Текст книги "Казнить нельзя помиловать"

Автор книги: Галия Мавлютова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 9

Я очнулся от громкого возгласа, кто-то диким голосом орал, перебивая странный шум:

– Добить его! Повесить за ноги!

– Да угомонись ты, – пробился другой голос.

Я прислушался. Шум состоял из громких голосов, музыки, орущей во всю мочь, звона стекла и еще чего-то – то ли льющейся воды, то ли кипящего чайника.

– Сам заткнись! – посоветовал первый голос.

Второй немедленно заткнулся, льющаяся вода затихла, чайник вскипел, и только музыка орала, забивая все живое. Наверное, я подал признаки жизни, потому что первый голос тонко заметил:

– Шевелится, червяк.

Слегка приоткрыв глаза, я осмотрелся, насколько позволяло мне мое униженное положение. И почему всегда со мной происходят странные вещи? Меня бьют, связывают, угрожают. И зачем я подошел к открытой двери? Зачем вообще я приехал сюда? Почему не доложил Стрельникову о своих собственных изысканиях? Опять прокололся?

Затем я прислушался к себе: нет, внутри не было самого главного, страх отсутствовал. Куда подевался страх? – я задал себе этот риторический вопрос, одновременно растягивая губы. Я провел языком по небу, потом прошелся по зубам – все в порядке, челюсть на месте. Лицо не болело, язык свободно скользил по знакомым местам во рту, нигде вроде бы не кровоточило. Наверное, просто не успели разукрасить меня. Я шире раздвинул губы, изобразив подобие улыбки. Добрая шутка никогда не помешает.

Кто-то легонько пнул меня в бок и нагнулся надо мной, громко пыхтя и сопя. Я срочно закрыл глаза – категорически нельзя смотреть в глаза врагу, если ты находишься в поверженном состоянии. Закрой глаза или отвернись, только не смотри ему в глаза. Он может совершить непоправимый грех.

– Развяжи его, – посоветовал кто-то, этот «кто-то» находился далеко от меня.

– Ща-ас! Все брошу и начну развязывать. Может, ему шнурки завязать?

Если бы надо мной разверзлось небо, если бы надо мной склонилась девочка Юля, если бы, если бы…

В общем, надо мной склонился сам Ковалев собственной персоной. Алексей не собирался меня развязывать; еще раз пнув меня в бок, он отошел, по-прежнему громко сопя и кряхтя. Тогда я, уже ничего не боясь, широко открыл глаза и увидел капитана, пялившегося на меня из-за стола, парня с бицепсами и какого-то со смазанным лицом незнакомца. Вообще-то оно совсем не было «смазанным», но торчало бледным пятном, словно с него стерли жизненную силу. Он вытянул вперед руки, такие красивые женские руки с блестящими розовыми ногтями. Незнакомец бочком сидел в углу, белесый, с красноватой кожей, и в общем-то других особых примет у него не наблюдалось. Если такого встретишь на улице, ни за что не заметишь. Пустота вместо человека: вроде живой, а ткни пальцем – рассыплется. Вот таким он предстал передо мной, Гуров Игорь Алексеевич, с бесцветным маникюром, белесый, с красными веками.

Трухлявый какой-то этот Гуров, как гриб-поганка, будто он всю сознательную жизнь живет на Старо-Охтинском кладбище, и родился там, и скончается там же. Покойник, а не человек, мысленно чертыхнулся я, заодно размышляя, каким образом затесался в эту компанию Алексей Ковалев – правая рука Сергея Петровича Стрельникова, мой наставник и «сокамерник» по кабинету. Тот же самый вопрос Ковалев задал мне, увидев мои широко распахнутые глаза:

– Ты чего сюда приперся?

Можно было сказать, что я «приперся» по нужде, по малой и по великой, можно было сказать, что хочу отличиться перед родиной, можно было… да мало ли что можно было сказать Ковалеву энд компани. Но я счел нужным ничего не отвечать на глупо поставленные вопросы. Нечего их баловать! И точка!

Да я и сам не знал достоверно, зачем я все-таки сюда приперся, нормальный парень никогда не совершил бы такого неадекватного поступка. Психологически выверить мой поступок было невозможно, этого не смогла бы сделать даже моя любимая тетя Галя.

Ковалев похрустел шеей, размял кулаки и, подойдя ко мне, присел на корточки. Он долго сопел, собираясь с мыслями, и, наконец, спросил:

– Денис, чего тебе надо? Что ты хочешь?

Я понял, что на эти вопросы необходимо ответить; во-первых, вопросы не такие глупые; во-вторых, долго молчать в компании сумасшедших людей чрезвычайно опасно.

– Ничего не хочу! – ответил я Ковалеву, подражая персонажу из фильма «Кавказская пленница». – Ничего не надо! – Я даже акцент подделал под кавказский, получилось очень смешно.

Лежит себе такой олух на полу, длинный, неуклюжий, руки стянуты за спиной ремнями, и элегантно косит под «лицо кавказской национальности».

Моя элегантность не понравилась Ковалеву. Он часто задышал, совсем как наша Матильда перед прогулкой; немного подышав по-собачьи, рявкнул в сторону:

– За ноги подвесить его! Пусть научится разговаривать со старшими!

Не знаю человека, которого подвешивали бы за ноги! Вот и хорошо. А меня подвесили. Они долго тащили меня до окна, я сопротивлялся, конечно, изо всех моих сил. Музыка продолжала орать, Ковалев – курить, кухня – окутываться дымом. В этом чаду я болтал ногами, а блеклый парень и второй, тот, что с бицепсами, пыхтя и напрягаясь, подтащили меня-таки к окну и свалили вниз. Нет, они не скинули меня за окно, они держали мои ноги, а я висел вниз головой и орал, надеясь, что кто-нибудь из соседей вызовет милицию. И вдруг я замолчал. У меня промелькнула мысль – вот вызовут соседи милицию, и кто приедет? Стрельников? А Ковалев ему скажет, что разрабатывает матерого преступника. Да Ковалев и в квартиру-то никого не впустит!

Пришлось смириться со своим положением. Я замолчал и стал разглядывать окружающий мир. Мир существовал отдельно от меня, я висел вниз головой, а мир бежал и спешил по своим житейским делам. Внизу шли редкие прохожие, сверху они напоминали муравьев, такие же шустрые и неутомимые. Пробежит муравейчик и исчезнет, и тут же появляется второй, с авоськой и пакетами, нырк – и нет его.

Девятый этаж – это вам не фунт изюму. Я не стал злиться на себя, что так и не вспомнил, сколько весит этот самый фунт, сейчас мне было не до фунтов.

Я зацепился ногой за подоконник, не очень-то доверяя двум парням, белесому Гурову и другому, с крутыми бицепсами: вдруг им надоест меня держать вниз головой и они отпустят меня на свободу? Глазами я осмотрел стену – никакой зацепки. Абсолютно взяться не за что, да и руки у меня связаны. Ковалев перегнулся через окно и спросил, ухмыляясь:

– Как настроение?

– Зер гут, милорд! – в тон ему снизу крикнул я, поболтав одной ногой и пытаясь дотянуться до Ковалева. А что мне оставалось делать?

– Ты повиси, повиси, может, умнее станешь. – Ковалев, смеясь, отвалился от окна.

Упырь проклятый! Я злился на Ковалева, на себя, на Стрельникова, на тетю Галю, на маму, в общем, я злился на весь мир, спешащий по своим делам.

Им всем нет до меня никакого дела, никто не спросит, каково живется мне в их мире, мире, созданном странными людьми, людьми без чувств и совести. Все спешат, спешат и не замечают, что над ними вниз головой болтается вполне интеллигентный юноша, почти что дипломированный специалист, без пяти минут офицер милиции. А пока что стажер с семисотрублевым окладом и туманными перспективами на будущее.

Ногами я почувствовал, что руки двух упырей, рангом пониже Ковалева, устали; одно нечаянное движение – и они выпустят меня. То, что я упорно цеплялся ногами за подоконник, не спасет меня, внизу асфальт, до газона мне точно не долететь.

Девятый этаж, тьфу, черт, опять этот фунт изюму! Я чертыхнулся и дернулся всем телом. Руки упырей обмякли от неожиданности, и я нырнул вниз, но кто-то сильный и крепкий подхватил мои ноги где-то у коленей.

Наверное, Ковалев сподобился и помог своим товарищам в их непосильном труде, вяло подумал я и скривился. По крайней мере кривиться, сплевывать и чертыхаться мне пока еще можно, голова вроде не затекла, мозги не капают вниз, все в порядке. Пока все в порядке!

– Давай его сюда.

Ковалев отпустил цепкую хватку, и я опять едва не рухнул вниз, скользнув добрых полтора сантиметра по стене.

Скоро счет пойдет на миллиметры, весело подумал я, да и было чему радоваться: сам Ковалев приказывал втащить мое бренное тело обратно.

– Брось его в угол!

Он здесь самый главный, командует, распоряжается, а эти два ублюдка слушаются его, как верные псы, подчиняются, исполняют его приказы. Неужели Ковалев – главарь банды? Вот почему так долго мы не могли выйти на них, ведь он блокировал все разработки, предупреждал любые шаги, первым выезжал на места происшествий. Вот почему не было никаких следов, Ковалев подчищал любую мелочь, гнида!

Примерно так, вполне интеллигентно рассуждал я, валяясь на полу со связанными руками.

Я слушал удаляющиеся шаги моих истязателей. Стукнула дверь квартиры, послышался лязг замка, шаги стихли, разговоры умолкли. Но в квартире кто-то остался, я чувствовал, что я не один. Да и не могли они бросить меня одного – а вдруг меня выкрадут товарищи из отдела? Я представил, как меня крадут из преступного притона Василий Петрович и Виталий Юрьевич под чутким руководством Сергея Петровича, и, честно говоря, громко заржал.

А что мне оставалось делать?

Дверь снова щелкнула, послышался лязг замка. В нашем полку прибыло, обрадовался я, растирая руки до крови.

В какой-то момент я почувствовал, что ремни ослабли, слишком рьяно я двигал конечностями. Жажда жизни – это вам не хухры-мухры!

– Это нас профурсетка сдала. Точно говорю, – услышал я громкий шепот. Разрази меня гром, но это голос Ковалева. Вернулся, значит.

– Этот идиот не мог выйти на нас, у него мозгов совсем нет.

Это про меня, значит, в отделе меня держали за идиота. Весьма любопытно, в паспортно-визовой службе я прослыл героем местного значения, а в уголовном розыске – беспробудным идиотом.

Многообразие мира в очередной раз потрясло меня, и я задвигал конечностями с утроенной силой. Неужели наши, российские, ремни такие крепкие?

– Профурсетку надо достать и наказать. В прошлый раз она выкрутилась, но в этот раз ей не отвертеться. – Ковалев с удовольствием выматерился и громко сплюнул.

В моей памяти навсегда отложился первый день работы в отделе. Я смотрю на сотрудников уголовного розыска, в глубине души застывая от восхищения. В каждом я вижу героя, настоящего, не из сериала. Офицеров в серых шинелях, с чистыми руками и стальным сердцем. Ковалев приглянулся мне, он показался храбрым офицером, способным совершить подвиг, обезвредить преступника без оружия и даже победить мафию международного значения.

А я – идиот! Я абсолютно не умею разбираться в людях.

Устав бороться с ремнями, я затих. Мне вообще расхотелось с чем-либо бороться, а уж с кем-либо и подавно. Неожиданно меня посетила очередная гениальная мысль – сегодня вообще день гениальных озарений. Не иначе, звезды устроили парад планет.

Я мог запросто не распознать в Ковалеве оборотня. Ну, а Стрельников? Вербный? Сударенков? Резвый, в конце концов? Прежде всего я искренне верил в преданность общему делу Резвого, а уже потом всех остальных из этой компании. Но и он с его подозрительностью и знаменитым нюхом не смог учуять в Ковалеве врага? Куда уж мне, недоучившемуся стажеру, и нечего лезть в калашный ряд с суконным рылом.

Вспомнив древнюю, как мир, пословицу, я обрадовался и задвигал руками, пытаясь разорвать ремни ногтями. Если бы я мог, я бы их поджег, съел, сжевал, короче, сделал бы все возможное, чтобы высвободить руки. Неприятное ощущение, когда ты не свободен, ну, ты сам или твои конечности. Чувствуешь себя настоящим идиотом.

– Поехали, достанем эту тварь!

– Ковалев, с тобой хорошо дерьмо жрать, – спокойно возразил Ковалеву чей-то голос.

Я напряг память, пытаясь вспомнить, кому из троих принадлежит этот голос. Но так и не вспомнил, точнее, не сопоставил. Это целая наука – идентифицировать однажды услышанный человеческий голос с чьей-то физиономией. А идиоту с «суконным рылом» не дано постичь новейшие научные исследования. Особенно если этот идиот не может разгрызть ремень!

– Почему? – взревел Ковалев.

– А ты всегда вперед рвешься! – так и не идентифицированный мной голос надрывно заржал.

– Сам ты дерьмо! – обозлился Ковалев. – Она сейчас заяву пишет. Понимаешь, мы загремим, если не успеем вовремя.

– Успеем! – уверенно заявил надменный голос.

Все-таки Ковалев не главарь банды, он обычная «шестерка». Кто-то другой верховодит. Слава богу, что Ковалев не главный в банде. А то совсем обидно – первый в жизни наставник оказался главарем банды. Ковалев – «шестерка», пособник, подстрекатель, соучастник, и еще с ним удобно дерьмо кушать, он всегда торопится и все съест первым. Как смешно!

Я дернулся от злости, и в этот момент ремень лопнул с каким-то диким треском. Я весь сжался в комок, мне показалось, что он издал страшный шум и сейчас на кухню прибегут эти гнусные бандиты, вяло перебранивавшиеся в коридоре. Но перепалка набирала обороты, командный голос незнакомца высоко вибрировал и напоминал скрежет металлической музыки.

Вообще-то я не люблю железный рок, меня от него тошнит. Но я всегда делаю вид, что безумно наслаждаюсь этой какофонией звуков.

Почему я это делаю? Потому что я – конформист. Меня так тетя Галя прозвала. Она любой мой поступок долго анализирует, осмысливает и подвешивает ярлык: дескать, ты, Денис Белов, – конформист, идеалист, романтик, бездельник, разгильдяй, обалдуй, оболтус, лодырь, и еще много чего другого придумывает. Но она обзывает меня вполне беззлобно, любя, и я дружелюбно соглашаюсь с ее оценками.

Да, я – идеалист, романтик, и я согласен со всеми остальными эпитетами.

В добавление ко всему, я – одинокий солдат в пустыне. Только про это никто не знает. Даже моя мамуля.

Просто в двадцать первом веке все пустыни стали похожи на коммунальные квартиры, там такие же дрязги, склоки и перестрелки. Куда деваться одинокому солдату?

Если они не зайдут в кухню, уедут по-английски, я спасен. Если вздумают «позаботиться» о моем здоровье и придут попрощаться со мной, я пропал.

Сразу вспомнилась дурацкая песенка: «Я пропал, я пропал, я пропал!»

Да я и так пропал, лежу тут на грязном полу, слушаю разные гадости и не могу пошевелиться. Если шевельнусь, эти упыри прибегут и прикончат меня, такого одинокого и несчастного, испытавшего однажды в жизни миг торжества над врагом.

Я вспомнил, как теснил в угол парня с бицепсами, и расправил мышцы. Испуганные, бегающие глаза заклятого врага; кто хоть раз увидел подобное зрелище, тому сам черт не страшен. Даже если его подвесят за ноги.

Вполне прикольная ситуация, я лежал на полу весь истерзанный – только что болтался вниз головой, разглядывая окружающий мир с высоты девятого этажа, – и смеялся, я просто трясся от беззвучного хохота и абсолютно не ощущал страха. И я знал, что найду выход из ситуации, я найду способ обойти врага. Ведь это он меня испугался, а не я его.

Мне пришлось сжать руки за спиной, чтобы не выдать себя. Голоса в коридоре стихли. Как я ни прислушивался, все равно ничего не услышал.

Наверное, бандиты устали переругиваться и набираются новых сил перед новой перепалкой.

– Поехали! – решительно произнес голос главаря.

Этот белесый и есть тот самый Гуров Игорь Алексеевич. Я не ошибся, да и на руках у него виден маникюр. Это он приходил к Лузьенихе! Наверное, он и убил ее! Она описала его вполне профессионально, портрет один к одному сходится с белесым. Описания Лузьенихи прочно засели в моем мозгу, поэтому я узнал его. А Ковалев блокировал мои фотороботы, ведь это он проверял учеты, фототеку, это он доложил Стрельникову, что Гуров в списках, то есть в учетах, не значится.

Сергей Петрович поверил ему и вернул мне портрет преступника, как неудачную поделку. Фоторобот оказался непригодным в расследовании. Я оказался внутренним врагом.

Гуров такой размазанный, словно его ластиком стерли, оставив одну тень. Он вполне может сойти за сотрудника правоохранительных органов, за учителя, за бухгалтера, за бандита, за молодожена, за черт знает кого! Внешность у него стертая, словно из него вынули душу. К тому же он может играть голосом, говорит монотонно и нудно, а может и рявкнуть, перекрывая все децибелы металлического рока.

– Поехали, – послушно, негромким эхом отозвался Ковалев.

Куда подевался храбрый офицер? Что с ним стало? Если бы я не боялся, что меня разоблачат, я бы заржал, честное слово!

Я видел в Ковалеве праведного сотрудника, доверял ему. Нисколько не сомневаясь, подставил свои впалые плечи для воровского пальто, по-барски подсунутого им. Так ест щенок с руки негодного хозяина, вместо еды подбросившего доверчивой собачонке кусок отравы.

А Ковалев эхом повторяет команды злого хозяина.

Они сейчас уедут, но куда направят свои стопы? Вроде бы они говорили про какую-то профурсетку. Кто она такая? Зачем она им нужна?

«Может, это Юля?» Не знаю, почему я вспомнил о Юле.

Так устроен человеческий мозг, в экстремальной ситуации он выдает ту информацию, без которой человек может погибнуть.

И теперь мне все стало ясно. Иногда со мной такое бывает, я могу три года ходить по району, кружась и петляя, не имея в голове ясного представления, где я нахожусь. И однажды в моей голове происходит сдвиг, передо мной вдруг встает как на ладони весь маршрут вместе с его тропинками, тропками, дорожками, кустиками, деревьями, птичьими гнездами. Картина целиком вмещается в мою голову, и в таком виде она застывает в своей первозданности, наверное, уже до конца моих дней.

То же самое произошло сегодня, в ту самую минуту, когда я валялся на полу, измученный, но преисполненный чувством победы. Не над врагом, над собой!

Главное – это ведь не врага победить! Это – пустое! Главное для человека – победить самого себя!

Еще одна заповедь тети Гали, иногда она любит поиграть в пророчества и изречения. Хлебом ее не корми, только дай возможность самовыразиться. Кстати, где ее черти носят? Почему она так долго не возвращается из командировки?

Мне почему-то захотелось увидеть тетю Галю. У меня даже в груди защемило. Она бы все объяснила, проанализировала и после недолгих рассуждений о смысле жизни вынесла бы свой вердикт.

Меня, конечно, она назвала бы идеалистом, Юлю – мошенницей, а Ковалева – врагом народа. «Таких к стенке ставить надо!» – сказала бы сгоряча, не задумываясь о последствиях своих слов.

Поостыв, она, разумеется, не стала бы ставить к стенке Ковалева. Она бы бросила его судьбу в хитросплетения судебных игрищ, а там, там… как карта ляжет.

«Я не Иисус Христос и не Понтий Пилат, – сказала бы, уходя от расспросов о судьбе незадавшегося капитана милиции. – Пусть ему вынесут приговор, пусть хоть медаль ему на грудь повесят за совершенные преступления, но пусть это будет решение суда. Не мое и не твое решение, пусть это будет суд по закону. А по совести он сам за себя ответит».

Вот так сказала бы тетя Галя. Но она уехала в командировку и задержалась там на неопределенное время. А я тут валяюсь на полу и думаю, как мне выкрутиться. Что делать дальше?

Кто вы, девочка Юля? Почему вы выбрали меня?

Я жутко покраснел, мне не хотелось думать о глупостях. На кон была поставлена моя жизнь. Да что там моя – на кон поставлена жизнь многих людей, даже Юлина жизнь была в опасности, а я переваривал собственную неуклюжесть.

Дверь хлопнула, щелкнул замок, лязгнуло что-то металлическое, стихла какофоническая музыка. В квартире наступила мертвая тишина. Но я-то не умер! Я живой! Живой! Слышите?

Я медленно поднялся с пола, с трудом размял затекшие конечности, подтянул джинсы, одернул футболку. Все в порядке, ничего не повреждено. Приоткрыв окно, я осторожно выглянул вниз. Все нормально, Ковалев и белесый уехали, машина вильнула за поворотом, оставив за собой легкую дымку синеватого газа. Про синеватый газ я приврал, с высоты девятого этажа никакого такого газа вообще не видно, просто мне захотелось объясняться интеллигентно, даже с самим собой в пустой квартире.

Я вышел в коридор, потом заглянул в комнату. Обычная квартира, очевидно, сданная малоимущими гражданами для пополнения скудного бюджета. Ободранная мебель, покосившийся сервант, колченогие стулья, несколько табуреток из советского прошлого. Такие табуретки я видел в Мариинской больнице; один удар – и ты на Старо-Охтинском кладбище. Дубовые табуретки, крепкие, сколько же они повидали на своем веку, наверное, пережили не только войну и блокаду, эти табуретки влачат существование еще с дореволюционных времен. Скользнув равнодушным взглядом по выцветшим обоям, по кривым фотографиям, кнопками пришпиленным к стене, я вышел в коридор. Потрогал замок, философски покачал головой, дескать, хороший замок, сделанный в достойной фирме. Ни выйти из квартиры, ни войти, дверь металлическая, засовы солидные.

Пошатавшись по квартире, я подошел к окну и выглянул вниз. Голова слегка закружилась, все-таки высоковато для цирковых экспериментов без лонжи. Про лонжу я где-то прочитал, это такая страховка для гимнастов. Иногда они балуются и снимают лонжу, чтобы проверить себя на прочность. Некоторые насмерть разбиваются.

Может, им просто жить надоело? Надоело изо дня в день крутиться на глазах тысячной публики, это же сдохнуть можно. Вот и прыгают циркачи без страховки, остался живым – хорошо, разбился – тоже отлично.

Обо всем этом я думал, глядя вниз. Потом скосил глаза в бок и увидел металлический выступ. Наверное, я его просмотрел, когда болтался, свесившись с подоконника не по своей воле. Не до выступов было в тот момент. Если я встану на него, держась одной рукой за створку окна, то смогу дотянуться до соседского балкона. А там, там сам черт мне не брат. Объясню людям, что дверь захлопнулась, или еще что-нибудь придумаю. Мало ли по какой нужде забредают добрые люди на соседские балконы?

Добрый человек и заблудиться может, вот и забрался по ошибке на чужую территорию. Славно будет, если в соседней квартире никого не окажется, это избавит меня от лишних объяснений.

Я еще не знал, куда брошусь в первую очередь, вырвавшись из случайного плена. Пытаясь не думать о предстоящем броске, я осторожно выскользнул из окна, нашаривая ногой выступ. Если мой ботинок соскользнет, тогда я запою песню одного всенародного любимца, мастера русского кича: «А я пойду-пойду-пойду-пойду-пойду-пойду-пойду-пойду домой-домой-домой-домой!»

И в конце полета, у самой кромки земли, я допою вторую строчку: «А я дойду-дойду-дойду-дойду-дойду домой-домой-домой-домой!»

Вот вам и вся песня, если слова перевести на русский язык, можно обрыдаться от слез. Шутка!

Я елозил ботинком по стене, пытаясь нащупать выступ, и все представлял, как меня хоронят на Старо-Охтинском кладбище. Толпы поклонниц с цветами, венки от товарищей по университету, торжественные речи над могилой.

«Сегодня нас покинул верный товарищ и брат, преданный нашему общему делу!»

Какому такому делу преданный?

Я наконец-то нашарил выступ и долго устраивал на нем ботинок. В какой-то момент я пожалел, что вообще не разулся. Грубый шуз не чувствовал опасности, ему было все равно, останусь я живым или оставлю бренный мир в самом расцвете лет.

Что толку жалеть о несбывшемся? Поздно думать о несвершенных делах.

Если я полезу обратно, совершенно точно сорвусь с девятого этажа прямо на асфальтированный тротуар. Рука поехала в сторону, и я на мгновение потерял равновесие, от чего покрылся липким потом. Ледяная влага противно облепила лицо, будто меня обмазали холодным салом. Зацепившись рукой за створку окна, я всем телом поехал в сторону. Весь мой расчет строился на этой самой створке, я стою одной ногой на выступе, второй удерживаю равновесие. Потом отпускаю створку на волю божью, она отворяется настежь, и я благополучно приземляюсь на соседский балкон. Кто бы знал, как просчитать заранее удельный вес собственного тела и радиус перемещения створки окна? Если рама не выдержит, я рухну вниз, на радость Ковалеву и его компании. В этом случае они еще долго будут прикрываться честными именами, маскируясь под добропорядочных граждан. А мое падение объяснят очередным приступом идиотизма.

А чем еще можно объяснить расчет на радиус перемещения оконной рамы вперемежку с удельным весом собственного тела идиота? Я скрутил тело в тугую пружину и спрыгнул на соседский балкон.

Получилось! – выдохнул я, хватаясь за перила.

Мне хотелось заорать благим матом, да так, чтобы весь мир услышал. Я сумел преодолеть первую преграду. Или вторую?

Но мир по-прежнему спешил по своим делам, он махал авоськами и пакетами, мешками с мусором, курил, плевался, пил пиво и гулял с собаками. Окружающий мир не обратил никакого внимания на то, как Денис Белов перемахнул на соседский балкон, преодолев форсмажорное препятствие.

Форсмажорные обстоятельства – непреодолимая сила. Основной термин дипломированных юристов.

Наверное, дипломированные юристы всего мира сутками только тем и занимаются, что прыгают из окон на чужие балконы, иначе к чему бы им придумывать подобные термины.

Я заглянул в окно, но ничего не увидел. После бледного вечера на улице резко стемнело. Вспомнив балкон на Пантелеймоновской улице, я сжал руку в кулак и посмотрел на него. Ничего себе кулак, крепенький, кожа натянута, словно резиновая, даже костяшки побелели. Полюбовавшись на кулак, я изо всей силы двинул по стеклу. Раздался грохот, посыпались осколки, а один кусок, самый верхний, поколебавшись, неожиданно сорвался и обрушился у самых ног.

И почему он не грохнулся мне на голову? По теории вероятности, он запросто мог разбиться на моем черепе, а вот взял и пролетел мимо. Мистика какая-то, как тут не стать суеверным?

Я открыл ручку балконной двери и шагнул в чужую комнату. И мне показалось, что разбивать стекла, влезать в чужие квартиры, небрежно открывать незнакомые балконные двери стало для меня привычным делом. Еще немного, и я превращусь в закоренелого домушника, усмехнулся я, оглядываясь по сторонам.

Квартира, как брат-близнец, поразительно походила на соседнюю. Тот же покосившийся сервант с разбитой посудой, колченогий диван, выцветшие обои, кривые фотографии, пришпиленные кнопками к стене.

Интересно, кто изображен на этих художественных фото? – зачем-то подумал я, не вглядываясь в обстановку. Больше всего меня встревожило, что в квартире никого нет.

А если здесь такой же замок, как и там? Как я выберусь отсюда? Заколдованный круг. Зачем такие крепкие замки в квартире с ободранной мебелью? Кто мне объяснит это? Еще немного, и я бы заорал что есть мочи от дикого отчаяния.

Но в двери торчала защелка с внутренней стороны. Она выпукло блестела, обещая мне скорое освобождение.

– Слава богу! – воскликнул я и испугался собственного голоса.

К тому же в коридоре промелькнула тень, и я резко отшатнулся. В голове что-то замкнуло от страха, точнее, от неожиданности.

– Кто здесь? – заорал я благим матом.

И тут же увидел, что этот «кто» – я сам, собственной персоной. В коридоре висело зеркало в старинной раме с завитушками.

– Тоже мне, любители антиквариата, – проворчал я, мельком взглянув на бледное лицо Дениса Александровича Белова.

Довольно странно. При полном отсутствии страха внутри из зеркала смотрело на меня вытаращенными глазами отражение бледного, испуганного парня. И этот бледный парень был тот самый Денис Белов, тезка знаменитого Сани Белого из сериала «Бригада».

– Вот такие дела, брат Саня! – произнес я вслух и весело заржал.

После короткого эндорфинного всплеска я снова взялся за щеколду. Круть – и дверь открылась.

А в этот момент за моей спиной кто-то сказал сдавленным шепотом:

– Ну, ни хрена себе! Вздремнул, называется!

Я обернулся, но никого не увидел и пулей вылетел на площадку. Сбегая по лестнице – вызывать лифт в подобной ситуации мог позволить себе только самый настоящий идиот, – я восстановил в памяти смутный облик, промелькнувший за моей спиной.

Наверное, хозяин, упившись пивом, прилег вздремнуть. В это время в его квартиру проник некто в лице Дениса Александровича Белова, и мужик вышел на шум в коридор.

Ему показалось, что у него начались глюки, успокоил я себя и нажал кнопку лифта, посмотрев на стену. Четвертый этаж, ни хрена себе скорость у меня! Космическая, не иначе.

Во дворе никого не было, белесая ночь смутно освещала улицу. Я потрогал карман джинсов.

Хрустят бабуленьки-то, хрустят милые! Не выпали при незаконном переползании из одного частного владения в другое, обрадовался я.

Да и было чему радоваться: остаться без денег среди ночи в Питере – последнее дело. Кто пережил этот ужас, тому не позавидуешь.

На проспекте Просвещения вовсю бурлила ночная жизнь. Дискотеки зазывно светили разноцветными маячками, отовсюду неслась музыка, толпы гуляющих перемещались от одной пивной точки к другой, словно, кроме пивных ларей, не было в их жизни ничего светлого.

Отбросив интеллигентские мысли в духе Васисуалия Лоханкина о судьбах русского народа, я принялся настойчиво махать обеими руками, останавливая проезжающие такси. Но все они прошмыгивали мимо меня, битком забитые подвыпившими пассажирами.

Завтра же Пасха, вот все и гуляют, осенило меня. У добрых людей началось весеннее возрождение, а я маюсь по чужим балконам. Неужели на мою долю ни одного такси не осталось?

Стоило мне подумать о тяжкой доле интеллигента в российской действительности, как возле меня чиркнуло шинами по асфальту новенькое такси с ярко-желтой вывеской: «Казино «Фортуна».

Прав Васисуалий Лоханкин – тяжкая доля выпадает далеко не каждому, развеселился я, шустро прыгая на заднее сиденье.

– Далеко едем? – спросил водитель не оборачиваясь, он лишь слегка изогнулся.

Наверное, водитель от разговоров с пассажирами нервный тик заработал. Профессиональное заболевание. Я сочувствующе покивал ему головой и вслух сказал:

– Веселый поселок!

– Ну, ты даешь, шеф! – присвистнул водитель, всем телом налегая на спинку сиденья.

Он повернулся, чтобы внимательно разглядеть бледное лицо Дениса Александровича Белова, тезки знаменитого Сани Белого.

Как вы думаете, что мог ответить тезка народного героя? Правильно, тезка ответил, как и подобает отвечать брату знаменитого героя. В эту минуту я ощущал себя уже не тезкой, а настоящим родным братом Сани Белого…

– Гони, шеф! Никаких бабок не пожалею!

Да и куда я мог помчаться, освободившись из заключения?

К Стрельникову? К маме?

Нет, мне нужно самому разобраться во всей этой истории. И разобраться в ней я смогу, если припру Юлю к стенке.

Как я это сделаю, я еще не знал. Меня не остановило одно небольшое обстоятельство: ведь к Юле уже уехали Ковалев и его друзья, разные по окраске – белесый и чернявый. Кто из двух последних пресловутый Гуров, я пока не знал, только догадывался. Может быть, они оба Гуровы? А звонить, – значит, потерять время, от меня незамедлительно потребуют явки в отдел.