Текст книги "Закон благодарности"

Автор книги: Г. Котницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Агнесса Николаевна лежа на диване читала книгу.

Марина перешивала платье, то и дело говоря Аленке:

– Отстань! Не знаю, когда пойдем гулять! Пойди спроси у папы.

Когда Петр Данилович закончил свои хозяйственные дела, Марина спросила:

– А ребенку нужно погулять, как ты думаешь?

– Думаю, что нужно, – улыбнулся он.

– Ну вот и своди!

– Пойдем, вместе погуляем.

– Мне не хочется, да и голова болит.

– Вот на воздухе и пройдет.

Все-таки Петру Даниловичу удалось уговорить жену и тещу выйти погулять. Они дошли до Ленинского проспекта, потом вернулись назад. Аленке очень понравилось идти с папой рядом, а потом сидеть у него на руках и спрашивать: «А что это? А вот это?» Петр Данилович охотно отвечал, смеялся, а Марина и Агнесса Николаевна шли сзади, чуть поотстав, как будто выполняли какую-то повинность.

После семейной прогулки надо было еще вести на прогулку Дика. Севрин чувствовал, что к вечеру устал не меньше, чем за самый суматошный и напряженный рабочий день.

11

Петр Данилович через неделю сходил с Мариной в Театр комедии. Хотелось, конечно, в Кировский, который все ленинградцы по старинке зовут Мариинским, или в Пушкинский, также называемый по-старому – Александринкой, но туда билеты, наверное, были распроданы. Шел мюзикл «Свадьба Кречинского» с Людмилой Сенчиной в роли невесты. Дик в этот вечер сидел у Князькова.

Однако несмотря на старания Петра Даниловича отношения его с женой и тещей не улучшались. Петр Данилович все яснее чувствовал, что его просто терпят, что он стесняет, а своей привязанностью к собаке осложняет совместную жизнь.

Но внять просьбам жены и тещи избавиться от Дика он не мог. Как-то Агнесса Николаевна завела разговор на эту тему:

– И не надоело тебе, Петя, таскаться со своим псом?

– Нет, не надоело.

– Но ты же видишь, что нам тесно?!

– Немного осталось потерпеть, получу квартиру, уедем, вы еще скучать одна будете.

Агнесса Николаевна ничего не ответила. Но Марина через несколько дней сказала:

– Ты бы узнал, может, где нужны такие сторожевые собаки.

– Зачем?

– Ну, сдал бы туда своего Дика. Не век же с ним мучиться?

– Как ты можешь, Марина, говорить такое? Бросить собаку – это все равно, что отказаться от близкого человека. Он же тосковать будет!

Петр Данилович видел, как страдал Дик, – когда его отводили к Князькову. Там нет запахов хозяина, приходится теряться в догадках, и радости нет предела, когда хозяин возвращается за ним.

Да и сам Севрин чувствовал, что скучает без Дика. Сидя в театре, он ловил себя на мысли, что думает, чем занимается сейчас Дик. И ему даже чудился щенячий скулеж взрослого пса, который лежит один в чужой квартире, уткнувшись носом в щель под входной дверью, надеясь уловить запах приближающегося хозяина.

Петр Данилович надеялся, что со временем и Марина, и Агнесса Николаевна привыкнут к Дику, привяжутся к нему. Ведь человеку свойственна тяга к «братьям нашим меньшим», свойственна забота о них. Он не учитывал того, что люди, родившиеся и выросшие в больших городах, в детстве видевшие животных лишь за решетками в зоопарках, не испытывают потребности в общении с домашними животными. Петр Данилович внушал женщинам, что Дик – добрый пес, попробуйте приласкать его – и он будет ласков с вами. Но ни у Агнессы Николаевны, ни у ее дочери, – пахли они для Дика до того одинаково, что их можно было перепутать, – пес ничего не брал.

Агнесса Николаевна как-то положила остатки молочной каши в миску, подвинула ее ногой. Дик понюхал и отвернулся.

– Смотрите, аристократ какой, не хочет. Пирожными тебя прикажешь кормить, да?

Петр Данилович улыбнулся:

– Дик так приучен – получать корм только из рук хозяина. Смотрите!

И он подал Дику миску с кашей. Дик взглянул на хозяина внимательно, словно говоря: «Не очень мне хочется, но раз ты приказываешь – съем!» – и начал языком выбирать кашу из миски.

– Подумаешь, пищу из чужих рук не берет! – пожала плечами теща, – А все равно он беспородный, и на выставку его не сведешь!

Видимо, она уже где-то проконсультировалась по вопросам кинологии, или, попросту говоря, собаководства.

– А разве собаку надо держать только ради родословной да медалей, которые ей могут присудить? – недоуменно спросил Петр Данилович.

– Нет, почему же, – ответила теща. – Дорогую собаку держать престижно и доходно. Попробуй достань щенка английской колли или эрдельтерьера. Не достанешь, хотя и стоят они недешево. А когда идет собака, увешанная медалями, смотрят не только на нее, но и на хозяина.

– Может быть, у моего Дика заслуг больше, чем у этих породистых медалистов, – возразил Петр Данилович. – То, что он мне жизнь спас, ни медалью, ни орденом не оценишь.

Но ни жене, ни теще, как понял Петр Данилович, дела не было ни до заслуг Дика, ни до заслуг его хозяина. Они все мерили своей меркой, как и те прохожие, что с восхищением провожали взглядами какого-нибудь холеного пса, который ничего в своей жизни, кроме Ленинграда, не видел, ничего не сделал, но обладал красивой внешностью и безупречной родословной и за это был увешан медалями. Презрительно смотрели на Петра Даниловича и Дика владельцы этих породистых собак. Подумаешь, какая-то там лайка… Петр Данилович только усмехался про себя. Если бы хозяин отпустил Дика с поводка, он бы показал этим холеным бездельникам, как могут драться полярные лайки, отваживающиеся нападать на белого медведя.

За время прогулок с Диком чего только не наслушался Петр Данилович, чего не навидался.

Большинство людей просто не замечали человека с собакой. Гуляет, ну и пусть себе гуляет. У него свои заботы, у них – свои.

Были и такие, которые останавливались, разговаривали с Севриным, пытались приласкать Дика.

Встречались и другие.

Однажды подошел мужик явно деревенского типа, но уже обтершийся в городе.

– А скажи, где ты его держишь? – спросил он.

– В прихожей.

– Воняет, поди, псиной?

– Не замечал.

– Ну уж не скажи! Я сам собаку держал в деревне (Петр Данилович, выходит, не ошибся, сразу определив в этом встречном выходца из деревни), знаю. Оно, конечно, когда двор есть, хозяйство, собака нужна. А в квартире держать, считаю, баловство одно.

Это был представитель рационалистического отношения к собаке.

Немало встречалось и ярых собаконенавистников.

– Ходят тут, гадят, – ворчали одни, преимущественно дворники.

– Пройти нельзя, собак пораспускали, – негодовали другие, хотя Дик смирно шел на поводке.

А один интеллигентного вида старичок целую лекцию прочитал о вреде содержания собак в городе и о том ущербе, который причиняют обществу собаколюбы.

– Вы представляете, – размахивая руками, наступал он на Севрина, – только в одном Ленинграде живет шестьсот тысяч собак. Если даже по сто граммов мяса каждая в день съедает, это сколько же получится? Шестьдесят миллионов граммов, или шестьдесят тонн! А такой пес, как ваш, ста граммами ведь не удовлетворится! Вот как получается, милейший! Люди где-то не могут купить себе этого мяса, а его скармливают собакам!

Петр Данилович не знал, сколько в Ленинграде собак, сколько их по стране в целом, приходилось верить собеседнику на слово.

– Но ведь собака питается обычно отходами с хозяйского стола, – пытался возразить он старичку.

– Э-э, не скажите, милейший! Стали и у нас, как за границей, специально собакам корм готовить, собачьи деликатесы, так сказать. Отходы они не желают кушать, видите ли! Надо налогом обложить всех собачников, чтобы не увлекались. А то заведут собаку, потом она надоест, выгонят. Вы читали в «Литературке» статью, где говорится о стаях одичавших собак в окрестностях больших городов?

– Нет, не читал.

– Напрасно, напрасно. Одичавшая собака опаснее волка, оказывается.

– Но я не собираюсь свою собаку выгонять. И вообще считаю безнравственным, когда так поступают. Это могут сделать только жестокие, бездушные люди.

Но старичок его не слушал. Он свои соображения высказал, душу излил и уходил довольный. Его Петр Данилович отнес к категории собаконенавистников-теоретиков.

В результате этих встреч Петр Данилович пришел к выводу, что его жена и теща, увы, не одиноки в своем неприятии Дика. Уже выросло поколение людей (и, возможно, не одно), которые и природу любят за ее ухоженный вид, а если птичка капнет невзначай на шляпу – убить ее за это готовы. Эти люди родились и выросли среди камня и асфальта больших городов, с детства обходились без общения с домашними животными и не видели вообще надобности в их существовании. Век лошадей, собак, кошек прошел, считают они. Но слава богу, пока не эти люди определяют общественное мнение. А то бы они ввели запрет на все. И никогда бы мир не узнал о подвиге Белки и Стрелки – этих четвероногих разведчиц космоса, смертью своей открывших человеку дорогу к звездам!

Несмотря на все старания Петра Даниловича Агнесса Николаевна не хотела оставаться наедине с Диком, не могла пройти мимо него. Марина была посмелее матери, но к Дику относилась подчеркнуто холодно. И Петру Даниловичу ничего не оставалось, как заискивать перед ними. Иначе мир в доме не сохранить.

Дику не нравился тихий, покорный голос, каким говорил с женой и тещей его хозяин. Он чувствовал неприязнь женщин и постоянно сдерживал себя, чтобы не броситься на них, не отомстить за те унижения, которым они подвергают его и хозяина.

Обстановка стала совершенно невыносимой, когда Агнесса Николаевна забюллетенила. Петр Данилович теперь уходил из дому утром, выгуливал Дика, потом у подъезда ждал Марину с дочкой, провожал их до детского сада. И целый день бродил с собакой по городу. Домой идти не хотелось: там была нудная и многоречивая Агнесса Николаевна.

Наступила слякотная ленинградская поздняя осень, шел дождь со снегом, а они, как двое бродяг, скитались по скверам и паркам, куда был разрешен вход с четвероногими спутниками.

Дик обнюхивал деревья, – таких он никогда раньше не видел, шевелил лапами кучи опавших листьев, впитывая незнакомые запахи, терся мордой об одежду Петра Даниловича, но с каждым днем становился все грустнее. Закрыв глаза, он видел свой далекий остров, себя и Петра Даниловича на нем. Ему казалось, что и хозяин тоскует по самостоятельной, вольной жизни на Севере.

На охоту, как думал раньше, Петр Данилович с Диком не поехал. Во-первых, это не просто: взял ружье, свистнул собаку и пошел. Так можно было делать на их острове. А здесь один не пойдешь, нужно коллективом, по лицензии охотиться. Петр Данилович такой охоты, главной целью которой была обязательная добыча дичи, не любил. А во-вторых, Дик, оказывается, не был приспособлен для охоты в здешних местах.

Как-то Петр Данилович сел в электричку, доехал с Диком почти до станции Лебяжье, где лес подступает вплотную. И что же? Дик в лесу растерялся, боялся отойти от Петра Даниловича хотя бы на шаг, пугливо посматривал на верхушки высоких сосен и берез, раскачивавшихся под напором студеного ветра.

Ничего не оставалось делать, как коротать время на городских улицах и скверах.

Петр Данилович теперь ругал себя за то, что увез Дика с далекого арктического острова, вырвал его из привычной среды. Конечно, первое время Дик грустил бы, искал исчезнувшего хозяина, но потом привык бы к кому-нибудь другому. А теперь, лишенный возможности побегать вволю на свободе, лишенный привычной пищи (он любил вяленую воблу, а где ее достанешь в Ленинграде?), он с каждым днем худел все больше, взгляд его умных глаз стал грустным. Ел он мало и неохотно, даже от сырого мяса отказывался.

Однажды Петр Данилович довольно долго прождал Марину с работы, а она так и не пришла. Отведя Дика домой, он сходил за Аленкой в детсад и потом еще часа два ожидал Марину, теряясь в догадках, что же могло случиться. Агнесса Николаевна была спокойна, говорила, что все обойдется, никуда Марина не денется. Какая-нибудь непредвиденная задержка. Если бы дома был телефон, она бы позвонила, а раз его нет, то надо терпеливо ждать. И Петру Даниловичу почудилось, что это говорится в укор ему: вот, мол, не можешь добиться, чтобы телефон поставили, – и страдай.

Марина пришла разрумянившаяся, возбужденная. От нее попахивало вином и сигаретным дымом. На вопрос, почему задержалась, Марина небрежно махнула рукой:

– Сабантуйчик небольшой был по случаю рождения начальника отдела.

– Но ты же знала, что мы будем волноваться, могла бы утром предупредить.

– Утром я не знала, все получилось экспромтом. Ну, а уйти сразу было неудобно.

Дик, втягивая непривычные запахи, идущие от Марины, недовольно фыркнул и отошел в свой угол.

– Уйти неудобно, а заставлять нас беспокоиться, теряться в догадках, что с тобой могло случиться, – удобно?

– Ну что ты пристал ко мне, как банный лист? – взорвалась вдруг Марина. – Надоело мне все, понимаешь? Надоел наш дом, надоел ты со своим псом, жизнь такая надоела! Как заведенная: на работу – бегом, с работы – бегом. Ни развлечений, ни отдыха нормального.

– Марина, опомнись, что ты говоришь, – попытался остановить жену Петр Данилович. Но не тут-то было.

– Ах дура я, дура, – продолжала Марина. – Ждала его, верную жену изображала. А такие мужчины предлагали партнерство! И с положением, и с машинами, и с деньгами…

Петр Данилович молчал, ошарашенный. Начиналось то, о чем он на своем острове страшился даже думать. Вот сейчас Марина скажет, что кто-то другой есть у нее, что тогда? Но Марина не сказала этого. То ли она действительно честно ждала Петра Даниловича и теперь сожалела об этом, то ли понимала, что, сказав больше, убьет мужа своими словами.

– И дождалась, дождалась, – рассмеялась она. – Приехал, подарочек привез – вместо машины какую-то собаку. А что же ты нарты, или как это там называется, не прихватил еще?

– Марина, опомнись, что ты городишь? – только и смог вымолвить Петр Данилович.

– Что – не нравится? А мне, думаешь, нравится женой собачника быть? Мне, думаешь, нравится три года ждать и совсем ничего не получить?

Петр Данилович ничего не смог ответить на это. Не съел же он эти деньги, заработанные за три года? Марина здесь регулярно получала его зарплату, все, что получил после возвращения, Петр Данилович домой принес, на книжку положили, чтобы мебель купить, когда дадут квартиру. Он только беспомощно оглянулся. Теща стояла в дверях и иронически улыбалась. А Марина, выговорившись, демонстративно ушла к себе.

Сколько времени прошло, Петр Данилович не заметил. Он как сел на табурет в кухне, так и сидел неподвижно. Перед глазами его мелькали какие-то черные круги, все плыло. Мог ли он думать, что его Марина, нежная, любимая Марина, бросит ему в лицо такие несправедливые, обидные, горькие слова? А вдруг Марина совсем не та, за кого он ее принимает, поднакопила опыта за эти три года, нашла друзей, которые избавляли ее от одиночества, и сейчас была не на каком-то служебном сабантуйчике, а в компании этих своих друзей? Пойди проверь. Да и проверять он не станет: это подло, мерзко, низко. Но как дальше жить?

И Петр Данилович даже застонал от душевной боли, качнулся на неустойчивом табурете и вдруг почувствовал, что кто-то прикоснулся к нему. Он открыл глаза и увидел Дика. Пес трогал его лапой, словно спрашивая, что случилось и не надо ли помочь?

– Ах ты, Дикуша мой дорогой, – сказал Петр Данилович, положив ладонь на лоб собаки. – Один ты ко мне претензий не имеешь, хотя я тебе, может быть, как никому, жизнь испортил!

Дик вильнул несмело хвостом, положил голову на колени хозяину и внимательно посмотрел ему в лицо умными глазами.

Петр Данилович почувствовал, как теплая волна нежности, благодарности к преданному и бескорыстному четвероногому другу захлестнула сердце. Может быть, ради одной этой минуты стоило увозить Дика?

12

После столь бурного объяснения жизнь в семье Севриных вроде вернулась в прежнее русло. Видимо, Марина поняла, что наговорила лишнего, и наутро невнятно извинилась. Но у Петра Даниловича в сердце не проходил какой-то холодок, словно острая ледяная сосулька вонзилась в него и никак не могла растаять… Он по-прежнему спал на одной постели с женой, но уже не мог не думать о том, что Марина вот так же могла лежать с кем-то другим, и отодвигался на самый край кровати.

И чем холоднее, натянутее становились отношения с женой и тещей, тем ближе Петру Даниловичу был Дик. Ему во время долгих прогулок Севрин изливал душу. Дик внимательно слушал хозяина, словно понимал его. Слов, конечно, не понимал, но что хозяина терзает сердечная мука, чувствовал, что мучают его те две, чем-то неуловимо похожие друг на друга женщины, тоже догадывался.

И думалось Дику, что все эти беды от того, что приехали они в этот большой и непонятный город. Вот если бы вернулись на свой далекий остров, все бы изменилось – и хозяин стал бы прежним, независимым и добрым, и Дик бы побегал вволю в родной стихии. Дику все чаще снилась родная земля, он вздрагивал и стонал во сне. Ему казалось, что стоит только побежать куда-то далеко-далеко, и он доберется до острова.

Вот только если бы хозяин пошел с ним…

В начале ноября Петру Даниловичу пришел по почте вызов в институт. Явиться надо было на следующий день. К Князькову Петр Данилович Дика не повел: у того наверняка жена давно приехала. В институт приглашали к пяти вечера, Агнесса Николаевна возвращалась в шесть. Петр Данилович утром сказал ей, что, уходя, закроет Дика в ванной, чтобы она могла свободно пройти, но что потом его обязательно надо выпустить.

Агнесса Николаевна выпустить Дика забыла. Она сходила в садик за Аленкой, потом готовила ужин с Мариной на кухне.

А Дик, устав слушать, что происходит за дверью, потеряв надежду, что его выпустят, уснул на холодном кафельном полу ванной. И приснилось ему, что хозяин ушел на далекий остров один, оставив его навсегда в этом людском скопище, среди темных скал, светящихся по утрам и вечерам тусклыми квадратами окон.

Он проснулся в темноте, не мог сообразить, где находится, сел и завыл от горя и тоски.

– Ой, кобеля-то я и забыла выпустить из ванны, – спохватилась Агнесса Николаевна. – Завыл-то как, просто страшно. Беды бы не накликал.

– Я пойду выпущу, – сказала Марина.

Дик из двери ванной ринулся к входной двери, дважды царапнул ее лапой. Он еще не совсем проснулся, был во власти сонных видений, ему чудилось, что если он быстро побежит, то догонит хозяина.

А Марина, увидев, что он царапает обивку, сказала, открывая дверь:

– Он еще и царапается! Иди гуляй!

Дик вышел на лестничную площадку, дверь за ним захлопнулась. Дик понял, что свободен и что путь у него один – на свой остров, по следам хозяина. Спускаясь вниз по лестнице, он чуял след Петра Даниловича, но, выйдя на улицу, сразу его потерял.

Подморозило, струилась поземка, редкие прохожие спешили укрыться в домах.

Дик постоял, понюхал воздух, но он всюду, во всех направлениях пах одинаково: бензином, людьми, стенами домов. Запаха хозяина не было. Тогда Дик решил бежать наугад, навстречу ветру, зная, что ветер всегда приносит запахи. Он был весь залеплен снегом, когда выбрался на оживленную автомобильную магистраль вдоль берега залива. Здесь шумело, как на родном далеком острове. Залив был рядом, еще не замерз, и Дик уловил плеск набегающих на берег волн.

Он приостановился, радостно напрягся, надеясь почувствовать знакомые запахи родного острова, которые вспомнил с предельной отчетливостью.

Петр Данилович, возвратясь домой, радостно воскликнул:

– Можете поздравить, я стал орденоносцем. «Знак Почета» дали! – И он распахнул пальто.

– А я думала – насчет квартиры вызывают, – вырвалось у Агнессы Николаевны.

И тут Петр Данилович вспомнил, что в прихожей не встретил Дика.

– А где Дик? – упавшим голосом спросил он.

– Я входную дверь забыла закрыть, выпустила его из ванной, он и выбежал, – необычной для себя скороговоркой произнесла Марина.

– Куда выбежал? – еще не постигая страшной сути происшедшего, спросил Петр Данилович.

– На лестницу, а потом на улицу.

– Надо было позвать, пойти за ним. Он же пропадет, – вырвалось у Петра Даниловича.

– Но ты ведь говорил, что он умный пес, – улыбнулась Марина. – А умный пес должен помнить дорогу домой. Сколько уж времени здесь живет!

Это было так, но Петр Данилович не мог избавиться от тревожного чувства, от щемящей боли в сердце. Дик мог запросто отправиться на поиски хозяина и заблудиться в огромном городе. Может, Дику показалось, что Петр Данилович потерялся, что с ним что-то случилось, как в ту вьюжную новогоднюю ночь, когда Севрина помял хозяин Арктики.

Петр Данилович схватил с вешалки поводок с ошейником, выбежал на улицу. Там разыгралась настоящая метель, ничего не было видно. Севрин ходил от угла к углу, звал Дика, но бесполезно.

Решив, что Дик, если он ищет хозяина, может по своим следам вернуться к дому, Петр Данилович вышел на улицу часов в пять утра. От выпавшего снега посветлело. Петр Данилович ходил всюду, где бывал с Диком, надеясь хоть следы его отыскать, но тщетно.

А через час-полтора от первозданного снежного покрова ничего не осталось. Тысячи людских ног растоптали, размесили его в противную жидкую кашицу.

Искал Петр Данилович своего друга и днем, и вечером, и весь следующий день… В душе его было пусто, словно оборвалось что-то. Он видел, что жена и теща тихо радуются избавлению от ненужной им собаки, и это злило его. Они наивно полагали, что теперь Петр Данилович будет внимательнее к ним, стали и сами более предупредительны к нему, а он ничего не замечал. Он вспоминал только, что жена и теща не переносили Дика, не любили его, и все больше утверждался в мысли, что они нарочно выгнали собаку из дома, только не признаются.

Он продолжал бродить по городу, все еще надеясь встретить своего Дика, Дикаря, Дикушу…

Через несколько дней щеки его покрылись густой седоватой щетиной. Он уходил из дома рано утром, возвращался поздно вечером, машинально ел, что ему предлагали, и ложился спать, чтобы утром отправиться на поиски снова.

У Марины хватило такта не говорить ему о бесполезности этих поисков. Не говорила она мужу и о том, что не сам Дик выбежал, а она его выпустила. Хоть и испытывала Марина облегчение, избавившись от собаки, где-то в глубине души она чувствовала вину перед мужем, глядя, как он переживает и мучается. Но думала, что это состояние, как и всякая болезнь, со временем пройдет, и относилась к поискам как к неизбежному капризу больного человека.

К ноябрьским праздникам Петр Данилович квартиру не получил. Он и позабыл о том, что ему ее обещали, беспокоясь о пропавшей собаке. Разговор завели Марина и Агнесса Николаевна, надеясь отвлечь Петра Даниловича от дум. Он съездил в институт, там сказали, что строители задержали сдачу планировавшихся домов, но к Новому году уж точно сдадут и, если горисполком их институту что-то выделит, можно надеяться.

Он сказал об этом дома. Марина недовольно дернула плечом:

– Так и будут водить за нос!

Петр Данилович ничего не ответил, оделся и вышел. Он все еще продолжал искать Дика, хотя надежды с каждым днем оставалось все меньше. Поводок с ошейником он спрятал в рюкзак, туда же положил и все документы Дика: справки о прививке, ветеринарное свидетельство, разрешавшее провоз собаки из Магадана в Ленинград.

13

А Дик тем временем был на пути к дому.

В тот метельный день он обрадовался, что найдет свой остров, и бежал, не замечая дороги. Пробежав довольно далеко по низменному берегу залива, Дик заблудился. Запахи кругом были чужие. Когда наступил белесый ноябрьский рассвет, Дик увидел, что находится на окраине какого-то поселка. Голод мучил его, но не потому Дик стремился к жилью: он надеялся уловить там хотя бы слабенький знакомый запах.

Вырвавшаяся из переулка свора шавок и дворняг, чувствуя свое численное превосходство, ринулась на него. Дик ощетинился, уперся всеми четырьмя лапами покрепче в рыхлый снег и оскалил зубы. Нападающие окружили Дика и пытались подкрасться сзади, ухватить за ноги или за хвост. А Дик высматривал вожака. Он помнил еще, что при схватке со стаей важно одолеть вожака, – и тогда стая твоя, можешь возглавить ее или уйти восвояси, как поделаешь. Вожаком этой разномастной своры, очевидно, был большой лохматый пес, лаявший особенно яростно. Дик сделал вид, что готов поддаться, опустил даже хвост и, когда лохматый кобель приблизился на расстояние прыжка, распрямился, как пружина, грудью ударил противника и сомкнул клыки на его шее. Пес захрипел и стал оседать в снег. Его шайка, увидев это, в панике разбежалась. Дик постоял еще некоторое время, пока его враг не лег окончательно, потом разжал клыки и, наступив лапами на грудь поверженного пса, зарычал. Убегавшие собаки припустили по домам еще быстрее, а пес, который лежал под лапами Дика, дернулся несколько раз и затих…

Надо было искать дорогу к дому. Дик словно избавился от нашедшего на него наваждения, понял, что обязательно должен возвратиться к хозяину.

В то утро Дик убедился, что днем бегать в поисках своих старых следов бесполезно и небезопасно: если не шальные собаки налетят, которых он не боялся, презирал даже за пустой лай, то люди начнут кричать, швырять камни. А по дорогам нескончаемым потоком несутся машины. Дик стал разыскивать свои следы по ночам. Сначала он кружил и кружил безрезультатно почти на одном месте, отлеживаясь днем в кустах, пока не нашел свой старый – точнее, уловил свой очень слабый запах. И пошел по этому запаху, то исчезавшему совсем, то чуть-чуть пробивавшемуся, на восток по берегу залива.

Он сильно отощал за эти дни, промокшая шерсть свалялась, висела грязными клочьями, живот от голода подтянуло почти к позвоночнику, но Дик еду не искал, так как просто не умел это делать, – он ведь не знал, что существуют помойки, где бродячей собаке можно прокормиться. Он не так был воспитан, привык брать пищу лишь из рук хозяина. Он только хлебал воду из луж, предварительно обнюхивая их – нет ли подозрительных запахов.

В тот день, когда Петр Данилович ездил в институт узнавать насчет квартиры и ему сказали, что надо еще ждать месяца два-три, Дик был уже почти рядом с Дачным. Оставалось перейти прибрежную автотрассу, ведущую на Петродворец и дальше – на Краснофлотск и Сосновый Бор. Но для этого он решил дождаться вечера, так как опасался машин. Дику казалось, что ему знакомы эти места, что он гулял здесь с Петром Даниловичем. Он лежал за дорогой между желтыми травянистыми кочками, сливаясь с ними, вздрагивал от холода, но его согревало предчувствие встречи с хозяином.

…Петр Данилович бесцельно ходил по слабо освещенным улицам, направляясь туда, откуда ему чудился собачий лай. Он не заметил, как к нему подбежала большая взъерошенная собака с промокшей шерстью и осторожно ткнулась носом в его руку. Петр Данилович вздрогнул и остановился. В темноте он не узнал Дика, подумал, что бродячий пес приблизился к нему, и стал рыться в карманах, чтобы угостить его. Но тут он перехватил взгляд собаки и понял, что это Дик.

– Дикуша, дорогой, где же ты так долго пропадал? – воскликнул Петр Данилович, и Дик, услыхав знакомый голос, от восторга встал на задние лапы, обнял хозяина передними и, прижавшись головой к нему, тихонько заскулил. Петру Даниловичу казалось, что он слышит просьбу о прощении.

Обрадованный, летел Петр Данилович домой. Хотя там, как обычно, никаких съестных припасов не было, но он найдет что-нибудь для Дика, обогреет, обсушит его.

– Смотрите, кто к нам пришел! – радостно сообщил Петр Данилович, отворив дверь. – Наш Дик нашелся!

– О господи, опять этот пес! – воскликнула Агнесса Николаевна и, сжав виски ладонями, вышла из кухни.

Петр Данилович, не обратив на ее восклицание внимания, отыскивал еду для Дика.

Вошла Марина.

– Посмотри, на кого ты похож – весь в грязи, как последний алкаш! – сказала она.

– A-а, пустяки, – отмахнулся Петр Данилович, – Это Дик испачкал, когда обнимал меня. Обсохнет, отчищу. Ты лучше поищи ему что-нибудь поесть, ведь больше недели голодал.

– Нет, Петенька, есть я ему не дам и тебе советую выпроводить этого пса из дома. Хватит маме жизнь отравлять… Да и мне тоже. Если мы даже получим свою квартиру, я не хочу жить вместе с этой отвратительной псиной! Слышишь?! Так хорошо без него было, тихо, спокойно, чисто! А этот помешанный обрадовался, что нашел своего Дика. И не подохла же тварь такая!

– Ну что ж, – медленно произнес Петр Данилович, – в таком случае мы уйдем вместе с Диком.

Он машинально прихватил свой рюкзак и вышел. Всю ночь промыкался он с Диком в подъездах, согревая его и сам согреваясь его теплом, а наутро отправился в институт. Решение уехать из Ленинграда подспудно зрело давно, слова Марины, полные ненависти к Дику, а значит – и к нему, оказались последней каплей.

Петру Даниловичу сказали, что от института его сейчас никуда послать не могут, – все это делается весной, но вот был запрос с метеостанции в Певеке, там люди нужны, – это уже по другому ведомству. Петр Данилович дал телеграмму и получил ответ: «Приезжайте. Ждем».

Жил он все эти дни как бродяга, не расставался с Диком. Рюкзак с вещами он спрятал в секции автоматической камеры хранения на вокзале.

Когда документы и билет были оформлены, он зашел проститься с Аленкой. Он уезжал, понимая, что навсегда теряет возможность получить квартиру в Ленинграде, что, возможно, теряет Марину и дочь Аленку, хотя где-то в глубине души надеялся, что они приедут к нему, – чукотский поселок Певек не арктический остров, живут же там с семьями.

Самолет на Магадан уходил рано утром. Петр Данилович сказал, что пойдет в аэропорт пешком, чтобы не тесниться в автобусах, не видеть недовольства пассажиров соседством с собакой.

Марина не плакала, выплакалась она раньше, когда Петр Данилович ушел из дому и не появлялся почти неделю.

– Я, как устроюсь, напишу, – глухо произнес Севрин. – Прощайте…

Он кивнул холодно жене и теще, поднял на руки Аленку, которая никак не могла в этот вечер уснуть, была возбуждена, чувствуя, что в доме что-то происходит. Дик прощанию не мешал, Петр Данилович привязал его на лестничной площадке.

– Ой, папа, ты колюсий, – засмеялась Аленка.

– Будешь папе писать? – спросил он.

– Буду, – серьезно сказала девочка.

Петр Данилович поднял рюкзак, огляделся тоскливо и вышел, подумав в последний момент, что очень хорошо сделал, сохранив документы Дика. Они еще были действительны, на их основании в ветлечебнице дали свидетельство Дику на обратный проезд.

Петр Данилович понимал, что еще можно отказаться от этой поездки, вернуться на работу в институт. Он уже немало отдал Арктике, никто его не упрекнет. Но он не мог жить здесь, какая-то стена встала между ним и Мариной. Она-то, наверное, считает, что виноват во всем он. Если поймет, что это не так, – пусть приезжает.