Текст книги "Самый младший"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

У Алёши день рождения…

Всю ночь шёл снег.

– Хорошо, что я заклеила окно, – сказала мама утром. – Смотри, выпал снег.

Алёша посмотрел в окно – во дворе была зима.

«Как же теперь сизарь? – подумал Алёша. – По снегу его не пустишь».

– Мама, а голуби могут замёрзнуть? – спросил он.

– У них под пёрышками пушок, – сказала мама, – им тепло.

– Пушок, а лапки?

– Они лапки подожмут, и лапкам будет тепло.

– Как же с поджатыми лапками ходить? Ты, мама, чудная тоже! – И Алёша побежал в кухню.

Макар умывался. Он был закалённый и умывался в одних трусах. А тётя Маша стояла около него с тряпкой.

– Вытри! – сказала она, когда Макар растёрся полотенцем досуха.

И Макар подтёр пол.

– Как следует, как следует, – говорила тётя Маша, – и тряпку выжми.

Макар выжал тряпку и стал прыгать то на одной, то на другой ноге. Алёша подставил под холодную струю ладошки. Вода была холодная, такая, что защипало пальцы.

– Макар, а как же голуби? – спросил Алёшка.

– Что – голуби?

– Снег выпал. Ты видел снег?

– А что им снег? – удивился Макар и побежал одеваться.

В школу они шли вместе. Макар лепил снежки. Сначала он попадал снежками то в стенку, то в дерево, а потом прицелился и – раз! – попал девчонке в портфель.

– Хулиган! – закричала девчонка. – Я знаю, из какой ты школы!

А сверху летел и летел снег, будто кто его сыпал из большого решета, сыпал и приговаривал: «Эх, хорош снежок! Лепите, ребята, снежки! Подставляйте шапки-ушанки».

На шапки, на варежки, на башмаки и на валенки садились снежинки и спешили вместе с ребятами в школу.

* * *

Когда наступает зима, у Алёши бывает день рождения. Если человеку даже двадцать пять лет, он всё равно не может вспомнить, как он родился, и никто, кроме его мамы, этого не помнит.

Мама часто вспоминала, как родился Алёша.

Сын Алёша… Вот он лежит рядом, завёрнутый в мягкое, тёплое, и мама слышит его дыхание. Она уже давно решила, что назовёт сына Алёшей. Имя такое ласковое.

В палате тихо, мама лежит одна. Врач сказал, что ей нужно хорошенько отдохнуть.

Около кровати на тумбочке записка. Мама прочла её несколько раз. Записку написал Алёшин папа. Он ещё не понимает, что у них родился сын, и думает только о маме.

«Родная, – пишет папа, – теперь набирайся сил, дорогая, я совсем за эти дни потерял голову. Целую тебя крепко».

Мама протягивает руку и снова читает читаную и перечитанную записку. Ну конечно, потерял голову, чудак, про Алёшку ни слова.

А Алёшка посапывает и дышит ровно-ровно.

– Он завтра про него напишет, – шепчет мама. – Завтра сыну будет два дня.

Кто-то трогает маму за плечо. Наверное, она задремала и не слыхала, как подошла сестра.

– Мамаша, – говорит сестра, – попробуем покормить маленького.

– Он спит, – тихо отвечает мама и прикрывает Алёшу рукой.

– Ну и что же, что спит. – И сестра, пододвинув ребёнка ближе, показывает маме, как его нужно держать.

Алёша спит, он не открывает ни глаз, ни рта.

– Ишь ты какой! – И сестра похлопывает его по щекам, треплет за нос. – Просыпайся, просыпайся!

– Тише, – говорит мама.

– Просыпайся, просыпайся, – громко повторяет сестра, – хватит спать!

Сын сморщился и заплакал. Мама встревожена.

– Ему больно?

– Ни капельки не больно, надо кормить ребёнка, мамаша!

Мама чувствует мягкие Алёшенькины губы. Сестра строго повторяет:

– Не спать, не спать! – а сама похлопывает мальчика по спинке.

И наконец Алёша зачмокал.

– Сосёт, – сказала мама.

– Ну, вот и славно, – говорит сестра и, взглянув на часы, садится на стул.

Она поглаживает себя по колену и, будто учитель музыки, отсчитывает такт ногой. Седая, худощавая, в белом халате, она была бы совсем строгая, если бы не маленькие бирюзовые серёжки.

«Она милая, – думает про неё мама, – строгая, но милая, и серёжки ей очень даже к лицу».

– Сосёт? – спросила сестра.

– Сосёт, – ответила мама громче.

– Молодец, молодец, – хвалит сестра Алёшу.

И Алёша открыл глаза. Мама удивилась:

– Он смотрит?!

– Конечно. Он поел и решил поглядеть на маму, – говорит сестра.

Она забирает Алёшу и гасит свет.

– Куда вы его уносите? – спрашивает мама в волнении.

– Мы идём в детскую отдыхать, – отвечает сестра.

И она важно вместе с Алёшей уходит. Мама смотрит им вслед.

В детскую, в детскую… Там есть ещё дети. Как всё это ново, непривычно. Как же он будет там один, без неё?

Мама звонит. На звонок приходит сестра.

– Спите, мамаша, – говорит она строго. – Берите пример с сына.

Маме тревожно и смешно.

Она закрывает глаза и засыпает.

* * *

– Ну, какой я был? – спрашивает Алёша.

– Вот такой. – Мама разводит руками и показывает.

Алёша удивляется:

– Правда?

– Ну конечно, – говорит мама и крепко целует вихрастого сына.

Пальцы у него перепачканы чернилами. Глаза большие, серые, а были маленькие и голубые.

– Ты, наверное, забыла, – говорит Алёша.

– Нет, я помню, – смеётся мама.

– Прошло девять лет!

– Всё равно помню, пусть пройдёт сто!

* * *

В прошлом году на Алёшин день рождения мама с тётей Машей пекли пирог из картошки, потому что была война, а сегодня будут печь из манной крупы.

Пирог сидит в духовке, мама и тётя Маша за ним приглядывают.

– Ещё какой будет пирог-то – объедение! – уверяет тётя Маша. – Только бы не пересидел.

– За версту пирогами пахнет, – шутит Степан Егорович.

Он только что пришёл с работы и, потирая озябшие руки, говорит Алёше:

– Идём, брат, что я тебе покажу.

Степан Егорович, мягко ступая в валенках, идёт впереди, а Алёша за ним почему-то на цыпочках.

День рождения! Он весь полон приятных неожиданностей.

Утром, ещё до школы, мама подарила Алёше ножик.

– Ты теперь взрослый, получай! – сказала она.

Ножик – чудо, в нём много всяких штуковин: маленький ножичек, штопор, шило и даже ножницы.

Когда утром Алёша пил чай, тётя Маша положила рядом на стол варежки.

– Это тебе Настя связала, – сказала она. – Вечером придёт, тогда спасибо скажешь. – И добавила. – Если до вечера целы будут.

Алёша не обиделся на её подковырку – он и в самом деле всё время теряет варежки. Но на всякий случай, когда пошёл в школу, варежки оставил дома.

Когда Алёша пришёл из школы, в комнате на столе лежала записка.

– «Разверни», – прочёл Алёша.

Рядом с запиской лежал большой свёрток. Он долго разворачивал газеты. В самой середине оказалась коробочка, а в ней значок – земной шар и красное знамя над ним, а на обратной стороне чётко нацарапано: «Другу от Макара».

И это, оказывается, ещё не всё.

Алёша идёт за Степаном Егоровичем в ожидании новой радости.

Степан Егорович садится к столу, снимает очки, надевает другие.

– Ну, Алексей, сколько же нам теперь годов?

– Девять, – шепчет Алёша.

– Сколько?

– Девять, – повторяет Алёша громче.

– Скажи пожалуйста, – удивляется Степан Егорович, – уже девять! Гляди, ты и меня перерастёшь.

Он выдвигает средний ящик стола и говорит:

– Вот, получай, – и даёт Алёше маленький ящичек.

Алёша выдвигает крышку ящика, и в нём, как в пенале, настоящий маленький молоток, настоящие клещи и пилочка. Такими инструментами можно по-настоящему работать. Разве есть на свете хоть один мальчик, который бы не мечтал о таком подарке? Алёша мчится в кухню. Он держит ящик над головой и кричит:

– Ура! Ура!

А Степан Егорович глядит ему вслед. Он вспоминает другого мальчика, которому подарил этот ящик тоже в день рождения. Это было давно. Мальчик был бережливый, и подарок сохранился как новенький.

Тётя Маша, глядя, как Алёша радуется подарку, почему-то отворачивается и утирает слёзы.

В передней звенит звонок. Гуркины прислали телеграмму: «Анатолий Павлович болен. Поздравляем. Ждём к себе именинника».

Вечером все собралась вместе…

Вечером, когда все пришли с работы и сели за именинный пирог, мама сказала:

– Алёша, сходи к Фёдору Александровичу и пригласи его к нам.

– Я тоже пойду, – сказал Макар.

И они побежали с Алёшей вместе в комнату нового жильца.

Фёдор Александрович лежал на постели и читал газету.

– Вы что, ребята? – спросил он.

– Мы за вами, – сказал Макар.

– У нас рождение, – сказал Алёша.

– Рождение? Чьё же рождение?

– Моё рождение, – сказал Алёша. – Вас мама зовёт.

– Твоё, ну тогда дело проще. У меня и подарок найдётся. Без подарка-то небось не пускают?

Фёдор Александрович поднялся с постели и стал натягивать сапоги.

– Мы вас без всякого подарка зовём, – сказал Алёша. – У меня ведь уже много всяких подарков. Приходите, а то мама обидится.

– Скажи маме спасибо, а я сейчас приду, – сказал жилец.

И правда, пришёл.

– Поздравляю, поздравляю, – сказал он весело, входя в комнату, и протянул маме пакетик.

За столом потеснились. Фёдор Александрович сел. А из пакетика мама высыпала в вазочку конфеты.

– Ой, смотрите, «Мишки»! – удивилась Настенька. – До войны такие были.

– Вот и после войны появились, – сказал Фёдор Александрович. – Вчера на аэродроме получил, лётный шоколад – аварийный паёк.

– Так зачем же? – И мама отодвинула вазочку.

– Что – зачем? Я сейчас не летаю, прохожу стажировку. Паёк дают всем.

– А когда будете летать, сами будете есть шоколад? – спросил Алёша.

Все засмеялись. А Фёдор Александрович очень серьёзно ответил:

– Нет, Алексей, весь шоколад будет принадлежать тебе. Он же аварийный, а летать следует без аварий. Значит, шоколад должен быть цел.

Правильно? Получай! – И он протянул Алеше конфету.

Фёдор Александрович первый раз сидел вот так, вместе со всеми соседями, за столом. Оказывается, он уж не такой угрюмый, как это всем казалось, и надо было бы давно его приветить. И ему было бы легче. Одному с горем тяжело.

– Редко видимся, – сказал Степан Егорович. – А надо бы чаще.

– Работа!

Фёдор Александрович помешивал в стакане чай и оглядывал всех сидящих за столом. Вот какие у него соседи.

А память стала у него никудышная.

«Вот этот шустрый – Макар, рядом Геннадий, а как же зовут их сестру?» – Он глядел на Настеньку и никак не мог вспомнить её имени.

– Настенька! – сказала Ольга Андреевна. – Передай Фёдору Александровичу пирога.

«Настенька! – обрадовался Фёдор Александрович. – Надо тренировать память. А то куда это годится? Так что-нибудь и очень важное можно забыть».

Чай пили очень весело, все хвалили пирог и общий подарок, который сделали Геннадий, Миша и Настенька. Подарок имел свою историю.

Геннадий на заводе получил ордер на великанские валенки, сорок седьмого размера. Миша отнёс ордер в свой местком – там искали именно такие валенки для ночного сторожа. Взамен ордера на валенки Мише дали ордер на покрывало, а Настенька у себя в больнице сменяла покрывало на башмаки. Алёшке они пришлись впору.

– Это великая комбинация! – объяснил Геннадий. – И вот её организатор – Михаил Тимохин!

Все засмеялись.

А Миша краснел и просил Генку замолчать, но Геннадий не унимался:

– Мишка, не скрывай своего таланта – ты же у нас механик.

– При чём здесь механик! – Миша начинал сердиться. – Валенки могли стоять целую вечность как музейная редкость, а они пригодились. Какая же это комбинация?

Тётя Маша заступилась за Мишу:

– Вся история правильная, без всякой хитрости.

А Миша, конфузясь, продолжал объяснять:

– Старик дежурит в холодном помещении, у него ревматизм.

– Понятно, понятно! За здоровье великого комбинатора! – закричал Генка.

Все стали чокаться. Алёша чокался рюмкой, в которой был сладкий чай.

За столом стало шумно, и даже Фёдор Александрович стал улыбаться.

Тут Степан Егорович вдруг постучал ножом, оглядел всех и начал говорить басом:

 
Как пошёл наш козёл
Да по ельничку…
 

Запела и тётя Маша:

 
Да по ельничку…
 

Подхватил и Генка:

 
По березничку…
 

И тогда запели все:

 
Он глазами – лупы-лупы,
Он ногами – тупы-тупы,
Наш козёл, наш козёл!..
 

Не пел только Фёдор Александрович. Он смотрел на фотографию человека, которого запомнил на всю жизнь.

Несомненно, это был он. Фёдор Александрович не может не узнать его. Но он не может сказать о нём ни одного слова ни его сыну, ни его жене.

– Вы, может, встречались? – спросила Алёшина мама.

– Нет, нет, – поспешно ответил Петров.

– Вы так смотрели… – Ольга Андреевна поглядела на него с надеждой.

– Нет, не встречался, – повторил Петров и добавил с трудом: – Он просто немного похож на одного моего товарища.

– Это бывает, – сказала Ольга Андреевна.

– Люди похожие встречаются часто, тем более он в форме.

Ольга Андреевна сняла со стены фотографию. На ней, в военной гимнастёрке, светловолосый, ещё совсем молодой человек.

Фотография военного человека пошла по кругу. Её передавали из рук в руки соседи, которые собрались за столом в честь рождения его сына.

Плохо, когда человек болеет…

Иногда после хороших дней наступают плохие. У Алёши так и получилось. Он ходил на каток без свитера – это раз. Ел снег – это два, и теперь лежит уже пятый день. В школу не ходит, к Гуркиным не поехал и самое главное – не бывает на чердаке.

Он слышит над головой Макаровы шаги. Вчера на чердаке был Степан Егорович, и они вместе с Макаром гоняли голубиную стайку. А Алёша даже не мог смотреть в окно – дома была мама. Пришлось лежать в постели. Разве она разрешила бы встать! Обидно!

По-настоящему болеть плохо: и голова болит, и глотать больно, и надо терпеть всякое лечение. Лекарство ещё ничего, его проглотишь, и кончено, а вот горчичники – это гораздо хуже.

Когда Настя Тимохина вошла к ним в комнату, Алёша натянул на голову одеяло и отвернулся к стенке. Настя налила в тарелку тёплой воды и разорвала пакет с горчичниками.

– Ну-ка! – сказала она. – Поставим сначала на спину, под лопаточки.

Алёша засопел.

– Не спишь, знаю! – сказала Настя. – Давай скоренько, а то мне на дежурство идти. Открывай глаза, не притворяйся!

Алёша молчал. Настя потянула одеяло.

– Эх, ты! – сказала она. – Неженка!

– Я не неженка, я что хочешь могу вытерпеть, – сказал Алёша.

– Ну вот и увидим, сколько у тебя терпения, настоящий ты мальчишка или похвальбун?

Алёша не успел даже ахнуть, как Настя прилепила ему на спину сразу два горчичника.

– Лежи десять минут, – сказала она, – потом поставим ещё один горчичник, на грудку. Ты расскажи мне что-нибудь, а я послушаю.

Терпеть десять минут, как будут жечь горчичники, да ещё что-нибудь рассказывать, – на это способен не каждый человек.

– Что рассказывать? – спросил Алёша жалобным голосом.

– Про что хочешь, – сказала Настя. – Мы с тобой редко видимся. Когда ты здоров, я тебя и не вижу.

Настя села рядом на стул и стала скатывать бинт. У Алёши стреляло в ухе, ему надо ещё поставить спиртовой компресс.

Настя была в белом халате, только без косынки. Волосы заплетены и уложены кокошником.

«Как у артистки», – подумал Алёша. К ним в школу приезжала артистка, и у неё была такая причёска.

– Что же ты молчишь? – сказала Настя.

Алёше не хотелось рассказывать, но, чтобы Настя не обиделась, он сказал:

– Я тебе расскажу про одну книжку.

– Про какую же?

Перед глазами Алёши замелькали книжки, и он стал выбирать: «Дети капитана Гранта» долго рассказывать, «Каштанку» она, наверное, знает, «Как Братец Кролик победил Льва». Вот!

– Про Братца Кролика и Слона будешь слушать?

– Пожалуйста, – сказала Настя и, положив скатанный бинт в карман, принялась за другой.

Алёша начал рассказывать сказку. Настя слушала внимательно. Сказка была про то, как жил на свете храбрый Братец Кролик – такой хитрый, что даже ни чуточки не боялся большого Слона и вызвал его на бой. Кролик уже начал договариваться со Слоном, когда они завтра встретятся, чтобы сразиться, но Алёша вдруг почувствовал, что мышки, которых Братец Кролик держал в кармане, стали скрести его по спине.

Он поёжился и замолчал.

– Дальше, дальше! – стала просить Настя. – Что же дальше-то будет?

Алёша терпел и рассказывал дальше.

– Вот уже все собрались и удивляются – неужели Кролик победит Слона? Он же маленький.

– А Слон-то, Слон, – сказала Настя, – он небось как топнет!

– Топнет! – засмеялся Алёша. – Ничего он не топнет, он же испугается! Слушай! Слон от страха прыгал, вставал на голову, а Братец Кролик подбрасывал и подбрасывал ему под ноги мышек из своего кармана, да так, чтобы никто не видел.

А Настя смотрела да смотрела на часы.

– Ну, молодец, – сказала она, – пятнадцать минут держал. Хватит.

Алёша приподнялся и продолжал рассказывать, а Настя натёрла ему спину вазелином и поставила новый горчичник на грудку.

Братец Кролик победил Слона! Огромный Слон испугался мышонка. Настя рассмеялась.

Алёша лежал, укрытый до подбородка одеялом, и рассказывал уже другую сказку – о том, «Как Братец Кролик перехитрил Братца Лиса».

– Лис – он хитрющий, его никто не мог обмануть. Понимаешь?

Алёша рассказывал и тихонько смеялся, когда хитрый Лис, вдруг поверив Кролику, пошёл за Братцем Опоссумом и прозевал добычу. Не всё ему других обманывать.

– Так ему и надо, – сказала Настя.

Настя сняла горчичники, завязала Алёше ухо, смерила температуру. А Братец Кролик перепрыгивал из сказки в сказку.

– Алёша, ты без меня никому дальше не рассказывай, – попросила его Настенька. – Я ни за что бы не ушла, если бы не дежурство, а завтра я приду, и ты мне расскажешь до конца. Хорошо?

– В этой книжке ещё много сказок, ты приходи пораньше, я тебе все расскажу, – пообещал Алёша.

На том они и расстались.

А когда вернулась мама, её сын спал. На столе лежала записка:

«Температура у Алёши тридцать семь и девять, компресс снимать не нужно. На ночь напоите его малиной. Настя».

Солдат вернулся домой

Наступило шестое утро. Алёша всё ещё болел.

– Я скоро приду, – сказала ему тётя Маша, – а ты лежи, не вскакивай. Я в магазин.

Тётя Маша прикрыла за собой дверь. Потом вернулась и пригрозила:

– Если встанешь да будешь бегать, – всё равно узнаю. У меня примета такая есть.

– Сказал – не буду, – обиделся Алёша. – А приметы все неверные.

– У меня верная.

Тётя Маша ушла и хлопнула дверью.

Алёше было скучно. Он лежал и смотрел на обои. Обои зелёные в полоску. Если так на них посмотришь, то получаются ступеньки, ступеньки, ступеньки, будто пожарная лестница. А если вот так поглядеть, то получаются ёлочки.

Ступеньки, ёлочки, ступеньки, ёлочки. Что это? На ступеньках появился светлый коврик. Это в окно заглянуло и посветило на стену солнце.

Алёша вытащил из-под подушки зеркальце и стал ловить солнечного зайчика. Зайчик побежал по потолку, забился в угол, а потом – раз! – и очутился на другой стене.

В передней громко зазвонил звонок. Кроме Макара, который, наверное, забыл какую-нибудь тетрадку, никто в это время прийти не мог. Алёша обрадовался.

– Сейчас! Сейчас! – закричал он и, сунув ноги в башмаки, побежал открывать.

Звонок продолжал звонить.

Алёша повернул замок. На пороге стоял совсем не Макар, а незнакомый солдат. Солдат молча шагнул в прихожую и пошёл прямо к их двери. Он хотел было постучать, но обернулся и спросил шёпотом:

– Там, у Бодровых, кто дома?

– Я дома, – сказал Алёша.

– Ты?

И вдруг солдат схватил Алёшу в охапку и прижал к холодной шинели. У Алёши закружилась голова. Солдат внёс его в комнату и поставил на пол.

– Что же ты, Алёшка, без штанов? Без штанов-то почему? Сынок? – спрашивал он и старался улыбнуться.

* * *

Когда люди очень радуются, они какие-то бестолковые. Хотят спросить одно, а говорят другое.

Вначале всё было очень суматошно.

Когда мама увидела папу, она вдруг начала хлопотать, хлопотать. Побежала кипятить чайник, стала доставать папино бельё, попросила у тёти Маши водки, А потом вдруг села и горько заплакала.

– Оленька! Ну что ты, Оленька! Ну, радость, ну родная моя! – уговаривал её отец.

Мама сквозь слёзы отвечала:

– Я не буду, не буду.

А сама всё плакала и плакала…

Первые дни были такие, что про них очень трудно рассказывать. Все говорили только про папу. С работы все скорее спешили домой. Мама взяла отпуск. А Степан Егорович без всякого отпуска два дня не ходил на завод.

– Я, Серёжа, – сказал он, – не могу с собой совладать, от радости захворал. Ну что тут будешь делать?

И они с папой ничего не делали, а только курили и всё говорили, говорили… Только не про войну, а про другие разные дела.

Гуркины тоже приезжали каждый день и сидели так поздно, что даже два раза оставались ночевать.

Алёша был счастлив.

Счастлив, что вернулся папа, счастлив, что болеет и ему не надо от папы уходить в школу. Да если бы даже был здоров, всё равно бы никуда не ушёл.

Алёша ходил за отцом по пятам. Отвечал отцу на вопросы и сам что-то спрашивал. Но они всё ещё только рассматривали друг друга и ни о чём не поговорили.

Однажды, уловив на себе Алёшин взгляд, отец наклонился к нему и спросил:

– Что, сынок?

– Я просто так, – ответил Алёша и крепко прижался к отцу.

– Мы теперь знаешь как с тобой заживём? – сказал папа, обнимая его. – Теперь, брат, я от вас никуда.

– А на войну? – тихо спросил Алёша.

– На какую войну? Теперь не должно быть никакой войны.

– Совсем не будет?

Папа задумался. Он перебирал лёгкие Алёшины волосы и, повременив, ответил:

– Надо, чтобы совсем.

* * *

Жизнь стала совсем другой. Алёше было радостно оттого, что у них в комнате пахнет табаком. Теперь часто приходилось засыпать при свете, потому что папа читал, и это было тоже приятно.

В комнате ожили папины вещи. Папин стол, на котором лежали книги, и мама стирала с них пыль, но никогда не выдвигала в столе ящиков, и Алёша думал, что стол пустой. Теперь стол тоже стал совсем другим. Книги папа переложил по-своему, в чернильнице появились чернила, на столе горела лампа, которую папа починил. А из ящиков, куда мама не разрешала Алёше лазить, папа вынимал то блестящий бритвенный прибор, то компас, то ремешки для коньков.

На столе появилась фотография – Алёша никогда не видел её. На фотографии папа и мама, очень весёлые, сидят на большом камне, а кругом море.

– Где же здесь я? – спросил Алёша.

– Тебя ещё тогда не было… – сказала мама.

Но папа её перебил:

– Как это – не было? Был, ты на берегу. Понимаешь, Алёшка, ты убежал на берег, а мы сидим и боимся ноги замочить.

Алёша засмеялся. Если папа даже придумал, что он на берегу, пожалуйста! Пусть на берегу. Он совсем на него не обижается.

В эти суматошные, радостные дни Алёша незаметно выздоровел, но все решили, что до каникул в школу он не пойдёт. Ему разрешили гулять.

Когда он возвращался, то непременно спрашивал:

– Тётя Маша, кто у нас дома – папа или мама?

И если тётя Маша отвечала, что обоих нет, ему всё равно было весело, и он бежал обратно во двор, чтобы их встретить.