Текст книги "Закон благодарности"

Автор книги: Г. Котницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Кто узнает?

С наступлением весны в тундре начинается охотничий сезон. Все, даже те, кто раньше в руки не брал ружья, стремятся подстрелить гуся или утку. За долгую полярную зиму консервы, солонина, макароны, сухое молоко и сушеная картошка осточертели каждому. Хочется свежего.

Николай Петрович Азовский был старым полярником – перезимовал третью полярную ночь в этих краях. Он и до этого бывал в Заполярье, считал себя страстным охотником и с нетерпением ждал восхода солнца, чтобы всласть поохотиться и порыбачить. Он не признавал зимней охоты с помощью капканов на песцов. Во-первых, песец стал умный, держится подальше от обжитых мест, а может, и перевелся, так как два лета подряд леммингов – основной пищи песцов – в тундре почти не было. Во-вторых, хлопот с этими песцами не оберешься: шкурку надо уметь выделать, а сбыть ее сложно, потому что печати нет. То ли дело гусь: съели – и никаких следов.

Когда в поселке отпраздновали появление солнца, Азовский стал подбирать компанию, чтобы съездить денька на три в тундру. У него в распоряжении была «гэтээска» – гусеничный транспортер средний, – прошедшая не одну сотню километров. Но водитель на ней был новый, здешних мест не знал, поэтому Азовский договорился с механиком Владимиром Ивановичем Козыревым, что машину поведет он. Для «подхвата» решили взять еще дизелиста Возовикова и геодезиста Нахабина. Оба были не новички в таких поездках, лишнего не болтали.

С утра в пятницу проверили «гэтээску», сложили в нее шубы, съестные припасы, рыболовецкие снасти. О том, что поедет на дальние озера на рыбалку и охоту, Азовский никому не говорил, так как отчитываться в своих действиях был не обязан. Да и когда окружающие меньше знают – лучше, болтать лишнего не будут. Проста начальнику экспедиции понадобилось выехать в тундру, разведать обстановку, определить, когда можно будет начинать полевые работы – вот и все. Азовский в последний момент решил прихватить с собой карабин, потому что охотничье ружье хорошо на гуся, а доведись встретиться с медведем, тут лучше карабин.

Выехали сразу после обеда. Крытый брезентом вездеход, выбравшись на окраину поселка, где была база экспедиции, пошел напрямую по начинавшей оседать снежной целине. Наст держал хорошо. Азовский зорко вглядывался через лобовое стекло вдаль. Водителя Вячеслава Григорьева в последнюю минуту пришлось взять тоже, потому что он заартачился, заявил, что не имеет права передоверять машину кому бы то ни было, даже если это сам начальник экспедиции и механик. Азовский подумал, что лишний человек, знающий машину, в дороге не помешает, да и пусть привыкает парнишка к тундре, запоминает дорогу, авось доведется когда-нибудь проскочить на озера, богатые рыбой и дичью.

Козырев был в тундре старожилом, места знал хорошо, машину вел уверенно, поэтому Николай Петрович сидел, полуприкрыв глаза белесыми ресницами, – отдыхал. Ноги чувствовали тепло от выхлопной трубы, впереди была рыбалка, а возможно, и удачная охота. Хорошо!

Для Вячеслава Григорьева этот выезд был первым знакомством со здешними окрестностями. Он прибыл в поселок с материка поздней осенью. За время полярной ночи дальше объектов, расположенных в зоне поселка, выбираться не приходилось, и сейчас он вглядывался в бескрайний белый простор, открывавшийся впереди. Богатые рыбой озера находились далеко от поселка. Чтобы добраться до них, предстояло обогнуть зубчатые, изрядно разрушенные временем, ветрами и стужей горы, видневшиеся на северо-востоке.

Вячеслав узнал, куда они едут, когда «гэтээска» уже тронулась и Азовский сказал:

– Запоминай дорогу, едем на озеро Тайное.

Вячеслав взглянул на скандинавский профиль своего начальника и подумал, что правильно поступил, проявив твердость. Коптил бы сейчас без дела небо в поселке.

Начальник экспедиции Азовский напоминал Вячеславу командира дивизиона, который раза два приезжал к ним в роту. Такой же властный, резкий, порывистый. И когда, вскоре после демобилизации, Вячеслав впервые увидел своего нового начальника, он аж присвистнул от удивления: так похожи были эти два человека. В роте-то Вячеслав и освоил премудрость управления гусеничным вездеходом, узнал, что ему не страшны зыбкие тундровые почвы, сыпучие пески и глубокие снега.

За время службы Вячеслав научился подчиняться даже равным себе по возрасту, но манера Азовского командовать, не считаясь с человеческим достоинством, раздражала его. Вот и сейчас хотел забрать машину, уехать, а его, отвечающего за эту машину, оставить, как ненужный балласт.

«Прямо властительный владыка, да и только!» – с неостывшим еще раздражением думал Вячеслав, сидя за спиной Козырева, который изредка подмигивал Азовскому и показывал большой палец.

«Доволен, что удрал от Анны Ивановны», – отметил про себя Вячеслав: механику частенько попадало от жены, поварихи в поселковой столовой.

Эдика Возовикова и Костю Нахабина Вячеслав почти не знал, хотя и жил с ними в одном общежитии. Им было лет по тридцать, жизнь они вели безалаберную: с получки густо, через неделю – пусто, кажется, были не женаты и пока не помышляли об оседлой жизни. Завернувшись в овчинные тулупы, оба они сейчас спали.

Через час или полтора, после того как выехали, стемнело. Теперь только желтое пятно света от фар виднелось впереди. Незаметно задремал и Вячеслав.

…На озеро Тайное «гэтээска» пришла часа в два ночи, когда от лунного сияния вокруг было светло, как днем.

Нахабин, Возовиков и Вячеслав, поспавшие в дороге, получили задание долбить лунки, а Козырев и Азовский завалились спать, поставив мотор на холостые обороты.

Сначала долбили лед ломами, потом начали сверлить с помощью коловоротов. Работа продвигалась медленно. Вячеслав был «на подхвате»– подменял то одного, то другого, так как ломик был один и коловорот тоже.

Наконец Нахабин добрался до воды, вычерпал ситечком ледяную крошку и побежал к машине за снастями.

Азовский проснулся, вылез из машины с помятым лицом, потянулся до хруста в костях, сказал:

– Нет, так дело не пойдет. Давайте для всех лунки продолбим, а пока я посижу, авось на почин вытащу.

– Так пока вы, Николай Петрович, разминочку будете делать, я, может, уже на ушицу натаскаю голечков, – осклабился Нахабин и выразительно почесал клокастую щетину, которая у него изображала бороду.

– Ну, лады – убедил!

Азовский подошел к Вячеславу, который начинал долбить ломом третью лунку, посмотрел немного, потом взял коловорот и со словами: «Дай-ка я погреюсь!» – начал крутить.

Вячеславу ничего не оставалось, как начать долбить еще одну лунку.

Солнце уже осветило верхушки гор, когда были пробиты четыре лунки. Разбудили Козырева, позавтракали.

Рыба что-то не клевала. Сначала Нахабин, потом Возовиков, воткнув короткие удилища в снег подальше от лунок, начали сооружать скрадки – подковообразные насыпи из льда и снега.

Легкий низовой ветерок закручивал на ровной поверхности озера поземку, продувало даже ватные брюки и овчинные полушубки.

Вячеслав ничего этого не замечал, трудясь над лункой, которую. он долбил для себя. Снастей у него не было, но, наверное же, найдется у них кусочек лески и крючок? До сих пор на рыбалке ему не приходилось бывать. Выросший в городе, он не питал особой страсти к рыбной ловле. А тут его охватил настоящий азарт. Особенно усилилось желание самому поймать рыбину, когда Нахабин воскликнул: «Есть!» – и все бросились к нему, чтобы посмотреть улов. Голец был небольшой, сантиметров двадцать в длину, но важен почин.

Однако до самого обеда больше ни у кого ни разу не клюнуло.

– Спит голец еще, – сделал вывод Козырев. – Это мальцы шальные по отдельности шляются. Когда талая вода через лед просочится, тогда он без разбору будет хватать блесны.

Пообедали, разогрев банки с консервами с помощью паяльной лампы. Запили водой из лунок. Перед едой Азовский всем наливал в кружку спирт. Вячеславу сказал:

– Тебе спирту не дам, назад «гэтээску» поведешь!

Вячеслав не обиделся. Утром ему достался глоток спирта, и он не нашел никакого удовольствия в таком питье: плеснуть в рот обжигающий спирт, затаить дыхание, пока набираешь в кружку воду из лунки, затем поднести кружку к губам и одновременно с глотком влить в рот прозрачную озерную воду. Хотя Вячеслава и проинструктировали, и пил он не первым – видел, как ловко получалось у всех, он поперхнулся, закашлялся и долго потом чувствовал боль в гортани.

После обеда первому повезло Вячеславу: он поймал маленького гольца.

Азовский, подошедший посмотреть, бесцеремонно отодвинул его в сторону:

– Теперь я над этой лункой посижу.

Вячеслав недовольно смотал леску, которую ему одолжил Козырев, и перешел на лунку Азовского. В нем снова вспыхнуло прежнее раздражение, он хотел сказать что-то злое начальнику, но тут на крючок попался солидный голец, Пришлось его поднимать на поверхность с помощью Козырева – рыбина едва пролезла в просверленное во льду отверстие.

– Бывает же так, – сказал Козырев, возвращаясь к своей лунке, – Настоящего рыбака рыбка обходит, словно чует издалека, а на новичка дуроломом прет.

Владимиру Ивановичу не везло: за весь день не вытянул ни одного хвоста. И тут он вдруг прыжком рванулся к своей лунке, успел схватить поползшее удилище и подсечь.

– Ух ты, кума Васюся, чуть не протабанил! – облегченно вздохнул механик, вытащив первую свою рыбину.

Клев длился около часа. Вячеслав больше ничего не поймал, зато остальные подсекли по пять-шесть штук. Увлеклись так, что не заметили, как минул день, солнце ушло за горизонт.

Обратный путь был неблизок, и Азовский дал команду собираться.

– Да, рановато мы приехали – сонный еще голец, – сказал он, оглядев небогатые трофеи. – Но на одну уху наберется!

Ужинали на ходу – хлебом и холодными консервами.

Когда тронулись в путь, было совершенно темно. Вячеслав вел машину уверенно: старый след отчетливо виден, только кое-где его перемела поземка. Впереди было не меньше двенадцати часов езды.

Скоро все, кроме водителя, завернувшись в шубы, уснули, сморенные бессонной предыдущей ночью и покачиванием кузова.

– Устанешь – разбудишь Владимира Ивановича, – сказал Вячеславу Азовский и тоже полез в кузов: спать сидя было неудобно.

Вячеслав усталости не чувствовал. Поглядывая через лобовое стекло, тихонько мурлыкал себе под нос мелодию о том, как хромой король с войны возвращался домой.

Однообразный пейзаж действует на водителя усыпляюще. Вячеслав не заметил, когда его сморил сон. Очнулся он от резкого толчка. «Гэтээска» стояла. Открыв дверцу, Вячеслав увидел, что машина уперлась в скалу. Сдал назад, протер смотровое стекло, насколько позволял свет фар оглядел местность: каменистые осыпи, обломки скал – старого следа нигде не видно.

Вячеслав взглянул на часы – около полуночи. Выехали они часов в семь вечера. Когда он уснул: час или два назад? Этого нжкто сказать не мог, как никто не мог сказать, когда машина свернула со старого следа и пошла по своей воле.

Пока Вячеслав раздумывал, от наступившей тишины проснулись Азовский и Козырев.

– Почему стоим? – спросил Азовский.

– Задремал, с дороги сбился…

– Эх ты, кума Васюся, – зло сплюнул Козырев. – Мы же запросто могли свалиться в ущелье!

Он занял место водителя, развернул тягач и повел машину назад – искать старый след.

– Не хотел ведь брать его, словно чувствовал, так нет, сжалился, взял на свою голову, – ворчал недовольно Азовский, перебравшись на свое место.

Вячеслав виновато молчал, удивляясь про себя, как это он мог так долго спать: ехали уже больше часа, а старого следа все не было.

– Придется ждать, когда рассветет, – наконец принял решение Азовский, – Может, мы по кругу гоняем – ни черта ведь не видно!

Вездеход остановился.

– Вы спите, я посижу, когда станет светло, разбужу.

Козырев и Вячеслав полезли в кузов, повалились рядом с безмятежно храпящими Нахабиным и Возовиковым.

Брезжил серый несмелый свет, когда Азовский разбудил всех:

– Подъем!

Когда нашли старый след, было уже совсем светло. Вячеслав занял водительское место.

День обещал быть пасмурным. Небо обложили облака, сквозь которые лишь кое-где пробивалась нежная лазурь неба.

– Давайте перекусим, что-то живот подвело, – сказал Азовский, когда Вячеслав, повинуясь его жесту, остановил машину. – А потом уж будем дуть без передыху. Лады?

Вячеслав завтракать не стал – все те же консервы и хлеб, – закурил, хотя от бензиновых паров и усталости к горлу подступала тошнота. Настроение совсем испортилось. Сейчас бы горячайшего кофе стакан!

Нахабин и Возовиков, перекусив и перекурив, снова с головой завернулись в шубы.

Азовский и Козырев не спали. Азовский вглядывался вперед, прищурив глаза, словно принюхиваясь своим хищным, напоминающим орлиный клюв носом. Козырев дымил папиросой за спиной у водителя. Вячеслав, чувствуя вину, внимательно следил за дорогой. Каждый был занят своими мыслями.

Кочевая жизнь, вольное казацкое положение нравились Азовскому. На сотни верст окрест нет над ним начальников. Он распоряжается собой, подчиненными людьми. Поссовету до его экспедиции дела нет – временный народ. В экспедиции работали и женщины, которые не прочь были пофлиртовать с начальником. Он не избегал этого, но никогда не давал никаких обязательств, не допускал малейших поползновений на свою свободу.

Дома – в Ленинграде – Азовский бывал редко. Дети – сын Андрей и дочь Лена – росли без него, были, в сущности, чужими, потому что он ими не интересовался, и во время редких кратковременных наездов домой чувствовал, что стесняет и детей, и жену.

Набегала со всех сторон белая тундра. Если все время смотреть вперед даже через дымчатые очки, быстро устанут и заболят глаза. Азовский очков не любил, а чтобы искрящийся снег не слепил, глядел вприщур. На мгновение отвлекшись от своих мыслей, он посмотрел вперед. Вдали маячили темные точки.

– Стой! – крикнул он Вячеславу, взмахнув рукой, и даже привстал на месте.

Козырев и Азовский влезли на крышу «гэтээски», оглядели в бинокль окрестности. Километрах в двух отсюда паслись дикие олени. Стадо небольшое – семь-восемь голов.

Водительское место занял Козырев. Двигаться прямо было нельзя – ветер тянул к стаду. Предстояло сделать большой крюк, чтобы выйти с противоположной стороны, отрезать оленям путь отхода в тундру, прижать их к горам.

– Поехали, – кивнул Азовский Козыреву и достал карабин.

Пусть была неудачной рыбалка, наконец-то подфартило. Подстрелить дикого оленя – это ли не фарт? Николай Петрович знал, что охота на диких оленей в этих местах запрещена, так как их осталось совсем мало. Но кто их считал в тундре? Кто узнает? Азовским овладел азарт.

Описав большой полукруг, «гэтээска» начала подкрадываться к стаду. Азовский разлегся на крыше, держа наготове карабин. Вот он постучал несколько раз по брезенту над головой водителя. Козырев выключил мотор. В это же мгновение оглушительно хлопнул выстрел.

И только тогда Вячеслав увидел животных. Они по цвету напоминали оголившиеся из-под снега камни, и, если бы животные не метнулись от выстрела в стороны, их и не заметить бы. Один олень упал на задние ноги, силился подняться и не мог. Другой, с уже заметно выросшими рогами, мотнул головой повелительно и побежал, подгоняя остальных.

«Наверное, вожак стада!»– отметил про себя Вячеслав.

– Попали, попали, Николай Петрович! – орали сзади Нахабин и Возовиков.

Козырев не выдержал, схватил ружье, выскочил из кабины.

Когда «гэтээска» подкатила к подстреленному оленю, он был еще жив.

– Этот не уйдет, – крикнул Азовский, – догоняй стадо!

– Свалимся в ущелье, Николай Петрович, разве не видите? – ответил Козырев.

– Тогда побежали скорей, я попал, по-моему, еще в одного. Он дернулся, я видел. Далеко не уйдет!

Козырев схватил двухстволку, и они с Азовским побежали к краю ущелья, в котором скрылись олени.

Нахабин и Возовиков оглядывали добычу. Это была самка.

– Молодая, видать, ишь шерсть нежная какая.

– Пуля-то, наверное, через бедро в живот пошла, вот она сразу и завалилась.

Вячеслав взглянул в печальные фиолетовые глаза оленухи, – она смотрела с невыразимой мукой, и отошел в сторону. В душе его поднимался протест, он в эту минуту ненавидел и Азовского, и Козырева, и Нахабина, и Возовикова. Пусть убивал один Азовский, все равно он ненавидел их всех, кровожадных и бессердечных.

«Зачем было убивать ее, зачем? С голодухи подыхали, что ли?» – хотелось крикнуть им в лицо.

Козырев и Азовский уже добежали до края ущелья, заглядывали вниз. Вячеслав побежал к ним.

Олени, перебравшись внизу через замерзшую речку, карабкались по противоположному склону, стремясь уйти в горы. Они сливались с камнями и стали видны только тогда, когда выбрались совсем. Теперь им предстояло пересечь лишь небольшое снежное поле. Старый олень с длинной густой шерстью и большими рогами был, очевидно, ранен. Он поднимался по склону, припадая на заднюю ногу. Стадо, сгрудившись за выступом скалы, поджидало своего вожака.

Вожак уже почти перевалил снежный гребень, за которым было спасение. Старому оленю было трудно это сделать, так как почти не сгибалась подстреленная задняя нога.

– Вот он, я же говорил, что попал еще в одного! – воскликнул Азовский. – Я же видел. У меня глаз – ватерпас!

И он нажал на спусковой крючок. Олень судорожно дернулся, упал на передние ноги, издал трубный звук и начал медленно сползать по откосу.

Стадо, словно подстегнутое предсмертным кличем своего вожака, бросилось в горы и через несколько секунд исчезло из виду.

Старый олень попытался встать на ноги. Это ему удалось, хотя камни градом сыпались вниз. Оленя занесло, он развернулся, взглянул с укором на своих погубителей.

– Зря патрон сожгли, Николай Петрович, – сказал Козырев Азовскому. – Все равно мы бы его не достали, если бы он и не свалился в ущелье.

– Руки зудели: раз попал – добить охота!

– В-ы, в-вы, – заикаясь и весь дрожа от гнева, подступил к начальнику экспедиции Вячеслав, – браконьер. Эт-то же б-бессмыслен-ное уб-бийство! В-вас бы так!

Парень сжал кулаки, вот-вот готов был броситься на высокого, плотного, одетого в добротные унты и полушубок Азовского.

– Тю на тебя, кума Васюся! – придержал его за пояс Козырев. – Остынь, паря!

– Ну вот, раскис, – улыбнулся Азовский. – Я думал ты – свой мужик, а выходит – кисейная барышня. Оленя, видишь ли, пожалел. А вот посмотрим, как свежую печенку уплетать будешь! Первый кусок тебе, лады?

Вячеслав отвернулся, чувствуя в этих словах начальника фальшь. Он понимал, что Азовский поступил так, как поступили бы многие охотники. Но перед ним стояли налитые смертельной тоской глаза подстреленной самки, которая силилась подняться, но смогла оторвать от порозовевшего под ней снега только голову.

Азовский и Козырев ушли к машине, где Нахабин и Возовиков свежевали тушу оленухи.

Вячеслав ходил поодаль. Он не мог видеть, как люди хладнокровно кромсают на части тело животного, его мутило от запаха теплой крови.

Нахабин, пристроившись между камнями, развел костер, подвесил на треногу котелок, бросил туда печенку.

Вячеслав от мяса отказался, не подходил к «гэтээске» до самого отъезда.

И весь обратный путь, плотно сжав губы, он боролся с тошнотой, зажимал нос, чтобы не слышать запаха свежеразрубленного мяса. А перед глазами стоял старый олень-вожак, отдавший своему стаду приказ уходить, не ожидать его, смертельно раненного.

Юп

Когда приходит полярный день, многие, как и при наступлении полярной ночи, испытывают приступы бессонницы.

Ночью, когда за стенами домов беснуется вьюга, в двух шагах ничего не видно, люди не могут уснуть потому, что мало движутся, в закупоренных под многометровыми сугробами домах им не хватает воздуха. И они слоняются, вялые, из угла в угол, испытывая нарастающее раздражение и отвращение друг к другу. В такую пору выкуривается бесконечное количество папирос, выпиваются десятки стаканов чаю, прочитываются подряд все подвернувшиеся книги.

Днем, когда солнце висит на одной высоте на востоке, западе, севере и юге, так как ходит по кругу, как привязанное, когда гомонят пролетающие к берегу океана гуси и утки, яркими цветами покрывается тундра, люди не могут уснуть потому, что и им словно передается тот могущественный импульс жизнедеятельности, которым заряжено все вокруг: за считанные дни должны отцвести и дать семена для потомства растения, облинять и вывести детенышей гуси и утки.

Лето в Арктике очень короткое, солнечных дней – и того меньше, чаще небо затянуто плотной завесой туч, сеется нудный мелкий дождь, поэтому, когда сияет солнце, парит разогревшаяся, оттаявшая тундра, в четырех стенах не усидеть.

Проворочавшись с боку на бок в бесплодных попытках уснуть часов до двух, я встал, бесшумно оделся, чтобы не разбудить соседа по комнате, который хорошо спал и в полярную ночь и в полярный день, взял спиннинг, всегда стоящий наготове в чехле, бросил в вещмешок коробку с блеснами, нож, сунул в карман ломоть хлеба и несколько кусочков сахара, оставшихся от вечернего чаепития, и вышел на улицу.

Поселок полярников, в котором я жил, небольшой, но дома поставлены не вразброс, а как им и положено: с двух сторон коротенькой улицы. Сияло, зацепившись за телеграфный столб солнце, отражаясь многократно в протертых до хрустальной синевы стеклах окон, освобожденных от предохранительных зимних щитов. В неправдоподобной, нереальной тишине мерно чмыхал движок дизельной электростанции. Бледно-синее небо такое близкое, что кажется, поднимись на цыпочки – и дотронешься до него.

Я подумал, что напрасно надел сапоги и меховую куртку: таким теплым показался мне воздух. Но возвращаться, чтобы переодеться, не хотелось, я сбил шапку на затылок и зашагал вдоль улицы к берегу моря. Ребята говорили, что там, в тихой лагуне, неплохо клюет на блесну голец.

Когда я проходил мимо одного из домиков, лежавшая у крыльца собака заворчала. Это был большой пес, покрытый лохматой шерстью под цвет подсохшей тундровой грязи. За первой подала голос вторая собака – поменьше ростом, вся черная.

Собак в нашем поселке развелось довольно много. Они носились целыми стаями, и кое-кто уже поговаривал, что надо бы организовать их отстрел, а то, чего доброго, еще детей покусают. Поселковые собаки, в сущности, были бездомными, никто о них не заботился, не кормил – они добывали пищу сами в мусорных ящиках. Но у каждой собаки было имя, каждая собака имела границы своих владений. В общем, они как бы разделили между собой сферы влияния.

Приглядевшись повнимательнее, я узнал в грязно-серой собаке Юпа. Такое странное имя дано было псу по инициалам бывшего, его хозяина – Юрия Петровича, который приютил Юпа щенком, кормил его, ходил с ним в тундру, пока жил в поселке. Юрий Петрович уже года два, а то и три, как уехал, и Юп осиротел.

Летом его почти не было видно: он, очевидно, промышлял корм в тундре, а зимой мерз у крыльца нашего общежития, надеясь, что вернется Юрий Петрович и заберет его в теплую комнату.

Однажды, когда особенно лютовал мороз, я, направляясь, в столовую, услышал, как кто-то стучится во входную дверь. Открыл – пес с заиндевевшей мордой, весь занесенный снегом.

– Ну заходи, заходи, погрейся! – сказал я, впуская его в небольшой тамбур.

Но пес просился дальше – в тамбуре, полузанесенном светом, было так же холодно, как на улице, только что не дуло. И я открыл дверь в коридор.

Комендант нашего общежития затопала на пса ногами, обругала того, кто его впустил, и вытолкнула озябшую собаку на мороз.

По-моему, тем озябшим псом был тогда Юп.

И сейчас я сказал:

– Что, Юп, ворчишь, страшный сон увидел?

Юп открыл глаза, зевнул, встал, потянулся всем телом, подбежал ко мне. Я слегка почесал его голову между ушами и пошел дальше.

Юп вернулся к своей, продолжавшей спать черношерстной подруге, поднял ее, и они – теперь уже вдвоем – побежали вслед за мной, весело помахивая хвостами, гоняясь за низко пролетающими пуночками.

Видно, и собакам стало стыдно спать в такую солнечную, ясную, теплую и безветренную ночь.

Идти было легко. Я насвистывал себе под нос какую-то немудрящую мелодию, думая о том, что летом в Арктике неплохо: светло, тепло и мухи не кусают. Собаки то отбегали довольно далеко, то во всю прыть устремлялись ко мне, некоторое время шли рядом, тяжело поводя боками, вывалив розовые языки, довольно улыбаясь во всю ширь своих собачьих морд. Им-то и в самом деле была благодать: родились и выросли здесь, лучших мест они не видели, сравнивать им было не с чем.

Собаки в нашем поселке все берут свое начало от Альмы – вислобрюхой, черномастной полярной лайки. Сколько ей лет, никто не знает, но говорят, что она в свое время бегала в упряжке. И этому можно поверить, увидев ее хорошо развитую широкую грудь и мощные лапы. Очевидно, Альма была потомком тех собак, которые доставили на это пустынное побережье первых зимовщиков. А может быть, и она сама была впряжена в одну из тех нарт. Утверждать не берусь, так как начало существования нашего полярного поселка – опорной базы для освоения океанского побережья на многие сотни километров окрест – уже успело подернуться туманной дымкой давности. Первые зимовщики высадились в конце войны, а решение создать опорную базу приняли лет десять спустя.

Альма по очереди ночевала во всех домах, на помойку за пищей не ходила, а получала ее там, где находилась на постое.

Незаметно я дошел до лагуны. Море в этот час было удивительно спокойно. На зеркальной глади воды, словно где-нибудь у черноморского пляжа, четко чернели головы пловцов в одинаковых сереньких шапочках. Пловцы взапуски гонялись друг за другом.

Я слыхал, что нерпы любопытны, подплывают к берегу, но никогда не думал, что их может быть так много. Очевидно, стаю привлек пароход, что пришел вчера и стал у плавпричала под разгрузку. До меня доносилось тоненькое пение грузовой стрелы, шипение пара, редкие звонки. Кто-то в белом (наверное «кокша» – как я про себя называю женщин, работающих на пароходах коками) выплеснул за борт воду. Нерпы немедля устремились туда.

Я взглянул на часы. Было уже около пяти – самое время клева, по моим соображениям.

Бросив мешок на гальку, я стал налаживать снасти. Собаки носились поодаль за назойливой чайкой-поморником, оглашавшей все вокруг неприятным криком. Поморник то почти садился на головы собакам, то взмывал вверх, и они, увлеченные погоней, не заметили, как попали в ловушку. Узенький мысок, по которому они бежали, кончился, дальше была вода. Чтобы попасть ко мне, надо было либо переплыть метров двести через образовавшееся после таяния снегов озеро, либо бежать назад по косе километр-полтора, да еще столько же вдоль берега. Я наблюдал, как собаки остановились в нерешительности. Юп попробовал воду – холодная. Оглянулся – далеко. И со всего маху бросившись в озеро, поплыл. Его подруга тоже было вошла в воду, но потом вернулась и побежала назад.

Выбравшись на противоположный берег, Юп отряхнулся, подбежал ко мне, как бы спрашивая, правильно ли поступил?

– Молодец!

Я достал из кармана кусочек сахара, бросил псу. Он его быстро схрумкал, беспокойно оглянулся, ища подругу. Она едва чернела на песчаной косе. Юп побежал за ней, но потом, подумав, вернулся и лег у моих ног, видимо, решив, что на такую подругу, которая в трудную минуту не решилась последовать за ним, времени тратить не стоит.

Я раз за разом взмахивал спиннингом, блесна со свистом рассекала воздух и, сверкнув осколком солнца, плюхалась в воду. Потом я смотрел, как она, играя, приближалась к берегу, но гольцов не было. Только дважды сердце дрогнуло – удилище изогнулось, пришлось приложить усилие, сматывая леску. Но увы – это были водоросли.

Нерпы с любопытством наблюдали за моей работой. Одна подплывала так близко, что я видел отчетливо черные круглые глаза, жесткие усы и темные пятна на светлой шерсти. Бывалые рыбаки говорят, что если есть нерпа, значит, есть и голец: она дуриком плавать не будет. Но еще более бывалые утверждают, что если есть нерпа, то была рыба: нерпы, преследуя косяк гольца, сколько-то рыбки поймали, остальных разогнали. Решив, что такое утверждение более верное, я в сердцах метнул в последний раз блесну прямо в нахальную нерпичью морду, не попал, плюнул и, как говорится, смотал удочки. Решил попытать счастья на озере, где голец должен быть наверняка: в мае кое-кто из наших ходил туда на подледный, на уху соединенными усилиями наловили.

Юп, обсохший на солнце (правда, я, когда снял меховую куртку и остался в одном шерстяном спортивном костюме, сразу продрог!), зевнул, посмотрел на меня вопросительно и, поняв, что я собираюсь, уходить, встал. Он пробежал несколько метров по дороге, откуда мы пришли. Я показал ему, что пойдем в другую сторону: прямо от берега, вдоль узкой-узкой речушки-протоки, в глубь тундры – к Гусиному озеру.

Почему озеро именно Гусиное – не знаю. Гусей на нем не больше, чем на других, но здесь, в необжитых еще местах, простор для первооткрывателей: пришел, увидел, назвал – попробуй потом переименуй. Так, наверное, и с Гусиным. Кто-то первый увидел там гусей, нанес озеро на карту, подумал минуту-две: чтобы именем начальника экспедиции назвать или своим собственным – маловат объект, назовем озеро Гусиным. А на деле – оно совсем не Гусиное, а скажем – Утиное или Куличковое. Но куличков в тундре хватает везде – где есть гуси и где их нет, так что, может, первооткрыватель был прав? А потом – все течет, все изменяется: раньше поселка здесь не было, теперь – есть, раньше гуси были, теперь их, может, нет.

Идти по тундре было приятно. Мох упруго пружинил под ногами. Кое-где кочки были усеяны яркими цветами – оказывается мох может так красиво цвести. На каменистых осыпях, где солнце пригревало почти по-южному, красовались белые и желтые чашечки полярного мака. Вдруг я набрел на целую березовую рощу: шесть или семь стелющихся березок поднимали кверху свои веточки. На каждой было не более трех листиков и обязательно сережка. Я остановился, представив себе, что нахожусь где-нибудь под Москвой.

Юп тем временем энергично работал лапами неподалеку от меня. Я сперва не понял, что он делает. Но когда услышал писк, догадался: проголодавшийся пес охотится за леммингами. Норы у леммингов неглубокие, да глубоко здесь и не зароешься – оттаяла-то земля всего сантиметров на двадцать, не больше – и Юп легко разрывал их своими мощными лапами.

Я читал, что полярные лайки плохо видят. Пока Юп трудился над разрушением очередного жилища лемминга, я потихоньку сошел с откоса к берегу протоки, прошел метров десять по воде, чтобы Юп не мог взять след, и, спустившись в глубокий распадок, двинулся дальше. Отойдя с километр, поднялся на холмик, чтобы посмотреть, что делает Юп. Да, он потерял мой след. Это было видно по тому, как пес беспомощно кружил по тундре.