Текст книги "Закон благодарности"

Автор книги: Г. Котницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Шагая по ярко освещенному ночному проспекту, Петр Данилович не испытывал ни сожаления о случившемся, ни печали – в сердце его давно все перегорело, обуглилось.

А Дик бодро бежал рядом. Он был худ, но шерсть лежала ровно. От вещей, надетых хозяином в дорогу, знакомо пахло родным, далеким островом. Дик думал, что они возвращаются туда.

Рассказы

Санькина обида

1

Близился вечер. В комнате полумрак. Он сгущался в углах и, казалось, таил что-то. Тускло блестели стекла портретов.

– Сань, а чего папка с мамкой не идут? – жалобно спросила Наталка. Ее пугали темные тени в углах.

– Придут, – ответил Санька. Он сидел у окна и читал книгу.

– Сань, я боюсь! – Наталка беспрестанно поворачивала из стороны в сторону свою кудрявую головку. Знакомые вещи стали злыми и враждебными. Там, где недавно висело мамино платье, корчится какое-то сказочное чудовище. Кровать, на которой она сидит, бесшумно окружают волки, баба-яга и кощей бессмертный – вот-вот схватят ее.

– Сань, а почему света нет?

– Наверно, линия испортилась, – ответил Санька. Он зажег керосиновую лампу и подошел к сестре. – А бояться нечего, ведь мы у себя дома.

Подбадривая Наталку, он успокаивал и самого себя. Пожалуй, мальчишки из третьего «А», в котором учится Санька, поднимут на смех, если рассказать, что и ему становится жутковато от этой безмолвной тьмы, от того, что отец и мать так долго не возвращаются с работы. Где они? Может быть, что-нибудь случилось? И дедушка Мокей, который живет по соседству и приглядывает за Наталкой, пока Санька в школе, куда-то ушел.

Хлопнула калитка.

– Идут! – обрадовалась Наталка.

Дверь резко отворилась, петли скрипнули жалобно, словно от боли. Не раздеваясь, отец прошел во вторую комнату. На чисто вымытом полу остались большие грязные следы. Мать снимала в сенях боты и вошла минутой позже.

– Мама, – засмеялась Наталка, протянув к ней руки, и сразу смолкла. Мать, как была в пальто и платке, тоже пошла во вторую комнату. Санька удивленно посмотрел ей вслед, взял на руки Наталку, подошел к двери.

– Я твоего не беру, – услышал он резкий голос отца. – Отдай мое, и разойдемся без шума.

– Ничего я тебе не дам, – ответила мать. – Нашел другую, живи, а у детей последнего не отнимай. А силой будешь брать, то и их бери. Мне одной не прокормить!

Санька осторожно прошел вдоль стены, усадил Наталку на кровать, а сам, чувствуя, как колотится в груди сердце, вцепился обеими руками в никелированную спинку и застыл так.

– Ты должна с детьми быть, – криво усмехнулся отец. Он сидел, подперев рукой подбородок, и постукивал ногой по полу. Под сапогом чавкала грязь. Лампа, подвешенная напротив дверного проема в первой комнате, освещала всю его фигуру. Только лицо пряталось в тени козырька его полувоенной фуражки. – Ты ж – мать!

– А ты – отец! – крикнула мать и заплакала.

Наталка подобралась поближе к брату, прижалась к спинке, сидела с широко раскрытыми глазами.

Несколько минут в комнате было тихо. Отец попыхивал папиросой. Мать стояла у окна, четко вырисовываясь в его еще светлом проеме.

– Ну что я с тобой нянчиться должен, что ли? – зло спросил отец. – Ты отдашь мне мои вещи или нет?

Он встал и прошелся по комнате.

– Я уже ответила тебе.

И опять тишина – зловещая, тревожная. Мать подошла к Саньке и сказала, сдерживая дрожь в голосе:

– Собирайся, сынок. Пойдешь к отцу жить. С молодой матерью.

Она снова заплакала.

– Мам, не плачь, – тихо попросил Санька. – А к нему я не пойду.

– Опять свой характер показываешь?! Зачем детям все это знать? Мало тебя учил, мало! – отец скрипнул зубами.

– Ты только меня учишь, а за собой ничего не замечаешь. Как же – большим начальником стал, бригадиром назначили! Загордился. Только надолго ли?

– Брось пилить! – крикнул отец. – Брось! А то ты меня доведешь! В тюрьму сяду, а выучу!

Он пробежал по комнате, свалил что-то и вдруг грохнул кулаком в окно. Посыпались стекла, наполнив звоном двор и комнату.

– Тише ты, вояка, – сказала мать. – Вставлять не будешь. Проспись лучше, по-трезвому и поговорим.

– A-а, ты так! Убью!

Он схватил табурет и замахнулся на нее. Но мать не сдвинулась с места, лишь ладони рук ее – корявые, с некрасивыми потрескавшимися пальцами – вздрагивали.

– Не смей! – крикнул вдруг Санька и бросился к отцу. – Не трогай!

Он повис всем телом на окровавленной отцовской руке, но в тот же миг, отброшенный сильным толчком, отлетел в сторону и ударился об угол большого сундука.

– За что дитя? За что? Чем он виноват, морда пьяная? – Мать подбежала к Саньке, у которого обида и боль выдавили слезы из глаз.

Маленькая Наталка залезла под подушку и пищала по-заячьи.

– Что это за шум-драка? – спросил дедушка Мокей, просунув в приотворившуюся дверь свою маленькую голову. – Прекратить!

Всю ночь горела лампа. Свет из окна падал на жидкую грязь.

– Ничего, Анна, ничего, – успокоительно приговаривал дедушка Мокей. – Проживем и без него.

Анна не отвечала. Она неподвижно сидела у стола и глядела в одну точку. Вот чем кончились поздние возвращения Прохора навеселе, которые он оправдывал тем, что бригадирская должность требует иногда посидеть с подчиненными в закусочной – работать лучше будут. Ну и с нужными людьми – тоже: наряд повыгодней подкинут. А где водка, там и беда, говорила ведь ему. Да где там, и слушать не хотел! Вот и пришла беда – связался с другой, ушел от семьи, бросил ее с двумя детьми.

Дедушка Мокей подходил к детским кроватям, поправлял одеяла, склонялся над Санькой, который во сне метался и всхлипывал, и приговаривал:

– Спи, бедолага, спи.

В стену бился дождь. И казалось, что кто-то огромный лижет ее шершавым языком.

– Льет, – в который уже раз произносил старик, – Не зима, а мокрота одна.

Но ему никто не отвечал. Анна, казалось, оцепенела, сидела прямо и безмолвно.

– Эх, племянница, неудачливая ты моя, – вздыхал дед и начинал ходить по комнате.

Анна очнулась только под утро. Она оглядела комнату, словно не узнавая ее, увидев старика, спросила:

– Что же теперь будет, а? – и упала головой на клеенку, покрывавшую стол.

– Вот и хорошо, вот и хорошо, – бормотал дед и гладил ее по голове. – Поплачь, поплачь… Оно и полегчает.

2

Санька заболел. Он лежал под грудой одеял и пиджаков и никак не мог согреться. Наталка с опаской поглядывала на его бледное похудевшее лицо. Когда Санька начинал стонать или метаться, она кричала:

– Деда, Сане вава!

Дедушка Мокей спешил к нему, щупал маленькой рукою лоб и качал головой:

– Сдал, брат, свалился. Ну ничего, выберемся!

Он жил теперь у Щуровых. Топчан его, покрытый серым байковым одеялом, стоял напротив Санькиной кровати, у окна. Санька, когда становилось легче, подолгу смотрел на этот топчан.

За окном кричали воробьи, радуясь солнцу. Оно грело все больше.

– Сань, а чего у тебя болит? – любопытствовала Наталка. – Зашибся?

Санька отрицательно качал головой.

– Ну чего ты молчишь? – не унималась Наталка. – А то уйду!

Но она не уходила и все о чем-то говорила.

Под ее щебет Санька уснул. Ему, в который уже раз, приснилось, что отец опять пришел. Он кинулся к матери с ножом. Санька подбежал к нему, но закричать не смог, что-то перехватило горло. Отец повернулся и, дико крича, пошел на него…

Тело покрылось холодным потом. Опять этот сон!

В комнате никого не было. Санька выбрался из-под одеяла. Худые ноги дрожали. Он с трудом добрался до окна. Солнце улыбнулось ему с неба, из луж, из блестящих, как расплавленная сталь, капель, что горохом сыпались с крыши, где жалкими плешинами лежал грязный снег.

– Ты что же это, а? – спросил дед, войдя. – Зачем встал?

– Дедушка, вот бы кровать сюда. Солнце!

Кровать перенесли.

Санька любил ловить солнечные лучи, прыгающие по одеялу. Он подставлял им руки, бледные, с синими жилками, и улыбался.

Напротив окна висела в рамке его «Похвальная грамота». Это была награда за успешное окончание первого класса. Санька ею очень гордился. Но теперь стекло было разбито, грамота поцарапана его осколками. Это отец тогда угодил табуреткой.

Когда Санька взглядывал на стену, по лицу пробегала судорога – слишком свежи были воспоминания. Он поспешно отворачивался.

– Дед, – наконец позвал Санька. – Дед! Сними ее.

Дедушка Мокей внимательно взглянул на Саньку. Эх ты, брат-горемыка, подумал он. Больно обидел тебя батька, больно.

Он снял рамку и вышел.

А вечером принес две красивые рамочки, золотистые, как солнце.

– Давай вторую, – подморгнул он. – Зачем ей лежать? Пусть все посмотрят.

Санька улыбнулся ему благодарно.

3

Когда Санька поправился, была уже настоящая весна. На просыхающих глинистых буграх расцветали бледно-фиолетовые бузлачки – так называли здесь первые весенние цветы. Где-то в голых ветвях настойчиво повторяла свою весеннюю песню синица:

 
Сеновоз, сеновоз!
Бросай сани, бери воз!
 

Что синица хочет сказать именно эти слова – говорила Саньке мать, выросшая в степном украинском селе, где люди с древних времен привыкли всему давать объяснения, неожиданные и остроумные.

Закутанный платком, в тяжелых сапогах, которые долго чинил дедушка Мокей, появился Санька в школе. Он как-то оробел в шумной толпе.

– Ого-го! – засмеялся верзила Атарщиков, у которого был всегда подбит либо глаз, либо нос. – Ого-го! Бабушка в платке!

Он дернул за платок. Санька чуть не упал. Ребята засмеялись. Санька покраснел, потом побледнел и бросился с кулаками на Атарщикова.

– Ого-го! Ого-го! Не догонишь!

Санька в бессильной злобе сжал кулаки. Из глаз брызнули слезы.

За время болезни Санька сильно отстал в учебе. Но догонять товарищей не спешил. Дома он не мог усидеть за книгами, уходил подальше на выгон, ложился там на спину и смотрел в небо. Смотрел, казалось, бездумно, а на самом деле постоянно думал об одном – как могло случиться, что отец стал вдруг совсем другим человеком. Правда, и раньше – сколько помнит себя Санька – он не интересовался детьми. Спросит иногда, как дела – и все. Но Санька не обижался на это. Ведь и мать не очень часто проводила с детьми час-другой, рассказывая сказки или просто вспоминая о родном селе, откуда когда-то уехала с дедушкой Мокеем в поисках лучшей жизни. Тогда еще у дедушки жива была его жена. Купили домик на окраине города, работать стали. А потом мать встретила отца…

Они любили все втроем ждать отца, не садились без него ужинать. Он работал на другом заводе, дальше, чем мать, и приходил позже.

Но с прошлого лета он стал приходить почти ночью. Мать кормила детей и укладывала спать, а отца все не было. Утром ему, конечно, было не до детей. Он часто кряхтел, морщась, пил рассол. Так вот и жили.

В школе Санька сидел, занятый своими думами, многое пропускал мимо ушей. По успеваемости он стал одним из последних учеников.

Атарщиков, смеясь, рассказывал ребятам:

– Как трахнет отец! Стекло – дзинь, грамота – пополам!

Он жил на той же улице, где и Щуровы, знал, что Санькин отец ушел из дому.

Санька молча выходил из класса.

– Щуров, – сказал как-то учитель, когда Санька опять не приготовил урок. – Я напишу записку отцу. Ты стал неузнаваем.

– Нет у меня больше отца! – звонко сказал Санька и встал. Лицо его покрылось красными пятнами, глаза лихорадочно блестели.

Ребята засмеялись. Санька стремглав выбежал из класса.

Его нашли лишь к обеду далеко в степи. Он лежал на траве и плакал.

Учитель посадил Саньку на раму велосипеда и повез домой. Санька молчал. От учителя шел запах табака и пота. Это напоминало об отце.

– Что же ты, Саша, ничего мне не сказал? – спросил Петр Григорьевич.

Санька не ответил. Может, и он дерется дома. Почем я знаю?

– Надо было сказать, – продолжал учитель. – А то видишь, как нехорошо получилось. И в учебе отстал, и от товарищей отбился.

У Саньки защекотало в носу. У других пацанов есть отцы, а у него вот нет. А как он хочет, чтобы на велосипеде вез его не учитель Петр Григорьевич, а отец. Только не такой, как в действительности, а лучше. Чтобы разговаривал с ним, учил что-нибудь делать, интересные истории рассказывал. Санька бы прижался сейчас к его сильной руке и прошептал горячо: «Честное слово, больше не буду. Одни пятерки буду получать».

Дома был только дед. Лысина его блестела на солнце, и он весело улыбался.

Учитель долго с ним разговаривал. Потом дедушка подошел к Саньке и спросил строго:

– Что же это ты, Александр, а?

Санька виновато опустил голову.

– Вишь ты его, с уроков убегает. А ремня не хочешь?!

– Я совсем убегу, если меня ремнем. Все вы только драться умеете! – Санька взглянул неприязненно и повернулся, чтобы уйти.

– Погоди, Саша, – сказал учитель, – Дедушка пошутил. Никто тебя бить не собирается. Вот только учиться хорошо надо. Большое горе у вас. Значит, помочь маме надо, смягчить это горе, а ты еще больше ее расстраиваешь.

– Вот, вот, это и я ему хотел сказать, – подтвердил дедушка Мокей. Он ласково взглянул на мальчика, словно просил у него извинения за недавнюю угрозу.

4

Лето пролетело быстро.

Давно уже выпал снег, и Санька с Наталкой катались на санках, лепили бабу. А вечерами, когда в печке трещали дрова и за окном ходил ветер, появлялся дедушка Мокей, пахнущий стружками и столярным клеем. Он хлопал маленькими сухими ладонями и кричал с порога:

– Мороз!

Наталка бежала к нему и тоже кричала:

– Деда, сказку!

Дед брал ее на руки, щекотал бородой, и они смеялись оба весело и звонко. Потом дед говорил:

– Цыц ты, егоза. Сейчас мы урок у Александра спросим.

После того памятного приезда учителя дедушка Мокей много занимался с Санькой, подтянул его. Санька перешел в четвертый класс, правда, с тройками. Сейчас он учился хорошо, но дедушка продолжал контролировать его.

– А ну-ка поди сюда, – поманил он пальцем Саньку.

Санька стал напротив. Дедушка взял книгу: по ней он следил за ответом.

– Так, так, – проговорил дедушка, когда Санька кончил. – Это ты, брат, знаешь. Теперь что, история? Ну давай рассказывай.

Санька рассказывал, дедушка слушал внимательно, только очки его весело поблескивали.

– Анна, тише там. Видишь, Александр урок отвечает, – крикнул он матери, которая возилась у плиты с кастрюлями.

– Арбуз, – вдруг сказала Наталка, показывая на Саньку, остриженного под машинку. Ей, наверно, надоело сидеть тихо.

– Конечно, арбуз, – согласился дед, – Однако голова, шпарит как по писаному.

Мать смотрела на них и улыбалась.

Потом дедушка рассказывал сказки. За стеной шелестел снег, да стучали голые ветви, колеблемые ветром.

Об отце совсем забыли. Прошло уже больше года, как он ушел от них. Санька знал, что он уехал куда-то. Втихомолку дети вспоминали о нем, но вслух не говорили.

Анна тоже молчала.

Но вот однажды мать пришла с работы и сказала:

– Отец ваш приехал. Гладкий стал.

Санька ничего не ответил. Перед ним снова встал тот памятный вечер.

– Может, к нему жить пойдете? У них жирно! – продолжала мать.

Санька оделся и вышел во двор.

«Почему она злится? – думал он. – Разве мы виноваты?!»

Он пошел к дедушке Мокею. В маленькой, заваленной досками комнате всегда стоял щекочущий ноздри запах клея и свежего дерева. Санька любил смотреть, как дедушка рубанком сгоняет пену стружек, как они сыплются ему под ноги.

– Отец приехал, – сообщил он, едва открыв дверь, – А мать злится, будто мы виноваты.

– Да, – дед закряхтел, нажимая на рубанок. – Тяжко ей, – вот она и злится. Не всякий человек легко это переживает.

Тяжело было на душе и у Саньки. Думы, непосильные для детского ума, снова начали одолевать его.

5

К Новому году дедушка принес елку, украсил ее самодельными игрушками, и они все вместе пели и веселились.

Вдруг кто-то постучал. Мать вышла и вернулась с отцом. Черное пальто его и большая шапка были запорошены снегом.

– Здравствуйте! – сказал он у порога.

– Здоров, здоров! – ответил дед.

Мать ничего не ответила, только как-то по-особенному взглянула на отца да зачем-то сняла фартук и стала поправлять перед зеркалом волосы.

Отец снял пальто, молча взял на руки Наталку.

– Большая стала!

Он дал ей конфет, усадил на колени.

– А ты чего молчишь? – обратился отец к Саньке. – Или не признаешь?

Он протянул пакет с подарками. Санька положил его на стол, даже не взглянув.

Веселье было нарушено.

– Ну, рассказывай, как живешь? – прервал тягостную тишину дедушка Мокей.

– Да так себе, помаленьку.

Отец разглядывал стены, кровати, словно никогда не видел их. А тут все было по-старому.

Мать прислонилась к неостывшей еще плите, зябко кутала плечи шерстяной косынкой.

– Отпросился или тайком ушел? – подала она голос.

Санька заметил, что голос матери не такой, как всегда, а ломкий, как бы дрожащий. «Чего она к нему лезет?» – подумал недовольно. Он ушел в другую комнату, сел на сундук.

Отец как-то виновато хихикнул:

– Что я, маленький?

– Ну что ж, Анна, давай гостя угощать, – предложил дедушка Мокей.

– Нет, нет, не надо, некогда мне… Я ведь на минутку зашел, детишек проведать, гостинцев принести… Ждут меня.

– Эх ты-и! – протянул дедушка Мокей с укоризной. – Я-то думал: образумился Прохор, насовсем пришел…

– Наташа, беги к Саньке! – резко приказала сестренке мать.

– Ну, пока, – стал прощаться отец. – Может, еще когда зайду. Разрешается?

– Только душу бередить, – вздохнула мать.

– А что это Санька спрятался? – вдруг вспомнил отец. – Не захотел даже разговаривать.

– Ты думаешь, он бесчувственный? Тоже сердце имеет…

После ухода отца стало тихо. Дедушка Мокей строгал что-то, мать сидела в задумчивости.

– Мама, а этот дядя еще придет? – спросила Наталка.

– Эх ты, глупая моя, – обняла ее мать и заплакала.

Отец приходил еще несколько раз. Санька, завидя его, запирался на крючок, прятался с Наталкой под кровать. Отец заглядывал в окна, звал детей, но они не откликались.

Наталка, сжавшись в комок, спрашивала шепотом:

– Мы с ним так играем, да?

– Да, – сердито отвечал Санька.

Матери об этих посещениях он ничего не говорил, но она как-то сама нерешительно спросила:

– Отец приходил, что ли? Что ж ты его не впустил?

Санька промолчал.

Он стал замечать в матери перемены. Завивку сделала, чаще в зеркало заглядывать стала.

А однажды нечаянно подслушал разговор матери с соседкой. Мать говорила о том, что новая отцова жена – Евгения обманула его в чем-то, что он теперь свободно может с ней разойтись.

– А какой интерес жить с потаскухой-то, – сказала соседка, тетя Клава.

– Вот и он так говорит. Простить просит. Да только и я теперь поумнела.

– Ой, девка, не прогадай. Опять, глядишь, метнется куда в сторону.

– А метнется, туда и дорога. Теперь я ученая – такой, как был, не нужен. Ты думаешь, с чего он спутался с этой Евгенией: из-за моей глупости. Ждешь с работы, волнуешься, стараешься угодить. Он кобенится, а я прощаю, дура. Вот и допрощалась. Пить стал, связался с этой стервой, опутала она его.

– Да, это уж верно. Таким только попадись в руки.

– Вот он и попался. На красоту польстился. А она хитрая, подпоит да сплетничает про меня, а подружки ей на заводе помогали. Вот и опутали. Все меня подозревал в чем-то, придет пьяный, выговаривает. Все требовал: признайся да признайся… А в чем? Вот так и ушел. А теперь жалуется, что обманула его Евгеша эта.

– Да, недаром говорят: сколь по свету ни ходи, а лучше и вернее первой жены не найти, – вздохнула тетя Клава, – Сколько таких-то бегунов было, а опамятуется, к первой жене возвращается.

Женщины замолчали. Санька сидел в сарае, боясь шелохнуться. Он словно дотронулся до чего-то запретного, что всегда от детей держат в тайне. Лицо его горело.

После этого случая Санька стал пристально наблюдать за матерью. Не все в подслушанном разговоре ему было ясно, но он догадывался, что отец может вернуться насовсем.

И Санька не мог понять мать – ведь отец тогда так крепко обидел ее. Неужели забыла? Но он же вот не забыл.

Как-то вечером Санька спросил у матери:

– Тебе плохо с нами жить?

– С чего ты это взял?

– А чего ж ты раньше все с нами да с нами была, а теперь по вечерам куда-то уходишь?

– В клубе у нас лекции интересные читают, вот и хожу.

Мать говорила тихо, словно хотела оправдаться. Возможно, это вызвало у Саньки какую-то непонятную ему самому злобу.

– И все обманываешь ты, ни на какие лекции не ходишь, а с отцом бываешь. Я все знаю!

Лицо матери вспыхнуло, она не нашлась сразу, что ответить.

А Санька продолжал:

– Плохо с нами жить, да? Ты хочешь, чтобы тебя отец опять бил, да?

Голос его задрожал, из глаз вот-вот готовы были брызнуть слезы.

– Успокойся, глупый! Еще неизвестно, придет к нам отец снова или нет. А если придет, то драться уже не будет. Он понял, что вел себя тогда нехорошо.

– А я не хочу, слышишь, я не хочу, чтобы он приходил! – резко крикнул Санька.

– Может, ты его заменишь? – не сдержалась мать. – Может, ты пойдешь работать? Ведь мы едва концы с концами сводим.

– И все равно не хочу…

– Ладно, иди спать. И перестань об этом думать. Тебе рано еще вмешиваться в дела взрослых.

– А мне не рано? – спросила Наталка.

– Нет, тебе не рано, – улыбнулась мать.

Санька не мог простить отцу обиды, сердился на мать, а потом вдруг жалел ее. Почему все так непонятно в жизни получается?

6

Вновь настали теплые дни. Дедушка Мокей перебрался работать во двор. Обнажив лысину, говорил, покряхтывая:

– Ага, печет солнышко. Греет!

Санька любил сидеть на золотистых стружках и читать вслух.

– Дедушка, а у меня уже целых десять книг, – сказал он, прервав чтение. – Сделай полочку.

– Сделаем. Только вместе с тобой. Вот школу кончишь, и займемся. Пора самому ремеслу учиться.

Вечером мать пришла с отцом.

– Ну, как дела? – весело спросил отец. – Перейдешь?

Санька промолчал, а когда отец отошел подальше, спросил:

– Дедушка, а чего мамка хочет, чтобы отец у нас жил? Он же опять драться будет!

– Не бойсь! – засмеялся дедушка Мокей. – Не будет. Он теперь умней стал. А с отцом оно легче жить будет. Вот такие дела, брат!

Санька забрался на крышу сарая и долго лежал там, глядя на кувыркающихся в небе голубей. В отблесках закатной зари они казались диковинными огненными птицами. И все думал, думал…

Однажды мать принесла с собой чемодан отца, который, как знал Санька из разговоров взрослых, уже несколько месяцев жил в общежитии. Вскоре пришел отец, веселый, возбужденный. Отцов брат, дядя Сергей, побежал за водкой…

Дедушка Мокей проговорил:

– Вот и хорошо, вот и ладно!

Санька залез на крышу сарая, спрятался под раскидистой кроной тутовника. Через раскрытые окна ему было видно все, что происходит в доме. Мать оделась, как в праздник, отец носил на руках Наталку.

Собрались гости. Скоро они нестройно запели. Потом завели патефон. Дедушка Мокей внимательно слушал, прихлопывал в ладоши и подпевал:

– Жена мужа недолюбливала…

Помолчав, он сказал Прохору:

– Хитрая пластинка. А вот если бы еще: «Муж жену недолюбливал»– совсем правильно было бы!

Прохор смотрел на деда голубыми пьяными глазами и говорил:

– Виноват я, дед! Понимаю свою вину перед ними. – И он целовал Наталку, – Почему я пришел? Соскучился по детям, вину свою понял.

Дед пел вместе с патефоном, а Прохор все говорил:

– Ну виноват я, дед! А простить меня надо. Потому, кто молод не был?!

Старик погрозил ему пальцем:

– Нет, брат, шалишь! Молодость твоя, она давно прошла. Ты думаешь, ерунда это: пришел, ушел, пожил, бросил! Нет, шалишь, не ерунда. Вон Александра-то до сих пор нету. А где он? Кто ж его знает? Ты, думаешь, он не понимает? Нет, брат, шалишь! Он все понимает!

Гости пели, смеялись. Физиономии их расплывались в сизом табачном дыму.

Анна успевала и подпевать, и подавать на стол новые закуски.

Дедушка Мокей смотрел на нее и говорил, стуча кулаком по столу:

– Вот ты ее бросил, Анну-то, пожил с другой, опять к ней вернулся. Она-то, может, и забудет это, да дети не забудут. Без детей вы птички вольные, а уж коли деток нажили, вместе их воспитывать надо. Узелочком связали они вас, понимаешь? И развязать его ой как трудно, брат ты мой… Как начнешь развязывать, так и поранишь в самое сердце коли не жену, так деток…

Дед колотил кулаком уже не по столу, а по склоненной голове Прохора.

…А Санька спал на крыше сарая и вздрагивал то ли от вечерней прохлады, то ли от обиды…