Текст книги "Изборский витязь"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

   – Богатство у иных свет им застит, – подхватил Владислав Завидич. – Взять хоть новоторжцев...

   – Варнава, – напомнил кто-то из задних рядов. – Гость торговый... Первый торг у него на городе, а всё мало!..

   – Никак они этими денежками хотят немцев Владимирке Псковскому купить на службу!..

Бояре продолжали тихо гудеть, перебивая друг друга и сами понемногу распаляясь. Ярослав вначале спокойно слушал их речи, но постепенно и в нём начал просыпаться гнев. Весть о том, что кого-то ещё хотят на его место, гвоздём засела в его голове.

В юности пережил князь жестокое поражение в Рязани, когда город в едином порыве, сперва потерпев, потом выплеснул раздражение против него и его людей. Скольких побили, скольких уморили до смерти! А здесь не тихая Рязань – тут вольный Новгород. Одно его вече чего стоит! Соберутся миром, скажут – не люб, уходи – куда денешься? В третий раз никуда не позовут – что это, мол, за князь, который не мог чернь[147]147
  Чернь – люди, принадлежащие к непривилегированным, эксплуатируемым классам, чёрный народ, простолюдины.


[Закрыть] усмирить? Разве ж такой станет защитником земли, раз его, как щенка, туда-сюда тычут, как старцем дряхлым, помыкают? Сиди потом весь век в Переяславле, жди чуда!.. А ведь откроют ворота Новгорода рыцарям! Как есть, откроют!

Ярослав нервно комкал в кулаке пергаментную грамоту, кусая губы. Разноголосый сдержанный гул боярских голосов долетал, как в тумане. Он должен спасать своё княжение! Коль надо, кровь пустить, а сохраниться на столе Новгородском!

   – Звать вече! – хриплым от волнения голосом рявкнул он на всю палату и взмахнул рукой. – Звонить в Святую Софию! Вече на переветников! Немедля! Со всем миром судить их буду!

Огнём и ненавистью вспыхнули его глаза, когда он рванулся навстречу боярам. Те разом умолкли и отшатнулись, толкаясь и теснясь к дверям.

   – Твоя воля, княже!.. Твоя! – послышались голоса.

   – Вече! – крикнул Ярослав, срываясь чуть не на визг. – Карать переветов!

Бояре кучей вывалились в распахнутые двери. Фёдор Лазутич протиснулся первым. Тысяцкий Якун издавна во всём опережал его. Теперь настал черёд расквитаться за все обиды. Это даже прекрасно, что молодой князь столь скор на опрометчивые слово и дело. Якун Нежич, конечное дело, за него стоял, да неплохо бы сменить тысяцкого. Якунов свойственник Вячеслав больше для сего места годен – так виделось боярину.

Выйдя на крыльцо княжьего терема, Фёдор Лазутич глянул по сторонам. Ближние люди, гридни и холопы ждали тут вместе с людьми других бояр. Боярин взглядом подозвал доверенного человека:

   – Беги, Нифонт, поднимай народ на вече!

Глава 10

Новгородский люд пришёл на зов вечевого колокола уже взбудораженный странными слухами, невесть кем распускаемыми, – будто бы среди вотчинных бояр открылись переветники к иноземцам. Верхних людей, заседавших в Грановитой, в народе любили мало – кого из зависти к богатству, кого за спесь и чёрную душу. Толпа радовалась, что нынче и бояре получат по заслугам. Многие за тем и шли на вече, чтоб своими ушами услышать о том, что настала пора для верхних расплатиться за всё. А упорный слушок о том, что карать будет сам князь, только подогревал умы и сердца: «Хороша князя дала Низовая Земля[148]148
  Низовая Земля – в XII-XVI вв. историческое название, данное новгородцами Северо-Восточной Руси (область по средней Волге и около Нижнего Новгорода).


[Закрыть] – сразу за главное принялся! – говорили меж собою идущие на вече. – Пора требовать справедливости!»

Народ пришёл на вече возмущённый. Над площадью морским прибоем бился неумолчный гул голосов, в котором слышалось возмущение и нетерпение. Глухо рокотало людское море, не решив ещё, бурлить ему или утихомириться.

   – С чего это народишко сегодня шумоват? – вслух размышлял Якун Нежич, шествуя на вече в сопровождении сына Христофора. За ним шли его сторонники – дальние родичи, приятели, свойственники.

   – А о чём вече, батюшка? – любопытствовал Христофор.

   – Погодь! Бают, князь имеет слово к Новгороду, – остановил его отец.

   – Выйдет Ярослав Всеволодович, скажет – тогда узнаем!

Ярослав явился на площадь уже после того, как все давно были в сборе – в том числе и звавшие его бояре. Он прискакал в сопровождение бояр и половины своей дружины, ведомой Яном. Толпа волной отхлынула в стороны, когда статный княжеский жеребец тяжёлым скоком подлетел к ступеням вечевого помоста. Ярослав одним прыжком соскочил с коня и, едва дождавшись, когда спешатся его люди, взбежал на помост.

   – Мужи новгородские! – бросил он в толпу, взмахнув обеими руками. – Сей день открылась в граде измена! Иные из верхних бояр, именем Якун Зубец да Фома Доброщанич, измыслили извести меня, изгнать вами же выбранного князя, а на его место посадить своего перевета и изменника Владимирку Псковского, коий своим городом, Псковом, был согнан, яко тать и лихоимец! Граждане новгородские!.. Али не люб я вам стал, что, не дав и силу свою показать, хотите меня на иного сменять?

Толпа слушала Ярослава с возрастающим удивлением. Про Псковского князя-изгоя слышали впервые. Вот так новость? Кто ж до такого додумался?

   – Не верь слухам, княже! – закричали из толпы, и первый вопль был подхвачен сотнями других голосов. Возмущённый гул прокатился по площади из конца в конец. – Не бывало такого!

   – Вот! – Ярослав выхватил из-за пазухи измятый пергамент. – Здесь имена переветников указаны и все их преступления описаны! Есть у меня и послухи, Готовые словом дело доказать! Тут они! Коль хочешь спросить у них, Новгород, спрашивай! – князь мотнул головой в сторону Фёдора Лазутича и остальных.

   – Ну, сыне, ежели тут Федька замешан, жди беды, – убеждённо сказал Якун Нежич и стал торопливо пробиваться к ступени.

Его заметили, раздались в стороны, давая проход.

Торопясь, пока его главный супротивник не занял своего места, Фёдор Лазутич вышел вперёд и поднял руку.

   – Вольные граждане новгородские! – зычным басом, привычно играя голосом, чтоб было хорошо слышно, начал он. – Имею слово на посадника нынешнего, Якуна Нежича, в том, что замышлял он худое дело против вольностей нашего города и князя Ярослава Владимирича. Засылал он гонцов в Ливонию к перевету Владимирке Псковскому, звал его на княжение в Новгород с тем, чтобы отделил тот новгородские земли от Руси...

Застывший на полпути Якун с открытым ртом слушал речь боярина.

   – Брешешь, собака! – не выдержал наконец. – Не было сего!

   – Послух имеется! – заорал Фёдор Лазутич. – Вячеслав, давай-ко его!

Вячеслав тотчас же вытолкнул вперёд неприметного человечка, больше похожего на дьячка захудалой церквушки. Тот моргал глазками, косясь то на возвышающегося над ним рослого плечистого Вячеслава, то на Якуна Нежича.

   – Узнаешь ли человека твоего, Якуне? – провозгласил Фёдор Лазутич.

   – Куды, не подскажешь ли, посылал его?..

   – Васька... – ахнул боярин. – Ты куда, пёс, запропал?

Названный Васькой виновато развёл руками – мол, ничего не поделаешь, боярин, случилось так. Но более никто не успел и слова молвить – сам Ярослав шагнул к Ваське.

   – Кто ты есть? – нарочито громко спросил он. Васька мешком повалился в ноги князю.

   – Васькой, Косьмы сыном кличут, – торопливо ответствовал он. – Был я управителем и доверенным человеком боярина моего Якуна Нежича...

   – Бежал он по осени! – перебил его боярин. – В казну мою руну запустил, да открылось лихоимство!

   – Не по моей вине недостача вышла, княже, – плачущим голосом стал оправдываться Васька. – Я уж боярину докладывал, а он слушать не хочет!

   – Ему, вишь, золота мало, чтоб рыцарей немецких купить! – громко, на всю толпу, возвестил Семён Борисович Мирошкинич. – Повести, Василий Косьмин, на что боярин твой деньгу копил? У него и так от богатства подвалы ломятся, а ему всё мало!

   – Не твоё дело, змея! – сорвался на крик Якун Нежич. – Молчи, худородный! Ты сам-то в Грановитую посулами да золотом дорожку проложил, а так и духу твоего там быть не должно!

Бояре расшумелись не на шутку. Они словно забыли, зачем пришли. Народ на площади волновался, слушая их перепалку. Конец положили остальные, оттеснив врагов в разные стороны помоста.

   – Говори, Васька! – снова приказал Ярослав.

Его начали раздражать бояре. Правду сказать, они не особо понравились ему с первого взгляда, ещё по сватовству к Ростиславе – больно кичились собой, своим родом и богатством, своими вотчинными правами. А уж ряду-то князю предложили – и вовсе курам на смех. Будто не князя на стол позвали, а собаку сторожевую купили – вот тебе конура, вот косточка, сиди и охраняй. Братаясь с ними во дни жениховства, Ярослав уже знал, что постарается прижать их, так что грамота пришлась как нельзя кстати. Поэтому он не хотел упускать такого случая ослабить вотчинников. Посадить на их место своих бояр, там можно и дело делать. И не так уж важно, правда ли посылал кто грамоты к Владимирке псковскому в Ливонию или нет – грамота была лишь поводом, чтобы начать действовать.

   – Писал боярин, писал, – ёжась под тяжёлым взглядом Ярослава, зачастил Васька. – Все в Ливонские земли писал... А уж что в тех грамотах было – про то нам, скудоумным, не докладывал!..

   – Один писал, аль ещё с кем?

   – Как же один? Приходили к нему бояре именитые, посиживали в горенке, речи вели тайные... Имена, коль велишь, назвать могу!

   – Велю, – сдвинул брови Ярослав. – Называй! – Толпа волей-неволей затаила дыхание, готовясь услышать, кто же из вотчинников окажется врагом.

   – Фома Доброщанич да Якун Зубец, – быстро, как по-писанному ответил Васька. – А порой заходил и Варнава новоторжец, злато-серебро приносил... Так боярин-то злато принимал, да складывал, приговаривая: вот, мол, копятся денежки на благое дело!..

– Брешешь! – снова прорвался вперёд Якун. – Не было такого!

   – Молчи, Якун Нежич! – остановил его Фёдор Лазутич. – Грамоты твои перехвачены!.. Тута они, со мною!

Слуга передал ему несколько свёрнутых грамот, и боярин тряхнул ими в воздухе.

   – Подмётные! – завопил Якун Нежич.

Но его уже не слушали. От облегчения, что нашлись виновные и вина их доказана, толпа взорвалась рёвом и гамом. Взметнулись кулаки, людское море прибоем ударило в помост так, что он качнулся. Оставшиеся на конях дружинники поспешили окружить помост, защищая князя и оттирая народ.

Новгородское вече бурлило. Сторонники Фёдора Лазутича, надсаживаясь, орали в толпу хулу на противников. Те старались отвечать им тем же, но в толпе их голоса тонули в общем рёве. Кроме того, посадник Якун исчез с помоста, когда вперёд выехала дружина. Это остудило несколько горячих голов, а остальным придало уверенности – не будь за ним вины, Якун Нежич не стал бы удирать, аки тать ночной. Видать, прав князь Ярослав!

   – Граждане новгородские! – кричал тот. – Вам отдаю воров и переветчиков!.. Что хотите, то и делайте с ними! На поток!

   – На пото-ок!.. – раскатился по площади слитный рёв. Толпа дрогнула. Крайние бросились в сторону посадничья подворья. За ними ринулись остальные. Возникла давка. Кого– то уже били. На колокольне Святой Софии, вторя настроению города, заговорили колокола.

Ярослав еле сдерживался, чтобы не сорваться с помоста и не броситься самому к посаднику в хоромы. Второй раз переживал он бунт в городе, назначенном ему на княжение. Но ежели первый раз гнев толпы обратился против него и верных ему людей, то сейчас город бьётся сам с собой. Есть враги – нет ли, дознаются позднее. В смуте Новгород разделится надвое, и тогда можно будет убрать с дороги противников.

Бояре обступили своего князя.

   – Негоже так-то, княже, – осторожно высказался Творимир Олексич. Ярослав вздрогнул.

   – Да, – словно издалека, отозвался он. – Негоже... Ян!

Тот вскинул голову – стоял с конём впереди строя дружинников:

   – Что велишь, княже?

   – Скачи на Якуново подворье, – быстро приказал Ярослав. – Казну его мне доставишь. И коли из домочадцев кого найдёшь – тоже!.. Старого и малого – любого ко мне! А тем паче – его самого!.. Фёдор Лазутич!

Боярин был тут как тут.

   – – К остальным изменникам послать велю людей – не ушли бы от наказания!

   – Да кто ж от новгородского-то суда укроется, княже? – усмехнувшись, ответил довольный поворотом дела боярин.

Когда Ян подвёл свою сотню к высоким украшенным по верху резьбой воротам Якунова подворья, вокруг уже шумела толпа. Если сперва она шла больше поглазеть, то ныне явное сопротивление дворских людей распалило её. Кто-то размахивал вывороченным из плетня колом, кто-то, надсаживаясь, рвал доску от мостовой, иные тащили из домов оружие. От многоголосого рёва закладывало уши. В ворота тяжело бухал самодельный таран из принесённого с соседнего подворья брёвна.

Ян издалека заметил толпу, с которой сейчас совладать было невозможно. Подобравшись в седле, он рывком обнажил меч и оглянулся на своих людей:

   – Вперёд, други! Насмерть не бить – нам первыми к воротам пробраться надо!

Сотня сомкнулась колено к колену, бок к боку и слитным телом пошла на ворота, постепенно разгоняясь до короткого галопа. Люди еле успели броситься врассыпную. Лишь те, с тараном, не бросили своего дела и остановились лишь когда Ян осадил коня над ними.

   – Все назад! – крикнул он, вздымая коня на дыбы.

   – Не замай[149]149
  Не замай – не трогай, не задевай, оставь в покое.


[Закрыть]! – заорали ему в ответ, и отхлынувшая было толпа придвинулась ближе. Замелькали взмётнутые вверх кулаки. – Он кровушки нашей попил!.. У его серебра полны подвалы, а в голодный год краюхи не выпросишь!.. Ливонцам продался! От них у него золото!

Голоса становились всё громче. Осаживаясь на задние ноги, конь под Яном захрапел и попятился. Дружина крепче сомкнула ряды, но под ноги жеребцу бросились люди, подхватили таран и торопливо забухали в ворота снова – пока Князев воевода не прогнал. Дел им оставалось всего ничего – ворота уже дрожали и шатались. Ещё несколько ударов – толпа налегла всем телом, слитно заревела, разъяряя сама себя, – и с той стороны вылетел запиравший ворота брус. Передние с разгону вломились внутрь, едва не падая. По их головам на подворье ринулись остальные...

Яна, стоявшего чуть впереди дружины, подхватили с конём, и ему пришлось приласкать кое-кого мечом плашмя, чтобы не быть унесённым толпой. Дружина вовремя пришла на помощь сотскому; по одному протискиваясь в ворота, дружинники окружили его в тот момент, когда, расталкивая дворовых людей и гридней, пытавшихся остановить грабителей, толпа растеклась на несколько ручейков – одни устремились разбивать клети в надежде добраться до казны и запасов, другие бросились на крыльцо боярского терема.

Не теряя времени, Ян вместе с пробившимися к нему дружинниками подъехал к крыльцу, спешился и бросился в терем.

Вокруг уже царил настоящий хаос. Грабители – ибо сюда мало кто шёл считаться с тысяцким, большинство позарилось на чужое добро, – растаскивали всё, что попадалось под руку. Топорами сбивали замки с сундуков, срывали по углам иконы, тащили даже лавки и прочую домашнюю утварь. Где– то отчаянно визжала девка – монотонно, на одной ноте. На дворе слышалось ржание лошадей и мычание коров, которых уводили со двора.

Тут и там вспыхивали драки – мелькали уже не просто кулаки, а ножи и топоры. Ян вовремя заметил, как ватажка лихих парней зажала в углу невысокого коренастого мужичка и отчаянно молотила его всем скопом. Мужичок отбивался умело, но совладать с парнями ему было не под силу. Пробившись сквозь стену плечей и спин, Ян силком вытащил его, раззадорив ватажку. С перекошенными яростью лицами люди надвинулись на дружинников.

   – Не замай! – тяжело, с присвистом дыша, зашипел одни, поигрывая дубиной. – То тысяцкого управитель! Я до часа смертного холопство своё над его началом помнить буду!.. Отдай! У нас с ним свои счёты!

   – Пёс смердящий! – завопил управитель, высовываясь из-за дружинников. – Подвал с цепями по тебе плачет, душегуб!

Но Ян уже ловко выдернул его из рядов своих парней.

   – Управитель, говоришь? – молвил он, и, словно почуяв что-то в его голосе, ватажка попритихла, а управитель втянул голову в плечи. – В хоромах кто из домочадцев тысяцкого есть? Казна боярская где?

   – Не ведаю! – поняв, что попал из огня да в полымя, управитель ринулся было прочь, его подхватили под локти. К дружинникам неожиданно присоединилась и ватажка.

   – Всё говори, аспид! – сорвался на крик давешний беглый холоп, замахиваясь. – А не то...

   – На куски режьте – не скажу! – тоже вдруг закричал управитель, повисая на держащих его руках. – За-ради боярина своего готов голову сложить!

Он сложил руки на груди и, видимо, приготовился умереть.

   – Оставьте его! – махнул рукой Ян. – Сами сыщем! Не ты, так кто иной нам поможет... Гей, ребята!

Управителя бросили на пол, как мешок, перешагнули через него и направились во внутренние покои. Он бросился было следом, но ноги почему-то отказали служить, и мужичок осел на полу, отказываясь верить в то, что происходило.

Присутствие княжеских дружинников несколько охладило гнев толпы, тем более что самого тысяцкого в тереме не оказалось. Там находилась только его жена в окружении сенных девушек и ближних женщин. Когда грабители ворвались на женскую половину, весь этот курятник, собравшийся в одной горнице, разразился такими воплями, что многие поспешили ретироваться. На этот шум и вышел Ян с частью своих людей – прочих он оставил разбирать отысканную-таки боярскую казну. Имущество опального тысяцкого по княжьему слову должно было отойти князю. Войдя в светлицу, Ян не стал долго разбираться – рыдающую и голосившую, как на похоронах, боярыню забрали и с нею вместе отправились обратно. Когда дружина выходила за ворота, дом был наполовину разграблен, двери клетей были распахнуты настежь, и всюду сновали опоздавшие – они тащили всё, что попадётся под руку: ухваты, горшки, ручники, конскую упряжь, даже сено охапками. На задах клубами поднимался вверх дым – кто-то уже додумался, подпустил красного петуха. У забора постанывал раненый человек – очевидно, из людей боярина.

На него жалко было смотреть – его так отделали дубинами, что было ясно – он уже не жилец на свете. Следы страшного побоища виднелись вокруг. Усаживаемая в брошенный возок боярыня тихо запричитала, но окружавшие её молчаливые воины не располагали к гореванию, и она умолкла.

Ян торопился к Ярославу, как мог. Будь его воля, он бы не допустил грабежа подворья тысяцкого. Коль он виновен, его надо судить по новгородским законам. А позволять буйствовать толпе ни к чему. Прав в чём-то князь – коль такова новгородская чернь, её трудненько будет усмирить. Словом тут ничего не добьёшься – придётся действовать силой. Ян вдруг представил, как та же толпа устремляется на Ярославово подворье, врывается в светлицу к Елене, и ему стало страшно и ненавистно всё, что происходило в городе.

Дым над подворьем тысяцкого был далеко виден в небе, словно поднятый княжеский стяг над полем битвы. К нему стекались толпы народа. Разгорячённые затесавшимися среди них подосланными Фёдором Лазутичем и другими боярами крикунами, они спешили забрать свою долю чужого богатства, но, придя к шапочному разбору, разъярялись и готовы были идти грабить кого угодно. Клич: «У него тоже есть серебро!» – подхватывали сразу сотни глоток. И люди спешили к домам тех бояр, кого уже сами решили считать врагами – уже не важно кого, князя, Новгорода или их лично. В вечереющем небе появились новые дымки.

Янова сотня, привезя казну тысяцкого и его жену, единственная сейчас оставалась на княжьем подворье. Ярослав почему-то был уверен, что вслед за боярами наступит и его черёд – когда толпа несколько отрезвеет и оглянется на содеянное. Прочие сотни он в начале мятежа разослал по концам Новгорода к подворьям других противных бояр.

Ночь была неспокойной. Никто из дружинников не сомкнул глаз, и в Ярославовом окне до рассвета горел огонёк – новгородский князь ждал вестей из города. Не в силах сомкнуть глаз и даже присесть, он мерил шагами хоромы, изредка останавливаясь и вглядываясь в тьму за окном. Плохо знакомый с внутренней жизнью Новгорода, Ярослав тем не менее в этот период тревожного ожидания начинал смутно понимать, что попал, как меж двух жерновов, меж двух враждующих партий. Вотчинные бояре неустанно боролись друг с другом, и новый князь им нужен был, чтоб вернее расправиться с врагами.

Новгород чуть ли не с первых дней своей истории гордился самостоятельностью – он и князей сам себе выбирает, и вольности у него великие, и с иными землями он торгует: гости новгородские в западных землях известны. Коль захочет, сам по себе прожить сможет – всё купит, а что не купит, свои мастера сотворят, есть умельцы. Поэтому часть бояр упорно не хотела склонять Новгород под власть какого-либо князя. Именно их дворы и подворья их сторонников громили сейчас люди. Ярослав начинал понимать, что, ослабни эта партия – я вольный Новгород склонит голову перед владимирскими и суздальскими князьями, согласится стать частью единой Руси. Что ж, коль так рассудить, то бунт на благо.

От размышлений его оторвал тихий скрип половиц. Ярослав вскинулся – так мог красться либо неосторожный тать, либо женщина – больно легки были шаги. Котом прокравшись к двери, князь распахнул её – и чуть не нос к носу столкнулся с невысокой девушкой в простой подпоясанной рубахе холопки. Оказавшись перед князем, она застыла, как вкопанная.

   – Ты откуда тут? – быстрым шёпотом спросил Ярослав.

   – Здешняя я, – девушка залилась румянцем. – К себе шла.

   – Через княжьи-то покои?

Холопка побагровела так, что стала похожей на вишню.

   – Спешила я... спать больно охота, – она, смущаясь, опустила глаза, но в голосе её не было смущения.

Ярослав поднял её лицо двумя вальцами за подбородок. Круглое, пышущее здоровьем, оно и впрямь напоминала вишенку.

   – Холопка? Чья?

   – Княгини Ростиславы Мстиславовны.

   – Что она поделывает?

   – Почивает. Сперва к тебе, княже, человека посылала, а потом молилась и на покой отошла. Нас вот отпустила...

Стоять одной ногой на высоком пороге, а другой в горнице было неудобно, и Ярослав шагнул назад. Девушка, видя, что он не прогоняет её, протиснулась следом. При свете – в проходе было темновато – князь разглядел, что она невысока ростом, но хорошо сложена. Крепкое тело её соблазнительными округлостями выпирало из-под рубахи, а открытое лицо смотрело с добрым любопытством.

   – Как звать тебя? – спросил.

   – Катериной.

   – Ишь ты... – Ярослав сам не заметил, как она оказалась вплотную возле него так, что грудь её почти касалась его груди. Ладони сами легли на талию. – Ты вот что, Катерина, поди, постель мне взбей!

Девушка сверкнула крепкими зубами и, выскользнув из рук князя, лёгкими шагами поспешила в его покои. Отбросив тревожные мысли о Новгороде, Ярослав пошёл следом. Если что, его разбудят и обо всём доложат. А пока он не хотел упускать своего.

Катерина склонилась над его постелью. Движения её были ладными и ловкими, как и она сама. Ярослав неслышно подошёл сзади и обнял её, прижимая к себе.

   – Катерина, – прошептал он. От девушки сладко пахло свежестью, аромат волос пьянил. Князь коснулся губами тёплой нежной шеи, и Катерина слегка повела плечами.

   – Пусти, – прошептала она томно.

Ярослав развернул её к себе. В полутьме глаза холопки горели двумя свечками.

   – Молчи, – шёпотом приказал он и поцеловал девушку в губы.

Она сперва напряглась, но потом, словно не в силах бороться, её руки сами обвились вокруг шеи Ярослава, и Катерина готовно откинулась назад, увлекая князя на постель...

Уже светало, и колокола дробно, отчаянно зазвонили, зовя прихожан в храмы и стремясь воззванием к Богу отвлечь их от грабежа и разбоя, когда в дверь стукнули. Только задремавший Ярослав вскинулся, толкнув прижавшуюся к нему Катерину:

   – Кто ещё там?

На порог шагнул посланный Яном дружинник:

   – Тысяцкий Якун Нежич с сыном Христофором пришли к твоей милости, княже!

   – Что просят? – быстро спросил Ярослав.

Дружинник замялся:

   – Просят, не чинилось бы бесчинства, не губили бы людей... За супружницу свою боярин беспокоится, за иных людей, кои пострадали невинно...

   – Невинно? – фыркнул Ярослав. Память быстро подсказала – тысяцкий против единения Новгорода с Владимирской Русью. – Гнать его в три шеи!.. Стой! – воскликнул он, когда дружинник развернулся, чтобы уйти.

   – Сына его вели задержать. В подвалы... – и добавил, уже когда за посланным захлопнулась дверь: – Отец бы его не шумел особо. Для острастки!

Проснувшаяся от голосов Катерина сразу всё поняла и быстро принялась одеваться. Ярослав её не удерживал.

К полудню нового дня бунт выбился из-под власти тех, кто хотел чужими руками получить власть и силу. Горело в трёх концах города. Толпы буйных новгородцев шатались по улицам, разыскивая себе новые жертвы. Под шумок расправы с опальными боярами кое-кто спешил свести личные счёты, так что огня хватало. Буянов не смиряли даже занявшиеся было настоящие пожары. Лишь обитатели загоревшихся домов бросали всё и принимались тушить пламя – прочие спокойно продолжали своё дело, не стесняясь стянуть что-нибудь у погорельцев. Напрасно надрывались колокола церквей, зря тяжело бухал набат Святой Софии – город не слышал их.

Ярослав всё ещё метался по своей горнице, изредка припадая к окошку и глядя на поднимающиеся дымы. У ворот шумела толпа. Судя по отдельным выкрикам, люди требовали выдать им Якуна для самосуда, а прочих бы отпустили. Назывались имена – многие из них Ярослав слышал впервые и не отвечал нарочно: догадывался, что тех, прочих, наверняка громили и жгли не по его приказу.

   – Княже, – в горницу без стука втиснулся советник Стряп, – соглядатаи прибежали – на Прусской улице дома пылают!

   – Мне-то что? – раздражённо дёрнул плечом Ярослав, продолжая смотреть в оконце на толпу.

   – На Прусской-то улице твои сторонники живут!.. Мыслю я – те, против кого в прошлый раз на вече кричали, народ тоже подняли... То междоусобие, князь! Убитые есть!.. Пока не поздно – останови их!

   – Как? – развернувшись, Ярослав в упор глянул на Стряпа.

   – Слышишь – шумят? – тот кивнул на оконце. – Выдь к ним, скажи...

   – Что? – Ярослав горько усмехнулся. – У тебя, советник, на всё совет готов – вот ты к ним и пойди!.. Да-да, пойди, – вдруг заторопился он, словно какая-то новая мысль пришла ему в голову, – от моего имени. Спроси, чего хотят... Мне потом доложишь!

Он махнул рукой, отпуская Стряпа. Тот поклонился и быстро вышел. Ярослав остался стоять у окна, глядя на то, как в сопровождении своего сына, княжеского отрока Леона, и ещё троих дружинников Стряп широко шагал через двор навстречу толпе. Ворота отворились, он вышел к ним... И Ярослав потерял его из вида. Только вслед за ненадолго наступившей тишиной раздался новый, более мощный рёв толпы – рёв дикого зверя, бросающегося на добычу.