Текст книги "Казнить нельзя помиловать"

Автор книги: Галия Мавлютова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Меня с детства окружали умные и доброжелательные люди, родители, учителя, тетя Галя, и никто из них никогда не говорил мне о том, что прошлую жизнь вернуть нельзя!

Глава 6

На следующий день я пришел стажироваться в отдел паспортно-визовой службы. Сокращенно – ОПВС. Раньше этот ОПВС назывался паспортный стол, здесь прописывали людей, давали им паспорт, всякие там справки. А сейчас здесь царили беспорядок, сумятица, шум и гам. Везде сновали воровато озирающиеся люди, подозрительно осматривающие граждан из обычной очереди. Обычная очередь выстроилась вплоть до улицы Некрасова. Суровая женщина в форме капитана милиции всучила мне какие-то бумаги и, не объясняя деталей оформления, умчалась по своим капитанским делам. Да я и не хотел ничего выяснять у этой капитанши. Потому что больше всего на свете мне хотелось вернуться в отдел уголовного розыска. Если бы я вернулся, я бы узнал, как зовут толстого и тонкого. Эта загадка так измучила мою совесть, что оформление чужих паспортов превратилось для меня в пытку.

Мама не стала проводить со мной час воспитательной беседы, она и без того расстроилась из-за моего перемещения в другую службу. Вместо воспитательного часа она наготовила много-много вкусных котлет, что означало временное отлучение от родительской опеки. Мама расстроилась по двум причинам: во-первых, по телику не показывали сериалов про инспекторов паспортной службы; во-вторых, тетя Галя умчалась в командировку на край света. А без ее заботливого ока мама не взялась за вправление моих мозгов в нужное русло, пустив ситуацию на самотек. По принципу – либо слон сдохнет, либо император умрет.

Пока я передвигал бумаги из стороны в сторону, снова примчалась женщина в капитанской форме и, схватив меня за рукав, потащила к выходу. На ходу она объяснила, что я еду в рейд с отрядом ОМОНа и впредь буду заниматься проверкой адресов. Я пытался было робко заметить, что в рейдах я проявил себя не лучшим образом, но суровая капитанша не дослушала и впихнула-таки меня в патрульную машину. В кузове громоздились омоновцы, они весело поприветствовали меня, и мы поехали по адресам. Судорожно соображая, в чем заключается моя роль в этой операции, я спросил командира отряда:

– Куда направляемся?

– А у нас есть список. Мы будем проверять места регистрации лиц кавказской национальности. Если выявим незарегистрированных, задержим, а вы оформите протокол.

Мне сразу полегчало, будто лица кавказской национальности своим появлением в нашем городе просто обязаны были восстановить мое душевное равновесие. Кавказской национальности не существует на земном шаре – мне очень хотелось объяснить суровому омоновцу простую арифметику. Но я плюнул и не стал ничего объяснять. Плюнул, конечно же, мысленно. Вообще, мне всегда легчает, когда я сталкиваюсь с человеком, который совершенно точно знает, как жить и что делать. Это вы заблудились среди трех сосен, а он-то знает прямую дорогу в дебрях сложной жизни.

Наверное, каждый из нас встречал таких людей.

Если бы еще капитан в юбке объяснила мне, как составить протокол на административного нарушителя. По какой статье? На основании какого такого закона? Новый закон об иммигрантах из бывших советских республик проплыл мимо моих ушей, я же должен был работать в коммерческом банке! Зачем мне иммигранты из бывших советских республик?

И теперь, когда вся страна заинтересована в выдворении этих нарушителей за пределы пространства, я, без пяти минут выпускник университета, стажер милиции, абсолютно не знаю тонкостей паспортного закона.

Позор! Так любит говорить моя мама, когда я чего-то не знаю и не понимаю. А я вообще давно ничего не понимал. Меня все время куда-то везли, куда-то посылали, отправляли и переводили. Словно я представлял собой кусок неодушевленного предмета, который можно отправлять, как посылку, или бандероль, или что еще похуже.

Для того чтобы я обрел почву под ногами, мне нужно вернуться в отдел Стрельникова и увидеть Юлю, подумал я, трясясь в патрульной машине. Правда, я не мог себе даже вообразить, каким образом произойдет наша встреча, но мне до колик в животе хотелось увидеть ее, обнять и целиком вжаться в ее тело.

Но сначала я вернусь в прежнее качество, и больше меня не должно мутить от вида ранее судимых, свежего трупа, сиплого Ковалева и других гадостей, так волнующе действующих на мой организм. Я еще не знал, как достичь этого, но я должен это сделать до наступления часа воспитательной беседы с мамой. Это я знал совершенно точно.

Омоновцы набрали в грузовичок толпу узбеков, прибывших в Северную столицу за большими деньгами. Они ремонтировали какой-то дворец на Фонтанке и заодно оборудовали себе подобие жилья в этом же дворце.

Бедный граф Шувалов! Если бы он знал, что в двадцать первом веке в его хоромах будут пить чай строители в тюбетейках и стеганых халатах, он перевернулся бы в гробу. Строительная фирма, набравшая иностранную рабочую силу, закрыла глаза на регистрационные нарушения, и теперь узбеки-реставраторы, как сказал представитель фирмы, лучшие специалисты по известково-формовочной обработке стен, ехали в патрульной машине для выдворения за пределы России. Я старался избавиться от щемящего чувства жалости, разъедающей мои внутренности.

Если я сумею избавиться от ненужного сострадания к этим чужим людям, не понимающим русскую речь, я смогу переносить запах свежего трупа, и меня не будет раздражать грубость Ковалева, думал я, разглядывая прищуренными глазами несчастных рабочих.

В конце концов Петербург изначально строили пришлые люди, их сгоняли со всех концов империи, так почему этих несчастных выдворяют из страны в самую горячую пору, когда полным ходом идет предъюбилейный ремонт дворцов? – не давала мне покоя крамольная мысль, исподволь нарушавшая все мои планы по перевоплощению в мужественного оперативника, не ведающего страха и упрека.

Краем глаза я заметил, как щуплый прапорщик изо всей силы ударил узбека, пытавшегося устроиться поудобнее в углу кабины.

Надо закрыть глаза! – решительно подумал я – и неожиданно для себя поднялся и подошел к прапорщику. Я сам от себя не ожидал, что смогу подняться и подойти к прапорщику, скорее всего меня подняла какая-то сила, неподвластная мне.

– Прекратить! Немедленно! – крикнул я во всю силу легких. Неожиданно мой голос приобрел все интонации Ковалевского баритона, постепенно перерастающего в сип.

– Ты сядь, молодой ишшо, – разухабисто откликнулся прапорщик, нагло разглядывая меня.

– Молчать! – Мой голос из Ковалевского сипа трансформировался в стрельниковский бас. Таким же басом он созывает неуемных оперов на экстренные совещания.

– Слушаюсь, – нехотя сдался прапорщик и сердито отвернулся от меня, не скрывая своего раздражения.

Омоновцы присмирели, разудалые шутки умолкли, и в отдел мы приехали, сохраняя гробовое молчание.

В дежурной части меня ожидала великая радость: в бригаде по проверке присутствовали опытные паспортисты, они шустро оформляли протоколы и сразу же отпускали советских иностранцев на все четыре стороны. В мою душу проникло ощущение нирваны, иногда со мной такое бывает, я жду какой-нибудь пакости от людей, а вместо пакости получаю благородный поступок.

Так случилось и в этот раз, я изнывал от сострадания к несчастным строителям-узбекам, а на деле получилось даже весело. Узбеки получали квитанции на штрафы и радовались, что их судьба хоть как-то разрешилась. Они наконец-то получали хоть какой-то документ, легализующий их положение в чужом городе. Омоновцы уважительно поглядывали на меня, пока я не понял, что мой порыв оценен, и в глубине души эти ребята сочувствовали изгнанникам.

Ах, если бы приехала тетя Галя поскорее! – мечтал я, выписывая очередной штраф.

Почему мне захотелось увидеть именно ее? А потому что она знает, как надо жить и что делать в трудной ситуации. И она подскажет мне, как вернуться в отдел Стрельникова. Я размашисто подписался и вдруг покраснел.

Я потрогал уши, но они не пылали, не горели от стыда, температура держалась ровная и абсолютно нормальная.

Почему я всегда на кого-то надеюсь? Вот меня и посылают везде, куда не надо вообще никого посылать. Нет уж, пусть тетя Галя подольше задержится в командировке. И без нее решу свои проблемы!

Когда пришел начальник паспортного отдела, я молча, как мне показалось, сохраняя чувство собственного достоинства, положил перед ним стопку протоколов.

– Молодец! Белов? Наслышан о ваших подвигах, наслышан, – улыбнулся паспортный начальник, крепко сжимая мне руку. – Вы, говорят, по крышам ходите, как по тротуару? В огне не горите, и пули вас не берут. Молодец!

Моя рука еще не остыла от пожатия, а по дежурной части понеслись слухи, что в рейде участвует местный герой, недавно прославивший себя небывалыми подвигами. Омоновцы, прапорщик и узбеки уважительно уступали мне дорогу, пододвигали стулья, словно только я хотел присесть, а один омоновец протянул пачку сигарет – дескать, хочешь, закуривай. Халява! В первый раз в жизни я испытывал сладкое чувство любимца судьбы, а над моей головой вовсю сиял нимб героя.

Дождалась мать-старушка сыночка-героя! Вот тебе и результат сериала «Менты», одним героем в стране стало больше. Слава искусству!

Домой я вернулся поздно. Мама не вышла из своей комнаты. Я поел холодные котлеты прямо из маленькой кастрюльки, как Васисуалий Лоханкин. Потом прихватил отцовскую бутылку пива из холодильника, припасенную им на очередной заезд на подтаявшие льдины, и отправился спать. Я не заметил, как уснул, забыв откупорить спертую у отца бутылку с пивом.

Во сне мне снилась Юля, она плыла в прозрачной воде, окруженная айсбергами. Маленький ботик накренился набок из-за того, что я протягивал руку, пытаясь спасти утопающую. Но ботик все удалялся, а рука оставалась возле Юли. От страха я проснулся и выпил пиво прямо из бутылки. Теплая жидкость противно булькнула и оставила во рту тяжелый запах хмеля. Мне пришлось встать и потащиться в ванную комнату, чтобы почистить зубы. Я посмотрел на себя в зеркало и увидел заспанную физиономию, так не похожую на мою собственную.

Словно в зеркале отражался другой Денис Белов, не тот, прежний, а совершенно иной, незнакомый и чужой.

Утром я пришел к Стрельникову и, подойдя к его столу, сказал, отчеканивая каждое слово по слогам:

– Я вер-нул-ся! Про-шу лю-бить и жа-ло-вать!

– Вернулся так вернулся! Казнить нельзя, помиловать! Садись за компьютер, дело есть первостепенной важности.

Сергей Петрович не удивился, не задал вопросов, не стал проводить час воспитательной беседы. Он сказал просто и ясно, дескать, садись, есть важная работа!

Мне очень понравилось поведение Сергея Петровича. Чувство умиления охватило меня, и я хотел уже было протянуть руку, чтобы приобнять подполковника, но потом устыдился и покраснел. Несмотря на пережитое волнение, покраснело только лицо, уши оставались холодными, как у собаки.

Я включил машину и принялся обрабатывать оперативные данные, ломая голову, какое может быть у Стрельникова дело первостепенной важности.

– Составь фоторобот Гурова по приметам. Ты же запомнил приметы Гурова?

– Запомнил, – мотнул я головой и принялся раскидывать всякие глаза-брови-губы-носы-усы-челюсти по сторонам, отбирая нужные для моей картинки. Где-то в подсознании укрепилась мысль, что Мария Александровна описала мне Романа Галеева, моего однокурсника. Но я прогонял эту вредную мысль, считая, что мстительная человеческая натура отбирает внутренних врагов, крепко усевшихся в наших печенках.

Опер, особенно если он настоящий опер, никогда не станет преследовать своих врагов, уверял я себя, составляя чужие стрижки-глаза-носы-челюсти в одно целое.

Составлять картинку – занятие творческое, чувствуешь себя художником, творцом и ваятелем. Так что, получается, я изваял портрет молодого парня, абсолютно не похожего на Галеева.

И эта непохожесть успокоила мои разбушевавшиеся нервы, мстить врагу – дело последнее. Этой истины мне никто не объяснял, это я и сам всегда знал. Но все-таки портрет преступника мне кого-то напоминал, но кого? Я мысленно перебрал всех знакомых однокурсников, всех одноклассников, но не нашел ни одного, кто мог походить на человека, пришедшего к Лузьенихе с фальшивым удостоверением. Стрельников пояснил, что никакого Гурова Игоря Алексеевича по управлению кадров ГУВД не числится, такой фамилии нет в списках уволенных, вышедших на пенсию по выслуге лет, а также в списках ранее судимых, венбольных и административно привлеченных.

Странные слова – административно привлеченные – для меня уже не были странными и незнакомыми, я на опыте знал, что такое нарушитель Административного кодекса. Это означает, что вышеуказанный Гуров никогда не пересекал незаконным образом российскую границу, не депортировался, не занимался незаконной торговлей, не нарушал правил дорожного движения и вообще никогда ничего не нарушал. А таких людей не бывает. Примерно так выразил свою мысль Сергей Петрович.

– Человек на то и человек, чтобы нарушать правила. Неважно, какие правила – дорожного движения, торговли, границы… Если человек ничего не нарушил, значит, он не существует! Если нет Гурова в учетах, значит, удостоверение его фальшивое. И приходил к Марии Александровне самый настоящий преступник. Но почему она снова впустила его в квартиру? Неужели у тебя нет никаких соображений? А, Денис Александрович?

– Есть, отчего же нет. – Я оторвался от монитора и выглянул из-за угла, стараясь встретиться взглядом со Стрельниковым. – Она впустила в квартиру кого-то другого. Хорошего знакомого. Другого варианта не может быть.

– Вы правы, мой молодой друг. Она впустила в квартиру хорошего знакомого. Но проведенной проверкой установлено, что все знакомые из круга Лузьен имеют веские алиби. На момент совершения убийства все ее знакомые были при деле – один на работе, второй в магазине, третий в гостях. У всех есть свидетели.

– Родственники знают не всех знакомых потерпевшей.

Я первый раз выговорил целиком всю фразу, содержавшую профессиональный смысл. До сих пор мне становилось смешно, когда я слышал, как взрослые и солидные люди выговаривают специфические термины серьезным тоном и при этом даже не улыбаются. Я тоже не улыбнулся, и мне стал ясен смысл произнесенной фразы. Термин можно свободно употреблять в разговоре, не вдаваясь в его смысл. Больше того, слушающие тоже не вникают в смысл произнесенного термина. И получается, что люди не слышат друг друга. Они бросают слова на ветер. Один говорит одно, второй понимает совершенно иное. Но оба качают головами так важно, будто в результате их беседы родилась новая религия или философия. И каждый остается при своем мнении, а оно, это мнение, самое ценное, что есть у человека.

Вот и у меня появилось мое собственное маленькое мнение. Кажется, я начинал погружаться в пучину оперативной работы. Если с утра ноги привели меня в отдел, вместо ОПВС, где я прослыл победителем и героем, значит, эта работа имеет какое-то притяжение. Кстати, в паспортном отделе меня потеряли. К Стрельникову примчалась женщина-капитан и долго его ругала всякими нехорошими словами. Меня прикрыл компьютер своей широкой спиной, а Стрельников вяло отругивался от бранчливой женщины. Кончилось все плачевно. Капитанша выскочила из кабинета как ошпаренная, хлопнув дверью, при этом не преминув горласто заметить:

– Будем разговаривать у начальника РУВД.

– Вот и поговорим! – крикнул ей вдогонку Стрельников. Но капитанские шаги уже стихли, отдаваясь гулким эхом.

– Вот и поговорили, – грустно констатировал Стрельников и сказал мне, улыбаясь: – Отлично зарекомендовал себя, Белов! Молодец!

И ничего я себя не зарекомендовал. Просто скачал прапорщику, что нельзя унижать и без того униженного человека, вот и все. Ничего геройского я не совершил.

Появилась у меня мыслишка, которую я срочно оформил в особое мнение Дениса Белова. В моем лексиконе незаметно появились слова – оформил, протокол, противоправные нарушения. Скоро я превращусь в завзятого мента, не чета киношным героям, любимцам домохозяек и женщин преклонного возраста. Интересно бы узнать, смотрит ли знаменитый сериал моя любимая тетя Галя.

Так вот, про особое мнение Дениса Белова. Я склонялся к одному варианту, но никак не мог приступить к его осуществлению. Переборов мерзкое чувство детского страха, а вдруг меня высмеют, я подошел к Стрельникову.

– Сергей Петрович, разрешите обратиться?

Недавно я слышал, как один опер, опоздавший на экстренное совещание часа эдак на два, именно так обращался к Стрельникову.

Но вежливое и почтенное обращение к старшему по званию не спасло незадачливого опера. Стрельников всыпал ему по первое число.

– Обращайся, будь так добр, – заулыбался Сергей Петрович.

Что он все улыбается, когда я с ним разговариваю? Оперов ругает матерными словами, а мне расточает улыбки, подумал я, прислушиваясь к ушам.

Нет, уши не пылали.

– Сергей Петрович, я знаю, что за «Люцифером» наблюдают.

– Да, есть такое дело. Теперь тебе можно доверять, ты уже набил себе шишек, многое понял. Мы поставили «наружку» за страховым обществом. Но это ничего не дает. Твой однокурсник сидит в офисе, никуда не отлучается, на момент нападения на Лузьен у него надежное алиби. Конечно, мы все делали конспиративно, Галеев ни о чем не догадывается. Мы изъяли пленку видеоконтроля, тоже конспиративно, разумеется, но ничего стоящего не обнаружили. Обычный офис, никаких подозрительных лиц, все чинно и благородно. А к чему ты клонишь?

Только сейчас я заметил, что Стрельников «тыкает» мне. Но это не оскорбило меня, наоборот, я обрадовался. На «ты» Стрельников обращается к самым доверенным людям, всем остальным он вежливо и отстраненно «выкает».

– Мне кажется, что нужно оформить страховку на какой-нибудь дом или квартиру. В процессе страхования можно выявить преступников. Понимаете, мне Галеев предлагал застраховать коттедж. Я ему сказал, что во Всеволожском районе у меня есть дорогостоящий дом. Он очень обрадовался и вцепился в меня как клещ.

– Что же ты раньше не сказал об этом? Опять забыл? Почему ты все забываешь? То приметы не записал, теперь вот выясняется, что забыл рассказать о самом главном. О чем ты думаешь? Что творится в твоей голове?

Стрельников напустился на меня, совсем как на того незадачливого опера. Мои уши не пылали, я стоял, опустив голову, но мне нисколько не было страшно. Со мной разговаривали, как с бывалым опером.

– Сейчас приедет Ковалев, посидим, покумекаем, обсудим ситуацию. Ты прав в одном: надо использовать все варианты. Даже сумасшедшие идеи пригодятся. Твоя идея – сумасшедшая, не спорь со мной. Но она приведет нас к победе. С твоей идеей мы разрулим ситуацию, выйдем хоть на кого-то из членов банды. Но что-то мы должны сделать!

Стрельников окунулся в кипучую деятельность, он начал куда-то звонить, о чем-то договариваться, что-то выпрашивать. А я принялся за свои портреты. Я не знал, для чего я их составляю, пользы от портретов никакой, они валяются на моем столе, как результат творческой деятельности машины и человека. Эти портреты можно даже на выставку посылать, они могут занять конкурсное место. Как мое школьное сочинение. Но чем-то занять себя нужно было… Сам Модильяни позавидовал бы мне, случись ему увидеть парочку-другую моих творений.

В кабинет ввалился Ковалев. Он нисколько не удивился, увидев мою согбенную спину за компьютером, только неопределенно хмыкнул – и все, на этом его приветствие можно было считать исчерпанным. Он сразу присел к столу Стрельникова, и они начали звонить вместе, Сергей Петрович с городских телефонов, Ковалев по мобильному. Потом они перестали звонить и повернулись ко мне. Оба молчали, как настоящие заговорщики. Первым прервал затянувшееся молчание, конечно же, Сергей Петрович:

– Денис, я нашел свободный коттедж. У нас нет на него документов. Хозяин особняка согласился предоставить нам свой дом для разработки, но ни в какую не соглашается оформить нотариальные бумаги. И я его понимаю, – рассмеялся Стрельников, – я бы тоже не согласился на такой акт. Что вы предлагаете?

В этом месте он обратился к нам обоим, ко мне и, разумеется, к Ковалеву. Ковалев состроил скорбную мину, но не засипел, не захрипел, короче, ничем не выдал своих чувств.

– У меня есть фирма знакомая, у них цветной ксерокс. На этой машине даже баксы можно отпечатать. – Ковалев вдруг подмигнул мне.

От неожиданности я подпрыгнул. Неужели сам Ковалев подмигнул мне?!

– Баксы не надо! – нахмурился Стрельников. – Нам нужен хороший, достойный документ, акт владения собственностью, и такой документ, всем документам документ, чтобы никто не смог различить подделку.

– Сделаем. – Ковалев по-гусарски развалился на стуле.

В первый раз я позавидовал Алексею белой завистью. Мне захотелось так же, как и он, развалиться на стуле перед Стрельниковым и небрежно помахать ручкой: дескать, нам все нипочем, хоть баксы отпечатаем, хоть коттеджик перепишем на милицию.

Крутой! – восхитился я.

Я представил, как иду защищать диплом в университет, круче меня разве что сам Джеймс Бонд и еще, пожалуй, вареные яйца. А я небрежно вышагиваю по длиннющему коридору университета, и все девчонки, дыша сигаретным дымом и баночным пивом, восторженно глядят мне вслед. От этой картины не то что Модильяни, сам Дали умер бы от зависти. Во второй раз! Имеется в виду, умер бы во второй раз.

– Тогда делай! – приказал Стрельников. – А ты, Денис, готовься в разработку. Заметь, не каждому оперу удается в течение службы попасть в разработку. Это особая роль, и доверить ее можно только такому талантливому парню, как ты.

Я чуть не упал со стула.

Если вспомнить, что Стрельников недавно сказал, дескать, наша служба не для тебя, ты слишком мягкосердечный, можно не только со стула упасть. Можно, например, почувствовать в груди какое-то теснение, волнение и всякую другую муть. Меня не тошнило и не мутило, но сердце заколотилось так, что мне вдруг захотелось вскочить и обнять не только Сергея Петровича, но и Ковалева в придачу.

– Почему ты? – Сергей Петрович разговаривал сам с собой и сам себе ответил: – А я не знаю – почему! Но я верю в тебя!

Здесь Сергей Петрович вскочил, подбежал к моему столу и пожал мне руку. Вот ведь как бывает. Пока я справлялся со своими эмоциями, регулировал дыхание, старался не сопеть слишком громко, Сергей Петрович реализовал свой порыв.

И еще я понял, что Ковалеву душевные порывы не свойственны. Он молча наблюдал за передвижениями Стрельникова, переводя взгляд с Сергея Петровича на меня и обратно. Так и бегал взглядом по нашим лицам, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда.

– Все, за работу, товарищи! – Стрельников взволнованно посмотрел на нас с Ковалевым и бросился на телефонный аппарат, как на любимую женщину.

Он прижал аппарат к груди и принялся нежно ворковать в трубку. Мы с Ковалевым деликатно ретировались, оставив начальника наедине.

– Страшно? – хохотнул Ковалев, разглядывая меня, слегка приподнявшись на цыпочках. Наверное, ему захотелось приподнять мой подбородок.

– Нет, не страшно, – соврал я и вспомнил из Булгакова – «господин Соврамши».

Я потрогал уши, нет, уши не горят синим пламенем, что-то случилось с ними. Мои уши поменяли ориентацию, они совершенно иначе реагируют на окружающую действительность.

– Да брось ты, когда идешь в разработку, всегда страшно, – резко оборвал меня Ковалев и шагнул в свой кабинет. – Садись, сейчас обсудим детали.

Он уселся в кожаном кресле, по укоренившейся привычке широко расставив ноги, и уставился на меня, будто видел впервые. Долго сверлил меня взглядом, но я не дергался, не ежился и не икал. Меня даже не замутило. Я сидел, положив ногу на ногу, и смотрел на Ковалева, пересчитывая его ресницы.

Честное слово, однажды я по телику видел, как известный актер хвастался, что ему удалось преодолеть самого себя. Он презирал своего партнера по сцене до такой степени, что, когда видел его, ему хотелось стукнуть того по физиономии. Но вместо рукоприкладства актер должен был каждый вечер обниматься с партнером на глазах потрясенных зрителей. И тогда он придумал себе занятие, дескать, смотрю я на партнера и считаю его ресницы – одна, две, три… И до такой степени натренировался, что сосчитал-таки количество ресниц у ненавистного человека, и при этом актер до того измучивался, что вызывал жалость как у зрителей, так и у партнера. Успех, овации… Отвращение прошло, зато пришло уважение к самому себе, похвастался знаменитый актер.

Я тоже использовал этот метод, и не однажды. Смотришь на кого-нибудь и считаешь ресницы, а у самого в глазах начинает свербить, слезы катятся, а человек не может понять, что с тобой творится. Зато не надо изображать дружелюбие и человечность, и без того слезы градом льются.

Ресницы у Ковалева редкие, и счет пошел по второму разу. Зато мои уши терпеливо сносили садистскую пытку сверлящего взгляда.

– Значит, так! – заговорил Ковалев нормальным голосом.

Я даже опешил, надо же, оказывается, Алексей может говорить человеческим голосом!

– Значит, так, – повторил Ковалев, – надо тебя приодеть. Ну, ты не думай, в ментовке нет лишних денег на всякие разработки. Одежду я тебе достану. В твоем прикиде ты можешь сходить разве что на свиданку к телкам. Владелец дорогого коттеджа должен иметь прикид по первой статье, по высшей тебе ни к чему. Зеленый еще.

Он приподнял ноги и вскочил с кресла, будто ему шило воткнули в одно место.

Хорошо бы, зажмурился я от счастливой мысли, имея в виду: хорошо бы, чтобы Ковалеву воткнулось что-нибудь острое в то самое место.

Последняя слеза скатилась по щеке и юркнула куда-то в шею. Я похлопал глазами, чтобы снять напряжение от неудобного занятия в виде счета редких ресниц ненавистного партнера по сцене, и посмотрел на Ковалева. Он стоял у шкафа, разглядывая его содержимое.

Шикарный шкаф – чего там только не было! Пустые бутылки горой занимали половину шкафа, сползая вниз, на вешалке болтался китель, свисали рукавами пиджак и пальто. Тут же пристроилась шинель, но она не висела и не валялась, она стояла в шкафу, слегка скособочившись. Ковалев подвигал шинель, но она осталась в прежнем положении. Потом он потрогал пиджак, пальто, китель и только бутылки обошел своим вниманием. Вытащив пальто, Ковалев долго хлопал по нему, переворачивал, мял, брезгливо кривясь при этом. Потом он чихнул, высморкался и, наконец, произнес:

– Пальтуган штуку бакинских стоит. С вора снял. Он в «Крестах» сидел, попросил ему теплую куртку принести, а взамен свой пальтуган отдал. Держи!

Ковалев перебросил пальто со своей руки прямо мне на колени. Я не ожидал такого подарка. Если рассказать маме, что я иду в оперативную разработку, переодетый в воровское пальто, я даже не смогу представить, что с ней будет. И еще я подумал, что она, пожалуй, скоро сама пойдет на прием к военному комиссару и попросит отправить меня в стройбат. Срочно, вне очереди и призыва!

От пальто несло каким-то кислым запахом, я подумал, что это запах иной жизни, наполненной кровью, страхом, кражами, грабежами и смертью. И мне придется облачиться в это зловонное одеяние. Не страшно, отнесу в итальянскую химчистку, они постирают и почистят. А маме ничего не скажу. Я небрежно перебросил пальто через руку.

Мне даже понравилось, этакий франт в пальто от Версаче.

– Так-с, так-с, – бормотал Ковалев, роясь в шкафу.

Вдруг он бросился на пол и начал рассматривать мои ботинки. Я подобрал ноги под стул.

Странный он все-таки, этот Алексей Ковалев, думал я, опасливо косясь на ползающего внизу капитана. Иногда, он выглядит, как нормальный, иногда, как придурок. А какой он, настоящий Ковалев? Кто вы, доктор Зорге?

– Ботинки покатят, только почисти их. – Ковалев поднялся с колен и отряхнул джинсы. – Рубашку и штаны сам добудешь, мне некогда. Мне еще ксиву надо сделать на коттедж, оформить все как следует. Давай твой паспорт. – Он требовательно протянул руку.

Мне пришлось расстаться с паспортом. В одной руке я держал пальто, снятое с плеч вора, другой протягивал паспорт. Ковалев отвел руку, и я полетел на пол, потеряв равновесие.

Вот сволочь! Редкая сволочь! Какая редкая сволочь! – размышлял я, валяясь на полу вместе с воровским пальто.

Ковалев смеялся так, словно ему случайно смешинка в рот попала и он захлебывался от смеха.

В кабинет прибежали оперативники, они молча посмотрели на нас – меня, пытающегося подняться с пола вместе с пальто, и Ковалева, задыхающегося от смеха. Постояли. Поглядели. И молча разошлись. Очевидно, не в первый раз лицезреют подобное.

Уставясь в белесые ресницы Ковалева, я молча ждал, когда он закончит свои инструктивные наставления. Наверное, я проходил самую настоящую стажировку. Всем стажировкам стажировка!

– Ну, все! Свободен! Не видишь, я занят. – Ковалев выдохнул воздух и вмиг посерьезнел. – Завтра будь готов к труду и обороне. Чтобы все было тип-топ, ну, там, рубашечка, галстучек, ботиночки надрай. Учишь вас, учишь, и никакого толку. Да, учти, денег на расходы не будет, разве что самая малость. В ФЭУ много денег не дают…

И он отвернулся от меня, как от чего-то надоевшего до колик.

Я побрел к выходу. Пальто тащилось по полу, а поднимать его было ужасно лень. В туалете на втором этаже я долго полоскал рот, будто съел что-то невкусное и гадкое. Мама с детства приучила меня после каждой еды полоскать рот.

– Если нет возможности почистить зубы, рот обязательно нужно вымыть.

– Зачем? – отнекивался я.

– Зубы останутся здоровыми, – твердила мама, четко добиваясь своей цели.

Она вообще всегда добивается своей цели. Теперь после каждой еды мне приходится искать кран, чтобы избавиться от остатков еды. Зато все стоматологи меня обожают и показывают своим пациентам, когда я прихожу к ним за какой-нибудь справкой.

На сей раз я полоскал рот после инструктивных наставлений Ковалева, и мне казалось, что я до отвала наелся жуткой гадости.

По дороге домой я зашел в химчистку на Литейном. Пришлось долго упрашивать приемщицу постирать пальто, чтобы выветрился жуткий запах. Она понюхала шевиотовую ткань и заявила:

– Запах останется!

– Почему? Вы его постирайте, – взмолился я, с ужасом представив, что криминальный запах въестся в мое тело и, не дай бог, останется со мной на всю оставшуюся жизнь.

– Не успею, вы же хотите срочную чистку?

– Срочную, срочную, я подожду. Сделайте что-нибудь.

– Откуда у вас такой запах? – подозрительно прищурилась приемщица.

– Да вот, чистил дубленку бензином, а пальто висело рядом, – пробормотал я, изнывая от стыда.

Вообще-то стыдиться мне было нечего, но все равно я отвернулся от приемщицы. Лучше уж пойду в «Сладкий чай», съем что-нибудь сладкое. Я честно заработал!