Текст книги "Холодно"
Автор книги: Галина Войцеховская
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
–Чего ради? Места там, что ли, не было? Ты же говорила, что это был джип!
–Не важно. Так вот, когда я из машины выскочила, этот портфель вывалился на землю...
–Вот, вот... вечно ты ни на что не смотришь, на все натыкаешься,... не видишь, что у тебя перед носом!
–Мы не об этом. Портфель остался на поле, а потом его кто-то поднял.
–И что?
–И я думаю, что это был ты.
–Я взял чужой портфель? Ты в своем уме?
–В своем, Худяков. В портфеле было что-то опасное – деньги, или бумаги – из-за чего людей убивают. Я не хотела бы, чтобы это оказалось у тебя. Портфель надо вернуть. Полностью, со всем содержимым. Петенька, портфель надо вернуть!... Пожалуйста....
–С чего ты вообразила, что он у меня?
–Вместе с портфелем у меня в руках был еще мой зонт и пакет. Все это я уронила, когда упала. Все вместе. Ты спросил, где мои вещи, сходил за ними и мне их вернул. Ты не мог не видеть портфеля.
–Так что, лучше было твои шмотки тебе не возвращать? Вот ты вечно так – сама подняла меня в шесть утра, заставила переться черт знает куда, изгваздала всю машину, мне пришлось потом ехать на мойку, за чистку салона платить!
–Худяков, я отдам тебе деньги за чистку салона. Но я хочу, чтобы ты вернул портфель.
–Какой еще, к черту, портфель? Не знаю я никакого портфеля. Что ты ко мне пристала?
–Петенька, пойми, держать у себя этот портфель опасно...
–Да с чего ты взяла?
–Из-за него напали на машину.
–Просто разборки, или случайное нападение. Может, машину хотели отнять.
–Нет, Петя, нет, ... подумай сам.
–Да что тут думать?
–Заткнись, Худяков!!! Заткнись, и слушай меня!!! – Петеньке за восемь лет знакомства еще не приходилось видеть, чтобы Ольга Воронцова перешла на крик, и от удивления он действительно заткнулся. – Слушай – машину обстреляли именно из-за портфеля, вернее, из-за его содержимого. Случайной засада быть не могла – по той дороге никто случайный не ездит, тем более, ночью. И это не просто покушение – тогда мужика было бы проще пристрелить прямо возле проходной. И машину они отнять не хотели – стреляли довольно таки издалека, из леса, трассирующими пулями. Машину остановили, Голубенко ждал этого где-то неподалеку, открыл дверь – заднюю, заметь, где должен был сидеть пассажир. Он хотел забрать портфель, не иначе.
–А может – самого пассажира?
–Нет. Его проще было бы захватить на той же проходной, или прямо на территории завода – он туда ходил вообще один. А пройти на территорию и выйти незамеченным сейчас совсем не проблема. Да оттуда слона можно вынести – и никто не заметит. А они стреляли, чтобы остановить джип именно после отгрузки, и подальше от проходной, и убить охранника и шофера. И Голубенко в том месте уже сторожил, ждал, и полез сразу на заднее сиденье. Нет, как ни рассуждай – им нужен был только портфель.
–Ну, может, если он им был так уж нужен – то они его и забрали?
–Нет, Петенька. И так не выходит. Если бы они нашли портфель, пока я шла к ремонтному вагончику, звонила, и ждала там тебя, они бы нашли и мой пакет, и зонт. И обязательно забрали бы все вещи – некогда бы им там было разбираться, в темноте, на поле рядом с трупом. Да и зачем им оставлять лишние улики? А пакет и зонт принес мне ты, Худяков. Значит, и портфель у тебя. По принципу – кто шляпку спер, тот и тетку пришил. – Оленькино отчаяние ли прошло от злости, или злость перегорела от отчаяния, неизвестно, но сейчас она была спокойна. И с пронзительной ясностью видела все Худяковские выверты и уловки. И прочему-то ей было не больно – смешно. И почему-то она отчетливо осознавала полнейшую напрасность этого разговора. И почему-то ей было даже не жаль Худякова. Но она все же надеялась достучаться до его разума, объяснить ему, предостеречь:
–Они тебя найдут, Худяков.
–И как же они меня найдут?
–Ну, ведь меня же нашли. В субботу вечером приходил тот парень.... Из машины. И про портфель спрашивал. Просто он оказался туповат, не догадался спросить, как я – такая мокрая и грязная – добралась домой. А найдется кто-то поумнее – и спросит...
–Вот, вот, и ты тут же меня заложишь! Знаешь что – не вали с больной головы на здоровую! И вообще – на хрена им меня искать? Ничего я не знаю, и портфеля твоего в глаза не видел! Может, ты его сама и прихватила, а теперь мечтаешь на меня спихнуть. А то, что этот мужик тебя нашел, так может, ты ему сама оставила телефончик. Глянула – крутой мужик....
–Худяков, что ты мелешь? Ну, ты хоть думаешь – что ты мелешь? – Оленькино изумление было так велико, что она даже не рассердилась.
–Я всегда знал, что этим кончится – взвизгнул Худяков – всегда знал!!! Ты мне не простила, что я не женился на тебе! Я знал, что ты еще сделаешь мне какую-нибудь гадость!...
Худяков все еще что-то выкрикивал, сыпал какие-то обвинения, а Оленька, на ходу натягивая куртку, уже неслась вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени. Со скоростью кометы вылетев из подъезда, она вдруг обнаружила прямо перед собой тощую старушенцию. Нелепо вывернувшись, чтобы не сбить бабульку с ног, поскользнулась, и растянулась во весь рост в липкой грязи. Все!!! Уж это было выше ее сил! Оленька медленно села, посмотрела на свои сбитые, грязные ладони – и разревелась во весь голос.
Через час она сидела в собственной квартире и умиротворенно чаевничала со своим одноклассником – три года просидели за одной партой – Владькой Дубининым. Правда, теперь это был уже не Владька – целый Владислав Ильич. Круглый пузень важно возлежал на его коленях, а лысина весело отражала свет пяти-рожковой люстры. Развалившись на диване, отдуваясь, и отирая испарину со лба, Дубинин приканчивал седьмую чашку чая.
–Уморишь ты меня, Воронцова. И на хрена ты так вкусно печешь? Это ж одна погибель – ешь, ешь – и еще хочется. Вот этот кусок пирога мне жрать не давай – заверни, я Катьке своей отнесу – пусть обзавидуется, как бабы пекут. А то она все путем – мясное там что, разносолы какие, консервацию – ну все классно готовит. А вот печь – на это у нее таланту нету. По какому рецепту тесто не замесит – все у нее выходит на один вкус. И зубы не вобьешь!
Оленька засмеялась, польщенная комплиментом.
–Грех тебе жаловаться, Дубинин. Если бы Катерина еще и пекла – тебя вообще бы в дверь боком закатывали.
–Это точно! – Дубинин смеялся, хлопая себя по животу, сверкая сахарными зубами. Веселый человек был Дубинин. И надежный. И знакомы они были – сто лет. Когда-то, едва устроившись на химзавод, Олина мать снимала времянку у Вали Дубининой – Владькиной матери. На нее-то Оленька едва и не налетела возле Худяковского подъезда. Она-то и притащила Оленьку к себе домой с радостным криком: "Владька, смотри, кого я к нам веду!". Оленьку дружно утешали, отмывали и перевязывали, а потом Владька привез ее домой – с полного одобрения супруги. Конечно, Оленька не могла не пригласить его на чай!
История их дружбы терялась во тьме веков. Они ходили вместе в детский сад. Вдвоем, держась за ручки, в сопровождении хлюпающих носами мам, пришли в первый класс. И сидели за одной партой. Воронцова была самой высокой в классе – даже выше всех мальчишек. И малорослого толстенького Владьку Дубинина самоотверженно защищала от всех превратностей школьной жизни. Била мальчишек, которые дразнили его "Пончиком". И носила домой его портфель. А летом мама получила комнату в общежитии, и Оленьку перевели в другую школу, на другой конец города. И как-то не пришлось им встретиться целых семь лет. А может, когда и встречались, в парке или на улицах, да не узнавали друг друга – дети меняются быстро, а забывают легко. К восьмому классу Воронцовы, наконец, получили квартиру, и, так случилось – первого сентября Оленька вернулась в ту же школу, где начинала учиться. И прямо на пороге встретила свою первую учительницу – поседевшую, и постаревшую, но все такую же хлопотливую Клавдию Ивановну:
–Воронцова! А я смотрю – ты ли это?
–Я, Клавдия Ивановна! Здравствуйте! – разулыбалась Оленька.
–Ну, здравствуй, здравствуй! Повзрослела, похорошела – настоящая красавица! А учишься как?
–На отлично, Клавдия Ивановна – Вас не подвожу.
–Ну молодец, молодец! А к нам чего?
–Да вот мы тут квартиру получили, буду у Вас теперь учиться. В восьмом "А".
–Вот молодец! Ну, пойдем, я тебя провожу. Я частенько заглядываю к своим бывшим ученикам. Класс и не изменился почти. Так, новеньких пару человек. Тебе не трудно будет привыкать – ты почти всех там знаешь.
Заведя Оленьку в класс, Клавдия Ивановна предложила:
–Ты в первом классе сидела с Дубининым. Вроде бы, вы даже дружили. И сейчас садись с ним.
Оленька принялась шарить глазами по первым партам, ища давнего знакомца, а в классе послышались смешки. Кто-то прокомментировал:
–Дубинина-то я и не приметил....
Клавдия Ивановна, пряча усмешку, попросила:
–Встань, Дубинин, а то Оля тебя не видит.
С последней парты поднялся, смущенно сопя и краснея, двухметрового роста рыжий детина. Оленька буквально рот разинула, чем вызвала целый шквал смеха и ехидных замечаний. С этого момента уже Дубинин ежедневно делал солидный крюк, чтобы нести после школы Оленькин портфель. И за все три года, до самого выпускного, никто не посмел дернуть Воронцову за косу, поставить ей подножку или кинуть снежком. Все, с первого по десятый класс, знали четко – расправа будет немедленной и ужасной.
После школы Оленька поступила в институт, а Дубинин в ПТУ. На первом курсе она познакомилась с Худяковым – и влюбилась в него без памяти, со всем пылом и страстью первой любви. Владьке Дубинину, как лучшему другу, она немедленно поведала о своем чувстве, не видя в том ничего предосудительного. Владька насупился, но говорить Оленьке ничего не стал. Просто пошел в военкомат, и попросился в армию. Досрочно, за полгода до своего призыва. Попал в десант. Отслужил. Остался на сверхсрочную. Потом поступил в школу милиции. Прошел через все войны и войнушки развалившегося Союза. В Воскресенск вернулся уже женатым. И прямо на вокзале – случится же такое – встретил Оленьку Воронцову. Оленька Дубинину обрадовалась, с удовольствием познакомилась с веселой толстушкой Катей, и немедленно пригласила их в гости. Катерина была довольна, что в чужом городе нашла себе подругу, и, поскольку была железно убеждена в любви и верности супруга, ревновать Дубинина к Оленьке не стала. И ,вот уж сколько лет, ничто не омрачало их прекрасные отношения. Если не считать бурчания Худякова, который никак не мог понять, как его интеллигентная, воспитанная подруга может общаться с "этим милицейским семейством".
Прибирая со стола после чаепития, Оленька заметила:
–Знаешь, Владька, ведь этой весной будет уже десять лет, как мы окончили школу. Надо бы собраться, отметить. Юбилей все-таки.
Дубинин помрачнел:
–Да-а-а... ты знаешь, что Голубенко на той неделе погиб?
–Знаю... – замерла Оленька.
– А вчера Конькова и Дырина нашли в гараже. Мертвых. Паленой водкой отравились. Прикинь – сразу трое из нашего класса. Так и... эй... да ты чего....
Чашки с блюдцами грянулись об пол, а Оленьку Дубинин успел подхватить. И едва придя в себя, Оленька выложила ему всю историю, не упуская ни малейших подробностей.
Дубинин слушал, катал желваки на скулах. Когда Оленька замолчала, в досаде треснул кулаком по коленке:
–Дура ты, Воронцова! Дура, и еще раз дура! Свет такой дуры не видывал!
Оленька всплеснула руками:
–Ты глянь, и этот туда же! Сам ты дубина стоеросовая! Я что, виновата, что во все это вляпалась? Я их что, сама на дороге останавливала? Взялись на пару с Худяковым....
–Вот уж не ровняй зуй с пальцем! Я с твоим Худяковым на одном поле срать не сяду!!! А дура ты потому, что сразу ко мне не пришла. Кого ты слушаешься – Худякова? Просил не заявля-а-ать.... А почему просил – ты не подумала?!!
–Не ори, дубина! Подумала....
–Поздно подумала! А если бы этот Сергей тебе аккуратненько так шею свернул, откушавши пельменей? Вместо "спасибо"?
–Да в принципе, еще не все потеряно в этом плане.... – Невесело усмехнулась Оленька. – Только вот я думаю.... Я вот чего испугалась.... Может, если бы я не сказала про Конькова, они бы и живы были? Может, это я виновата?
–Что ты якобы Конькова сдала – так даже не думай и не печалься. С дядей этим по поводу Конькова ты разговаривала сегодня утром, а Коньков был мертв еще вчера – с абсолютной, достоверной точностью. Так что ты тут совсем не при чем....
–Прямо гора с плеч....
–Знаешь, Ольга.... Это, конечно, против всяких правил.... Но ты человек надежный, и трепаться не будешь.... И ты и так во всей этой беде увязла по уши, и как бы не дошло до греха....
–Это ты про что?
–Это я про то, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.... Ты хоть помнишь, кто я по должности?
–Помню, Владька, помню. Начальник следственного отдела городского отделения внутренних дел!
–Ага.... И дело это, само собой, в моем ведении состоит. И было оно простое, как оглобля, а ты подкидываешь такие нюансы....
–Какие?
–А вот такие,... только давай, Воронцова, договоримся – то, что я тебе скажу, ты, кроме меня, не обсуждаешь ни с кем. Подчеркиваю – ни с кем! Ни с Катькой, хоть она и работает в нашем ведомстве, ни с Худяковым. Особенно – с Худяковым! Он, похоже, и сам тут что-то взялся подлампичить. Не дай бог, хоть слово проскочит – костей не соберешь! Официально предупреждаю!
–Уже спужалась! Зачем тогда что-то говорить, если думаешь, что я растрынькаю?
–Я так не думаю, я тебя знаю дольше, чем живу. Но – акцентирую. На всякий случай. Зная Вашу слабость к господину Худякову.
–Ладно. Поняла. Проехали. Что дальше?
–Дальше вот что.... То, что я тебе сейчас скажу, является информацией служебной. И по хорошему, тебе это знать не положено. Но я не хочу, чтобы по незнанию ты подвергала себя опасности. И, кроме того, я хочу, чтобы ты думала об этом деле – я знаю, что ты очень хорошо умеешь думать – и сообщала мне свои выводы. Здесь явно замешан бизнес. Вся эта беда приехала из Москвы, по коммерческим делам...А в знании бизнеса ты дашь фору любым следакам....
–Да что ты завел бодягу? Говори прямо сейчас, а то я от страха с ума сойду!
–Ага, уже сошла. От любопытства. Везде тебе надо сунуть свой длинный нос.
–Обижаешь, Дубинин....
–Обидишь тебя, как же.... Короче, слушай. В четверг, как только Голубенко обнаружили, первым делом на дружков его подумали. Тем более – Коньков рецидивист.... Да у них оказалось алиби, правда хлипенькое. Говорят, всю среду и четверг пробыли у Конькова на даче. Праздновали Капусты день рождения. Голубенко не звали, так как он поссорился с Коньковым и подрался. Кстати, и участковый подтвердил, тут они не врут. Подрались во вторник. На дачах круглый год дедок живет, ветеран. Коньков его уважил, к столу пригласил. Дед, конечно, здорово наклюкался, и говорит, что остальные не отставали. Спать дед уходил к себе в домишко. С утра опохмелялись вместе. Приезжали-уезжали они, дед говорит, автобусом. На пьянку же ехали – машину не брали. Машину Коньковскую все же мы осмотрели – крови на ней не нашли. Да она и не на ходу была – стартер барахлил. Ну и отпустили дружков, пока что под подписку. В пятницу вечером. В субботу Коньков из дому ушел с утра, часов в десять. Малец, Конькова брат, говорил – с пустыми руками. В гаражи они явились втроем – Коньков, Капустин, Дырин – к двум часам дня. С большим пакетом выпивки и закуски. Это сторож подтвердил... А на следующий день тот же сторож их обнаружил, в пятнадцать сорок. При обыске у Конькова нашли пистолет, из которого был застрелен Голубенко. Картина получилась такая – дружки повздорили, и Коньков Вовку пристрелил. Теоретически, мог добежать, пока перепившаяся компания отсыпалась. Дачи-то – вон, за дорогой. Пистолетик почистил, припрятал. А потом решил дружбана помянуть, за упокой его души водочки покушать. Закуси купил, корешей позвал – не пить же одному. И по недоразумению сам отравился. Ну, непруха такая вышла человеку. Ну, бывает.... И все дела закрыты и списаны. Никто никого не ищет.... А теперь выходит, что сия благостная картина не сама получилась, кто-то ее с усердием нарисовал. Худ-дожник, блин....
–Хитро.... Хм... вот интересно...
–Ты спрашивай, Оленька, спрашивай, давай вместе думать.
–Сейчас.... Подожди.... Дай-ка я соображу,... нет, ты мне вот что расскажи – про пистолет.
–А что пистолет?... Пистолет обычный, новый, армейский... прапора, сволочи, распродают склады.... В деле ни в каком никогда не был, у нас по картотеке не проходит. Калибр...
–Нет, Владька, я не про это. Расскажи, где он был. Ну, где лежал, и вообще.... А гараж разве у Конькова был?
–Гараж Капустин. Капусту мы ищем – пока как свидетеля.
–А что, пропал?
–Да-с, где-то бегает.... Если жив еще.
–О, Господи....
–Вот тебе и "Господи". А пистолетик был у Конькова в пакете с продуктами, на самом дне, в коробке из под печенья. Пистолетик обработали чем-то очень едким – наверное, прямо в раствор погрузили. Даже воронение пострадало. И потом не смазали совсем... Приличные люди так с оружием не обращаются. Вот вопрос – как пистолет попал от этого Сергея к Конькову? Вряд ли бы он после первого выстрела выбросил пистолет прямо возле трупа, он же не знал, что Голубенко один там, могли быть и другие. Пистолет ему еще был очень даже нужен. Думается, он все-таки уехал с пистолетом.
–Ну, тут выходит – пистолет он подкинул, как ты говоришь, для нарисования картины. А чистил, чтобы не осталось пальчиков. И он ранен был, значит, на пистолете и кровь могла оказаться. Обычно за раненое место сразу хватаются рукой.... Может, потому и сунул пистолет в какую-то жуткую кислоту или щелочь – чтобы уж никаких следов... А стрелять из него больше бы не пришлось – вот и не смазывал.
–Что дальше? Вот прикинь – обстреляли вас в четверг, около шести утра. Парень твой был ранен. Не думаю, что пассажир этот засратый смог его как следует перевязать. Значит, сам, как придется.... В Москву он сразу не поехал бы – лобовое стекло битое, а в машине труп. Гаишники наши, хоть и корявые – но такого бы не пропустили. Значит, ждал в лесочке помощи. До столицы здесь где-то сто кэмэ – часа два в оба конца. На беготню надо накинуть – пока в лесочек, пока позвонил, пока там собрались, да покрутись по Москве, да здесь объяснили, обсудили, погрузились, да в Москве добрались до врача – тоже часа три, как минимум, в общей сложности. А дырка от пули – это не пальчик порезать. Крови парень потерял немало. Потом еще, наверняка, наркоз давали, когда доставали пулю. После таких передряг пару дней самочувствие – хуже некуда. По себе знаю. Это я к тому, что вряд ли он до двух часов субботы мог справиться – и пистолет вычистить, и передачку снарядить. Продукты купить, и водку же еще надо было метиловым спиртом подменить – пробочку накатать, марочку наклеить – не так все просто. И сюда завезти, встретиться с мужиками.... Тут надо крутиться шустро.... И аккуратно, чтобы никто ничего не заметил. Не думаю, чтобы у этого Сергея хватило здоровья.
–Ну да, парень в субботу вечером был – краше в гроб кладут. И потом – что ему за смысл был бы ко мне приезжать, расспрашивать, если бы он знал Голубенко, и с кем он дружит, и прочее. Приехал в субботу, свое дело сделал – и тихо уехал. Зачем светиться-то? Нет, Конькова он не знал, это точно. Да и по разговору не похоже, чтобы он тут что-то выхитривал.
–Ну да, ну да – ты все его хитрики увидела насквозь! Ну, ну....
–Ну и увидела.... Я тут увидела присутствие кучи народу! Кто их из лесу вывозил после обстрела? Сергей охранник, ездил по работе – что за фирма? Московская милиция, я так понимаю, сюда с вопросами не обращалась. Значит, о нападении фирма не заявила. А труп водилы куда дели? Пистолет Сергей – если не сам ребятам подложил, значит, отдал – а кому? И как этот кто-то вышел на Конькова со товарищи? И как еще им всунули этот пакет? Что, прям так на улице подошли к Конькову, и всучили ему пакет? И зачем, и как Сергей меня отыскал?
–Ну, это-то просто.... Фамилию твою он знал, зашел в паспортный стол... Я вот туда тоже, пожалуй, зайду...
–Ой, Владька... слушай... – Оленька подпрыгнула, и опрометью кинулась на кухню. Через минуту вернулась, бережно держа за пробочку и под донышко коньячную бутылку.
–Тю... с этого начинать надо было!
–И не мечтай, Дубинин! Тебе налей – потом Катерина со свету сживет. Коньяк я вовсе не для того принесла.
–А для чего?
–А вот смотри – бутылка в шкафчике простояла сто лет, никто ее не трогал, и она малость запылилась. И я ее хорошенько полотенцем вытерла. И Сергею к кофе коньячку предложила. И он налил – не в кофе, а рюмку взял из серванта. Рюмку я, конечно, вымыла, а...
–На бутылке его пальчики остались! Молодец, Воронцова!
–Ну вот, держи бутылку.
–Так не пойдет!
–Как так? Почему не пойдет?
–Бутылку надо изъять в установленном порядке. А то мало ли, где я ее взял? Короче, нужно соблюсти политес. Обязательно!
–И что? Ты меня в свидетели запишешь?
–Затруднительно. Ты пока что сюда никак не прикладываешься. Да и не желательно. В чужую игру лезть всегда опасно. Охрану к тебе не приставишь.... Ты вот что.... Дай, подумаю.... Вот что – завтра побеги в райотдел, и заяви о краже.
–О какой краже?
–Заяви, что этот парнишка у тебя что-нибудь украл! М-м-м... пятьсот долларов, например. Мол, пришел в гости визуально знакомый товарищ, на ночь остался, и в процессе – твою заначку спер.
–А зачем?
–Возбудят дело. Законным образом изымут бутылочку. Под протокол – как положено. Пальчики мы по всем каналам проверим. И в случае чего, будет повод парня задержать. А нет – можно потом дело прекратить без труда. Дескать, простите, господа милиционеры, запамятовала, куда заначку спрятала, а тут вот и нашла по случайности.
–Дубинин, но ведь это же клевета!
–Ага. А мальчик – ангел небесный. Ты, Воронцова, дура! Пойми – он убийца! Он Голубенко на твоих глазах застрелил!
–Ну вот – опять "дура".... Сам дурак.... И одно другому не мешает – он убийца, а это клевета! А Голубенку он застрелил в пределах необходимой обороны...
–Гляди, какая честная! Не дергайся, Воронцова, делай, что говорят! И вот еще что – заявление подашь, бутылку пристроишь, протокол подпишешь – и съедь куда-нибудь.
–Зачем?
–Целее будешь! А то действительно – зачем этому Сергею было тебя искать? Про Голубенко его дружки, или хозяева, или кто они там – и без того знали. Раз подкинули пистолет. А если хозяева сами же организовали и нападение, и последующую зачистку свидетелей – вы оба вообще расходный материал. Думаю, парня использовали втемную, чтобы нашел случайного свидетеля, а теперь тебя и уберут – чтобы не трепалась. А его – за то, что много знает.
–Вот спасибо, Дубинин, утешил....
–Завсегда, пожалуйста!... И знаешь – что-то я забоялся. Уж очень на правду смахивает.... Иди-ка, собери свои манатки – пока у нас переночуешь.
Женщина лежала, лениво откинувшись на подушки, и прислушивалась к мерному дыханию спящего рядом с ней мужчины. Дышал он легко – не храпел, не сопел. Молодой. Сильный. Хороший любовник. Хотя и она сама – еще очень даже ничего. Следит за собой. Может себе это позволить... Женщина повернулась, и принялась разглядывать спящего. "Хорош.... Ничего не скажешь – хорош! Голая спина бугриться мускулами. Такой сильный... и совсем чужой. Всегда где-то рядом и никогда не вместе. Чужой. За столько лет ни разу не попытался переступить отведенных ему рамок. Просто я ему не нужна... позову - он приходит, а сам ... Я хотела играть по своим правилам. И играю! И почему-то бешусь от того, что он тоже играет только по моим правилам. И всегда остается чужим..." Она провела ладонью по гладкой горячей коже, от плеча к ягодице. Ритм дыхания чуть заметно изменился. Расслабленное тело чуть отвердело под ее рукой. Проснулся.... Женщина надавила на ягодицу, стиснула пальцы, вонзила ногти в податливую плоть. Почувствовала, как каменеет накачанный мускул под ее рукой, разжимается ладонь, ногти скользят, оставляя веер багровых полос. Женщина всхлипнула – горячий шарик прокатился от горла до бедер, и растаял, разломил тело негой.... Она коротко размахнулась, и впечатала острый, твердый кулак в напряженную ягодицу. Мужчина тихо вскрикнул. Неуловимо быстрым движением перевернулся на спину, поймал ее руку...
В утренней полутьме гибкие тела сплетались и расплетались в извечном танце. Потом она ушла, оставив изнеможенного любовника досыпать на скомканных простынях. Металлическая дверь сыто чавкнула, отделив друг от друга женщину и мужчину. Разделив их пространство и время – для него этот момент был окончанием долгой напряженной ночи, для нее – началом долгого напряженного дня.
Несколько часов мужчина спал, а потом нежился в ленивой дреме, пока голод, наконец, не выгнал его из постели. Вкусный завтрак, необременительная разминка и прохладный душ вернули телу упругость, а мыслям ясность. Подумать было над чем... Правда, здесь ему плохо думалось – в просторной светлой квартире было много роскоши, много стиля, много дизайна, много всего... Только вот жизни в ней было мало. Ничего человеческого – ни брошенной вещи, ни недочитанной книги, ни малейшего беспорядка. Чертоги Снежной Королевы. Чертовски чопорные чертоги.
На улице было холодно и слякотно, и дул промозглый ветер, но Рыжов несколько минут постоял возле машины, глубоко дыша, подставляя лицо колким каплям. Свидания им выпадали редко – Амалия была деловой, преуспевающей, очень занятой женщиной. И после каждой ночи с Амалией у Сергея было странное ощущение, будто он только что вернулся из долгой командировки – все вокруг неуловимо менялось. Все было таким же – и не таким. Город казался каким-то чужим – ярче, резче, крикливее, чем обычно. Потом Рыжов несколько дней ходил, подавляя раздражение и злость. Наконец, Амалия выветривалась из его головы, глухая досада понемногу стихала, и можно было жить дальше. Сергей Амалию не любил. Она была женщиной сильной, умной, насмешливой. Она была немолода. Она не любила Рыжова. С ней никогда не было спокойно. Но – с ней никогда не было скучно.
Сергей Рыжов и Амалия Стэмпень познакомились несколько лет назад. После дефолта все денежное обращение как-то невзначай принакрылось, и деньги по стране частенько перемещались "налом", в потрепанных портфелях, потертых чемоданах и нательных поясах рисковых бизнесменов. Амалия не была исключением. Отдавая дань женской слабости, она нанимала двух-трех охранников – и ехала. И заехала однажды в убогий, при царе Горохе построенный постоялый двор, где-то на границе Белоруссии и Литвы. И отбивались они там – сначала кулаками, а потом и до пистолетов дошло – от местных рыцарей с большой дороги. А потом неделю жили на хуторе у ее родителей – чинили машину, зализывали раны. Там же, на хуторе, Амалия стала его любовницей. Романтики в этом не было – она сразу же расставила все по своим местам. Поначалу Рыжев был обижен и разъярен, и даже несколько оскорблен – но потом все сложилось так, как хотела она. Может быть потому, что она была так всепобеждающе властна. Может быть – потому, что Рыжов помнил, как дрожала и всхлипывала Амалия при каждом выстреле, сжавшись в комочек за его спиной. А потом вдруг принялась жарко и непонятно молиться Святой Деве Марии, торопливо осеняя себя перевернутым, непривычным православному глазу католическим крестом... и это воспоминание помогало ее всепобеждающую властность перенести.
Улыбка. Неуловимая и мимолетная. Навевающая опасливую мысль о скалах за спиной Джоконды... Красовский понял, наконец, что его так тревожило – улыбка Моны Лизы на лице Амалии Карловны Стэмпень. Давно прошли те времена, когда она звалась «Емеля Штемпель», была комсоргом факультета, веселой язвой, звездой всех институтских КВНов. На пятом курсе за ней ухаживал Здислав Сенчевский, по прозвищу «Здесь-и-Сейчас» – ужасно романтически, со всей шляхетной галантной роскошью. Но как-то это ничем не кончилось, если не считать последствиями рождение маленькой Ренаты. Емеля отвезла Ренату бабушке, куда-то в Гродненскую область, а сама занялась бизнесом и карьерой. И весьма преуспела. Но за ее неистощимой деловой энергией Красовский всегда ощущал холодную и злую волю, твердость, даже жестокость. Улыбка на лице Амалии Карловны всегда была дежурным американским «ч-и-из». Это было привычно, спокойно и надежно, хотя не слишком приятно. А сейчас они сидят в ее изысканно-строгом кабинете, беседуют о вещах весьма непростых – и вдруг это отстраненно-мечтательное, нездешнее, бездумное выражение...
В понедельник вечером Амалия неожиданно снова позвонила, и позвала его к себе. Рыжов был удивлен – уделять свиданиям два вечера подряд было не в ее правилах. Но поехал. Он всегда ехал, когда его звала Амалия. Потому что это случалось нечасто, и «следующий раз» мог представиться очень не скоро. Ее невозможно было обидеть отказом – она просто вычеркивала этот пункт в своем еженедельнике, и переходила к следующему. Оказалось – она должна была сегодня вместе со своим ближайшим компаньоном улететь на выставку в Варшаву, а в транспортной компании что-то накрутили с билетами, и компаньон улетел, а она осталась в Москве. После всех соответствующих случаю разборок (и в соответствующем случаю настроении), она вернулась из аэропорта. И вдруг поняла – это же три дня свободы! Для всех – ее нет в этом городе. Хорошо настроенный и налаженный механизм зарабатывания денег будет работать в полном соответствии с полученными ЦУ, и не даст ни малейших сбоев. Она могла заняться всем, чем угодно! Но быстро обнаружила, что заняться нечем – просто так отдыхать она давно отвыкла, культурная программа ее не интересовала, одевалась она у стилиста, к которому не зайдешь без предварительной записи... Промаявшись пару часов изнуряющим бездельем, она позвонила Рыжову. И он приехал.
Амалия, как всегда, накрыла легкий ужин. Мясная и рыбная нарезка – из тех, которые продаются в вакуумных упаковках, фрукты, тосты, кофе. Все как обычно, но почему-то сегодня это разозлило Рыжова:
–Ты всегда так питаешься?
Уловив нотку недовольства, Амалия удивленно выгнула брови:
–А что?
–Но это же не еда! Да, все это дорого, вкусно, красиво – но жить-то этим нельзя! Все это – не еда!
–Ну, так ты не есть сюда пришел.
На Сергея вдруг снизошло странное спокойствие. И он спросил очень медленно и тихо:
–А зачем я сюда пришел, Амалия?
Амалия нахмурила брови. Помолчала. Закурила. Нервно смяла в малахитовой пепельнице длинную сигарету:
–А знаешь, Рыжов, у нас с тобой все именно так – дорого, вкусно, красиво, а жить этим нельзя. Ни уму, ни сердцу. Мне нужно, чтобы рядом был сильный мужчина. Мне показалось, что ты – сильный. Да нет, я знаю – ты сильный, умный... но мне этого мало. Мне все время хочется подтверждения твоей силы, твоей власти надо мной. Или моей власти над тобою... Будишь ты во мне низменные инстинкты... – Амалия невесело усмехнулась – Ты прав, Рыжов – все это дорого, вкусно, красиво, но жить этим нельзя! Ты прав, Рыжов... – Она поднялась, и Рыжову ничего не осталось, как подняться из кресла вслед за ней. Так же молча женщина проводила его до двери, и поцеловала у порога ледяными губами... Рыжов все медлил... Ему казалось, что он должен еще что-то объяснить ... или что-то понять – про него и про Амалию... что нельзя вот так сразу... Он уже отомкнул дверь, и даже чуть приоткрыл ее, не решаясь, наконец, распахнуть настежь – и уйти навсегда... И уже даже подался вперед, чтобы шагнуть за порог – и замер, каким-то боковым зрением, каким-то третьим глазом, каким-то волчьим чутьем заметив во тьме коридора тусклый отсвет на тонкой проволочке, натянутой поперек приотворенной дверной щели. Он замер, присел, наклонился поближе, не веря своим глазам. Осторожно просунул в щель пальцы, коснулся проволочки – словно своих обнаженных нервов коснулся пальцами. Медленно закрыл дверь, зачем-то на все замки и цепочку. И без сил опустился на пол. Перевел дух... поднял глаза на изумленно застывшую Амалию:
