Текст книги "Изборский витязь"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

ЧАСТЬ 2

Глава 1

ихий день на маленьком погосте был нарушен внезапно родившимся и надвинувшимся глухим топотом копыт, В ту пору, когда только в воздухе носится свежее веяние весны, погост жил приближающимся севом. Дымили кузни на отшибе – там ладили лемехи плугов, лезвия топоров, косы-горбуши[189]189
  Косы-горбуши - разновидность косы» изогнутой подобно серпу, с короткой рукоятью.


[Закрыть] и подковы лошадям. Хозяева спускались в погреба, смотрели сохранённое для сева жито. Совсем скоро предстояла горячая пора для всякого селянина.

Погост был невелик – едва два десятка домов сгрудились на невысоком холме над извилистым ручьём. Ближний большой погост – Кулое. Сейчас шум долетал с противоположной стороны.

Все жители были заняты своими делами, и никто не догадался не то чтобы поднять тревогу, а даже голову от забот оторвать. Поэтому чужие всадники и бегущие рядом следом за ними пешцы свалились им на головы неожиданно. Вроде никого не было – и на тебе!

Пешцы – в кожаных подкольчужных куртках, с копьями и мечами – прошли зарослями вдоль берега ручья и вывели своих всадников прямо на погост. Всадников было немного – десятка два-три от силы. Из них только четверо могли похвастаться полным набором доспехов – прочие были оборужены гораздо проще и легче.

Жители погоста повыскакивали из домов, лишь когда внезапно раздался громкий крик атакующих, и конники ворвались в окружённый пешцами погост. Взрывая слежавшийся потемневший снег, тяжёлые рыцарские кони промчались между вросшими в сугробы избами.

Однако жители погоста были потомками тех, кто веками жил на границе и привык к постоянной опасности. Узнав в непрошенных гостях врагов, женщины бросились прятаться, таща за собой детей, а мужчины схватились за оружие. Через несколько мгновений после того, как рыцари со своим отрядом ворвались на погост, на маленькой площади среди изб закипели схватки.

Наперерез всадникам помчался, подхватив тяжёлый молот и крикнув молотобойцу, чтоб бежал следом, из кузни кузнец. На него тут же налетел один из рыцарей, закованный в железо с ног до головы, в надвинутом на глаза шлеме с опущенным забралом. Осаживая крупного вороного коня, тоже защищённого доспехами, он взметнул вверх меч, намереваясь опустить его на непокрытую голову кузнеца. Тот вовремя заметил грозящую опасность, отпрянул и рубанул молотом по боку рыцаря – куда достал.

Тяжёлый удар мог свалить с ног и быка. Он пришёлся по бедру ливонца, и тот зашатался. Размах меча получился слабым, и кузнец уже приготовился нанести второй, завершающий, удар, когда к рыцарю подоспела помощь. Несколько пешцев бросились на кузнеца сзади. Отвлёкшись от недобитого врага, он схватился с новыми противниками. Те, умело обороняясь выставленными щитами, теснили его до тех пор, пока какой-то другой рыцарь, проскакав мимо, не отмахнулся мечом, прекращая затянувшуюся схватку. Кузнец упал на снег, заливая его кровью.

   – Татко! – раздался пронзительный девчоночий визг.

От ближней избы, обитатели которой притихли, пережидая нападение, не обращая внимания на царящую вокруг суматоху, выскочила растрёпанная девчонка, в простой рубахе. За нею метнулась было наружу мать, но страх за остающихся в избе младших детей заставил её вернуться.

Девчонка с отчаянными рыданиями рухнула на колени перед поверженным кузнецом и вцепилась ему в плечи, слабыми своими силами пытаясь перевернуть его лицом вверх.

   – Татушка, татка милый! – захлёбывалась она плачем.

Пешие воины, только что сражавшиеся с кузнецом, всё ещё были тут. Двое из них уже бросились к избе кузнеца и замолотили в дверь рукоятями мечей, стараясь её высадить, а третий нагнулся к девчонке и поднял её, обхватив поперёк туловища. Она завизжала на весь погост и отчаянно забилась в руках похитителя.

Всюду творилось одно и то же – рыцари схватывались с поселянами, особенно не церемонясь, без раздумий убивая каждого, кто вставал у них на пути.

Пешие воины набрасывались первыми, оттесняли защитников прочь от домов. Всадники, возвышаясь над беготнёй и суматохой, разъезжали вокруг и точно рассчитанными ударами мечей повергали наземь одного противника за другим. Они не ввязывались в схватку – главную работу за них должны были сделать их ополченцы, пешие рыцари и простые воины. Но мирные с виду жители бились отчаянно, и порой бывало, что какой-нибудь чёрный смерд успевал унести с собой двух-трёх врагов прежде, чем его останавливал меч рыцаря. Первые трупы своих разозлили ливонцев, и они бросились в бой с удвоенным пылом.

Сопротивление смердов ещё не было сломлено, а по погосту уже раскатилась первая волна грабежей. Пока ещё это было торопливое воровское шныряние по закоулкам и в сенях опустевших изб и клетей – не найдётся ли поживы. Хватали, что под руку попадётся, и спешили присоединиться к своим. Это потом, когда будет убит последний смерд, решившийся поднять руку на рыцаря, можно будет не спеша заняться поисками добра в каждой избе. Тогда на свет Божий выволокут всё и всех, кого отыщут – и старого, и малого. Покамест хватали только тех, кто, подобно Кузнецовой дочке, не усидел дома.

Сейчас её, отчаянно ревущую и вопящую до хрипоты, торопливо связывали спиной с каким-то парнем, выловленным в соседнем дворе. Пеший рыцарь уводил со двора лошадь, когда он подскочил и ударил его топором по голове. Рыцарь упал, испуганная лошадь метнулась прочь, а парня, навалившись толпой, взяли в полон.

Понимая, что скоро настанет их черёд, Кузнецова вдова не стала предаваться напрасной печали. Муж погиб, о судьбе старшей дочки можно только гадать, но на её руках оставалось ещё четверо. Не обращая внимания на удары рыцарских мечей, уже рубивших толстую дубовую дверь, заложенную крепким засовом, она откинула одним сильным движением тесовую крышку подпола. Трое парнишек – десяти, семи и пяти лет, – смотрели на неё одинаково круглыми глазами.

   – Живо в нору, – приказала мать, – и сидеть тамо, пока не позову!

   – Мамка, а татка и Аринку ждать будем? – осторожно спросил старший мальчик.

   – Они сами управятся, – отозвалась мать и, не дожидаясь сыновей, сгребла в охапку меньшого и сунула, почти швырнула его, в подпол, туда, где хранилось семенное зерно. Мальчик упал на мешки. Вслед за ним туда же кузнечиха столкнула его братьев и только заложила крышку, как дверь, ходившая ходуном, подалась – кто-то из ратников раздобыл топор и легко справился с нею.

Женщина еле успела метнуться к печи, поднимая ухват как рогатину. Отец её был звероловом, ходил в одиночку на медведя и иногда брал единственную дочь с собой в леса, и сейчас кузнечиха привычным движением выбросила ухват вперёд – и один из ливонцев, тот, что ещё держал в руках топор, упал. Ослеплённая бешенством, готовая умереть, защищая детей, женщина бросилась на врагов.

Но она была одна против многих. Несколько сильных рук вцепились, вырвали ухват и, хватая за руки и волосы, поволокли прочь на улицу. Кузнечиха сопротивлялась, как только могла. Ей удалось вырваться, оставив в руках ливонцев повойник и кусок рубахи. Торопясь, пока они не опомнились, она бросилась к топору – и тут её достал чей-то удар в спину.

Люди сражались отчаянно, что не могло не озлобить рыцарей. Они шли сюда, вглубь земель русичей, разжиться богатой добычей, пока основные войска ведут бои чуть в стороне, возле Ладоги и на дороге к Пскову. Заполучить коней, зерно, скот и рабов, которых можно выгодно продать – вот вся цель их набега. Но упорное сопротивление и жертвы среди своих обозлили нападавших.

   – Огонь! Огонь!.. Пусть пламя пожрёт проклятых еретиков[190]190
  Еретики – последователи ереси, отклонений от религиозных церковных догматов.


[Закрыть]! – раздавались всё громче и требовательнее голоса.

Многие обращались взорами к предводителю отряда, благородному рыцарю Вальтеру фон Эйбу, приведшему их сюда. Он был из числа воинов-меченосцев, то есть сам мог считаться священником, ибо давал обет безбрачия и принимал сан. Благородный рыцарь поднял закрытую железной перчаткой руку.

   – Костер еретикам! – крикнул он. – Костер тем, кто не покается и не отречётся от ереси своей!

Так полагалось, но ни сам рыцарь Вальтер, ни его воины не сомневались, что обойдутся без подобных формальностей. Но простым воинам, что шли за ливонцами, нужно было знать, что рыцари Меча и Креста воюют только против неверных и защищают тех, кто принял крещение по латинскому обряду. Большинство пешцев были ливами, коренными жителями Ливонии, согнанными рыцарями под свои знамёна. Весьма немногие сражались во имя восстановления на всей земле истинной церкви – большинство привлекли посулы щедрой добычи, а то и сила рыцарей-крестоносцев, принимавших в ополчение всех подряд. Этот спектакль с огнём для еретиков был рассчитан на них.

Клич «Костер еретикам» подхватили сразу. Откуда-то тут же появились факелы и обмотанные горящей паклей стрелы. Пешцы заметались между домами, поджигая низко нависшие дранкой крыши. Другие тем временем сгоняли вместе захваченных жителей, вели в поводу лошадей и скотину, тащили мешки с добром.

Пожары распространялись быстро, и, по мере того, как занимались дома, среди пленных послышались горестные восклицания – у многих в домах оставались дети или старые родители, которые спешили затвориться в надежде, что грабители второпях пройдут мимо.

Однако огонь не дал им возможности отсидеться. Чтобы не сгореть заживо, люди выбегали из занимающихся изб и попадали в руки ливонцев, которые согнали их к остальным пленникам. Чуть позже из них отберут только тех, за кого можно выручить хорошую цену – самых молодых, крепких и здоровых. Прочие будут либо убиты, либо брошены на пепелище на произвол судьбы. Тут и там всё ещё вспыхивали короткие схватки – кто-то из парней, свалив удачно пешего рыцаря, завладел его мечом и теперь отчаянно отбивался от наседавших на него ливонцев. Прижавшись спиной к забору, он держал меч, как топор, двумя руками и орудовал им с ловкостью, которая поражала его противников. Сунувшиеся к нему пешцы быстро отступили, потеряв нескольких убитыми и ранеными.

Исход битвы решили два конных рыцаря, явившихся на выручку пешим братьям. Против их копий, нацеленных в незащищённую доспехами грудь, выстоять было невозможно. Понимая, что спасения нет, парень в самый последний миг, подпустив скачущих на него рыцарей ближе, метнулся в снег, ныряя под копья. Всадники прогрохотали почти над ним и еле успели осадить коней – их копья с глухим стуком врезались в забор. Тот выстоял, но сами рыцари чуть не вылетели из седел.

На парня, пока он не поднялся, навалилось сразу человек десять. Его бы зарубили на месте, но один из всадников наехал конём на кучу:

   – Прочь, псы! Оставьте его!

Воины не спеша, с явной неохотой, повиновались. Избитый ими парень остался лежать на снегу, не в силах или не желая подниматься. Рыцарь ткнул его копьём:

   – Вставай, раб!

Тот не понял или не захотел понять, но не пошевелился и только приоткрыл глаза, один из которых уже заплывал отёком.

   – Поднимите его, – распорядился рыцарь.

Воины поставили парня на ноги, придерживая за шиворот. Он чуть пошатывался и пытался встать потвёрже, тянулся вытереть разбитый в кровь рот ладонью.

   – Ты осмелился коснуться нечестивой рукой оружия благородных воинов, меча, – важно объяснил рыцарь. – За это ты должен быть убит. Но ты умело и храбро сражался, и за это я предлагаю тебе сохранить свою жалкую жизнь и стать одним из моих воинов.

Рыцарь говорил на своём языке, который наверняка был хотя бы отдалённо знаком этим людям – ведь они живут чуть не на границе ливонских земель! Но парень глядел холодно и отчуждённо, будто человек, выросший среди диких зверей. Но потом либо поняв что-то из речи всадника, либо сообразив кое-что для себя, он, вытерев рот, вдруг спокойно сплюнул под ноги рыцарскому коню.

Всадник вздрогнул, когда красное пятнышко проступило на снегу.

   – Нечестивец, – процедил он сквозь зубы, сообразив, что парень не понимает его речей. – Ты поплатишься за это!

Обернувшись, он поймал взгляд предводителя отряда, благородного рыцаря Вальтера фон Эйба. Тот смотрел спокойно на своего вассала и заранее одобрял всё, что он сделает.

   – В костёр его! – воскликнул рыцарь и поднял обнажённый меч рукоятью вверх наподобие креста. – В костёр! Пусть язычник отправится той дорогой, какую заслуживает – в ад!

Простые воины сразу забегали, засуетились. Им уже приходилось сжигать язычников, и все знали, как и что надо делать. Пленные русские тоже быстро поняли, что сейчас произойдёт. Среди женщин послышались причитания и плач, захныкали дети. Только избитый парень стоял в кольце окруживших его воинов и исподлобья смотрел на приготовления.

   – Не отдам!

Оттолкнув кого-то из пеших, из толпы ужом вывернулась девчонка лет четырнадцати и ринулась к парню. Она успела добежать и отчаянно ухватилась за него, визжа так громко и пронзительно, что рыцари морщились и отворачивались.

   – Уймите её! – негромко приказал Вальтер.

Пешие рыцари бросились отдирать девчонку, которая отбивалась и царапалась как дикая кошка.

Парень, казалось, не замечал ничего. Случайно кинув взгляд на холмистую равнину, занесённую снегом, он вдруг застыл, пристально вглядываясь вдаль и даже не заметил, как его толкнули в спину, приказывая идти. Разбитые губы его шевельнулись, словно он хотел и не смел крикнуть...

Но он был не единственным, глядевшим в ту сторону. Один из рыцарей из окружения благородного фон Эйба уже вздыбил коня:

   – Русские!

– По равнине со стороны дороги в соседний погост стремительным намётом, вспахивая плотный весенний снег, шла русская конница. Всадники разъезжались веером, разделяясь на скаку на два крыла, которые охватывали погост. Одно, большее, шло прямо на рыцарей, другое, числом поменьше, обходило их вдоль берега речки. Русские были уже близко – слишком близко, чтобы можно было надеяться уйти с добычей.

Но не бросать же её! Вальтер фон Эйб первым принял решение.

   – Убить! – указал он на пленных. – Всех!

Воины поняли его и подняли мечи.

Безоружные люди бросились врассыпную, стараясь уйти от смерти. Но окруживших их пешцев было раза в два больше. Они принялись рубить людей, не разбирая, кто перед ними – женщина, старик или ребёнок. Тем временем конные рыцари торопливо смыкали ряды, надеясь прорваться сквозь строй русской конницы, как повелось, выстраиваясь в уже знаменитую «свинью».

...Но русские были уже совсем близко. Первые ряды их продолжали мчаться навстречу ливонским рыцарям, в то время как остальные обходили их с боков, рассчитывая напасть с тыла и опрокинуть железных всадников.

Вальтер фон Эйб заметался. Русских было раза в три больше, чем его людей. Пешие воины могли хорошо помочь, но пока их соберёшь... И всё-таки благородный рыцарь не дрогнул. Его не зря рекомендовали самому Вольквину фон Винтерштеттену как лучшего и храбрейшего! После победы над русскими его ждало звание комтура. Вспомнив об этом, фон Эйб поднял копьё.

   – Вперёд! Сметём язычников с лица земли!

Несколько мгновений спустя две волны воинов сшиблись.

Как и рассчитывал благородный рыцарь, передние ряды легко прошли сквозь строй русских ратников и вырвались на волю. Застряли лишь те, кто шёл позади – их взяли в клещи, и стук мечей и крики яснее ясного говорили о том, что там начался отчаянный бой. Рыцари-меченосцы не сдадутся, не сложат оружия, тем более им на помощь должны прийти пешие рыцари и простые воины, но тем не менее участь их была незавидна. Русские не пощадят их. Впрочем, таков закон войны – сегодня ты, а завтра тебя...

Об этом думал Вальтер фон Эйб, без оглядки скача прочь. Он потерял почти весь отряд – за исключением десятка вассалов, которые успели прорваться за ним. Судьба остальных не волновала рыцаря и будущего комтура – звание он получит всё равно.

А на погосте разгорался новый бой. Не тратя времени и сил на преследование немногих удравших, невесть откуда взявшаяся дружина избивала конных и пеших рыцарей. Нарушив их первоначальный правильный строй, русские согнали ливонцев в кучу и добивали с той же методичностью, с какой те только что расправлялись с безоружными жителями.

Пеших воинов смели быстро – их просто затоптали конями, рубя сверху вниз, наотмашь. С рыцарями пришлось немного повозиться: до закованного с ног до головы в железо всадника на обряженном в доспехи коне не вдруг доберёшься... Рыцари сопротивлялись яростно, сбивая с седел одного дружинника за другим, но в конце концов их взяли числом. Тех, кого не порубили, поскидывали с седел и повязали.

Но ещё раньше, когда только началась сшибка и второй отряд, идущий берегом реки, только врывался на погост, над всадниками вдруг взлетел высокий мальчишески-пронзительный вскрик, полный азарта и отчаянной решимости:

   – Уходят! Они уходят!

Ведущий второй отряд всадник поворотил коня и ринулся вдогонку за удиравшим Вальтером фон Эйбом и его людьми, увлекая за собой остальных.

   – Стой! Сташко, куда? – догнал его чей-то окрик, но всадники уже выскочили с погоста и помчались в погоню.

Потом всё было кончено. Несколько пленных рыцарей – пешие и простые воины полегли все, – обезоруженные и без шлемов, переминались с ноги на ногу возле сложенного ими, но так и не подожжённого костра. Их всех для простоты скрутили одной верёвкой, привязав её концы к двум лошадям. Стерёгшие их дружинники скрипели зубами и до белизны стискивали кулаки, еле сдерживаясь, чтобы не взяться за мечи – вокруг валялись трупы зарубленных жителей погоста. Мёртвые старики, женщины, дети лежали на снегу. Одни ратники осторожно бродили среди них, отыскивая ещё живых или торопливо тушили пожары, надеясь в домах отыскать чудом спасшихся, другие – собирали своих раненых и убитых.

Что самое удивительное – уцелевшие нашлись. Через некоторое время в отвоёванную у пожара избу снесли нескольких детей, забившихся в подвалы или под печи и почти задохнувшихся в дыму начавшихся пожаров, и стонавших раненых, которых убийцы второпях сочли за мёртвых. Туда же отправили и раненых дружинников.

   – Сносите мёртвых вместе! – скомандовал воевода, оставаясь в седле. Он не спешил сойти с коня и то и дело оборачивался в ту сторону, куда скрылся второй отряд. – Только рыцарей не надо! Их в общую яму свалить – и довольно!

Невольный вздох облегчения вырвался из его груди, когда всадники показались из-за поворота. Они вели за собой в поводу только двух коней с пустыми сёдлами – убитые всадники лежали поперёк спин лошадей.

   – Сташко! – воскликнул воевода, увидев витязя, ехавшего впереди. – Что же ты! Аль забыл, чему я тебя учил?

   – Всего трое ушли, – откликнулся тот, задорно мотнув головой и сорвал с головы шелом, открыв юное, почти мальчишеское лицо с первым пушком усов над верхней губой. – Остальных порубили и глянь, стрый! – пленного везём! Отведём его в Изборск, а то и в сам Псков! Что скажешь?

Окружённый справа и слева дружинниками, ехал рыцарь – без оружия и шлема, в оборванном плаще с закрученными назад руками. Он сумрачно косился по сторонам и старательно отвёл глаза, когда его подвезли к сложенным в ряд телам убитых селян.

   – Что, узнал своих рук дело? – спросил кто-то у него. Рыцарь, не понимая чужого языка, отвернулся.

   – Что толку с ним разговаривать, – отмахнулся воевода. – Домой свезём, там разберёмся! А теперь не до него – своих надо честь по чести в мир иной проводить.

Дружинники работали споро. Разметали несколько клетей и заборов, у околицы составили погребальную поленницу-краду, на которой уложили тела погибших поселян. Павших воинов порешили везти домой, где и схоронить. С ними в Изборск должны были отвезти раненых и уцелевших мирных жителей – всё равно на обгорелых развалинах погоста делать им было нечего.

Перед самым закатом, когда солнце уже склонилось к западу, запылал погребальный костёр. Пленные ливонцы, о которых за общим делом все забыли, стояли возле и очевидно ждали, что нечестивые язычники принесут их в жертву своим тёмным богам. Но то, что их оставили в покое, видимо, поразило рыцарей.

Юный Сташко, морщась от едкого дыма и тяжкого запаха горелого человеческого мяса, поглядывал на пленных с хищной ненавистью.

   – Эх, чего с ними нянькаться! – наконец не выдержал он. – Тащи теперь в Изборск, там ещё корми!.. Стрый, а может...

   – Оставь! – тот чуть повысил голос. – Порубить их недолго, да только это не принесёт выгоды ни мне, ни тебе. Дай одно дело справить – там и о другом думать будем.

Он замолчал, глядя на ярко пылающее в вечернем сумраке пламя, словно видел в его сиянии что-то, недоступное прочим.

Глава 2

На другой день пустились в обратный путь. Вперёд выслали дозоры, разведавшие дорогу, – вступать в новый бой, имея с собой обоз с убитыми и ранеными, не очень-то хотелось.

Однако вокруг всё было спокойно и тихо. Видно, и впрямь этот отряд был единственным, забредшим сюда на свой страх и риск, и за ним не стоит большое иноземное войско. По нынешним временам это было удачей.

Второй год уже шла война – с тех самых пор, как зачастил в западные пределы новгородских и псковских земель оживившийся с недавних пор рыцарский ливонский Орден. Ходил было на рыцарей князь Святослав Всеволодович, но бежал с позором, когда к городу Кеси[191]191
  Кесь – название города Цесис в русских летописях, известен с 1206 г.


[Закрыть] подошло большое войско немецких рыцарей. Рядом вертелся с полками ливонских союзников Владимир Псковский, но никакой никому пользы от него не было – и Святослава не поддержал, и рыцарям подмоги не оказал. После этого набеги участились – месяца не было, чтобы с застав и из дозоров не доходили тревожные вести: ливонцы сбивались в отряды под водительством немецких рыцарей и шли грабить и убивать. Порой и литовцы сами, без их помощи и подсказки, отправлялись в военные набеги. Хлопот с ними было не меньше, чем с рыцарями – одно проще: не с железными башнями воевать.

Покинув князя Ярослава, Ян Родивонович, к радости отца и маленького племянника Сташка, приехал в Изборск. Первые полгода, правда, он жил в ожидании неизвестного – а ну, как захочет Ярослав вернуть своего верного дружинника. Но князь переяславльский тоже был гордым и словно забыл о его существовании. Ян успокоился, обжился в родном доме, занялся воспитанием племянников и народившегося в самом начале зимы сына. Он привык к тихой домашней жизни, когда утром точно знаешь, что будешь делать вечером. Только начавшаяся война с Ливонией пробудила его ото сна.

Князь ехал во главе дружины вместе с племянником. Юному Евстафию шёл восемнадцатый год. Лишь с прошлого лета он стал ходить в настоящие походы и всё ещё пребывал в состоянии мальчишеского восторга от всего происходящего. Юноша горячил коня и вертел головой, подставляя улыбчивое лицо тёплому весеннему солнышку.

Ян старательно хмурил брови, поглядывая на него. С каждым днём юноша всё больше походил на своего отца. Он до того был похож на Аникея, что Ян невольно ловил себя на грешной мысли – брат не умер, он ожил и живёт вторую жизнь в теле этого костистого, ещё по-юношески нескладного, но уже сильного и гибкого витязя. Даже крутил головой и жмурился на солнце Евстафий точь-в-точь как его отец.

   – Зря ты кинулся вчера в погоню, Сташко, – наконец сказал Ян. – Негоже князю так собой рисковать, удаль свою показывать!

   – Не стерпел я, стрый, – повинился юноша. Он нахмурился, чувствуя, что на сей раз гнев его наставника был непритворным. – Как увидел, что они натворили, сердце зашлось!..

   – Правитель обязан сердце иметь холодное, не поддаваться чувству и привязанности сверх меры, иначе он загубит все свои дела! – назидательно промолвил Ян. – Он должен научиться держать в узде свои желания и помыслы, судить и раздумывать наперёд, научиться судить себя и видеть глазами других... Это трудно, но возможно!

Оборвав речь на полуслове, Ян замолк, вперив взгляд в конскую гриву. Наставляя племянника, он волей-неволей учил его тому, что умел или чего был лишён князь Ярослав Всеволодович. Ян достаточно изучил непростой нрав своего бывшего господина и мог сказать, в чём тот слушался голоса разума, а когда шёл на поводу у велений сердца – сердца горячего, необузданного и потому иногда толкающего на опрометчивые поступки. Ян не хотел, чтобы Евстафий повторял чужие ошибки – в наступившее непростое время ошибаться было нельзя, причиной тому была затяжная война с ливонцами. Изборск в этой войне оказался приграничным городом, защитником русской земли. Но уж больно пылок вырос сын у старшего брата! Сам бросается в бой, очертя голову, и дружинников за собой увлекает.

Дружину, что сейчас ехала за князьями, Ян отбирал и натаскивал сам. Несколько человек он случайно нашёл в ближних погостах, других – среди холопов и простых горожан, третьих переманил из Пскова. Целая сотня воинов, не считая младших и отроков, проходящих обучение! Не каждый князь может похвастаться такой дружиной!

Путь домой занял почти весь день – ехали не спеша, чтобы сберечь раненых. Во все стороны и вперёд Ян то и дело рассылал дозоры следить, не появились ли ливонцы. Заметь воины хоть какое-то движение – и дружина немедленно изготовилась бы к бою. Но всё было тихо. Проехав мимо небольшой – в шесть домов – деревушки и миновав занесённый снегом мост, дружина увидела впереди гору Жаравью, а за нею – башни Изборска.

Загодя вперёд был отправлен гонец, и в городе их ждали. Ворота в проёме стены были гостеприимно распахнуты, а навстречу уже спешил тысяцкий Станимир Бермятыч, брат Любавы.

   – С возвращением тебя, княже! – молвил витязь.

   – Всё тихо? – приветствовал его Ян, проезжая воротами.

   – Слава Богу, всё спокойно, – степенно ответил Станимир. – Мы каждый день ждали, но опасность минула!

Ян придержал коня, глядя, как возок с ранеными въезжает в город.

   – Распорядись, чтоб всех по домам распределили, – приказал он, кивнув на них. – Детей осиротевших и прочих мирных чтоб вместе поселили – авось кучно не так тяжка будет им потеря.

Тысяцкий готовно закивал, но тут же заметил пленных рыцарей:

   – Они, что ль?

   – Они. Погост разграбили, кого порубили, а кого мы отбили. Там никак полсотни человек ими загублено. Мы их вроде как схоронили, а всё же надо бы в храме молебен отслужить за упокой.

   – Всё сделаем, княже, – с широкой улыбкой ответил тысяцкий. – Езжай покамест домой!

Евстафий нетерпеливо вертелся в седле чуть в стороне, ожидая дядьку. Но Ян не спешил к дому – вместе с дружинниками он проехал до их гридни, проследил, как устроены раненые и куда тысяцкий отправил жителей разорённого погоста. Только после этого он отправился к себе.

Ближняя дружина уже разобралась по своим избам, скрываясь от наседавших на них любопытных мальчишек, и на Подворье суматоха встречи успела улечься. На утоптанном дворе бегали и кричали дети – вперемешку дворовые девчонки и мальчишки. Парни скакали на палочках и кидали снежками в засевших за углом девчонок. Евстафий был уже тут и, забыв свои возраст и звание, играл с детворой. Он так увлёкся, что не сразу заметил остановившегося посреди двора дядьку.

Игра прервалась. Евстафий выпрямился, опустив руки и старательно подыскивая слова оправдания.

Но Ян не успел рассердиться – едва увидев, к нему со всех ног бросился коренастый шестилетний крепыш.

   – Тятька! – завопил он, кидаясь к лошади и протягивая руки. – Ты живой?

Евстафий фыркнул, отворачиваясь, а Ян наклонился и подхватил сына на руки:

   – А почему со мной должно что-то случиться, Федюшка?

   – Но ведь ты уехал на войну, а там убивают! – рассудительно ответил мальчик, поудобнее устраиваясь на луке седла.

   – Не бойся, со мной ничего не случится, – успокоил сына Ян.

   – Это потому, что ты сильнее всех? – уточнил мальчик.

   – Наверное, – отговорился Ян. Так уж получилось, что он не умел до сих пор разговаривать с детьми. У Елены и Любавы это получалось, у него – нет. – Пойдём, что ли, в дом?

Сын было закапризничался, но Ян быстро спешился и снял его с коня, вскинув на руки. Коня тотчас подхватили под уздцы и увели, а он с Фёдором на руках прошёл по лестнице на крыльцо. Евстафий остался с детворой, которая возобновила прерванную игру.

Увидев замелькавшие внизу снежки, маленький Фёдор вдруг завозился на руках отца:

   – Пусти меня! К ребятам хочу!

Ян улыбнулся, взъерошил тёмные волосы мальчика и поставил его на ноги. Фёдор тут же одёрнул подбитую мехом свиту и клубком скатился по ступенькам. Чуть не споткнувшись на нижней, он на ходу черпанул горсть снега и, сминая снежок, ринулся в битву, туда, где Евстафий опять сражался с отбивавшимися девчонками. Снег летел, словно поднятый вихрем.

Ян грустно улыбнулся, глядя своему первенцу вслед. Чем старше тот становился, тем яснее было, что задался Фёдор, как говорят люди, «не в мать, не в отца, а в проезжего молодца». Сам Ян и Елена знали, в кого – потому и имя сыну дали княжее – Ярослав и крестили Фёдором, по князю Ярославу-Феодору Всеволодовичу. Мальчик рос живым напоминанием о переяславльском князе, о том прошлом, которое Ян так хотел забыть. Только глаза у него были серые, отцовские да статью пошёл в изборскую породу – крепкий и коренастый, развитый не по годам. Эх, Федюшка-Ярославко, что ждёт тебя на пути?

Мотнув головой, чтоб избавиться от тягостных мыслей, Ян прошёл в терем. Там уже начиналась праздничная суета – войско, несколько дней назад ушедшее в боевой поход, вернулось, в очередной раз одолев врага. Ставшая полновластной хозяйкой в доме, Любава распоряжалась пиром и подготовкой бани для деверя[192]192
  Деверь – брат мужа.


[Закрыть] и сына. Её сильный грудной голос был слышен издалека.

Вылетевшая навстречу девка чуть не ткнулась носом в грудь Яна. Зардевшись маковым цветом, она козой метнулась прочь, и через минуту к Яну вышла сама Любава.

   – Вот и вы, – с облегчением выдохнула она. – А мы заждались! Сташко где? Цел он?

   – Цел, цел! – Ян улыбнулся, успокаивая Любаву. – На дворе с детворой застрял!

   – Вот непоседа, – женщина сердито покачала головой. – Устал, небось, грязный, как черт, и голодный, а туда же, играть!.. Уж ты бы приструнил его, Ян Родивоныч! Ведь не маленький он поди!

Её заботливость окончательно развеселила Яна.

   – Именно что взрослый! – мягко укорил он Любаву. – Княжич и воин, а ты над ним всё, как над дитём малым, дрожишь! Он тебе скоро внуков подарит, их и опекай!

   – Не доживу я до внуков! – привычно рассердилась Любава. – Жена молодая извелась вся, а он хоть бы взошёл к ней!

Прошлой осенью, сразу после Покрова[193]193
  Покров - Покров Пресвятой Богородицы – православный праздник, установлен в память о событии, бывшем в середине X в. в Константинополе. Когда в войне с сарацинами городу угрожала опасность, Св. Андрей со своим учеником во время всенощного бдения увидел в воздухе Божью Матерь с сонмом святых, молящуюся и распростёршую свой покров (омофор) над христианами, ободрённые греки отбились от сарацинов.


[Закрыть], Родивон Изяславич и Любава сами, словно не веря в то, что Ян додумается до этого, женили Евстафия на псковской боярышне, дальней родственнице псковского посадника, Василисе Строиловне. Заодно справили свадьбу и его сестре Аннушке, отправив её в далёкий Псков. Пристроив обоих детей, Любава возгордилась – теперь она была старшей в семье.

Оставив невестку распоряжаться, Ян отправился к Елене. Жена не вышла его встретить, а это могло означать, что заболел кто-то из младших детей.