Текст книги "Самый младший"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Последняя встреча

Страшные дни шли долго. Настенька приходила из больницы, и Алёша всё ждал, когда она скажет, что можно пойти навестить маму.

И наконец разрешили.

Тётя Маша, крепко держа Алёшу за руку, поднималась вместе с ним по широкой лестнице. Алёша шёл и оглядывался. Он никогда не был в больнице. Тихие длинные коридоры. Пахнет лекарствами.

– Подождите, – сказала им нянечка.

Они сели на белый диванчик и стали ждать. Ждали очень долго. Мимо проходили все, кто пришёл навестить больных, и всех пускали и никому не сказали: «Подождите».

Прошла Коган, которой они помогали рыть картошку. Она поздоровалась с тётей Машей. Она, наверное, что-то хотела спросить, но в коридоре появился старик в халате и тапочках на босу ногу.

– Вы видели? Он уже ждёт! – сказала Коган и скорее пошла ему навстречу.

Прошла женщина с мальчиком, она несла большой узел. Из узла торчала бутылка с молоком.

– Опять целый магазин? – заворчала нянечка. – Что у нас, не кормят, что ли?

– Это, милая, домашнее, – отвечала женщина. – Домашнее больному человеку надобно.

– «Надобно, надобно», – продолжала ворчать нянечка. – Всё одно обратно понесёшь.

Алёша подумал: хорошо, что они с тётей Машей не принесли ничего домашнего. Но почему их не пускают?

– Ты попроси, попроси, – шептал он тёте Маше. – Попроси, она пустит.

Но тётя Маша не стала просить нянечку.

– Ничего, подождём.

День был солнечный, в окно было видно ясное небо. Рядом с диванчиком стояла кадка, в ней рос большой цветок. Солнце просвечивало сквозь его лапчатые листья и ложилось узорами на пол. В кадке у корней цветка грелись на солнце какие-то мурашки.

– Гляди, муравьи! – сказал Алёша.

– Пускай их. – Тётя Маша даже не поглядела.

Алёше стало скучно. Он встал и пошёл на цыпочках к приоткрытой стеклянной двери.

– Я только немножечко, – сказал он.

За дверью был другой коридор, в нём у окна стоял столик, а за столиком сидела Настенька. Алёша хотел побежать к ней, но над Настиной головой загорелась красная лампочка и зазвенел звонок. Настенька встала и куда-то ушла.

– Посиди ты! – сказала тётя Маша, но Алёша продолжал глядеть.

В коридоре снова появилась Настя. Алёша помахал ей рукой, но она его не заметила и побежала в другую сторону. В коридоре началась суматоха, пришёл врач, нянечка побежала с тазом.

Настенька вернулась, открыла маленький шкафчик, стала в нём что-то искать и вдруг увидела Алёшу. Алёша шёл прямо к ней, ступая на носки, и улыбался. Он думал, что она скажет: «Ну вот, как хорошо, сейчас пойдём к маме». Но Настенька этого не сказала. Она взяла его за руку и повела обратно.

– Мама… – сказала она тёте Маше, а та, приподнявшись навстречу, ждала, что Настенька скажет ещё, но она молчала.

– Может, нам в другой раз прийти? – спросила тётя Маша.

– Почему в другой? – испугался Алёша. – Почему?

– Нет, – сказала Настенька тихо. – Я спрошу, я сейчас…

Она закрыла лицо руками и убежала. А тётя Маша почти упала на диванчик, будто кто-то её толкнул.

* * *

Настя пришла за ними не одна, с ней пришёл доктор, которого Алёша видел в коридоре. Подбежал какой-то мужчина и стал о чём-то спрашивать.

– После, после, – ответил сердито доктор, – сейчас никак не могу. – И обратился к Алёше: – Ты к маме, дорогой? Иди.

Мама лежала с открытыми глазами. Она сразу увидела Алёшу.

– Сядь, – сказала мама.

И Алёша сел рядом. Мама протянула к нему руку, и Алёша сел ближе.

– Маленький мой! – шепнула мама и закрыла глаза.

Настенька нагнулась к ней, но мама сказала уже громче:

– Не надо ничего.

Мамина рука лежала рядом на одеяле. Алёша тихо её погладил. Рука была влажная и холодная.

– Ну вот всё, – сказала мама и снова открыла глаза.

На лбу у неё появились капельки пота, а губы не слушались – они слипались и мешали говорить. Алёше казалось, что ей очень хочется спать.

Мама что-то спросила, но он не расслышал. Он покачал головой и хотел сказать: «Ты не говори, не говори, потом скажешь». Но Настенька поняла:

– Мама спрашивает, когда ты придёшь.

– Завтра, завтра придём, – ответила тётя Маша. – Завтра, Оленька, может, тебе полегче будет, а сейчас пойдём. – Она встала, взяла Алёшу за плечи и вывела в коридор.

Больше он никогда не видел своей мамы.

Уже давно прошла весна, растаяла льдинки и отцвели первые цветы…

Алёша, как и все маленькие дети, переносил своё горе молча и только иногда, просыпаясь по ночам, плакал. Он понимал: то, что было, уже не вернётся, но он чего-то ждал, и это чувство ожидания делало его ещё более замкнутым.

Уже давно прошла весна, растаяли льдинки и отцвели первые цветы. На деревьях шелестели большие крепкие листья. Воздух был полон смолистым запахом тёплых, нагретых солнцем сосен.

Наступило лето.

Вокруг дачи Гуркиных, где жил теперь Алёша, на кустах порыжели кудрявые гроздья белой сирени.

Раньше всех просыпалась Татьяна Лукинична. Она вставала и уходила в сад, к калитке, встречать молочницу, чтобы та никого не разбудила своими бидонами.

Татьяна Лукинична любила эти тихие минуты летнего утра, за которыми приходил жаркий и хлопотливый день. Она садилась на скамейку и беседовала сама с собой.

Татьяна Лукинична никогда не думала, что ребёнок сможет так завладеть её вниманием. Ей всегда были приятны дети, но они с Анатолием Павловичем всю жизнь прожили одни.

А этот мальчик – он слишком ещё далёк от всего.

Первое время Татьяна Лукинична не оставляла Алёшу одного, и Анатолий Павлович ей говорил:

– Дай ты ему жить как хочется. Что ты его всюду с собой таскаешь!

Татьяна Лукинична спохватывалась. Конечно, она неправа. Разве мальчику интересно ходить с ней по магазинам? Вот на станцию – на станцию он ходит с охотой. И даже сам спрашивает, когда они туда пойдут.

Алёша много читал. Старая подшивка журнала «Вокруг света» теперь в полном его распоряжении.

– А ты не думаешь, дружок, что следует иметь в доме книги для мальчика? – спросил Анатолий Павлович.

Как она не догадалась сама! Конечно, конечно, непременно нужны книги.

Алёше нужны товарищи. У соседей на даче появилась девочка, такая милая. Татьяна Лукинична позвала её к себе.

– Будете играть с Алёшей, – сказала она.

А что получилось?

Алёша строгал свои палочки, а девочка ходила за ней по пятам и всё спрашивала:

– Зачем шторы из соломинок? А чьи это карандаши? Почему в воде плавает масло? Почему?

Пока наконец Татьяна Лукинична не сказала:

– Тебе, детка, пора домой.

Татьяне Лукиничне с Алёшей было не просто. Но это не тяготило, это беспокоило её. Ей хотелось одного: чтобы мальчику было у них хорошо. И она старалась – старалась, как могла.

Вот о чём думала и беседовала сама с собой Татьяна Лукинична.

На террасе послышались голоса, и она пошла к дому.

Сегодня Анатолий Павлович не едет в институт, значит, завтракать они будут вместе.

– Ну и денёк! Ну и денёк! – радовался он.

День был действительно великолепный. Первый по-настоящему жаркий день.

Алёше разрешили бегать в трусиках и босиком. Было непривычно ступать голыми пятками по горячим шершавым дорожкам – немножко щекотно и немножко колюче, но Алёше это очень нравилось.

В саду, около забора, у Алёши был свой склад. Там лежали палочки, кусочки коры, гвозди. Из коры он вырезал кораблики. У него ведь был чудесный ножик и ящик с инструментами! С такими инструментами можно строить даже ледокол. Но для ледокола нужно железо. Алёша вспомнил, что видел вчера у калитки железку, и скорее за ней побежал.

Навстречу ему в распахнувшуюся калитку вошёл Степан Егорович, а за ним, в новой, глаженой рубашке, – Макар. Степан Егорович широко расставил руки, присел на корточки, и Алёша с разбегу влетел в них, как мяч в сетку.

– Ага! – закричал Степан Егорович. – Теперь не пущу! Не пущу Алёшку! Попался!

Алёшка барахтался и смеялся. Степан Егорович поставил его на дорожку, и тогда с Алёшей поздоровался Макар.

– Здоров! – сказал он и тряхнул Алёшкину руку.

К руке что-то прилипло. Алёша растопырил ладошку и увидел, что к ней приклеилась тёплая, мокрая ириска.

День начался чудесно.

– Айда в лес! – сказал Макар.

Их отпустили.

– Ты запомнишь дорогу? – спрашивала Татьяна Лукинична. – Вот сейчас направо, до поляны, а потом…

– Да тут курица не заблудится, – сказал Степан Егорович. – Пусть бегут.

– Тапочки, тапочки! – закричал Анатолий Павлович.

Пришлось вернуться, надеть Алёше тапочки. И они зашагали.

Солнце светило с макушки далёкого дерева, бросая на дорогу длинные тени. Рядом с Макаром и Алёшей шли сбоку два великана: один поменьше, другой побольше. Алёша махал рукой, и великан, тот, который поменьше, тоже махал рукой.

– Сейчас знаешь сколько времени? – спросил Макар. – Десять часов, вот.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю, – сказал Макар, – у меня есть памятка для походов.

И он начал рассказывать всякие премудрости: как узнавать, где север и юг, как строить шалаши и самое главное – как не сбиться с пути, даже когда совсем тёмная ночь.

На обратном пути, не доходя до посёлка, они легли отдохнуть около дороги под сосной. Макар поднял ноги и прислонил их к стволу дерева. Алёша, конечно, сделал так же. Ещё бы, это совершенно обязательно: так отдыхают все путешественники.

Путешественников давно ждали обедать. Они явились целые, невредимые, с запасом ореховых прутьев, сосновой коры и в самом чудесном настроении.

– Вот, смотрите! – сказал Макар и положил на стол букетик бело-розовой земляники.

Вечером гости уехали. Алёша долго не мог уснуть, всё ворочался, ворочался.

– Может быть, ты перегрелся на солнце? – спросила Татьяна Лукинична. – Давай я тебя помажу вазелином.

Алёша поскорее закрыл глаза, и Татьяна Лукинична ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

На другой день, может, потому, что шёл дождь, а может быть, совсем не потому, Алёше было очень скучно. Он пробовал читать – не читалось. Играть было не с кем, и ему очень захотелось домой.

Наконец он не выдержал и попросил:

– Дайте мне деньги.

– Зачем? – удивилась Татьяна Лукинична.

– На билет, я поеду домой, – ответил Алёша.

Это было вечером. А утром Анатолий Павлович взял его с собой в город.

– И всё будет хорошо, – успокаивал Гуркин. – Вот увидишь. У тебя просто расстроены нервы.

Макар Тимохин не едет в лагерь

Тимохины удивились: Алёшка приехал!

Тётя Маша стирала, а Миша собирался на работу. Больше никого дома не было.

Алёша сидел за столом, ел холодную хрустящую картошку прямо со сковороды и запивал сладким чаем.

– Не знала я, что такой гость будет, я бы тебе компоту наварила. На даче-то хорошо? – спрашивала тётя Маша.

– Хорошо, – отвечал Алёша, а сам уписывал за обе щеки. Вчера, когда он скучал, он ничего не ел.

В комнату к себе Алёша не пошёл. Он полез на чердак – ждать Макара. Алёша подошёл к клетке, в ней разговаривали голуби. Вот коричневый с крапушками, вот белые с мохнатыми лапками, а вот его сизарь. Они давно не виделись.

– Гули! Гули! – позвал Алёша, и голуби заворковали громче.

Вдруг сверху вниз порхнула птичка, совсем маленькая, с жёлтыми пёрышками на голове и на спинке. Птичка опустилась на блюдце с водой, окунула в воду носик.

– Ты кто? – спросил Алёша.

Птичка посмотрела чёрным глазком, но не чирикнула. Алёша сел на чурбачок, а птичка стала летать по клетке. Она цеплялась лапками за решётку и нет-нет да на него поглядывала.

«Откуда ты появился? Я тебя не знаю».

Алёше вспомнилось, как они с папой лазили на чердак, и Макар показывал папе голубей.

«Ну что же, – сказал тогда папа, – если тебе это нравится, возись, ухаживай, привыкай заботиться. Это хорошо. Я, когда был мальчишкой, был собачником. У меня щенки были. Тоже здесь, на чердаке, держал».

И папа рассказал им про своих щенков.

«Потешные были, Тип и Топ, дворняжки, а умные – всё понимали. Я им ящик оборудовал, обил его старым одеялом – настоящий собачий дом, в любой мороз тепло». Папа оглянулся, будто этот ящик мог ещё быть здесь.

Папа сидел тогда на чурбачке. Он показал ребятам зарубочки на балке, около двери.

«Мои зарубочки», – засмеялся папа.

«А зачем они?» – спросил Макар.

«Секрет», – ответил папа.

Алёша протянул руку и ощупью нашёл зарубки: одна, другая, третья, четвёртая… Внизу заскрипела лестница, на чердак поднимался Макар.

– Ну как ты здесь? Чижика видел?

– А тебе кто дал? – спросил Алёша.

– Спасённый. Я его у кота отнял, он бы его заел. У него крыло помятое, видал? Боком летает.

Макар махнул рукой, и чижик полетел по клетке наискось.

– Отойдёт, – сказал Макар. – Он теперь и больное крыло расправляет, только летать ему ещё тяжело. Это хорошо, Алёшка, что ты сегодня приехал, а то я завтра в лагерь уезжаю. Целый месяц и две недели тебя не увижу – сорок пять дней. В заводской лагерь еду. Там, брат, здорово! В походы будем ходить. Своя футбольная команда будет.

Алёша молчал. Он продолжал глядеть на чижика, но уже не видел ни чижа, ни клетки. Макар уезжает в лагерь. Будет ходить в походы, а как же он, Алёша? Слёзы застилали ему глаза, но он не заплакал.

Макар поглядел на него и спохватился.

– Ты-то как живёшь на даче? – спросил он неуверенно.

– Живу, – ответил Алёша.

Он поднял глаза, и Макару больше не захотелось хвастать тем, что он уезжает в лагерь. Алёша сидел понуро. Про чижика больше не спрашивал и не просил приманить сизаря.

– Ребята, обедать! – закричала снизу тётя Маша.

Макар стал спускаться с чердака первым.

– Не оступись, – сказал он, когда Алёша поставил ногу в пыльной сандалии на ступеньку лестницы.

* * *

Степан Егорович пришёл домой поздно – вечером на заводе было собрание. Уставшие за день Макар и Алёша спали рядышком на одной кровати.

Степан Егорович прочёл записку, которую оставил Анатолий Павлович.

– Что же теперь делать? – спросила тётя Маша.

– Сам не знаю, – ответил Степан Егорович.

* * *

В тот же вечер из командировки вернулся сосед Петров. Ему открыл Степан Егорович – он ещё не спал. От него Петров узнал обо всём, что случилось в его долгое отсутствие. Он выслушал всё молча, потом спросил:

– Где же теперь Алексей?

– Теперь здесь, спит с Макаркой, – ответил Степан Егорович. – А решили, и Оля так просила, что будет он жить у Гуркиных.

– Ну и как же?

– Сегодня прибежал, говорит – соскучился. Они на даче живут. Условия у них замечательные, с нашими разве сравнить, а вот скучает.

Фёдор Александрович вынул большую пачку денег и положил перед Степаном Егоровичем.

– Будь другом, – сказал он, – возьми.

– Это зачем же? – удивился Тимохин.

– Алёшке возьми. Мне деньги не нужны. Я всё равно…

– Пропьёшь? – усмехнулся Степан Егорович. И вдруг рассердился: – Пропей, пропей на здоровье. Алёшке твои деньги не понадобятся. У Гуркиных деньги есть. Так что возьми, пожалуйста. Разве дело в деньгах? Дело, брат, глубже – в человеке дело. Не гляди, что ему пошёл десятый год. Он тоже своё думает и своё переживает.

– Зря ты меня обижаешь, – сказал Фёдор Александрович. – Я ведь не сердобольничаю. Я с тобой как коммунист с коммунистом говорю. Может, что и нужно? А пить я, старик, кончил. Баста.

– Не нужны Алёшке деньги, – повторил Степан Егорович и добавил: – Я, кстати, беспартийный.

Они ещё долго говорили. Степан Егорович отвечал на вопросы Петрова, который сидел перед ним совсем потерянный.

– Несчастный случай! Сколько их, этих случаев, было на фронте, на каждом шагу? Остался цел. А здесь… Ах ты, Сергей, Сергей, – повторял Петров. – Что ты наделал?

Обхватив руками голову, Фёдор заплакал от обиды и горя, которое будто шло за ним по пятам и не давало опомниться.

* * *

На другой день было решено, что Алёша вернётся на дачу вместе с Макаром. Поэтому поводу у Степана Егоровича был с Макаром разговор:

– Алёшке-то с тобой будет весело. Только ты смотри не заскучай. В лагерь ведь с охотой собирался?

– Конечно, с охотой, – подтвердил Макар. – И Алёшка бы с охотой поехал. Да ты говоришь, что нельзя вдвоём ехать?

– Нельзя, брат. Заводских и то не всех берут.

– Тогда на следующий год двоих пиши.

Макар сдвинул брови. Он был сердит на отца.

Зачем он его уговаривает? Ну, не поедет он в лагерь, что ж из того? Ничего с ним, с Макаром, не случится.

– Ты-то цел будешь, – сказал Степан Егорович, будто угадав его мысли. – Только гляди, вдруг передумаешь. Отбой бить поздно будет.

Макар даже вспыхнул. Как это он передумает? Он же сам решил остаться с Алёшкой. Вот бы посадить отца на всё лето одного на дачу к Гуркиным, тогда бы не говорил: лагерь, лагерь…

– Чего я там, в лагере, не видел? – пробурчал Макар. – А на даче мы с Алёшкой такую жизнь устроим!

Степан Егорович усмехнулся, но, спрятав улыбку, сказал строго:

– Смотри, Макарка, только не баловать.

Но Макар уже понял, что разговор окончен, и побежал собираться.

Алёшка сиял. Макар едет с ним на дачу!

Вот как удачно всё получилось.

У Макара перед отъездом было много забот. Хорошо ещё, что за голубями и чижиком взялся ходить Миша. Он же дал мальчишкам крючки для удочек.

– Только осторожнее, – предупреждал Миша, – крючки острые, в руку засадишь.

– Не засадим, – сказал Макар. – Что мы, маленькие, что ли!

Тётя Маша уложила в авоську всякой всячины.

– Там у нас всё есть, всё есть, – уверял её Анатолий Павлович.

– Ну и слава богу, что есть, – сказала тётя Маша. – Глядишь, и пригодится.

Дачники попрощались и уехали.

Нет у него родственников…

И хорошо, что уехали. Именно в этот день в квартиру пришла странная женщина. Ей, наверное, по ошибке поручили очень важную работу, и она совсем не знала, как её нужно выполнять.

– Алексей Бодров дома? – спросила она громко, не здороваясь, когда тётя Маша открыла ей дверь.

– Ах, Алёша! – сказала тётя Маша. Она сначала даже не поняла, про кого та спрашивает. – Нет, его нет.

– А кто мне за него ответит? – спросила женщина ещё громче, будто перед ней никого не было.

– Я отвечу, – сказала тётя Маша. – Проходите.

Женщина прошла в кухню. Она села к столу, вынула из портфеля какую-то бумагу, ручку-самописку, пачку папирос и закурила.

– Вы что же, родственница? – спросила она.

– Нет, – ответила тётя Маша.

– А есть кто из родственников?

– Нет у него родственников, а в чём дело? Я отвечу.

– Как это – нет родственников? – усмехнулась женщина. – Где же живёт Бодров?

– Дома, с нами живёт, – ответила тётя Маша.

– Вы же сказали, что вы посторонняя.

Тётя Маша промолчала.

– А посторонние – это не родственники. Ему пенсия назначена, а он её третий месяц не получает. Это порядок?

– Ему девять лет, – сказала тётя Маша. – А вы не кричите, я и так вас слышу.

– Вы меня разговаривать не учите. – Женщина порылась в портфеле, вытащила новую бумажку и стала её читать: – «В случае отсутствия опекунов»…

– Что же «в случае отсутствия опекунов»? – спросила тётя Маша.

– Что? В детский дом полагается помещать.

– Я не знаю, что полагается, а вы оставьте мне свою фамилию, – сказала тётя Маша.

– Это ещё зачем? – Женщина пускала изо рта дымовые колечки. – Я вашей фамилии не спрашиваю.

Она продолжала говорить, пуская колечки и подозрительно глядя на тётю Машу, не отвечая на вопрос:

– Предупреждаю, если кто заинтересован в жилплощади малолетнего Бодрова, то номер не пройдёт! – И она помахала пальцем перед своим носом. – Таких опекунов тысячи найдутся. Поняли?

Женщина потушила папироску о табуретку, щёлкнула портфелем и, поправляя своё пёстрое платье, направилась к двери.

– Мне нужна ваша фамилия, – сказала тётя Маша строго.

– Ну, Лазебная, Лазебная моя фамилия, – сказала женщина таким тоном, будто говорила: «Отстаньте от меня, отстаньте».

– Вы к нам больше не приходите, товарищ Лазебная, – сказала тётя Маша.

– То есть? – удивилась женщина.

– Мы сами сходим в Совет к Василию Ивановичу, к председателю, – сказала тётя Маша и закрыла за Лазебной дверь.

* * *

– Ты что, мама, такая расстроенная? – спросил Генка, поглядев на тётю Машу. – Ну что ты такая? Я есть не буду, пока не скажешь!

– Не расстроенная, а сердитая.

– Если тебе на собрание – иди, я и сам пообедаю, – сказал Генка и стал снимать с огня кастрюлю.

– Уйди от плиты! Нет сегодня собрания.

Тётя Маша никак не могла успокоиться.

И она рассказала Геннадию про инспекторшу.

– Понимаешь, если бы Алёшка здесь был, что бы произошло?

– Нехорошо бы получилось, а ты пойди в Совет да выясни, – сказал Геннадий.

– Непременно пойду.

Тётя Маша не стала убирать посуду, а села у стола и задумалась. Генка примостился рядышком. Такая привычка у него с детства: если маме не по себе, он тут как тут. И тётя Маша, бывало, как ни сердита и то скажет: «Ну, замурлыкал!» – да и потреплет его по макушке. Значит, отошла, успокоилась.

Она и теперь положила Генке на голову свою тяжёлую руку и легко, чуть касаясь пальцами, стала перебирать его непослушные вихры. А Генка прижался к ней и ничего не сказал о том, что у него в кармане лежит призывная повестка, по которой он, Геннадий Тимохин, призывается во флот, на военную службу.

* * *

Татьяна Лукинична понимала, что Алёша на даче гостит, так же как и Макар. Мальчики теперь без её помощи находили дело и дома почти не бывали. Даже в дождливые дни ухитрялись совершать путешествия.

– Дождик, он тёплый, – успокаивал её Макар, когда они возвращались мокрые до нитки.

– Я за тебя спокойна, – говорила Татьяна Лукинична, – вот как бы Алёша не простудился.

– Алёшка? Да он здоровее меня. Вы смотрите, какие у него мускулы.

Алёша надувался, становился красный. И Татьяна Лукинична должна была щупать его руку чуть пониже плеча.

Татьяна Лукинична удивлялась тому, что Макар без её просьбы по утрам непременно приносил воды. Вместе с Алёшей они набрали для самовара мешок шишек. А как-то после сильного дождя Макар сам вымыл террасу. Мальчик делал всё ловко и просто. Он привык к тому, что в доме он делает то, что может.

Один раз мальчики принесли из лесу корзину грибов. Они разобрали их по кучкам, и Макар спросил:

– Татьяна Лукинична, что, если я свою половину посушу и увезу домой?

– И я тоже, – сказал Алёша и сдвинул свою кучку.

– Конечно, конечно, – сказала Татьяна Лукинична и сама помогла им нанизать грибы на суровую нитку.

Вечером она сказала Анатолию Павловичу:

– Мне очень тяжело, Толя, но я думаю, что Алёша от нас уйдёт.

– Как это, как это – уйдёт? – переспросил Анатолий Павлович. – Откуда ты взяла?

– Ты не понимаешь. Это очень сложно, это даже сказывается в мелочах.

– Вот именно, в мелочах, – повторил Анатолий Павлович. – Ты, Таня, просто стала мнительной, как и каждая мать. Это пройдёт.

Татьяна Лукинична не стала с ним спорить. Она уже знала: чтобы стать Алёше матерью, надо, чтобы и он почувствовал себя её сыном. А он этого не мог.