Текст книги "Сборник рассказов"

Автор книги: Габриэль Гарсиа Маркес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Но он уже так смирился со смертью, что, возможно, от смирения и умер.

У нас в городке воров нет

Дамасо вернулся с первыми петухами. Ана, его жена, беременная уже седьмой месяц, сидела, не раздеваясь, на постели и ждала его. Лампа начинала гаснуть. Дамасо понял, что жена ждала его всю ночь, не переставала ждать ни на миг и даже сейчас, видя перед собой, попрежнему ждет его. Он успокаивающе кивнул ей, но она не ответила, а испуганно уставилась на узелок из красной материи, который он принес, скривила губы, стараясь не заплакать, и задрожала. В молчаливой ярости Дамасо обеими руками схватил ее за корсаж. От него пахло перегаром.

Ана позволила поднять себя, а потом всей своей тяжестью упала к нему на грудь, прильнула лицом к его ярко-красной полосатой рубашке и зарыдала. Крепко обхватив мужа, она держала его, не отпуская, до тех пор, пока, наконец, не успокоилась.

– Я сидела и заснула, – всхлипывая, заговорила она, – и вдруг вижу во сне – дверь открылась, и в комнату втолкнули тебя, окровавленного.

Дамасо молча высвободился из объятий жены и посадил ее на кровать, туда, где она сидела до его прихода, а потом бросил узелок ей на колени и вышел помочиться. Она развязала тряпку и увидела бильярдные шары – два белых и один красный, потерявшие блеск, со щербинками от ударов.

Когда Дамасо вернулся, она удивленно их рассматривала.

– Зачем они?-спросила она.

Он пожал плечами:

– Чтобы играть в бильярд.

Дамасо снова завязал шары в красную тряпку и вместе с самодельной отмычкой, карманным фонариком и ножом спрятал их на дно сундука. Ана легла, не раздеваясь, лицом к стене. Дамасо снял только брюки. Вытянувшись на постели, он курил в темноте и пытался обнаружить в предрассветных звуках и шорохах хоть какие-нибудь последствия того, что он совершил; и вдруг до него дошло, что жена не спит.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем, – сказала она.

От злости голос его стал еще глубже обычного. Дамасо затянулся последний раз и загасил окурок о земляной пол.

– Не было ничего другого, – вздохнул он. – Зря проболтался целый час.

– Жаль, что тебя не пристрелили, – сказала Ана.

Дамасо вздрогнул.

– Типун тебе на язык, – пробормотал он и, постучав по краю деревянной кровати, стал шарить рукой по полу в поисках сигарет и спичек.

– Ну и осел же ты! – сказала она. – Хоть бы подумал, что я дожидаюсь и не сплю, и каждый раз, как слышу шум на улице, мне кажется, что это несут тебя мертвого. – Она вздохнула и добавила: – И все из-за каких-то трех бильярдных шаров.

– В ящике стола было всего только двадцать пять сентаво.

– Тогда не надо было брать ничего.

– Очень уж трудно было туда влезть, – сказал Дамасо. – Не мог же я уйти с пустыми руками.

– Взял бы хоть что-нибудь другое.

– Другого ничего не было, – сказал Дамасо.

– Нигде не найдешь столько разных вещей, как в бильярдной.

– Это так кажется, – сказал Дамасо. – А когда войдешь и хорошенько оглядишься, то видишь, что там нет ничего дельного.

Ана молчала. Дамасо представил себе, как она с открытыми глазами ищет во мраке памяти какой-нибудь ценный предмет.

– Может, оно и так, – сказала она.

Дамасо закурил опять. Алкоголь покидал его, и постепенно возвращались ощущение веса и объема тела и способность распоряжаться им.

– Там, внутри, был кот, – добавил он. – Большущий белый кот.

Ана перевернулась на другой бок, прижалась раздувшимся животом к животу мужа и просунула ногу между его колен. От нее пахло луком.

– Очень страшно было?

– Кому, мне?

– А кому же? – сказала Ана. – Говорят, мужчинам тоже бывает страшно.

Он почувствовал, что она улыбается, и тоже улыбнулся.

– Немного, – ответил Дамасо. – Чуть штаны не намочил.

Он дал поцеловать себя, но сам не ответил. Потом, с полным сознанием риска, на который пошел, но без тени раскаяния, словно делясь воспоминаниями о путешествии, все ей подробно рассказал.

Она долго молчала.

– Глупость ты сделал.

– Самое главное – начать, – сказал Дамасо. – И вообще, для первого раза не так уж плохо.

Было уже за полдень, и солнце палило неимоверно. Когда Дамасо проснулся, Ана была уже на ногах. Он сунул голову в фонтан и держал ее там до тех пор, пока не проснулся окончательно. Жилище их было одним из многих в целой галерее одинаковых комнат с общим патио, рассеченным на части кусками проволоки для сушки белья. Около входа в их комнату, отгороженные от остального патио листами жести, стояли печка для стряпни и нагревания утюгов и стол для еды и глажения. Увидев, что идет муж, Ана освободила часть столика от выглаженного белья и, чтобы сварить кофе, сняла с печки утюги. Она была крупнее Дамасо, с очень светлой кожей, и двигалась мягко и точно, как двигаются люди, не испытывающие никакого страха перед жизнью.

Сквозь туман головной боли Дамасо вдруг почувствовал, что жена взглядом пытается ему что-то сказать, и обратил наконец внимание на голоса в патио.

– Все утро только об этом и говорят, – прошептала Ана, подавая ему кофе. – Мужчины уже пошли туда.

Окинув двор взглядом, Дамасо убедился, что и вправду мужчины и дети куда-то исчезли. Прихлебывая кофе, послушал, о чем говорят женщины, развешивающие белье. Потом закурил и вышел из кухни.

– Тереса, – позвал он.

Одна из девушек, в мокром платье, облепившем тело, откликнулась.

– Будь осторожен, – шепнула Ана.

Девушка подошла.

– Что случилось? – спросил Дамасо.

– Залезли в бильярдную и все унесли, – сказала девушка.

Она говорила так, будто знала все до мельчайших подробностей. Рассказала, как из заведения выносили вещь за вещью и в конце концов выволокли бильярдный стол. Она рассказывала настолько убедительно, что ему стало казаться, будто именно так все и было.

– Дьявольщина! – сказал он, вернувшись к Ане.

Ана стала что-то вполголоса напевать. Дамасо, пытаясь заглушить в себе беспокойство, придвинул стул вплотную к стене. Три месяца назад, когда ему исполнилось двадцать лет, тонкие усики, за которыми он ухаживал не только со свойственной ему бессознательной склонностью к страданию, но даже с некоторой нежностью, придали немного мужественности его скованному следами оспы лицу. С тех пор он стал чувствовать себя взрослым, но этим утром, когда воспоминания прошлой ночи тонули в трясине головной боли, он не находил себе места.

Кончив гладить, Ана разделила белье на две равные стопки и собралась уходить.

– Возвращайся скорее, – сказал Дамасо.

– Как всегда.

Он последовал за ней в комнату.

– Вот клетчатая рубашка, – сказала Ана. – Во фланелевой тебе показываться теперь не стоит. – И, заглянув в его прозрачные кошачьи глаза, объяснила: – Мы не знаем – вдруг кто-нибудь тебя видел.

Дамасо вытер потные ладони о брюки.

– Никто меня не видел.

– Мы не знаем, – повторила Ана, подхватывая под ту и другую руку по стопке белья. – И лучше тебе сейчас не выходить. Сперва пойду я и покручусь там немножко. Я не покажу вида, что мне это интересно.

Ничего определенного никто в городке не знал. Ане пришлось выслушать несколько раз – все по-разному – подробности одного и того же события. Закончив разносить белье, она, вместо того чтобы, как всегда по субботам, отправиться на рынок, пошла на площадь.

Она увидела перед бильярдной меньше народу, чем ожидала. Несколько человек стояли и разговаривали в тени миндальных деревьев. Сирийцы с цветными платками на головах обедали, и, казалось, будто их лавки дремлют под своими брезентовыми навесами. В вестибюле гостиницы, развалясь в кресле-качалке, раскрыв рот и разбросав в стороны руки и ноги, спал человек. Все было парализовано полуденным зноем.

Она прошла на некотором расстоянии от бильярдной. На пустыре перед входом стояли люди. И тогда она вспомнила то, что слышала от Дамасо и что знали все, но помнили только завсегдатаи: задняя дверь бильярдной выходит на пустырь. Через минуту, прикрывая живот руками, она уже стояла в толпе и смотрела на взломанную дверь. Висячий замок остался целым, но одна из петель была вырвана. Какое-то время Ана созерцала плоды скромного труда одиночки, а потом с жалостью подумала о Дамасо.

– Кто это сделал? – спросила она, ни на кого не глядя.

– Неизвестно, – ответил чей-то голос. – Говорят, какой-то приезжий.

– Да уж конечно, – сказала женщина за ее спиной. – У нас в городке воров нет. Все друг друга знают.

Ана повернулась к ней и сказала улыбаясь:

– Правильно.

По ее телу струился пот. Рядом стоял дряхлый старик с глубокими морщинами на облысевшем затылке.

– Много унесли? – спросила она.

– Двести песо и еще бильярдные шары, – ответил старик, до странности пристально ее разглядывая. – Скоро будем спать не закрывая глаз.

Ана отвернулась.

– Правильно, – снова сказала она.

Покрыв голову платком, она пошла прочь. Ей казалось, что старик провожает ее взглядом.

В течение четверти часа люди на пустыре стояли тихо, как будто за взломанной дверью лежал покойник. А потом народ зашевелился, все повернулись, и толпа вытекла на площадь.

Хозяин бильярдной стоял в дверях вместе с алькальдом и двумя полицейскими. Он был маленький и круглый, в брюках, которые, если бы не его большой живот, наверняка бы с него свалились, и в очках, похожих на те, которые делают дети. От него исходило подавляющее всех чувство оскорбленного достоинства.

Его окружили. Ана, прислонившись к стене, стала слушать, что он рассказывает, и слушала до тех пор, пока толпа нс начала редеть. Тогда с головой, отяжелевшей от жары, она отправилась домой и, миновав соседей, оживленно обсуждавших происшедшее, вошла в свою комнату.

Дамасо, провалявшийся все это время на кровати, снова и снова с удивлением думал, как это Ана, дожидаясь его прошлой ночью, могла не курить. Увидев, как она входит, улыбающаяся, и снимает с головы мокрый от пота платок, он раздавил едва начатую сигарету на земляном полу, густо усыпанном окурками, и с замиранием сердца спросил:

– Ну?

Ана опустилась перед кроватью на колени.

– Так ты, оказывается, не только вор, а еще и обманщик.

– Почему?

– Почему?

– Ты сказал мне, что в ящике ничего не было.

Дамасо сдвинул брови.

– Да, ничего.

– Там было двести песо, – сказала Ана.

– Вранье! – Дамасо повысил голос.

Он приподнялся, сел и снова полушепотом продолжал:

– Всего двадцать пять сентаво.

Она поверила.

– Старый разбойник, – сказал Дамасо, сжимая кулаки. – Хочет, чтобы ему рожу разукрасили.

Ана весело рассмеялась.

– Не болтай глупостей.

Он не выдержал и тоже расхохотался. Пока он брился, жена рассказала, что ей удалось узнать.

– Полиция ищет приезжего. Говорят, он приехал в четверг, а вчера вечером видели, как он крутится у двери, – сказала она. – Говорят, его до сих пор не нашли.

Дамасо подумал о чужаке, которого никогда не видел, и на какой-то миг ему показалось, будто тот и в самом деле виновник происшедшего.

– Может, он уехал, – сказала Ана.

Как всегда, Дамасо понадобилось три часа, чтобы привести себя в порядок. Сперва тщательное подравнивание усов. Потом умывание в фонтане патио. Со страстью, которую за время, прошедшее с их первого вечера, так ничто и не могло потушить, Ана наблюдала от начала до конца всю долгую процедуру его причесывания. Когда она увидела, как он, в красной клетчатой рубашке, перед тем, как выйти из дому, смотрится в зеркало, она показалась себе постаревшей и неряшливой. Дамасо с легкостью профессионального боксера стал перед ней в боевую позицию. Она схватила его за руки.

– Деньги у тебя есть?

– Я богач, – улыбаясь, ответил он, – ведь у меня двести песо.

Ана отвернулась к стене, достала из-под корсажа скатанные в трубочку деньги и, вынув одно песо, протянула мужу:

– Возьми, Хорхе Негрете.

Вечером Дамасо оказался о друзьями на площади. Люди, прибывавшие на базар из соседних деревень, устраивались на ночлег прямо среди ларьков со снедью и лотерейных столиков, и едва наступила темнота, как уже отовсюду доносился их храп. Друзей Дамасо, судя по всему, интересовало не столько ограбление бильярдной, сколько передача по радио бейсбольного чемпионата, которую они не могли слушать из-за того, что заведение было закрыто. За горячими спорами о чемпионате друзья не заметили, как они, не сговариваясь и не поинтересовавшись даже, что показывают, вошли в кино.

Шел фильм с Кантинфласом. Дамасо сидел в первом ряду балкона и весело хохотал, не испытывая никаких угрызений совести. Он чувствовал, что выздоравливает от своих переживаний. Была прекрасная июньская ночь, и в паузы между диалогами, когда слышен был только стрекот проектора – будто моросил мелкий дождик, – над открытым кинотеатром нависало тяжелое молчание звезд.

Вдруг изображение на экране побледнело, и из глубины партера послышался шум. Вспыхнул свет, и Дамасо показалось, будто его обнаружили и все на него смотрят. Он вскочил было, но увидел, что все словно приросли к своим местам, а полицейский, намотав на руку ремень, яростно хлещет кого-то большой медной пряжкой. Хлестал он ею огромного негра. Закричали женщины, и полицейский тоже закричал, перекрывая их голоса:

– Сволочь! Сволочь!

Негр покатился между рядами, преследуемый двумя другими полицейскими, бившими его по спине. Наконец им удалось схватить его; тот, который хлестал пряжкой, своим ремнем скрутил ему руки за спиной, и все трое, толкая, погнали его к двери. Все произошло так быстро, что Дамасо понял случившееся, только когда негр прошел мимо него. Рубашка на негре была разорвана, лицо вымазано пылью, потом и кровью. Он повторял рыдая:

– Убийцы! Убийцы!

Свет погас, и снова стали показывать фильм. Дамасо больше ни разу не засмеялся. Он курил сигарету за сигаретой и, глядя на экран, видел какие-то несвязные куски. Наконец снова загорелся свет, и зрители теперь переглядывались, словно напуганные явью.

– Вот здорово! – воскликнул кто-то с ним рядом.

– Кантинфлас хорош, – не взглянув на говорившего, сказал Дамасо.

Людской поток вынес его к двери. Торговки снедью, нагруженные своим имуществом, расходились по домам. Хотя шел двенадцатый час, на улице было много народу – дожидались зрителей, чтобы узнать от них, как поймали негра.

На этот раз Дамасо прокрался в комнату так тихо, что, когда Ана в полусне почувствовала его присутствие, он, лежа на спине, докуривал уже вторую сигарету.

– Ужин на плите, – сказала она.

– Я не хочу есть, – ответил Дамасо.

Ана вздохнула.

– Мне приснилось, будто Нора лепит из масла фигурки мальчиков, сказала она, еще не совсем проснувшись.

И только теперь, поняв, что спала, что незаметно для себя заснула, она растерянно протерла глаза и повернулась к Дамасо.

– Приезжего поймали, – сказала она.

Дамасо отозвался не сразу.

– Кто сказал?

– Поймали в кино, – начала рассказывать Ана. – Сейчас все пошли туда.

И она рассказала до неузнаваемости искаженную версию происшедшего в кино. Поправлять ее Дамасо не стал.

– Бедняга, – вздохнула Ана.

– Что еще за бедняга? – вспылил Дамасо. – Ты что, хочешь, чтобы на его месте был я?

Ана хорошо знала мужа и потому ничего ему не ответила. Она слушала, как он, тяжело дыша, курит, – до тех пор, пока не запели первые петухи. Потом услышала, как он встает, и, не выходя из комнаты, принимается за какую-то непонятную работу, которую можно делать в темноте, на ощупь. Услышала, как он копает землю под кроватью (это длилось больше четверти часа), а потом – как раздевается в темноте, стараясь делать все как можно тише и даже не подозревая, что все это время она, чтобы не мешать ему, притворялась спящей. Что-то шевельнулось в потаенных глубинах ее души, и Ана догадалась теперь, что Дамасо пришел из кино, и поняла, почему он зарыл шары под кроватью.

Бильярдная открылась в понедельник, и ее сразу заполнили возбужденные завсегдатаи. На бильярдный стол был наброшен большой кусок фиолетовой ткани, что придавало заведению траурный вид. На стене висело объявление: "За отсутствием шаров бильярдная не работает". Вошедшие читали объявление с таким видом, будто это для них новость. Некоторые подолгу стояли перед ним, с удивительным упорством перечитывая его снова и снова. Дамасо вошел одним из первых. Он провел на скамьях для болельщиков немалую часть своей жизни, и едва открылась дверь бильярдной, как он уже снова был там. Очень трудным, хотя и не очень долгим, делом было выразить сочувствие. Дамасо через стойку хлопнул хозяина по плечу и сказал:

– Вот ведь неприятность какая, дон Роке!

Тот покивал, вздыхая, с горькой улыбкой.

– Что поделаешь, – сказал он и продолжал обслуживать посетителей.

Дамасо, взобравшись на один из табуретов у стойки, вперил взгляд в призрак стола под фиолетовым саваном.

– Как чудно! – сказал он.

– Это точно, – сказал человек, сидевший на соседнем табурете. – Да еще на страстной неделе!

Когда почти все посетители разошлись по домам обедать, Дамасо сунул монетку в щель музыкального автомата и выбрал мексиканскую балладу, место которой на табло он помнил. Дон Роке в это время переносил стулья и столики в глубину заведения.

– Зачем это вы? – спросил Дамасо.

– Хочу положить карты. Надо же что-то делать, пока не пришлют шары.

Двигаясь неуверенно, как слепой, со стулом в каждой руке, он был похож на недавно овдовевшего.

– А когда их пришлют? – спросил Дамасо.

– Надеюсь, пройдет не больше месяца.

– К тому времени старые найдутся, – сказал Дамасо.

Дон Роке окинул удовлетворенным взглядом выстроившиеся в ряд столики.

– Не найдутся, – сказал он, вытирая рукавом лоб. – Негра не кормят уже с субботы, а он все равно не говорит, где они.

Он посмотрел на Дамасо сквозь запотевшие стекла.

– Наверняка он бросил их в реку.

Дамасо закусил губу.

– А двести песо?

– Их тоже нет, – ответил дон Роке. – У него нашли только тридцать.

Они посмотрели в глаза друг другу. Дамасо не сумел бы объяснить, почему взгляд, которым они обменялись, показался ему взглядом двух соучастников. К концу дня Ана увидела из прачечной, как он возвращается домой; по-боксерски подскакивая, он наносил удары невидимому противнику. Она вошла за ним в комнату.

– Все в порядке, – сказал Дамасо. – Старик поставил на шарах крест и заказал новые. Будем надеяться только, что он их не дождется.

– А с негром как?

– Ничего страшного, – ответил Дамасо, пожав плечами. – Если шаров у него не найдут, им придется его выпустить.

После ужина Ана и Дамасо сели на улице у входной двери и разговаривали с соседями до тех пор, пока не замолчал динамик кино и не наступила тишина. Когда ложились спать, настроение у Дамасо было приподнятое.

– Я придумал самое выгодное дело на свете, – сказал он. Ана поняла, что мысль, которой Дамасо хочет с ней поделиться, он вынашивал весь вечер.

– Пойду по городкам, украду шары в одном, продам в другом. Везде есть бильярдные.

– Доходишься, что тебя пристрелят.

– Выдумала: пристрелят, – сказал он. – Это только в кино бывает.

Он стоял посреди комнаты, переполненный радостными планами. Ана начала раздеваться, внешне безразличная, на самом же деле слушая с сочувствием.

– Накуплю вот столько костюмов, – и Дамасо показал рукой размеры воображаемого шкафа – от стены до стены. – Отсюда досюда. И еще куплю пятьдесят пар обуви.

– Помогай тебе бог, – сказала она.

Дамасо посмотрел на нее с неприязнью.

– Не интересуют тебя мои дела.

– Слишком они для меня умные, – сказала Ана.

Она погасила лампу, легла к стене и с горечью продолжала:

– Когда тебе будет тридцать, мне будет сорок семь.

– Дуреха, – сказал Дамасо.

Он ощупал карманы в поисках спичек.

– Тебе тоже не надо будет тогда стирать белье, – добавил он не совсем уверенно.

Ана протянула ему горящую спичку. Она смотрела на пламя, пока оно не погасло, а потом отбросила обуглившуюся спичку в сторону. Дамасо вытянулся в постели и снова заговорил:

– Знаешь, из чего делают бильярдные шары?

Ана не ответила.

– Из слоновьих бивней, – продолжал он. – Поэтому их очень трудно раздобыть, и нужен, по крайней мере, месяц, чтобы их сюда доставили. Понятно?

– Спи, – прервала его Ана.– Мне в пять вставать.

Дамасо вернулся в свое естественное состояние. Первую половину дня он проводил, покуривая в постели, а после сиесты, готовясь к выходу на улицу, начинал приводить себя в порядок. Вечерами он слушал в бильярдной радиопередачи чемпионата по бейсболу. У него была похвальная способность забывать свои идеи с таким же энтузиазмом, с каким он их рождал.

– У тебя есть деньги? – спросил он в субботу у Аны.

– Одиннадцать песо. – И она добавила мягко: – Это плата домохозяину.

– Я хочу тебе кое-что предложить.

– Что?

– Одолжи их мне.

– Надо платить хозяину.

– Потом заплатишь.

Она отрицательно покачала головой. Схватив ее за руку, Дамасо не дал ей подняться из-за стола, за которым они только что завтракали.

– Всего на несколько дней, – сказал он, ласково и в то же время рассеянно поглаживая ее руку. – Когда продам шары, будут деньги на все.

Ана не согласилась.

Этим вечером в кино, даже разговаривая в перерыве с друзьями, Дамасо не снимал руки с ее плеча. Картину смотрели невнимательно. Под конец Дамасо стал проявлять нетерпение.

– Тогда я просто отберу их, – сказал он.

Она пожала плечами.

– Или придушу первого встречного, – пригрозил Дамасо, проталкивая ее к выходившей из кино толпе. – Меня посадят за убийство.

Ана улыбнулась про себя, но осталась такой же непреклонной.

Они ссорились всю ночь, а утром Дамасо с демонстративной и угрожающей спешкой оделся и, проходя мимо Аны, буркнул:

– Не жди, больше не вернусь.

Ана не смогла подавить легкую дрожь.

– Счастливого пути! – крикнула она вслед.

Дамасо захлопнул за собой дверь, и для него началось бесконечно пустое воскресенье. Кричащая пестрота рынка и яркая одежда женщин, выходивших с детьми из церкви после восьмичасовой мессы, оживляли площадь веселыми красками, но воздух уже густел от жары.

Он провел день в бильярдной. Утром несколько мужчин играли там в карты, ближе к обеду народу ненадолго прибавилось, но было ясно, что свою прежнюю привлекательность заведение утратило. Только вечером, когда началась передача бейсбольного чемпионата, заведение наполнилось жизнью, хоть в какой-то мере напоминавшей былую.

После закрытия бильярдной оказалось, что Дамасо бредет без цели и направления по какой-то площади, которая словно истекала кровью. Он пошел по улице, параллельной набережной, на звуки веселой музыки, доносившиеся с другого ее конца. Дамасо увидел огромный и пустой танцевальный зал, украшенный только гирляндами выгоревших бумажных цветов, а в глубине его, на деревянной эстраде, небольшой оркестр. Воздух был напоен удушающим запахом помады.

Он сел у стойки. Когда музыкальная пьеса кончилась, юноша, игравший в оркестре на тарелках, обошел танцевавших мужчин и собрал деньги. Какая-то девушка оставила своего партнера и подошла к Дамасо.

– Как дела, Хорхе Негрете?

Дамасо усадил ее рядом. Буфетчик, напудренный и с цветком гвоздики за ухом, спросил фальцетом:

– Что будете пить?

Девушка повернулась к Дамасо:

– Что мы будет пить?

– Ничего.

– За мой счет.

– Дело не в деньгах, – сказал Дамасо. – Я хочу есть.

– Какая жалость! – сказал буфетчик. – С такими глазами!

Они прошли в столовую в глубине зала. Судя по фигуре, девушка была совсем юной, но слой румян и пудры и блеск накрашенных губ скрывали ее настоящий возраст. Кончив есть, Дамасо пошел с ней в ее комнату в глубине темного патио, где слышалось дыхание спящих животных. На кровати лежал грудной ребенок, завернутый в цветное тряпье. Девушка перенесла тряпье в деревянный ящик, туда же положила ребенка и поставила ящик на пол.

– Его могут съесть мыши, – сказал Дамасо.

– Они детей не едят, – сказала она.

Она сменила красное платье на другое, более открытое, с крупными желтыми цветами.

– Кто папа? – спросил Дамасо.

– Понятия не имею,– сказала она. И, подойдя к двери, добавила: Сейчас вернусь.

Он услышал, как она повернула ключ в замке, Дамасо повесил одежду на стул, лег и выкурил одну за другой несколько сигарет. Постельное белье вибрировало в такт мамбе. Дамасо не заметил, как заснул. Когда он проснулся, музыки не было и от этого комната показалась ему еще больше.

Девушка раздевалась около кровати.

– Сколько сейчас?

– Около четырех. Ребенок не плакал?

– Вроде бы нет, – ответил Дамасо.

Девушка легла рядом и, разглядывая его слегка блуждающими глазами, начала расстегивать ему рубашку. Дамасо понял, что она изрядно выпила. Он хотел было погасить лампу.

– Оставь, – сказала она. – Мне так нравится смотреть в твои глаза.

С рассветом комнату наполнили звуки утра. Ребенок заплакал. Девушка взяла его в постель, дала ему грудь и запела, не открывая рта, песенку из трех нот. Наконец они все уснули. Дамасо не слышал, как около семи девушка проснулась и вышла из комнаты; вернулась она уже без ребенка.

– Все идут на набережную, – сказала она.

Дамасо чувствовал себя так, будто проспал всего час.

– Зачем?

– Посмотреть на негра, который украл шары, – ответила она. – Его сегодня отправляют.

Дамасо закурил.

– Бедняга, – вздохнула девушка.

– Что еще за бедняга? – взорвался Дамасо. – Никто не заставлял его быть сволочью.

Девушка задумалась, опустив голову на грудь, а потом сказала, понизив голос:

– Это сделал не он.

– Кто сказал?

– Я точно знаю. В ночь, когда забрались в бильярдную, негр был у Глории и провел у нее весь следующий день до самого вечера. А потом пришли из кино и рассказали, что его арестовали там.

– Глория может сказать об этом полиции.

– Негр уже сказал. Алькальд пришел к Глории, перевернул у нее в комнате все вверх дном и пригрозил, что посадит ее как соучастницу. В конце концов все уладилось за двадцать песо.

Дамасо встал около восьми.

– Оставайся, – сказала девушка, – зарежу на обед курицу.

Дамасо стряхнул волосы с расчески, которую держал в руке, и сунул ее в задний карман брюк.

– Не могу, – сказал он.

Взяв девушку за руки, он привлек ее к себе. Она уже умылась и оказалась действительно очень юной, с огромными черными глазами, придававшими ей какой-то беззащитный вид. Она обняла его и повторила:

– Останься.

– Навсегда?

Слегка покраснев, она отпустила его.

– Обманщик.

Ана в это утро чувствовала себя усталой, однако общее волнение передалось и ей. Скорей обычного собрав у своих клиентов белье для стирки, она пошла на набережную посмотреть, как будут отправлять негра. У причалов, перед судами, готовыми к отплытию, гудела нетерпеливая толпа. Тут же был и Дамасо.

Ана ткнула его указательным пальцем в поясницу.

– Что ты здесь делаешь? – подпрыгнув от неожиданности, спросил Дамасо.

– Пришла с тобой попрощаться.

Дамасо постучал по деревянному фонарному столу.

– Типун тебе на язык, – сказал он.

Закурив, он бросил пустой коробок в реку. Ана достала из-за корсажа другой и положила в карман его рубашки. Дамасо не выдержал и улыбнулся.

– Вот дура, – сказал он.

– Ха-ха-ха! – рассмеялась Ана.

Вскоре появился негр. Его провели посередине площади – руки были связаны за спиной веревкой, конец которой держал полицейский. По бокам шли двое полицейских с винтовками. Он был без рубашки, нижняя губа у него была рассечена, а бровь распухла, как у боксера. Взглядов толпы он избегал с достоинством жертвы. У дверей бильярдной, где, чтобы наблюдать обе главные фигуры спектакля, собралось больше всего зрителей, молча стоял и смотрел на него, укоризненно покачивая головой, хозяин заведения. Люди пожирали негра глазами.

Баркас поднял якорь. Негра повели по палубе к цистерне с нефтью и привязали к ней за руки и за ноги. Когда на середине реки баркас развернулся и дал последний гудок, спина негра ярко блеснула.

– Бедняга, – прошептала Ана.

– Преступники, – сказал кто-то рядом с ней. – Разве может человек вынести такое солнце?

Дамасо увидел, что голос, сказавший это, принадлежит какой-то страшно толстой женщине. Он начал пробиваться через толпу к площади.

– Много болтаешь, – прошипел он на ухо Ане. – Ты бы еще заорала на всю площадь.

Она проводила его до бильярдной.

– Хоть бы переоделся, – сказала она, прежде чем уйти. – А то прямо как нищий.

Новость собрала в заведении шумную толпу посетителей. Стараясь обслужить всех, дон Роке подавал на несколько столиков одновременно. Дамасо ждал, чтобы он прошел около него.

– Хотите, вам помогу?

Дон Роке поставил перед ним полдюжину бутылок пива с надетыми на горлышко стаканами.

– Спасибо, сынок.

Дамасо разнес бутылки по столикам, принял заказ и продолжал приносить и уносить бутылки до тех пор, пока посетители не разошлись по домам обедать. Когда на рассвете он вернулся к себе в комнату. Ана поняла, что Дамасо пьян. Она взяла его руку и приложила к своему животу.

– Пощупай, – сказала она. – Слышишь?

Дамасо не обнаружил никакого энтузиазма.

– Шевелится, – продолжала она. – Целую ночь бил ножками.

Но он не выразил никакого интереса. Занятый своими мыслями, Дамасо ушел на другой день очень рано и вернулся только после полуночи. Так прошла неделя. В те редкие минуты, когда он, лежа на постели и покуривая, проводил дома, он избегал разговоров. Ана стала вдвое внимательней к нему. И в начале их совместной жизни был случай, когда он вел себя так, а она не знала его характера и надоедала ему. И тогда, сев на нее в постели верхом, он избил ее в кровь.

Теперь она не проявляла нетерпения. Еще с вечера клала у лампы пачку сигарет – знала, что ему легче вынести голод и жажду, чем отстутствие курева. И вот, как-то во второй половине июля Дамасо пришел домой вечером. Ана подумала, что он, должно быть, уже успел здорово перебрать, раз вернулся так рано, и встревожилась. Поели молча, но, когда ложились спать, у Дамасо, какого-то отупевшего и потерянного, вырвалось вдруг:

– Уехать хочу.

– Куда?

– Куда-нибудь.

Ана обвела комнату взглядом. Журнальные обложки, которые она сама отрезала и наклеивала, пока не заклеила все стены цветными фотографиями киноактеров, выцвели и порвались. Она потеряла счет мужчинам, которые, глядя с ее кровати на эти фотографии, постепенно поглощали их цвет и уносили его с собой.

– Тебе со мной скучно, – сказала Ана.

– Дело не в этом, – сказал Дамасо, – а в городке.

– Наш городок такой же, как все другие.

– Невозможно продать шары.

– Забудь ты о них, – сказала Ана. – Пока бог дает мне силы стирать, тебе не нужно заниматься всякими темными делами. – И, помолчав, добавила осторожно: – Не могу понять, как тебе пришло в голову это сделать.

Дамасо докурил сигарету и ответил:

– Так легко было, что я понять не могу, почему никто другой не додумался.

– В смысле денег – да, – согласилась Ана. – Но чтобы прихватить шары другого такого дурака не нашлось бы.

– Просто я не сообразил, – сказал Дамасо. – Мне это пришло в голову, когда я увидел их в коробке за стойкой и подумал: так трудился, а уйти придется с пустыми руками.

– Несчастливая твоя звезда, – сказала Ана.

Дамасо ощутил облегчение.

– А новых не шлют, – сказал он. – Сообщили, что они вздорожали, и дон Роке говорит, что теперь ему невыгодно.