Текст книги "Самый младший"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

«Вот у него есть мама!»

– Ну, как у нас, понравилось? – спросила её уже знакомая воспитательница.

– Живёте хорошо. Очень хорошо. Всё у вас есть. Вы прямо буржуи, – улыбнулась тётя Маша, вспомнив про валенки и галоши.

Ребята засмеялись. А Карим, который стоял впереди всех, хитро прищурив глаза, сказал:

– Ты не знаешь. Не знаешь, – повторил он.

– Чего – не знаешь? – спросила тётя Маша.

– Не знаешь, что у нас теперь один мальчик, у которого мама есть. – И Карим поглядел на тётю Машу с видом победителя: вот, мол, что у нас есть, а этого ты не знала.

Тётя Маша даже растерялась.

– Вот у него, у него! – загалдели ребята и вытолкнули вперёд уже большого мальчика.

– У него мама, – сказал Карим, показывая на мальчика, как бы удостоверяя своё сообщение.

– До свиданья, дорогие, до свиданья, – заторопилась тётя Маша.

А перед ней стоял мальчик, у которого была мама. Мальчик был смущён. А Карим с нескрываемым восхищением поглядывал то на него, то на тётю Машу.

– У него мама! – повторил он и даже прищёлкнул языком.

– Очень хорошо, очень хорошо, – сказала тётя Маша. – А вам, дорогие, здесь хорошо, очень мне у вас понравилось.

Ребята проводили её до калитки, и кто-то закричал вслед:

– Приезжайте ещё!

Она обернулась. Никто уже на неё не глядел. А на раскрытой калитке туда и обратно катался Карим.

* * *

Когда тётя Маша сошла с поезда, на перроне её встретил Миша.

– Ты зачем? – удивилась мать.

– Как – зачем? Дождь.

Тётя Маша увидела у него в руках зонт. И правда, по крыше перрона барабанил дождь.

– А там не было дождя, – сказала тётя Маша, беря Мишу под руку.

Миша держал над ней раскрытый зонт, и они пошли к трамваю. В метро тётя Маша не ездила: у неё, как она говорила, «под землёй не хватает дыхания».

– Насквозь? – спросил Степан Егорович, открывая дверь.

– Сухая, сухая, – ответил Миша. – Там, говорит, и дождя не было.

– Ну как вы тут без меня? – спросила тётя Маша.

– Погибли, как видишь. – Степан Егорович снял с плиты чайник, и тётя Маша села за стол.

Степан Егорович ждал, когда она сама начнёт рассказывать. Но тётя Маша пила чай молча, будто в кухне была одна.

– Фёдор Александрович! Чайку! – крикнул Степан Егорович.

– Иду, иду! – откликнулся сосед. Он, наверное, тоже ждал тётю Машу. – Ну, как съездили? – спросил он, присаживаясь к столу и наливая себе стакан.

– Хорошо, – ответила тётя Маша.

– Там местность хорошая, – завязывал разговор Фёдор Александрович. – Я это место знаю. Ну, как же там ребята живут? Понравилось вам?

– Очень, – ответила тётя Маша.

– Да ты, Маша, подробнее. Дом какой? Порядки? – спрашивал Степан Егорович.

– Порядки хорошие, и дом хороший. Все обуты, одеты, присмотрены. Всё, что нужно, есть. Всё есть, – повторила тётя Маша и, поглядев на мужа, добавила: – Там у них даже один мальчишка есть, у которого мать жива. Вот какое дело. – И она, перевернув чашку кверху донышком, встала из-за стола.

Когда за тётей Машей закрылась дверь, Степан Егорович, поглядев ей вслед, сказал:

– Теперь конец.

– Какой конец? – переспросил сосед.

– А такой, уважаемый мой, что теперь она Алёшку ни в какой детский дом не отдаст, хоть в самый распрекрасный.

«Детей растить нелегко…»

Между Степаном Егоровичем и Анатолием Павловичем Гуркиным произошёл разговор, которого не слыхал Алёша, но который решил его судьбу.

– Вы меня знаете десять лет, – сказал Гуркину Степан Егорович, – и знаете мою семью.

– Вот именно, поэтому я и решил, – перебил его Анатолий Павлович. – Я хочу, чтобы вы поняли нас, поэтому я и решил. У вас четверо прекрасных детей, а мы одинокие люди. Мы создадим для Алёши все условия. Татьяна Лукинична…

– Ей трудно, Татьяне Лукиничне! – сказал Степан Егорович. – Детей растить нелегко.

– Конечно, растить не своего ребёнка сложно. – Анатолий Павлович покачал головой. – Но вам тоже не приходилось?

– Поэтому я и говорю с вами, что мне приходилось. Вы знаете нас десять лет, – повторил Степан Егорович. – Макарке было два года, Михаилу и Геннадию было по восемь, Насте шёл десятый год. Когда нас к вам поселили, вы, наверное, говорили: куда такая орава? Правда? А жили спокойно? И ребята мои вас уважали.

– Хорошо жили, – подтвердил Анатолий Павлович. Он был очень взволнован и даже встал. – Я очень вас уважаю, Степан Егорович, но вы должны понять: Серёжа вырос при мне. Ещё наши отцы… Это мой долг, понимаете, долг!

– И отцы ваши вместе росли, знаю. – Степан Егорович помолчал. – Но Алексею у нас легче.

– Может, он решит сам? – Анатолий Павлович строго посмотрел на Тимохина. Он выдвинул, как ему казалось, самый веский довод сложного решения.

– Алёшка решит, это я знаю, – ответил Тимохин.

– Он что, сказал вам? – спросил Анатолий Павлович.

– Нет, не сказал. – Тимохин покачал головой. – И не надо, чтобы говорил. Это надо понимать без разговора.

Степан Егорович вынул трубку и медленно, щепоть за щепотью, крепко прижимая табак большим пальцем, стал её набивать.

– Был у меня сын, – сказал он. – Теперь нет его. Погиб на стройке, город на Амуре строили. Слыхали? – Степан Егорович помолчал и добавил с трудом: – Забыть не могу.

Анатолий Павлович затих, он слушал тяжёлые слова отцовского признания, такие для него неожиданные, разбивающие все его надежды.

– Детей у нас четверо, – продолжал Степан Егорович, – только, как говорится, пополам: двое своих и двое чужих. Свои – Настя и Михаил, а приёмные – Генка с Макаром. Ребята ничего не знают. Мы с Машей для всех четверых мать и отец. – Степан Егорович говорил медленно, как бы припоминая. – Когда погиб наш старший сын, мы с Машей решили: было у нас трое детей, трое и будет. Михаил тогда ещё только ходить начал. Вот мы и взяли ему брата-ровесника. Им теперь обоим по восемнадцати: Михаилу и Геннадию. Когда они были поменьше, в школе все спрашивали: «Как это так? Тимохины близнецы, а совсем не похожие! И внешность и характеры совсем разные – удивительно!»

– Мы тоже с Танечкой удивлялись, – сознался Анатолий Павлович. – Но Таня говорила, что иногда так бывает. Будто внешнее и буквальное сходство не обязательно.

– Как видите, бывает, – усмехнулся Степан Егорович.

– Простите, а Макар?

– Макар? Макарку Маша нашла. – Степан Егорович даже головой покачал.

– То есть? – не понял Гуркин.

– По правде сказать, удивительно нашла. Так, как писатели в романах пишут. Ездила она в деревню, мать ещё у неё жива была. Утром пошла за водой и нашла его у колодца.

Гуркин, очевидно, не совсем понимал, как это могло быть на самом деле.

– Позвольте, что же, его там кто-нибудь забыл?

– Может, и забыл, – подтвердил Степан Егорович. – Шёл кто-нибудь издалека и обронил ребёнка.

– Ну и как же?

– Как же? Маша его в сельсовет. Ребёнок кричит, только чей – не говорит. Маше его жалко стало, сама мать. Она и говорит: «Вы, товарищи, ищите родителей, а я пока его молоком, что ли, напою». Унесла. Завернула в сухое, мальчишка уснул.

– Так, так! – Анатолий Павлович слушал Тимохина с нескрываемым изумлением.

– Через несколько дней приходят из сельсовета, – продолжал Степан Егорович, – с бумагой. Так, мол, и так, никто не нашёлся. Вот написали бумагу, надо везти ребёнка в город. Маша им и говорит: «Я завтра сама в город еду. Давайте бумагу, я отвезу». Ну и привезла.

– То есть к вам?

– К нам, – подтвердил Тимохин. – Когда усыновляли, я сам два раза в деревню ездил. То подписи не те, то печати не хватает. Такая была канитель, верите? Вспоминать не хочется. Вот и он такой канительный растёт. За ним только смотри. Добрый парень, а разбойник.

– Ну, а как же он с Алёшей? – опять спросил Анатолий Павлович.

– Они друг к другу привыкли.

Степан Егорович курил, и дым мешал Анатолию Павловичу увидеть его лицо.

– Вы меня извините, – сказал Степан Егорович. – Мы скоро провожаем Геннадия на флот, очень прошу вас и Татьяну Лукиничну быть непременно, по-старому.

Разговор был окончен. Они крепко пожали друг другу руку и остались друзьями.

И снова на пороге осень…

Август вначале был дождливым и холодным. Казалось, что лето кончилось. Но вдруг в конце месяца снова пригрело солнце. Наступили тёплые яркие дни. Только пожелтевшая раньше времени листва напоминала о том, что на пороге осень.

Татьяна Лукинична сидела на террасе и вязала. Давно начатый ею шарф для Анатолия Павловича ещё не был окончен.

Солнце поблёскивало на длинных спицах, лежало на пушистом шерстяном клубке, Татьяна Лукинична медленно набирала петли и прислушивалась к мальчишечьим голосам.

Сегодня Алёша и Макар собирались уезжать. День у них был хлопотливый. Они сидели на скамейке и перевязывали бечёвкой тяжёлые пучки оранжевых ягод: Макар делал зимний запас.

– Вот увидишь, – говорил он Алёше, – и синицы и снегири прилетят. Воробьи и то будут клевать. Она на чердаке промёрзнет, сладкая будет, как сахар.

Макар взял в руки тяжёлую рябиновую ветку и, поглядев на неё, не стал обрывать.

Татьяна Лукинична подняла голову.

– Я её поставлю в воду, – сказал Макар.

Он подошёл к столу и опустил ветку в высокую вазу. Осенние цветы потеснились к краям, а в самой середине букета, как в хороводе, закачались яркие грозди.

– Красиво? – спросил Макар.

– Очень, – похвалила Татьяна Лукинична.

Мальчики продолжали вязать рябиновые пучки и вели свой разговор.

– Мы в этом году опять будем в одну смену учиться, – говорил Макар. – Знаешь, как это здорово! Все дела после школы вместе можно делать.

– Конечно, – соглашался Алёша.

Он привык к Макару. Они вместе провели почти всё лето. Алёша даже не представлял себе, что будет жить зимой не дома и учиться в другой школе. Он не знал о спорах, которые шли среди взрослых, а Макар знал. Знал и очень тревожился. Неужели Алёшку отдадут в детский дом? Или оставят жить у Гуркиных?

В один из своих приездов с дачи Макар решил поговорить с матерью.

* * *

Вечером, когда тётя Маша управилась по хозяйству и вышла на крыльцо отдохнуть, Макар примостился с ней рядом.

Во дворе было пусто. Трава, которая росла у забора, пожухла. На грядке под окнами отцветали жёлтые ноготки.

Вечер был тёплый, но уже не дышал ни запахами цветов, ни жарким, раскалённым за день асфальтом.

– Скоро в школу, – сказал Макар. – Ещё неделя пройдёт, и надо собираться.

Тётя Маша оглядела его. Макар стал совсем темнокожим – так загорел; шея чёрная, коленки в ссадинах, волосы отросли, как шапка.

– Опять штаны надо готовить, – сказала она. – А башмаки Генкины, они теперь тебе впору?

– Он не отдаст, – сказал Макар.

– Зачем они ему, он в армию идёт, ему там сапоги дадут. А вернётся, новые купит. Штаны-то я тоже из Генкиных тебе перешью. Пойдёшь у нас в школу, как человек. Только вот шерсть на голове остричь надо. – Тётя Маша потянула Макара за вихор. – Ишь отрастил какой!

– И Алёшу надо стричь, – сказал Макар.

– И Алёшку, – согласилась тётя Маша. – Одежда у него есть, только сумку купить новую. В третий класс пойдёт. Небось книжек больше теперь.

– Конечно, больше! – обрадовался Макар.

Оказывается, всё в порядке. Алёшка будет жить у них! И только теперь, когда Макар был в этом уверен, он высказал матери всё, что его тревожило.

– Я всё боялся, что отдадут Алёшку в детский дом, – говорил Макар. – Даже про себя подумал: а вдруг бы ты меня отдала? Я бы нигде не прижился. Потому что я твой?

– Мой, мой, – усмехнулась тётя Маша. – Только тебя и не взял бы никто. Кому ты такой кудлатый нужен?

– Знаешь, у нас с Алёшкой даже общая примета есть.

– Это какая же? – удивилась мать.

– Он Алёшка, а я Макар.

– Ну и что же?

– А то, что у меня дед был Макар, а у него дед Алексей.

Тётя Маша слушала и во всём с ним соглашалась…

Макар ликовал.

«Очень хорошо, когда есть у человека дом, да ещё такой, в котором найдётся место и для товарища», – думал он.

Как быстро прошло время!

Вечером, когда на дачу за ребятами приехал Геннадий, у них всё было готово: увязан рюкзак, собран Алёшин чемодан, перевязаны удочки. Татьяна Лукинична пошла провожать их. Они пришли рано, до поезда оставалось время.

– Посидим, – сказала Татьяна Лукинична, и они сели все на широкую скамейку.

– В воскресенье приезжайте, – сказал Геннадий. – Мама очень просит. На флот отчаливаю.

– Ты будешь без неё скучать, – сказала Татьяна Лукинична. – Ты у неё любимец.

– Ну что вы! – вспыхнул Геннадий. – Она у нас никого не выделяет, а скучать, конечно, буду. Кто без матери не соскучится?

Алёша встал и отошёл в сторону.

– Я посмотрю светофор, – сказал он и, подняв ладошку козырьком, стал смотреть на далёкий красный огонёк.

– Едет! Едет! – закричал Макар, когда огонёк вдруг стал зелёным.

Он протянул Татьяне Лукиничне шершавую ладонь, взял Алёшу за руку и шагнул с ним на площадку вагона. Алёша помахал Татьяне Лукиничне из окна. Она шла за поездом, но вот её обогнал последний вагон, и она остановилась.

Возвращаясь домой, Татьяна Лукинична хотела разобраться в своих чувствах. Она не могла понять, почему все её старания были отвергнуты. Ей было обидно и больно до слёз.

* * *

Было совсем темно, когда Татьяна Лукинична подошла к калитке.

– Это ты, Танечка? – окликнул её Анатолий Павлович.

Он помог ей подняться по ступеням. Она взошла на террасу и села. Он погладил её по голове, как маленькую.

– Сыро, пойдём в дом, – сказала Татьяна Лукинична.

Они закрыли за собой дверь. Стало совсем тихо, будто все давно уехали в город.

* * *

В школу Макар и Алёша шли вместе. По дороге Макар встретил товарищей, своих одноклассников. Дальше они шли гурьбой. Макар рассказывал, что они находили летом в лесу. Пришлось даже остановиться. Алёша достал из кармана гильзу.

– Вот! – показал Макар. – Это он нашёл!

Алёша терпеливо ждал, пока все её поглядят, и не боялся, что кто-нибудь отнимет.

В школе они с Макаром разошлись. Макар пошёл в шестой, Алёша – в третий «А».

Прозвенел звонок. В третий класс вошла Наталья Алексеевна.

– Поздравляю вас с новым учебным годом! – сказала она торжественно, а потом, оглядев своих учеников, сказала уже просто: – Как вы все выросли!

Тому, кто приходит в школу в первый класс, кажется, что он никогда не будет десятиклассником. Но время проходит быстро.

Давно ли в этом же классе, где сидит Алёша, учился Гена Тимохин? Давно ли Наталья Алексеевна сажала его на первую парту, чтобы не спускать с него глаз?

«Он мешает соседям, стреляет чернилами и не следит за уроком», – жаловалась она Степану Егоровичу.

Степан Егорович вечерами проверял Генкины тетради и учил сына мастерить игрушки.

Как быстро прошло время!

Краснофлотский привет!.

Геннадий Тимохин работал на заводе последний день. Старый бухгалтер Мирон Григорьевич Коган пришёл в цех и принёс ему расчёт. Он торжественно раскрыл ведомость, дал Генке расписаться и только потом вручил ему конверт с деньгами.

– Я вам желаю, – сказал Коган, – от всего сердца! – и протянул Генке свою самопишущую ручку.

– Что вы, зачем! – смутился Генка.

– Я очень прошу, – сказал Коган.

– Бери, бери! – зашумели ребята. – Письма будешь писать!..

Генка вертел в руках массивную самописку.

– Спасибо, Мирон Григорьевич, – сказал за Генку Степан Егорович.

– Спасибо! – спохватился Генка и стал пожимать бухгалтеру руку.

Мирон Григорьевич снова зачем-то заглянул в ведомость и сказал громко, чтобы все слышали:

– Товарищ Тимохин! Вы получили расчёт за вычетом подоходного налога, государственного займа и плюс премию за отличную работу…

Генку поздравляли товарищи. А за час до гудка пришёл Генкин сменщик. Они вместе проверили ящик с инструментами, и Генка стал убирать станок. Он смёл с него железным веничком стружку, протёр мягкой ветошью.

Станок у него всегда был в порядке. К этому Степан Егорович приучил всех, кто работал в цехе. Каждый раз, заступая смену, Геннадий ревниво осматривал станок. И, если бывали неполадки, досадовал на сменщика. Теперь он передавал станок надолго.

– Вот тут маленько винт ослаб, – говорил Генка, проводя рукой по станине. – Надо подтянуть. Маслёнку смени, я видел у кладовщика, новые привезли. У них носик подлиннее, аккуратнее будет. А вот здесь, – Генка протянул руку в дальний угол ящика, – здесь я запасные резцы положил, на всякий случай.

Степан Егорович к ним не подходил. Он только косился в их сторону. Когда Генка упомянул про запасные резцы, он только крякнул: вот они, оказывается, где резцы, а он-то их искал. Из-под носа утянул! И когда только успел?

Прогудел гудок.

Как всегда, Геннадий Тимохин и отец вышли с завода вместе.

В проходной, отдавая табель, Генка подмигнул табельщице и сказал, точно прощался до завтрашнего дня:

– До свиданья, Анюточка! Краснофлотский привет!..

Торжественные проводы

Тимохины ждали гостей: Настенька накрывала на стол, а тётя Маша присела отдохнуть.

– Что-то я рук не подниму, – сказала она.

– Волнуешься, – сказала Настенька. – Что ты, его на фронт провожаешь, что ли? Войны нет.

– Войны нет, а они всё равно норовят; газеты-то я читаю.

– Ну и что же?

– Что же, не могут некоторые в мире-то жить. Вот и приходится армию набирать, а так на кой бы она: нам и дома руки нужны.

Настенька старалась, чтобы всё было понаряднее. Посредине стола стоял глиняный кувшин, а в нём последние цветы – пёстрые осенние астры. Она всё приглядывалась, как и что на столе поставить: то что-нибудь передвинет, то поправит. Сама она тоже была нарядная – надела синее платье в крапинку и косы уложила высоким венчиком.

– Я там барбариски купила, – сказала тётя Маша, – положи ему в чемодан, а то забудем. Захочет кисленького – найдёт, обрадуется.

– Он и сладенькое любит, – засмеялась Настенька.

– Положи, положи! – Тётя Маша поднялась и пошла в кухню поглядеть своё хозяйство. Нагнулась там над кастрюльками да и поплакала.

* * *

Наконец всё было готово. Все собрались, но за стол не садились. Не пришли из школы ни Макар, ни Алёша. Ждали только их.

– Бегут, – сказал Миша: он увидел ребят в окно.

Дверь распахнулась, и первым появился Макар, а за ним, не снимая пальто, – Алёша.

– Глядите! – сказал Макар и помог Алёше расстегнуться.

Алёша был с красным галстуком.

– Ну, брат, тебя не узнать, – сказал Геннадий.

– Ну-ка, ну-ка! – Степан Егорович помог сконфуженному Алёше снять пальто. – Поздравляю! Что же это ты по секрету в пионеры пошёл!

– Один я знал! – кричал Макар. – Мы нарочно так подгадали.

Алёша не ожидал такой встречи. Его поздравляли серьёзно и торжественно. Только Фёдор Александрович хотел было, как раньше, поднять его на руки.

– Не надо! – сказал Алёша.

И тётя Маша тоже его остановила.

– Разве пионеров тетешкают? – сказала она.

– Алёша, садись рядом со мной, – предложил Геннадий.

– С Геной, с Геной непременно! – закричали все.

– Ты теперь его смена, Алёша, – сказала Настенька. – Ты теперь мамин часовой.

– Поди, что я тебе скажу, – сказал Геннадий и, нагнувшись, сказал тихо одному Алёше. – Ты, когда мне будешь писать, пиши всегда правду. А то, может, мать заболеет или что-нибудь ещё, обязательно пиши. Хорошо? Я на тебя надеяться буду.

– Хорошо, – ответил Алёша.

– Ну, дорогие товарищи, прошу, – сказал Степан Егорович, и все стали садиться за стол, шумно отодвигая стулья.

– Можно рядышком? – спросил Фёдор Александрович.

– Пожалуйста, только я буду бегать, я же хозяйка, – ответила Настенька и подвинулась, чтобы Фёдор Александрович мог сесть с ней рядом.

Во главе стола сидела тётя Маша, рядом с ней – притихший Геннадий и самый младший в этой большой, дружной семье – Алёша Бодров.

Первый тост произнёс Анатолий Павлович. Он начал говорить очень красиво.

– Представим себе, дорогие друзья, что среди необозримого морского простора идёт сторожевой корабль и… – Дальше он немного спутался, но все поняли, что на этом сторожевом корабле должен плыть славный моряк Геннадий Тимохин.

Анатолий Павлович передохнул и кончил речь совсем хорошо:

– Да здравствует Советская Армия!

Все встали.

– Генка, а Генка! Как же я буду писать, адреса-то у меня нет? – спрашивал Алёша шёпотом, дёргая Геннадия за рукав.

– А я тебе сообщу, – ответил Геннадий тоже тихо, так, что никто не слыхал.

– Не секретничать, не секретничать, – сказала Татьяна Лукинична. – За столом не секретничают.

– А у нас с ним хороший секрет, – сказал Геннадий. – Правда?

– Правда, – ответил Алёша и поглядел на Макара.

Они же с Макаром поклялись, что между ними будет самая крепкая дружба и у них не должно быть никаких секретов. Но Макар смотрел на него так, что и без слов было понятно: этот секрет сегодня не считается!

– Проводы должны быть весёлыми, – сказала Настенька и подала Геннадию гитару, которая тоже уезжала с ним на флот.

Геннадий тронул струны, и все запели старую песню:

 
По морям, по волнам,
Нынче здесь, завтра там.
По морям, морям, морям, морям,
Эх, нынче здесь, а завтра там!
 

Пели все: и Гуркин, и Татьяна Лукинична, и Коган, который со своей женой пришёл на проводы.

Макар и Алёша не знали всех слов песни, но припев подхватывали громко.

Потом Миша включил радиолу, и в комнате Фёдора Александровича начались танцы. Сначала танцевали вальс, а когда вальс кончился, один из гостей, такой же пожилой, как дядя Стёпа, вдруг стал кричать:

– Русскую, русскую!

И Настенька, помахивая платочком, пошла по кругу. В пару с ней, притопывая, кружился заводской паренёк, Генкин товарищ.

Алёша и Макар не танцевали. Они помогали Мише выбирать пластинки и смотрели, как танцуют другие.