и два старых союзника подмигивали друг другу сквозь бесконечность. Но вдруг, среди этого серебристого сияния, Стефани заметила, что «импровизированный» мост широко и беззубо улыбается, и что ее нога ступила на бородатое лицо, чьи губы скривились в застывшей ухмылке…
«Мостик» был сложен из голов казненных бин-мааруф.
Какой-то миг Стефани колебалась, застыв с поднятой ногой. Принц протягивал ей руку. Казалось, что они танцуют вальс при свете луны.
– О, да и потом merde, merde и еще раз merde! – произнесла Стефани со своим лучшим французским акцентом, и с решительным отчаянием ступила на мост. Оказавшись на другой стороне, она вспомнила, что забыла сумочку, и отправилась за ней обратно.
При втором переходе она еще раз поколебалась, спрашивая себя, а не снять ли туфли, чтобы шагать по лицам босиком. Это было не столько вопросом удобства, сколько вопросом уважения к человеку. В результате она все-таки осталась в туфлях, чтобы избежать прямого контакта.
Следовало признать, что «мост» держался хорошо. Жители Хаддана всегда были хорошими строителями. Крестьянские фермы, подобные укрепленным замкам, построенные из красной глины и порой достигавшие восьми этажей, отличались прочностью, выдержавшей испытание веками, а дома в столице казались сотканными из каменных кружев, даже не скрепленных цементом.
Она взяла с собой приемник, который отлично работал в прохладном воздухе ночи, и они узнали новости об американском «боинге»: воздушные пираты удерживали его в Дубае и по-прежнему угрожали взорвать вместе со ста сорока пассажирами. Одна из террористок, родом из Южной Америки, завозилась с гранатой и случайно подорвалась. Стефани безо всякой причины вспомнила великого японского писателя Мисиму: два года тому назад он самурайским мечом сделал себе харакири, после того как японская армия не откликнулась на его призывы к мятежу и возвращению к старым японским традициям. Он был лучшим из современных японских писателей.
– Ну а чего вы хотите, таков мир! – сказала она заспанным голосом, и никогда еще она не была так близка к смирению.
