Текст книги "Закон благодарности"

Автор книги: Г. Котницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Г. Котницкий
Закон благодарности
(Повесть и рассказы)

Закон благодарности

1

Дик родился и вырос на далеком острове, затерянном во льдах Северного Ледовитого океана. Он исправно бегал в упряжке, с аппетитом ел мороженую рыбу, в любую погоду спал прямо на снегу, свернувшись клубком, спрятав пуговку носа в пушистый хвост.

Когда Дик был еще щенком, он понял, что выжить может только сильный, ловкий, быстрый. И несмотря на трепку, которую задавал ему вожак, стремился первым схватить брошенную собакам рыбу, первым врывался в домик, когда начиналась вьюга.

Поздней северной весной круглосуточно сияющее солнце бодрит кровь, и собаки особенно внимательно принюхиваются друг к другу. В эту пору Дик и вступил в схватку с вожаком.

Было это так. Дик играл с приглянувшейся ему молоденькой сукой, а старый Джек лениво лежал на оттаявшей, чуть подсохшей прогалине перед домиком полярников. Вдруг он встал, прищурил подслеповатые глаза и направился к Дику. Последний раз Дик получил от него трепку за то, что раньше Джека схватил мороженую треску. Дик успел об этом забыть, а Джек все помнил и угрожающе оскалил пожелтевшие клыки. Возлюбленная Дика трусливо поджала хвост и приготовилась бежать к вожаку, если он позовет. Это озлобило Дика. Шерсть его вздыбилась на загривке, он тоже оскалил свои острые белые клыки. Возмущенный такой дерзостью, Джек поднял лапу, чтобы одним ударом свалить и придавить непокорного к земле, но в это время Дик сильным толчком свалил вожака и вцепился зубами в его горло. Джек пытался сопротивляться, но силы были неравны, и он жалобно заскулил, выражая покорность. Дик еще некоторое время держал вожака распластанным на земле, наступив ему лапами на грудь. Когда наконец Дик отпустил Джека, старый вожак отошел в сторону. И все собаки, наблюдавшие поединок, увидели в молодом, полном энергии Дике сильнейшего и признали вожаком его.

Молоденькая сука боком, боком стала приближаться к Дику, выражая полную готовность подчиниться его воле. Но Дик чуть приподнял губу над клыками и зарычал: теперь Дик – вожак и его подругой станет та, которую он сам пожелает.

Убедившись в том, что стая признала его победу и старшинство, Дик гордо выпрямился, огляделся и, увидев вынырнувшую нерпу, бросился вперед. Вся стая устремилась за ним. Только старый Джек остался на месте. Сгорбившись, он пошел прочь от того места, где, потерпел позорное поражение. Назад Джек не вернулся.

С годами стая поредела: метеорологи уехали с острова, забрав с собою почти всех собак. Прибывшим на смену полярникам осталась в наследство лишь собачья упряжка во главе с вожаком. Но они нартами не пользовались: молодые собаки, появившиеся на острове после отъезда прежних метеорологов, в упряжке никогда не бегали. Дик гордился своим умением и счастливым днем считал тот, когда кто-нибудь из полярников отправлялся на нартах на охоту. И тогда Дик вспоминал свою молодость, когда он победил старого Джека.

Больше всего Дик любил ездить с начальником полярной станции. Конечно, он не знал, что это начальник, что фамилия его Севрин. Но он знал запах Петра Даниловича – запах душистого табака и крепкого мужского пота, смешанный с запахом одеколона «Шипр». Севрин курил трубку, как и прежний начальник метеорологов. Возможно, поэтому Дик привязался к Севрину, едва тот появился на острове.

Дик знал еще, что когда бухта почти совсем очистится ото льда и только далеко на горизонте будут заметны бело-зелено-голубые глыбы айсбергов, к острову подойдет пароход. Встречают его все жители поселка вместе с собаками.

Приходит он раз в год, и все ждут его с нетерпением. Одни – чтобы навсегда уехать отсюда на Большую землю, другие – надеясь получить пачку писем, которые лежали где-то на почтамте целый год, и отправить толстую пачку своих, написанных под заунывный вой пурги в долгую полярную ночь. Пароход привезет много новых людей, незнакомые запахи, внесет сумятицу в размеренную, неторопливую жизнь островитян. А потом, прогудев на прощание три раза, скроется за скалистым мысом. И долго придется разбираться, кто из прежних зимовщиков остался, кто прибыл вновь. Люди будут торопливо переносить в склады выгруженное продовольствие, а собаки побегут за ними, усваивая новые запахи.

Позднее придет еще транспорт, он привезет уголь, горючее и смазку для движка электростанции.

Собакам, казалось бы, должны быть безразличны эти события. Но, видимо, и они чувствуют общую атмосферу ожидания: нетерпеливо скулят, вертятся возле людей, виляя хвостами, высунув языки. Им тоже приелись консервы, а пароход везет островитянам замороженные говяжьи и бараньи туши, рыбу и другие лакомства, которых конечно же отведают и собаки.

Когда первая шлюпка приближается к берегу, ее выходит встречать сам начальник полярной станции, – остальные ждут на почтительном расстоянии.

Вместе с начальником к первой шлюпке выходит Дик. Он внимательно разглядывает прибывших, принюхивается. Полярные спецовки ему привычны, он издали приветствует одетых в них людей помахиванием пушистого хвоста, как бы сообщая стае, сгрудившейся на пригорке, что прибыли свои. Иногда на берег сходят люди, одетые во все черное. Дик настороженно смотрит на них, но начальник, зная его повадки, предупреждает: «Свои!» – и Дик безбоязненно подходит к незнакомцам, приветствуя их.

Вскоре начинается такое интенсивное движение шлюпок, что рейсов и не сосчитать. Все это время Дик не покидает своего поста на берегу.

Однажды привезли на шлюпке какого-то непонятного пса – голого, со страшной мордой. Дик вовремя заметил опасность. Шерсть его вздыбилась, он подал голос. Вся стая бросилась к берегу, готовая растерзать незнакомца. Пришлось шлюпке поворачивать назад. Не удалось капитанскому бульдогу погулять по бережку, не пустил Дик.

И в этот раз, как и в прошлые годы, прибытие парохода внесло веселую суматоху в жизнь островитян. Отзимовавшие свое и собиравшиеся уезжать люди и прибывшие им на смену торопились разгрузить трюмы, перенести ящики и бочки в укрытия, пока стоит хорошая погода. А то задует сиверко – закружится, запляшет все вокруг, и уйдет пароход с чем пришел, так как не смогут пришвартоваться к нему шлюпки, будет их бросать на волнах, как щепки.

Собаки носились по берегу, порой мешая работать, но им казалось, что так и должно быть: раз бегают люди, то и собакам это положено.

Дик знал, что уезжающие с острова навсегда имеют обыкновение давать напоследок полюбившимся им собакам (а у каждого человека на этом острове, как, впрочем, и у каждой собаки, были свои любимцы) что-нибудь вкусное, почесать между ушами, подержать залапу.

И сердце у Дика дрогнуло, когда утром Петр Данилович положил перед ним вкусный мосол. Пес понял, что это – прощальное лакомство, что он останется без хозяина, что придется привыкать к другому. И он, вежливо вильнув хвостом, отложил кость в сторону, хотя от соблазнительного запаха сами по себе потекли слюни, заныло: в желудке…

2

Два дня, пока люди и собаки суетились на берегу, Дик лежал перед домиком полярной станции, положив голову на лапы. Рядом валялась сахарная кость, к которой он так и не притронулся – только нюхал изредка, тяжело вздыхал и отворачивался.

Другие собаки сначала пытались подойти к нему – не для того чтобы утащить кость, а чтобы выразить свое восхищение таким царским угощением, но Дик беззвучно оскаливал клыки, показывая этим, что не нуждается в их верноподданической лести. И они оставили его в покое.

Петр Данилович несколько раз выходил из домика вместе с прибывшим ему на смену молоденьким светловолосым пареньком, который ходил без шапки, в одном свитере, хотя остальные были одеты обычно. Дик почему-то сразу невзлюбил его. И хотя Петр Данилович уже несколько раз сказал ему: «Свой, свой, нельзя!» – Дик, завидя новичка, весь ощетинился. Природным чутьем Дик понимал, что его прежний хозяин собирается покинуть остров, что в его комнатке, куда несколько раз было позволено зайти Дику, поселится новый человек, пахнущий совсем не так, как его любимый хозяин.

Он не знал, как заставить Петра Даниловича остаться, и не спускал глаз с двери домика, чтобы не прозевать хозяина.

Старые зимовщики уже вынесли на берег свои чемоданы и рюкзаки, часть из них переправилась на пароход, а Петр Данилович все не выходил.

Пароход, позавчера вошедший в бухту, как бы дремал, пока между ним и берегом сновали шлюпки, а потом выпустил из трубы клуб дыма, словно вздохнул, отгоняя от себя сон. Шлюпки стали поднимать на борт.

Все это не ускользнуло от зорких глаз Дика.

Он видел, как радостные, возбужденные зимовщики, бледнолицые по сравнению с загорелыми сменщиками, садились в шлюпку, жали руки остающимся на берегу, ласково трепали по загривкам собак, к которым за два года жизни на острове успели по-настоящему привязаться.

А Петр Данилович все не выходил из домика.

Дик почувствовал, что вокруг что-то изменилось. И не потому, что меньше стало людей на берегу и задымил готовый сняться с якорей пароход. Далеко на горизонте, где белесое небо сливалось с океаном, появилось темное пятно, стали отчетливо заметны над спокойной водой острые верхушки айсбергов. Дик чувствовал, что его словно бы начинает прижимать к земле какая-то неведомая сила. Так бывало всегда перед бурей. Собаки узнавали об этом раньше людей и искали укрытия в тамбуре бани или пытались проникнуть в дом.

Но сейчас почему-то раньше собак забеспокоились люди. Нисколько человек выбежали из домика, сели в шлюпку и направились к пароходу. Петра Даниловича с ними не было, и Дик проводил их равнодушным взглядом.

Вскоре шлюпка вернулась. Из нее вышел новый, еще не бывавший на берегу человек, пахнущий чем-то раздражающим и непонятным, с чемоданчиком в руке. Дик проводил его в домик поворотом головы, томясь догадками.

Что предстоит ухудшение погоды – это ему было понятно и не страшно. Не раз уже бывало так в природе: почернеет небо, среди лета сыпанет вдруг колючий снег, навалится лохматый туман, и станет хуже, чем зимой, потому что шерсть мокрая, и все вокруг мокрое, и пробирает до костей озноб. Но потом разойдутся тучи, обогреет землю солнце, и повалит теплый пар от земли, от собак, от камней. У людей ухудшение погоды обычно беспокойства не вызывало – они закрывались в домике и грелись у огня. А тут вдруг и люди забеспокоились. Непонятно. Правда, это новые люди, они еще – не привыкли к жизни на острове. Но среди них находится хозяин, он, наверное, рассказал, как надо себя вести.

А может быть, с ним что-то случилось? Нет. Это бы Дик почувствовал, будь у домика стены и в десять раз толще. Он каким-то, только ему понятным образом улавливал отзвук шагов Петра Даниловича. Правда, шаги эти были не такие, как всегда, но это были его шаги.

Прошло довольно много времени, пока из домика вновь вышли люди. С ними был и Петр Данилович. Два человека несли третьего, уложенного на носилки. По запаху Дик уловил, что это тот – беловолосый, и обрадовался: неприятного ему человека уносят. Он слегка приподнялся и, вопросительно поглядев на Петра Даниловича, чуть вильнул хвостом, как бы спрашивая: «Все в порядке, теперь ты останешься со мной?!»

Петр Данилович прошел, не заметив, о чем его спрашивает Дик.

Шлюпка с носилками направилась к пароходу. В нее сел и Петр Данилович. Дик в последний момент, увидев, что он перекидывает ногу через борт, бросился к нему и успел ткнуться на прощание носом в ладонь хозяина.

– Не беспокойся, я вернусь! – произнес чуть слышно Петр Данилович, но Дик все понял: хозяин отправляется на пароход только на время, как бывало и раньше.

Он вильнул понимающе хвостом, постоял на берегу, пока шлюпка не отошла на приличное расстояние, и только теперь почувствовал, что голоден, что со вчерашнего дня ничего не ел. Он вернулся на пригорок, подобрал лежавшую там до сих пор кость, пошел с ней к берегу и лег, наблюдая за теплоходом.

Небо на севере становилось темнее. На этом фоне еще белее казался снег на склонах пологих сопок и в распадках, ослепительно сверкали кружившие вокруг острова ледяные глыбы айсбергов.

Пароход сопел все сильнее, хотя дым из трубы почти совсем не шел. Но Дик не беспокоился. Он видел, что шлюпка покачивается на воде у борта, – значит, пойдет еще назад.

И точно. Вот в нее спустились люди, чихнул раз-другой мотор, и шлюпка понеслась – только белый бурунчик замелькал на потемневшей воде.

Сойдя на берег, Петр Данилович почесал между ушами радостно бросившегося к нему Дика и грустно сказал:

– Вот так-то, брат! Видно, не судьба мне уезжать – приступ случился у моего сменщика. Что ж, пойду распаковывать вещи.

Дик, чувствуя настроение хозяина, лег перед дверью, положив большую умную голову на мощные лапы. Потом, вспомнив о сахарной кости, пошел, взял ее в зубы, принес к домику и начал грызть.

Пароход дал три гудка. Прибывшие на остров зимовщики повыскакивали из домика кто в чем был, начали махать руками, кричать:

– Счастливого плавания!

Севрин провожать пароход не вышел.

Лязгнули якорные цепи, пароход развернулся и стал уходить. Оставшиеся на острове занялись обычными делами: носили ящики, катали бочки.

Вскоре налетел ветер, повалил снег, закружился в дикой пляске. Потом его сменил дождь.

3

И снова на острове потекла привычная жизнь.

Солнце показывалось реже и реже, небо все чаще заволакивали тучи, то и дело в воздухе порхали снежинки.

У Петра Даниловича Севрина появилась новая привычка. О» стал уходить далеко от станции, на самую оконечность вдающегося в океан мыса, садился там на выброшенный морем ящик и курил без конца свою трубку.

Глухо шумел океан, взламывая, кроша и перемалывая ледовую пленку. Шуршала о камни шуга, изредка пролетали к югу запоздалые птицы.

Дик сопровождал Севрина в этих прогулках. Он быстро запомнил место, где любил сидеть в задумчивости Петр Данилович, весело бежал впереди, успевая порыться и в норах леммингов и за назойливыми чайками погоняться.

Набегавшись вдоволь, Дик ложился у ног хозяина, внимательно смотрел, как тот попыхивает трубкой. После отплытия парохода Севрин перестал бриться, и у него отросла черная с проседью борода. О чем думал хозяин, Дик не знал, но чувствовал, что думы эти нелегкие, и старался заглянуть в его глаза, словно надеясь прочитать в них, что так беспокоит хозяина. А Петр Данилович изливал перед ним душу, говорил как с человеком, умеющим слушать:

– Трудно ей, конечно, я знаю. Годы-то уходят, а я здесь кукую. Когда моего сменщика скрутило, я сразу понял, что не доведется в этом году уехать: из нового состава зимовщиков никто не мог заменить начальника станции. Это еще хорошо, что беда случилась, а пароход не ушел, и я на месте. Запросили по радио управление, там, понятно, паника. Оказывается, этот парень скрыл, что с ним такое уже случалось. Попросили меня пока остаться, ввести в курс дела новую смену. А с угольщиком пообещали прислать сменщика. Вот такие-то дела, друг!

Дик, казалось, понимал, слушал внимательно. Словно какая-то невидимая нить все прочнее связывала собаку и человека. Дик равнодушно взирал на то, что в собачьей стае все больше верховодит молодой черный пес Тур. Правда, Дик, возвращаясь после прогулок с хозяином, наводил порядок, ставил Тура на место. Дик пока был полон сил и мог поспорить с Туром. До участи Джека ему было еще далеко. Но бороться за власть не хотелось, и сама эта власть казалась ему сейчас ненужной. Дик целыми часами готов был лежать у ног Петра Даниловича и слушать его негромкий хрипловатый голос.

Петр Данилович, выкурив одну трубку, долго и старательно выколачивал ее о каблук, выковыривал пепел щепочкой, затем набивал трубку свежим табаком, уминал большим пальцем, раскуривал, весь окутавшись крепким пахучим дымом, запах которого Дику нравился все больше. Хозяин почесывал у Дика между ушами и, посасывая трубку, отчего в ней булькало и хрипело, продолжал:

– Но надежды на смену в этом году, брат, зыбки. Так что позимуем еще мы с тобой. Снежок ляжет, на охоту съездим. А что? Волосы рвать на голове – не поможет. Вылезти на сопку и «караул!» закричать – никто не услышит. Придется ждать… А она, брат, ждать не хочет. Писем-то пришло от нее всего несколько штук. А в прошлом году – пачка целая!

Помолчав, побулькав и похрипев трубкой, Петр Данилович говорил:

– Но и ее понять можно – она ждала меня. А ей вместо мужа телеграмма из управления должна прийти, что ввиду сложившихся обстоятельств я задерживаюсь на станции… Я ей даже письма не послал. Те, что зимой писал, здесь остались. В чемодан положил, думал, приеду, будем распечатывать и читать их вместе. А потом, как закрутилось все это, я и забыл про них. Ребята, правда, обещали заехать домой, рассказать, но разве этим ее утешишь? Она, понимаешь, пишет, что уже на улицу перестала с дочкой выходить, так как Аленка спрашивает, где папа, почему все дети с папами гуляют, а она без. А там еще теща подзуживает: вот-де выбрала себе муженька – годами где-то пропадает. Ни вдова, ни мужняя жена… Свихнуться, брат, запросто можно. Город – это тебе не Арктика, соблазнов много, а для молодой женщины особенно. Только на улицу выйдет, уже какой-нибудь хахаль пристраивается.

Петр Данилович замолкал, переставал даже сосать свою трубку. Дик задремывал рядом с ним и просыпался от того, что хозяин начинал выколачивать трубку о каблук.

Короткое арктическое лето стремительно шло на убыль. Быстро отцвели и успели дать семена цветы, пожухла трава, в ней обозначились тропы, пробитые леммингами. Совсем коротким стал день. Если раньше Петр Данилович возвращался с берега океана засветло, то сейчас непроглядная тьма часто заставала его и Дика там. Очнется хозяин от своих нелегких дум, его четвероногий спутник от чуткого полусна, а кругом – хоть глаз коли.

– Ну что ж, пойдем, брат! – скажет Петр Данилович, вставая. – Еще день прошел, а угольщика нет.

Надежда на то, что на транспорте с топливом прибудет новый начальник полярной станции, растаяла в один из последних августовских дней. Капитан транспорта, доставившего зимовщикам топливо, ничего даже не слыхал о сменщике Севрина. Да и немудрено: ведь угольщик ушел из порта до того, как туда прибыл пароход, на котором увезли внезапно заболевшего сменщика.

Петр Данилович, честно говоря, ожидал такого исхода и поэтому встретил его внешне спокойно. Отдал письмо капитану, в котором рассказывал жене, что случилось, ободрял ее, умолял набраться выдержки еще на одну зиму. Письма со своими первыми впечатлениями отправили с угольщиком и новые зимовщики. Теперь никакой почты не будет почти год. Вновь прибывшие не представляли еще, как он длинен!

– Будем, брат, готовиться к зиме, – сказал через несколько дней Петр Данилович Дику, потрепав его по загривку. Сказал и направился за дом, где стояли прислоненные к стене крепко привязанные к скобам старые нарты. Несколько тонн угля были перенесены поближе к домику, ссыпаны под навес, бочки с соляром и маслом уложены в штабель неподалеку от электростанции. Можно было подумать и о подготовке к охотничьему сезону.

Дик все мгновенно понял и побежал наводить порядок среди своих подчиненных. Чтобы тянуть нарту, собачья упряжка должна действовать согласованно. Конечно, Петр Данилович отберет нужных ему собак, будет заниматься с ними перед поездкой в тундру. Но ему, вожаку, тоже надо подготовить всех к этой работе.

4

Зима наступила внезапно. Еще вчера кругом была грязь, остров лежал посреди океана черной мокрой лепешкой, вокруг которой белело ожерелье ледяного припая. А утром все проснулись под завывание ветра. Косо, под острым углом к земле, пролетали снежинки.

С подветренной стороны за домом, складом и баней уже образовались продолговатые сугробы.

Севрин, первый выйдя из дома, чтобы проверить приборы, установленные на метеоплощадке, чуть не упал, наткнувшись на сгрудившихся под дверью собак.

Дик бросился к нему, сунулся холодным мокрым носом в ладонь, затем в полу его меховой шубы.

– Ну что, Дикарь, холода испугался? – провел ладонью по собачьей морде Петр Данилович. – А еще ветеран! Мне бы простительно было: только третью зиму здесь встречаю…

Севрин, когда был в хорошем расположении духа, называл Дика Дикарем, полагая, что эта его нерусская кличка – Дик – произошла от сокращения понятного и простого слова «дикарь». Дик давно привык к тому, что его то называют коротко и властно, словно хлестнув бичом, – и тогда надо собраться в комок, бежать, догонять кого-то, либо прекратить драку с собаками, либо покинуть теплую комнату, то вот так длинно – Дикарь. Правда, так его называл только Петр Данилович. И в этом удлинении обычной клички Дику чудилась ласка. Прикрыв на мгновение глаза, он вспоминал полузабытые картины своего детства: мать вылизывает ему шерстку своим теплым шершавым языком, а он урчит от удовольствия. И мать отвечает ему ласковым нутряным рыком, и рык этот чем-то напоминает вот это самое длинное слово – «дикарь».

Петр Данилович поплотнее запахнул шубу и направился на метеоплощадку. До нее было недалеко, всего только и требовалось, что пересечь ложбину. Но как раз здесь дуло с невероятной силой, Севрин крепко держался за натянутый между домиком и ограждением площадки канат. Ветер сбивал с йог, пытался оторвать человека от каната, увлечь его за собой и сбросить в океан. Дик шел шаг в шаг с хозяином, держась зубами за полу его шубы.

– Что-то в этом году зима круто берет! – сказал Петр Данилович, сделав у столба остановку, обхватив его руками, чтобы передохнуть. – Такой ураганный ветер впервые за два года. Пли, может, на твоей памяти было уже подобное?

Дик стоял, прижавшись всем телом к ногам Севрина, спрятав голову за отвернувшуюся полу шубы.

Буря бесновалась несколько дней. А когда утихла, остров оказался укутанным как бы в толстое пуховое одеяло. Все ложбины сровняло, жилой дом, электростанцию, баню и склад засыпало снегом под самые стрехи.

Люди прокопали тропы от домика к метеоплощадке и подсобным помещениям, натянули дополнительные канаты. Какая бы ни стояла погода, а заведенный порядок нарушаться не должен: необходимо вести наблюдения, заготавливать снег, варить пищу, держать связь с Большой землей. Снег в Арктике – это и тепло, и вода.

Брусками снега набивают железные бочки для воды, которую потом заливают в отопительный паровой котел, употребляют для приготовления пищи, пьют. Заготавливать снег не так уж и просто: силой ветра мелкие колючие кристаллики прижимает друг к другу так плотно, что по трехметровой высоты сугробу спокойно могут ходить, не рискуя провалиться, не только люди, но и белые медведи. Полярники приспособились из спрессовавшихся сугробов выпиливать обычной пилой-ножовкой аккуратные бруски, складывая их штабелями у стен своего жилья, как в средней полосе России обычно складывают на зиму дрова.

Все собаки с наступлением зимы обленились, ожирели, так как двигались мало, почти все время спали, укрывшись от стужи и ветра в тамбуре бани или под складом. И только Дик оставался прежним. Он ни на шаг не отставал от Севрина, всюду сопровождал его.

А дел у Петра Даниловича немало. Буря не буря, мороз не мороз, а каждый день он должен всюду побывать, все сам проверить. Ему и о наблюдениях надо думать, и о питании людей, и о том, как их помыть, если баню занесло вместе с трубой.

Порядки на острове Петр Данилович установил строгие: спиртное не пить (весь запас, привезенный с материка, хранился у него в комнате в специальном ящике), по одному из дома не выходить, брать с собой оружие. Холод и голод подгоняли к острову белых медведей, а встреча с ними голодными опасна – это Дик знал.

Медведи на этот остров приходили зимой часто. Их отгоняли выстрелами, оттесняли от полярной станции зло урчащим тягачом, включив все три его фары. Хозяева Арктики убирались с острова нехотя. Их привлекали запахи человеческого жилья, притихших, спрятавшихся собак.

Давным-давно, когда Дик был еще совсем крошечным, белый медведь подкараулил повара, который вынес выливать помойное ведро. Повар был парень смелый, не растерялся, увидев мишку, успел надеть ему на голову ведро, но тут же был сбит мощной лапой. Выскочившие из дома на шум и грохот зимовщики увидели распростертого на снегу бесчувственного повара и убегающего в глубь острова обезумевшего медведя. Что с тем пришельцем стало, неизвестно, ведра так и не нашли, но с тех пор ввели правило: зимой из домика по одному и без оружия не выходить, тем более, что медведи тоже, по-видимому, извлекли урок из этого случая – стали появляться на острове группами. Повара тогда медведь слегка поцарапал, но бедный парень с перепугу стал заикаться и в двадцать лет поседел.

Об этом случае непременно рассказывали всем новым зимовщикам, как бы подтверждая тем необходимость строгой инструкции. Был даже установлен сигнал «медвежьей тревоги» – частые удары молотком по куску железа, подвешенному у входа в дом.

И только сам Севрин не придерживался установленных правил – ходил всюду один. Правда, с оружием не расставался, карабин всегда брал с собой. Но Петр Данилович и другие островитяне не считали, что он нарушает правила. Во-первых, тот, кто правила устанавливает, сам их обычно не соблюдает. Во-вторых, Севрина всегда сопровождал Дик, который был ничем не хуже любого спутника. Постоянное общение с людьми мало-помалу вытравило у Дика природный страх перед царем Арктики, и он смело облаивал медведей, пытался даже кусать их, подкравшись сзади.

С наступлением зимы Петр Данилович и многие зимовщики стали готовиться к охоте на песцов – налаживали капканы, мастерили ловушки. Каждому хотелось привезти домой сувенир – шкурку если не голубого, то хотя бы обычного песца. Петр Данилович предполагал подстрелить также несколько нерп: нерпичья шкура – неплохой сувенир, жир всегда нужен, а мясо за долгую зиму съедят собаки.

Пока еще не укрепился наст, Севрин возился за домом, налаживая нарту. Он подобрал в упряжку собак, приучал их к командам, к работе. Дик радостно вспоминал полузабытые слова.

Вместе с рыжебородым радистом Кузьминым Петр Данилович в начале октября совершил первую поездку по острову. Он присматривался, есть ли на снегу следы зверей, каково их направление, а Кузьмин, впервые увидевший с высоты островного плато безбрежное величие океана, уснувшего под ледяным панцирем, восторженно прыгал вокруг нарты, как несмышленый щенок.

Дик уже успел изучить повадки каждого из новоприбывших зимовщиков. И все они казались ему в сравнении с Севриным смешными. Например, после первой снежной бури, когда дом, баню и склад засыпало снегом, когда надо было скорее прокапывать проходы, расчищать метеоплощадку, первый выбравшийся на волю из засыпанного дома Костя Игошев бултыхнулся с головой в сугроб, заорал весело, разгребая снег руками. Дурному примеру последовали все остальные – Сергей Кузьмин, Андрей Кухарчук, Феликс Козлов. Их всех легко можно было отличить друг от друга по бородам, которые они отращивали. У Кузьмина борода была огненно-рыжая, роскошная. У Игошева волосы на подбородке не росли, зато буйствовали на щеках – на одной пепельно-серые, на второй – желтоватые с белым клоком (его все шутливо звали Трехцвет). У Кухарчука бородка росла клинышком, была аккуратна и заметна лишь потому, что от висков до бороды Андрей каждое утро белесые свои волосы тщательно сбривал. У Козлова борода – продолжение усов, охватывает рот полукольцом снизу. Дику больше всего нравилась борода Петра Даниловича – окладистая, закрывающая грудь, черная, с проседью.

Петр Данилович выбрался из дома последним, Дик – вслед за ним. Они снисходительно наблюдали, как барахтаются в снегу впавшие в детство люди. Наконец Севрин сказал: «Хватит баловаться, пора делом заниматься». Он взял в руки широкую шуфельную лопату и начал копать проход к метеоплощадке. Морозов настоящих еще не было, рыхлый снег легко поддевался лопатой. Кузьмин присоединился к Петру Даниловичу, остальные начали рыть проходы к складу и бане. И вовремя: Дик слышал, как отчаянно скулят собаки, укрывшиеся от непогоды в тамбуре бани и у склада.

Ему-то повезло – он пережидал буран вместе с людьми, в их доме. В тот день, когда начался буран, Севрин, возвратись с метеоплощадки, не обнаружил у входа в дом собак – наверное, ушли куда-то, решил он и впустил Дика в дом. Больше трех суток, пока бесновалась вьюга, они просидели взаперти.

Дику больше нравилось быть среди людей, чем забавляться с собаками. И не потому, что чаще перепадали лакомства: просто интересно было наблюдать, как они разговаривают менаду собой, сидя за столом, или как молчат, слушая музыку, что прорывается сквозь шорохи и разряды через тысячи километров и льется из черного ящика, подмигивающего зеленым, как Полярная звезда, глазом.

А после того как Петр Данилович остался на третью, не предусмотренную никакими планами зимовку и нашел в Дике умного и понятливого слушателя, Дик все чаще получал доступ в маленькую комнату хозяина, пропахшую табаком и одеколоном. Он обычно ложился на прохладный пол у двери, пренебрегая ковриком у кровати, вытягивал лапы и внимательно следил за хозяином умными глазами. Иногда от тепла и уюта наваливалась дремота, но Дик спал чутко, как все полярные лайки, и при малейшем шорохе сразу открывал глаза. Петр Данилович читал либо писал. Дику очень нравился шорох переворачиваемых страниц.

Других собак люди иногда тоже впускали в дом, но те не умели себя вести, попрошайничали, лезли куда не положено, либо, разомлев от тепла и сытости, крепко засыпали. Собак на острове, кроме Дика, к зиме осталось семь. Зимовщикам они не были особенно нужны, но каждый выбрал себе любимца и оказывал ему всевозможные знаки внимания: подкармливал, почесывал за ушами.

К Дику все относились одинаково уважительно, может, потому, что начальник станции благоволил к этой собаке. Дик не возражал против внимания к своей особе, но бывал счастлив только тогда, когда его ласкал Петр Данилович. Он, кстати, на других собак не обращал никакого внимания.

Были на острове Шарик, – его подкармливал Костя Игошев, Лайка, – ей покровительствовал Андрей Кухарчук, Быстрый и Смелый вроде, нравились рыжебородому Сергею Кузьмину. Они были чуть старше Шарика и Лайки. Без хозяина остались степенная Дина – верная подруга Дика, и его ровесник, помнящий времена владычества Джека, Смурый. Клички всем собакам дали прежние зимовщики, но они рассказали о них своим сменщикам, так что собакам не пришлось при новых хозяевах привыкать к другим именам. Были еще щенки от Дины и Дика, но они убежали в тундру перед наступлением холодов и не вернулись.

Дика, Дину, Смурого, Быстрого и Смелого Петр Данилович приучал с начала зимы к упряжи. Брал он и Тура, молодого, сильного, но тот был туп и злобен, никак не мог усвоить, чего от него хотят. Дик не стал помогать ему, зная, что Тур только и ждет, когда вожак ослабеет, чтобы занять его место. Пусть ждет. Но, если не будет полезен людям, не дождется – уведут в тундру, а придут без без него. Такие случаи на памяти Дика были. Шарика и Лайку Севрин пожалел: им прошлым летом исполнился только год, пусть окрепнут.