Текст книги "Право на рождение. Дилогия (ЛП)"

Автор книги: Габриэль Зевин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

– Вот мисс Баланчина. Она вела очень привилегированный образ жизни, и, полагаю, получит некоторую пользу от пребывания в подвале.

Она ушла, оставив надзирателя со мной.

– Похоже, ты здорово вывела ее из себя, – сказал он, когда она вышла из зоны слышимости.

Меня провели на несколько лестничных пролетов вниз, в подвал здания. Тут пахло гнилью, а также прекрасным сочетанием экскрементов с плесенью. Хотя я никого не видела, слышались стоны и царапанье, перемежаемые внезапными криками. Надзиратель оставил меня в крошечной, очень грязной комнате без света, куда почти не поступало воздуха. Тут даже было негде стоять, можно было только сидеть или лежать, словно в собачьей конуре.

Я спросила:

– Как долго я тут пробуду?

– Зависит от ее расположения, – ответил он, закрывая дверь и запирая меня внутри. – Скорее всего, пока миссис Кобравик не решит, что ты усвоила урок. Ненавижу эту поганую работу. Постарайся не сойти с ума, девочка.

Это были последние слова, что я слышала за очень долгое время.

Охранник дал мне хороший совет, которому, впрочем, почти невозможно было следовать.

В отсутствие визуальной информации ум начинает изобретать все, что могло бы его стимулировать. Я чувствовала, как крысы бегают по ногам, как тараканы ползают по предплечьям, мне казалось, что я чувствую запах крови, что у меня онемели ноги, у меня болела спина, и я была испугана до полусмерти.

Как я дошла до такого?

Мне снились кошмары, слишком страшные, чтобы их описывать – Нетти стреляют в голову в центральном парке, Лео снова и снова разбивает голову в кровь на ступеньках «Маленького Египта». И я, всегда за решеткой, не могу ничего сделать.

Однажды я проснулась от чьего-то крика. Только через некоторое время я поняла, что это кричу я сама.

За время, проведенное в подвале, я поняла кое-что о безумии (хотя не думаю, что такова была цель миссис Кобравик). Люди сходят с ума не потому, что они сами по себе сумасшедшие, а потому, что в какой-то момент безумие – лучший выбор. В некотором смысле сойти с ума было бы легче, потому что тогда мне не пришлось бы здесь находиться.

Я потеряла счет времени.

Я молилась.

Я потеряла счет времени.

Везде воняло мочой.

Похоже, запах исходил от меня, но я старалась не думать об этом.

Единственным признаком человеческого присутствия была зачерствевшая булочка и металлическая кружка с водой, которые просовывали через окошко в двери. Я не знала, с каким интервалом их приносили.

Прошло четыре булочки.

Потом пять.

На шестой булочке дверь отпер другой человек.

– Ты можешь идти, – сказала надзирательница.

Я не шевелилась, подозревая, что это могла быть галлюцинация.

Она направила фонарик на мое лицо; от света заболели глаза.

– Я сказала, что ты можешь идти.

Я постаралась двинуться к выходу, но обнаружила, что не могу пошевелить ногами. Она вытащила меня за руки, и ноги чуть отошли.

– Мне просто надо сесть, – прокаркала я. Голос звучал как чужой, горло было настолько сухим, что было тяжело говорить.

– Давай, милая, – сказала надзирательница. – С тобой все будет в порядке. Я отведу тебя помыться, и потом ты можешь идти.

– Идти? – Мне пришлось опереться на нее. – Вы имеете в виду, что я могу выйти из подвала?

– Нет, выйти из «Свободы». Тебя отпускают.

IX

У меня появляется влиятельный друг и враг

Я считала, что по самой скромной оценке пробыла в подвале не менее недели, хотя не удивилась бы, окажись этот срок месяцем или даже больше.

На самом деле прошло всего семьдесят два часа.

Похоже, за это время многое случилось.

Выбраться из подвала оказалось много труднее, чем спуститься туда. Странно, что находиться в сидячем и лежачем положении оказалось так изнурительно; теперь я лучше понимала бабулю и посочувствовала ей.

Надзирательница, которую звали Кьюстина, отвела меня в индивидуальную душевую кабинку.

– Тебе надо вымыться, – сказала она. – С тобой хотят поговорить.

Я кивнула. Я все еще чувствовала себя так странно, что даже не подумала спросить, кто меня ждет и как все это произошло.

– В душевой есть таймер? – спросила я.

– Нет, мойся столько, сколько надо.

По дороге в душ я мельком увидела свое отражение. Я выглядела дико. Волосы были всколочены и спутаны. Глаза покраснели, и темные крути под ними больше походили на синяки. Руки и ноги были покрыты настоящими синяками (не забудем еще и татуировку на лодыжке). Ногти были поломаны и в крови – я даже не помнила, что пыталась рыть землю, но, похоже, это было единственное объяснение. Я была вся в грязи и только в душе поняла, как ужасно от меня пахло.

Так как за душ я не платила, он был очень, очень длинным. Возможно, самым длинным за всю мою жизнь.

Когда я вышла, на скамье в душевой была разложена моя школьная форма. Кто-то ее выстирал и даже начистил мне ботинки.

Одевшись, я почувствовала, что, похоже, немного похудела. Юбка, которая сидела как влитая пару дней назад, сейчас стала широка в талии и сползала на бедра.

– Миссис Кобравик хочет увидеть тебя перед тем, как ты уйдешь.

– Ох. – Я вовсе не горела желанием снова видеть эту женщину. – Кьюстина, вы случайно не знаете, почему меня освобождают?

Она покачала головой.

– Я не знаю всех подробностей и не знаю даже, имею ли право обсуждать это с тобой.

– Ладно.

– Хотя, – прошептала она, – в новостях передавали, что люди по всему городу стали попадать в больницы с отравлениями шоколадом, так что…

– Господи Иисусе, – сказала я и перекрестилась. Эти новости означали, что фретоксином была заражена вся поставка. Жертвой был не только Гейбл. Он стал первым только потому, что наша семья раньше всех получила шоколад. Теперь вопрос был не в том, отравила ли я Гейбла, а в том, кто отравил всю поставку «Особого Баланчина». Подобные дела расследуются годами.

Оказывается, я пользовалась частной ванной миссис Кобравик, и как и говорила Кьюстина, она ждала меня в гостиной, которая находилась дальше по коридору.

На миссис Кобравик было простое черное платье, словно она была в трауре. Она восседала на краешке подобающе строгого черного стула с высокой спинкой. В тишине раздавалось только постукивание ее ногтей по стеклянному журнальному столику.

– Миссис Кобравик?

– Подойди, Аня, – сказала она тоном, который значительно отличался от того, которым она недавно со мной говорила. – Присядь.

Я сказала, что лучше постою. Я очень устала, но не хотела выглядеть больной. Кроме того, длительное общение с Кобравик было тем еще наслаждением, а стояние на ногах ему препятствовало.

– Ты выглядишь усталой, дорогая. Кроме того, сидеть вежливо, – сказала она.

– Я провела три последних дня сидя, мэм, – сказала я.

– Это ироническое замечание?

– Нет. Это констатация факта.

Она улыбнулась. У нее была очень широкая улыбка, показывающая все зубы, при которой губы почти полностью исчезали.

– Я уже вижу, как ты собираешься все разыграть, – сказала она.

– Разыграть?

– Ты думаешь, что тут с тобой плохо обращались.

«Да неужели», – подумала я.

– Но я всего лишь хотела помочь тебе, Аня. Все говорило о том, что ты останешься тут на очень долгое время – против тебя было так много улик, – и я решила, что будет проще, если я буду построже с новоприбывшими. Это моя неофициальная политика. Таким образом девушки понимают, чего от них ожидают. Особенно те, которые ранее находились в таком привилегированном положении, как ты…

Больше я не могла это слушать.

– Вы все продолжаете рассказывать о моем привилегированном положении. Но вы не знаете меня, миссис Кобравик. Возможно, вы считаете, что знаете кое-что обо мне. Что-то, что вы прочли о моей семье в газетах, и все в таком роде, но вы действительно не знаете главного.

– Но… – начала она.

– Вы знаете, некоторые девочки не виновны. И даже если бы они были виновны, что бы они ни сделали – это все в прошлом, и сейчас они изо всех сил стараются как-то идти дальше. Так что, может быть, вам стоит обращаться с людьми на основании ваших личных впечатлений. Может быть, это стало бы отличной неофициальной политикой.

И я повернулась, чтобы уйти.

– Аня! Аня Баланчина!

Я не обернулась, но слышала, как она быстро идет ко мне. Через пару секунд ее рука, словно клешня, сжала мою.

– Что?

Она стиснула мне руку.

– Пожалуйста, не говори своим друзьям в офисе окружного прокурора, что с тобой плохо обращались. Мне не нужны неприятности. Я была… я была глупа, не зная, что у твоей семьи до сих пор есть связи.

– У меня нет друзей в офисе окружного прокурора, – сказала я. – Но даже если бы и были, навлечение на вас неприятностей – на последнем месте в моем списке дел. Чего бы мне действительно хотелось, так это никогда больше в жизни не видеть ни вас, ни этого места.

– А как же Чарльз Делакруа?

Отец Вина?

– Я никогда его не встречала.

– Он ждет тебя снаружи. Он хочет лично отвезти тебя на Манхэттен. Ты счастливица, Аня, у тебя такие могущественные друзья, а ты даже не знаешь об этом.

Отец Вина должен был встретить меня в Прощальной комнате, предназначенной для тех, кто покидал «Свободу». Она была более тщательно обставлена, чем любое другое помещение в центре, возможно, за исключением личных комнат миссис Кобравик: мягкие кушетки, медные лампы и в рамках на стенах – черно-белые фотографии иммигрантов, прибывающих на остров Эллис. Миссис Кобравик ждала вместе со мной. Я бы предпочла ждать одна.

Я думала, что столь влиятельного человека будет сопровождать свита, но отец Вина прибыл один. Он выглядел словно супергерой без плаща. Чарльз Делакруа был повыше ростом, чем Вин, а его нижняя челюсть была такой массивной, словно он привык разгрызать деревья и камни. Руки его были большими и сильными, но гораздо более мягкими, чем у Вина – никаких следов физической работы.

– Должно быть, ты Аня Баланчина, – сказал он бодро. – Меня зовут Чарльз Делакруа. Давай поедем на пароме вместе?

Он держался так, словно сопровождать наследницу мафии на пароме в Манхэттен было для него самым приятным занятием.

Миссис Кобравик сказала медовым голосом:

– Мы так польщены вашим визитом в наш центр, мистер Делакруа. Я Эвелин Кобравик, директриса.

Делакруа протянул ей руку.

– Да, конечно, как грубо с моей стороны. Рад встретить вас, миссис Кобравик.

– Возможно, вы решите ознакомиться с нашим центром?

– К сожалению, сегодня на это нет времени. Но нам определенно стоит это сделать в будущем.

– Я буду очень рада. Я бы очень хотела показать вам «Свободу». Мы очень гордимся нашим скромным заведением. На самом деле для нас это скорее дом. – Она выделила последнее замечание скромным смешком.

– Дом? – повторил Делакруа. – Так вы его называете?

– Да, – сказала она. – Возможно, это выглядит глупо, но я в самом деле так думаю.

– Не глупо, но, пожалуй, чуточку лицемерно. Видите ли, я вырос в одном из таких заведений – не в исправительном учреждении, а в приюте. И поверьте мне, те, кто заперт в этих стенах, не думают о них как о доме.

Он перевел свой пристальный взгляд на меня.

– Но вам повезло. Так как моей спутницей в пути будет мисс Баланчина, я уверен, она способна описать достоинства «Свободы» на обратном пути.

Я кивнула, но не сказала ничего. Мне не хотелось подкидывать Кобравик тему для разговора. Я скрестила руки, и Делакруа заметил, что одна из отметин от уколов воспалилась и сочится гноем.

– Это случилось здесь? – спросил он тихо.

– Да. – Я спустила рукав пониже. – Но болит несильно.

Он перевел взгляд на мои руки и увидел содранную кожу на пальцах.

– И это, полагаю, тоже.

Я промолчала.

– Интересно, миссис Кобравик, такого ли рода травмы получают дети у себя дома. – Он взял меня за руку. – Да, давайте договоримся об осмотре. Хотя, если задуматься, я, пожалуй, предпочту не предупреждать о своем визите заранее.

– Ваша предшественница никогда не подвергала сомнению методы, при помощи которых я управляю «Свободой»! – воскликнула она.

– Я не моя предшественница, – ответил он.

По пути назад в Манхэттен Делакруа сказал мне:

– Страшное место. Я рад, что ушел оттуда. Думаю, что ты тоже.

Я кивнула.

– Ужасная женщина, – продолжал он. – Такие миссис Кобравик постоянно мне встречаются. Ограниченные бюрократы, обожающие свою долю власти.

Он покачал головой.

– Почему вы ничего не сделаете со «Свободой»? – спросила я.

– Когда-нибудь придется это сделать. Но у этого города столько серьезных проблем, а у меня просто нет возможности справиться со всем сразу. «Свобода» – тяжелый случай, как и эта женщина. Но, в конце концов, до поры до времени это стабильные тяжелые случаи.

Он смотрел вдаль поверх перил.

– Это называется «приоритеты», девочка.

Что такое «приоритеты», я понимала очень хорошо. На этом принципе была построена вся моя жизнь.

– Я хочу извиниться за то, что тебя вообще послали в «Свободу». Это было ошибкой. Люди в моем офисе пришли в возбуждение при мысли о несовершеннолетней отравительнице, а когда узнали, что ты дочь Леонида Баланчина, волнение перешло в истерику. Они хотели как лучше, но… Через пару дней ты будешь полностью чиста. Твой поверенный, мистер Грин, бился за тебя как лев. Кстати, молодой человек… его зовут Гейбл?

Я кивнула.

– У него изменения к лучшему. Впереди долгая реабилитация, но он определенно поправится.

– Рада это слышать, – сказала я слабо. Я чувствовала себя словно под анестезией, как будто это была не я.

– Ты ходишь в школу с моим сыном? – спросил Делакруа.

– Да, – сказала я.

– Он очень тебя ценит.

– Я тоже его ценю.

– Да, этого я и боялся.

Он повернулся и взглянул мне в глаза.

– Слушай, Аня, – ты не против, если я буду звать тебя Аней?

– Нет.

– Итак, Аня, я вижу, что ты очень разумная молодая девушка. Как я это понял? В «Свободе» у тебя была возможность в моем присутствии уничтожить миссис Кобравик, но ты этого не сделала. Ты твердо шла к своей цели – выходу из этого места. Я восхищаюсь тобой. Рассудительность – то, чего не хватает моему сыну. И я вижу, почему ты можешь нравиться Вину. Ты очень привлекательная девушка с романтическим прошлым, если не сказать больше. Но ты никогда не сможешь стать девушкой моего сына.

– Я не поняла вас.

– Я не могу позволить, чтобы ты начала встречаться с Вином. Мы оба реалисты, Аня, так что, думаю, ты меня поймешь. Моя работа – очень трудная штука. По правде говоря, как бы я ни хотел вычистить этот город, я все равно могу потерпеть неудачу.

Он склонил голову, словно под грузом ответственности.

– Давай начнем снова. Ты знаешь, как называли мою предшественницу, Аня? «Копилка». Это прозвище она получила потому, что засовывала свои загребущие ручки во множество чужих карманов, включая – стоит отметить – шоколад Баланчиных.

– Я ничего об этом не знала.

– Конечно нет. С какой стати тебе об этом знать? Ты не подписываешь чеки, ты никто. А, скажем вежливо, интересы моей предшественницы были весьма обширны. Вот как это работает: лимитированное потребление и ограничения, пусть даже из лучших побуждений (хотя порядком бессмысленные), ведут к возникновению черного рынка, а черный рынок порождает бедность, загрязнения и, конечно, организованную преступность, и в итоге наше правительство превращается в место, где процветают «копилки» всех мастей. Но меня никогда не будут звать «копилкой». Моя цель – вышвырнуть всех этих бюрократов. Но если мой сын будет встречаться с дочкой Леонида Баланчина, известного шоколадного босса, это будет неправильно. Это будет ударом по моей надежности в глазах людей. Я не могу позволить себе получить такой удар. Это не твоя вина, и я бы очень хотел, чтобы наш мир был совсем другим местом. Но люди… люди предубеждены, Аня. Они поспешны в суждениях. Я уверена, что ты знаешь это лучше, чем кто бы то ни было.

– Мистер Делакруа, боюсь, что вас ввели в заблуждение. Мы с Вином только друзья.

– Отлично. Я надеялся, что ты это скажешь, – сказал отец Вина.

– Кроме того, если вы не хотите, чтобы я встречалась с Вином, почему бы вам не сказать об этом ему самому? – спросила я. – Вы же его отец, не я.

– Если я запрещу ему, он только захочет тебя еще больше. Мой сын – хороший мальчик, но упрямец, романтик и идеалист. Его жизнь была слишком легкой, и он не настолько практичен, как ты и я.

Судно подало сигнал. Мы были почти у пристани.

– Итак, мы заключили соглашение? – спросил меня Чарльз Делакруа. Он протянул мне руку для пожатия.

– Мой отец всегда говорил, что не стоит заключать соглашение до тех пор, пока не будешь точно знать, что с этого получишь, – сказала я.

– Хорошая девочка, – сказал он. – Я восхищаюсь твоим характером.

Судно пришвартовалось к пристани. Я видела, что Саймон Грин ждет меня на берегу. Собрав все оставшиеся у меня силы, я побежала к нему, прочь от Чарльза Делакруа.

Чей-то незнакомый голос прокричал:

– Это она! Это Аня Баланчина!

Я обернулась на голос и была ослеплена взрывом вспышек фотоаппаратов. Когда ко мне вернулось зрение, я увидела синюю цепь из полицейских справа от того места, где стоял Саймон Грин. Полицейские сдерживали как минимум человек пятьдесят репортеров и папарацци, выкрикивающих вопросы одновременно.

– Аня, посмотри сюда!

Вопреки своему желанию, я посмотрела на них.

– Как тебе «Свобода»?

– Как каникулы, – ответила я.

– Ты собираешься предъявить городу иск за неправомерное заключение?

Я почувствовала, как Чарльз Делакруа положил мне руку на плечо. Вторая волна вспышек.

– Люди, посторонитесь. Мисс Баланчина была очень храброй и очень нам помогла, и я могу себе представить, как бы она хотела попасть домой, к семье. Конечно, вы можете задать все вопросы лично мне, – сказал он.

– Мистер Делакруа, известно, как поставка шоколада оказалась отравлена?

– Расследование все еще ведется – вот все, что я могу пока сказать. Но могу добавить со стопроцентной уверенностью, что мисс Баланчина невиновна.

– Мистер Делакруа, пару слов о здоровье окружного прокурора Силверстайна. Он не появлялся на людях уже много недель.

– Я не имею привычки обсуждать здоровье моего босса.

– Считают ли вас реальным окружным прокурором?

Делакруа рассмеялся.

– Когда меня повысят, вы первый об этом узнаете.

Пока Чарльз Делакруа говорил с прессой, я смогла ускользнуть.

Саймон Грин нанял для меня машину. В нынешние времена это было роскошью – почти все пользовались общественным транспортом или ходили пешком, – и я оценила жест. Последний раз я ездила в частном автомобиле, когда Гейбл и я собирались на школьный бал, а до того – на похороны папы.

– Я подумал, что тебе нужно немного уединения, – сказал Грин и открыл для меня дверь автомобиля.

Я кивнула.

– Прошу прощения, я не думал, что тут устроят такой цирк. Что к тебе проснется такой интерес.

– Возможно, Чарльз Делакруа хотел устроить фотосессию, – сказала я, усаживаясь на кожаное сиденье.

– Да, похоже, ты права, – согласился Саймон. – Хотя сегодня утром, когда я по телефону обговаривал с ним детали твоего освобождения, он мне показался очень хорошим человеком – как только я смог пообщаться с ним лично.

– Он таков, каким ты желаешь его видеть, – сказала я.

Машина поехала. Я прислонила голову к окну.

– Мистер Киплинг велел мне вернуть это тебе. – Саймон положил цепочку с крестом мне в руку.

– О, спасибо, – поблагодарила я. Я обернула цепочку вокруг шеи, но не смогла ее застегнуть – мои больные пальцы не справились с крошечным механизмом.

– Позволь мне, – предложил он. Он поднял мои волосы, и его пальцы слегка коснулись моей шеи сзади. – Готово, – сказал он. – Должно быть, ты очень устала, Аня. У меня с собой еда, если хочешь.

Я отрицательно покачала головой.

– А есть немного воды?

Он вручил мне термос, и я осушила его одним большим глотком. Часть воды пролилась через углы рта, и я почувствовала себя виноватой.

– Ты умирала от жажды, – прокомментировал он.

– Да, я… – И тут внезапно я поняла, что меня сейчас стошнит. Я нажала кнопку, опустила стекло и смогла оставить большую часть за пределами машины. – Мне очень стыдно, мне не стоило пить так много. Похоже, я обезвожена.

Саймон кивнул.

– Не извиняйся. Когда все завершится, я лично напишу жалобу о том, как с тобой обращались в «Свободе».

Я не могла больше думать об этом, так что сменила тему:

– Как это произошло? Я имею в виду мое освобождение.

– В течение недели в городские больницы поступало все больше и больше пациентов с отравлением фретоксином. Думаю, число заболевших превысило сотню, так что стало очевидно, что яд был во всей поставке.

Я кивнула.

– Но мне все еще не удавалось заставить кого-либо в офисе окружного прокурора выслушать меня. Мистер Киплинг – человек со связями как в твоей семье, так и в правоохранительных органах. Мне люди не доверяли. И несмотря на то, что ты дочь Леонида Баланчина, никто в организации также не хотел помочь. Не то чтобы они вообще не хотели помочь, просто время было самым неподходящим. У них была собственная большая проблема – ведь яд был в их шоколаде.

– Должно быть, ты был очень настойчив, – сказала я. – Спасибо.

– Ну, на самом деле не все лавры принадлежат мне. Нам повезло. Ты ходишь в школу с мальчиком по имени Гудвин Делакруа, верно?

– Вин.

– Несколько раз я говорил с твоей подругой, Скарлет Барбер, о том, что случилось. И, думаю, как раз Скарлет пошла к Вину, который…

– …пошел к отцу. Да, в этом есть смысл.

– И вот с этого момента все и завертелось. Главная проблема, видишь ли, заключалась в твоем имени. Хотя ты, разумеется, непричастна к яду в поставке, ты все еще носишь фамилию Баланчина, и, думаю, люди из офиса окружного прокурора не желали отпустить одну из Баланчиных в разгар кризиса. Потребовалась личная встреча…

Я зевнула.

– Прошу прощения.

– Все в порядке, Аня. Ты устала. И я никогда не понимал, что такого неприличного в зевоте.

– Я не настолько устала, – настаивала я. – Я просто… – Мои веки опускались. – Мне нужно поблагодарить Скарлет, когда я вернусь в школу… И Вина тоже…

Я снова зевнула и заснула.

X

Я иду на поправку; принимаю посетителей; узнаю новости о Гейбле Арсли

Я проснулась в своей собственной кровати, как будто предыдущих суровых испытаний не было.

«Как будто» значило то, что рядом со мной лежала Нетти, а Лео дремал на стуле у моего письменного стола. Обычно они так не спали.

– Ты уже проснулась? – прошептала Нетти.

Я сообщила, что вроде бы да.

– Имоджин сказала, чтобы мы дали тебе отдохнуть, – доложила Нетти. – Но мы с Лео не хотели упустить время, когда ты проснешься, так что остались тут.

– Какой сегодня день? – спросила я.

– Уже вторник.

Я спала два дня.

– Разве ты не должна быть в школе?

– Я уже вернулась. Сейчас ночь. Значит, два с половиной дня.

Лео зашевелился в кресле:

– Нетти, ты не должна говорить! Ты разбудишь…

И тут он увидел меня. С криком «Анни!» он вскочил ко мне на кровать и обхватил меня руками.

– Ох, Анни, я так по тебе скучал! – И он начал целовать меня в лоб и щеки. Я засмеялась и сказала, что тоже по нему скучала.

Приподнявшись, чтобы обнять Лео, я обнаружила, что моя рука подсоединена к капельнице.

– Что это такое? – спросила я. Очевидно, Имоджин решила, что я обезвожена и истощена.

– Бедная Анни, – сказала сестра.

На следующий день я хотела было пойти в школу (я и так уже сильно отстала), но Имоджин не пустила меня:

– Ты все еще слишком слаба.

– Но я уже чувствую себя гораздо лучше! – уверила я ее.

– А в понедельник ты будешь чувствовать себя еще лучше, – ответила она.

Я напомнила ей, что она сиделка бабули, а не моя, но Имоджин не сочла этот довод хоть сколько-нибудь стоящим.

– Возвращайся в кровать, Анни.

Вместо этого я решила проверить, как там бабуля.

Я зашла в комнату и поцеловала ее в щеку. Она сразу же меня узнала, что я сочла обнадеживающим знаком. Может быть, у нее был один из хороших дней.

– Привет, Аннушка, – сказала бабуля. Она посмотрела на меня искоса. – Ты сильно похудела.

– Разве ты не помнишь? Имоджин говорила тебе, что меня допрашивали в связи с преступлением.

– Преступлением? Нет, в этом нет никакого смысла. Это была не ты, а твой отец.

– Думали, что я отравила парня по имени Гейбл Арсли.

– Гейбл Арсли! Звучит как псевдоним. Я никогда не слышала о таком человеке. – И она помахала мне рукой, чтобы я ушла.

– Он был моим парнем. Ты с ним однажды виделась.

Я встала, чтобы уйти. Бабушка казалась возбужденной, и мне не хотелось получить еще одну пощечину.

– Анни?

– Да?

– Лео получил работу в Бассейне?

Удивительно, что она это запомнила. Умственное состояние моей бабушки казалось для меня все большей и большей загадкой. Я снова села.

– Нет еще. Мы все тут были немного заняты.

– Отлично, отлично. Я думала об этом. Я не уверена, что это такая уж хорошая идея.

Делать мне было больше нечего, так что мы какое-то время обсуждали достоинства того, что Лео временно устроится на работу в Бассейн, – ничего нового. Потом я действительно стала уставать, поэтому сказала бабуле, что мне пора идти.

– Возьми плитку шоколада, дорогая, – сказала она. – И будь уверена, что разделишь ее с тем, кого любишь.

Меньше всего на свете мне хотелось шоколада, и в любом случае я знала, что полиция конфисковала все наши запасы. Но ради бабушки я все-таки зашла в шкаф и притворилась, будто достаю оттуда плитку.

В пятницу вечером Скарлет позволили посетить меня, что стало долгожданной сменой обстановки. Хотя я ценила то, что мои домашние так беспокоились о моем здоровье, их забота заставляла меня чувствовать себя инвалидом. Нужно было, чтобы кто-то вел себя со мной как обычно.

– Так что происходит в Школе Святой Троицы? – спросила я после того, как Скарлет удобно расположилась на моей кровати.

Скарлет расхохоталась.

– Ты смеешься? Единственное, что происходит, – ты и Гейбл.

– Просто супер.

– В самом деле, больше никто ни о чем не говорит.

Скарлет скрестила ноги.

– Я, по сути, оказалась самой популярной девушкой в школе, так как обладала сведениями из первоисточника.

– Поздравляю.

– Да уж, у меня появилось множество друзей на всю жизнь за последние девять дней, – сказала она. – У тебя будет масса конкуренток.

Я поблагодарила Скарлет за то, что она водила Нетти в школу и забирала ее оттуда, и за то, что она попросила Вина пойти к отцу.

– Вин? Я не имела к этому никакого отношения. Он пошел к отцу самостоятельно.

– Но ты наверняка имеешь к этому отношение, – настаивала я.

– Конечно, мы говорили о тебе, – сказала она. – Но он не сообщал мне, что пойдет к отцу, и я не просила его. Я думала об этом – ой, да не делай такой удивленный вид, Анни! Твоя лучшая подруга-глупышка все-таки порой обдумывает свои действия. Я думала об этом, но ничего не сделала, потому что не была уверена, не станет ли все еще хуже.

– Так почему тогда Вин это сделал? Мы ведь едва его знаем.

Скарлет закатила глаза.

– Я уверена, что ты можешь представить себе почему.

Меня все это раздражало. Я не хотела быть обязанной Вину хоть чем-нибудь, особенно после беседы с его отцом.

– Хватит хмурить брови! Это не великая тайна. Ты ему нравишься, Анни. Единственное, что он хочет, – снова делать с тобой задания в лаборатории и, возможно, услышать пару слов благодарности, ну и чтобы ты пошла вместе с ним на Осенний бал.

Я вздохнула.

– Бедняжка Анни, она понравилась симпатичному парню, – дразнила Скарлет. – Ее жизнь так трагична. – И она драматически шлепнулась на кровать.

– Я была в тюрьме, знаешь ли, – напомнила я.

– Я знаю, – прошептала она, – я только дразнила тебя.

Ее большие голубые глаза наполнились слезами – Скарлет легко было заставить плакать.

– Мне так жаль, что с тобой случилось такое. Ужасно. Я не могу даже представить… Я всего лишь пыталась тебя развеселить.

И я в самом деле рассмеялась. Выражение ее лица было таким сокрушенным и таким милым.

– Когда я увидела тебя, ты выглядела настолько слабой… Нетти предупредила меня, но… Там в самом деле было так страшно?

Я пожала плечами. У меня не было никакого желания пересказывать все то, что произошло в «Свободе», Скарлет или кому-нибудь другому.

– Мне сделали татуировку. – Я спустила носок и показала ей штрихкод на лодыжке.

– Сурово, – ответила она.

Я снова натянула носок.

– Как Гейбл?

– Похоже, он будет жить. Чай Пинтер слышала, что ему пришлось делать пересадку кожи на лице. Из-за фретоксина часть кожи отвалилась или что-то в этом роде.

– Ох, боже мой.

– Ну, Чай не самый надежный источник. Я даже не представляю, откуда она добывает сведения; думаю, большую часть она просто выдумывает. А директор говорит, что Гейбл не вернется в школу по крайней мере до начала следующего семестра. Он в каком-то реабилитационном центре в провинции. Он на самом деле чуть не умер, Анни.

– Думаешь, мне стоит послать открытку? Или пойти его повидать?

Скарлет пожала плечами.

– Гейбл был просто ужасен и вел себя мерзко по отношению к тебе. И вполне вероятно, больной Гейбл будет еще более мерзок. – Она снова пожала плечами. – Но если ты считаешь, что должна, думаю, мне стоит пойти с тобой. Не нужно ходить одной.

– Ну, я не собираюсь идти к нему прямо сейчас. Может быть, в ноябре? – У меня было полно дел: нужно было догнать класс и решить множество собственных проблем.

Вошел Лео.

– Привет, Скарлет! Нетти сказала, что ты тут. – Он обнял ее. – Выглядишь очень мило!

На Скарлет были спортивные брюки и футболка, слишком простые для ее обычного стиля, светлые волосы были распущены, а на лице не было макияжа. Может быть, именно поэтому Лео сказал, что она выглядит мило? У Скарлет был прекрасный цвет лица, но обычно он был скрыт под тональным кремом.

– Спасибо, Лео, – сказала она. – По правде говоря, я не чувствовала, что хорошо выгляжу, но после твоего комплимента я изменила мнение.

Лео вспыхнул.

– Ты всегда мило выглядишь, Скарлет. Думаю, ты самая милая девушка в мире.

– Эй, а я? – сказала я.

– Ты милая как сестра, – сказал Лео. – А Скарлет ми-и-илая…

Мы со Скарлет рассмеялись, что заставило Лео покраснеть еще больше.

– Имоджин сказала, что тебе пора уходить, Скарлет, – передал Лео. – Анни должна поспать.

– Я только и делаю, что сплю! – запротестовала я.

– Она предупредила, что ты так и скажешь, – продолжал Лео, – и сказала, что на твои слова не надо обращать внимания.

Скарлет встала и поцеловала меня в щеку.

– Я приду к тебе утром в понедельник, так что мы сможем пойти в школу вместе.

По пути к выходу она также поцеловала в щеку Лео:

– Спасибо за комплимент, Леонид.

В воскресенье днем мой дядя и пасынок бабули, Юрий Баланчин (иначе говоря, глава семьи), нанес нам визит. Дядя Юрий был всего лишь лет на десять моложе, чем бабуля, и хромал (когда-то папа, кажется, говорил мне, что это от ранения, полученного на войне). Хромота, должно быть, усугубилась с тех пор, когда я видела его в последний раз, потому что сейчас он сидел в инвалидном кресле.

Дядя Юрий порой навещал бабушку, но в этот день он пришел не к ней, а ко мне.