Текст книги "Честь"

Автор книги: Г. Ишевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Георгий Ишевский
Честь

«Не знал я вас господа кадеты, честно признаюсь, и только теперь осознал глубину вашею подвижничества»

А. Амфитеатров.

Свой труд посвящаю Симбирскому Кадетскому корпусу и через него всем Российским Кадетским корпусам.

Автор.

ПРЕДИСЛОВИЕ

В июле 1882 года, указом Императора Александра 3-го, Симбирская Военная гимназия была переименована в кадетский корпус и, из полузакрытого учебного заведения, стала закрытым, с несколько видоизмененной программой, главным образом в области воспитания юношества и постепенной подготовки его к будущей военной карьере, к высокому званию офицера русской армии, однако не запрещающей окончившим корпус продолжать свое дальнейшее образование в университетах и других высших учебных заведениях.

Приехавших с летних каникул, гимназистов выстроили на внутреннем плацу, торжественно прочитали не многословный, но дышащий волей, указ Императора, и обрядили в новую, черного сукна, форму с синим погоном, на котором цветом светлой меди горели, поставленные штампом, две буквы – «С.К.». Головной убор гимназии был заменен черной фуражкой с лаковым козырьком, красным околышем, на котором задорно сияла кокарда.

Вновь испеченным кадетам новая реформа, на первый взгляд, показалась мало ощутимой, во всяком случае не внесшей никаких изменений в прежний распорядок их жизни, кроме формы.

Но как только в корпус прибыл новый директор, с виду суровый генерал, сказавший кадетам для первого знакомства краткое, но яркое слово о чести мундира, да роты и классы от штатских воспитателей приняли офицеры Главного Управления Военно-Учебных заведений, кадеты, в особенности старших классов, скоро поняли и осознали значение и смысл новой реформы. Эта реформа коснулась не одной Симбирской гимназии, а и других военных гимназий, разбросанных по лику русской земли, и в широких кругах русской общественности, то ли по недомыслию, то ли по причине свободных идей, всегда занимавших мозги русской интеллигенции, была встречена отрицательно. Особенно недоброжелательно отнеслись к новой реформе многочисленные сторонники Милютинского, полуштатского, полувоенного воспитания юношества. Зная крутой нрав Императора, они не решились открыто выступать с критикой новой реформы, которую считали возвращением к грубой и тупой аракчеевщине и неразумной солдатчине. Они, пренебрегая выгодами безплатного образования своих подрастающих чад, стали определять последних в классические гимназии, реальные училища и в другие средне-учебные заведения.

. . . . . . . . . . . .

…Прожита жизнь.

Бессмысленным пожаром революции сожжена Родина, и может быть теперь русские люди, пройдя тернистый путь скитаний и найдя приют изгнания во Франции, Африке, Германии, Индии, Америке, Японии, Англии, Бразилии, Уругвае, Чили, Австралии, только теперь могут осознать мудрость этой реформы, только теперь могут понять, почему в усталых от жизни и скитаний сердцах кадет до сих пор живет прекрасный образ Родины, и неугасимым огнем горят заложенные в корпусе идеалы религиозности, строгости к себе, порядочности, честности и чести.

Автор

СИМБИРСКИЙ КОРПУС

Симбирский Корпус родился 15-го Августа 1882 года и окончил свой жизненный путь осенью 1918 года, прожив на свете короткую, но яркую, 36-илетнюю жизнь. Из его стен, ежегодно, вылетали на путь жизни, как птенцы из родного гнезда, воспитанники чести, украшая родословное дерево корпуса свежими листьями, давая ему жизненные соки, укрепляя его молодые корни. Росло, крепло дерево, протянуло свои ветви по просторам Родины и 8-го Сентября, в день корпусного праздника, цвело прекрасными синими цветами – цветами чести. Не сломили его ни ветры, ни ураганы… Падали лишь редкие, отжившие свою жизнь, листья, уступая место новым, сильным, молодым…

Налетел шквал японской войны… Дикие равнины Маньчжурии погребли много листьев… Осиротело дерево, но с гордостью смотрело, как падающие с него листья вплетались в венец русской армии, в венец воинской доблести, храбрости и чести.

Тайфун первой мировой войны, стихийный смерч бессмысленной и преступной русской смуты, с корнем вырвал цветущее дерево, разметал по миру остатки листьев… Усталые, измученные, осиротелые, падали они на чужие земли, орошались чужими дождями, пригревались чужим солнцем… Но дерево живет, и только цветет не синими, как на Родине, цветами, а серебряными-седыми.

Трехэтажное красного кирпича здание корпуса северным и главным фасадом выходило на Комисариатскую улицу. Западный фасад, составлявший спальни трех рот корпуса, примыкал к церковному двору Троицкого собора, южная часть, граничащая с Покровской улицей, представляла из себя сплошной, тоже красного кирпича, высокий забор, и восточное крыло занимали квартира директора корпуса, лазарет и домовая церковь. Внутри этого четыреугольника, отрезанного от внешнего мира, помещался огромный внутренний плац, окаймленный с южной и западной стороны широкой аллеей смешанных деревьев: тополя, черемухи, ольхи и дуба. На этом плацу производились: строевые учения, уроки гимнастики и игры. Зимой половина плаца заливалась водой и превращалась в каток. На второй половине плаца силами и трудами кадет строевой роты сооружалась ледяная гора с небольшим виражем, уносящим быстро скользящие санки и звонкие детские голоса в аллею тополей, примыкавшую к западной части. В глубине плаца в западном его углу было расположено кирпичное здание бани, расчитанное на 40 человек и электрическая станция.

Перед главным фасадом корпуса, если пересечь Комисариатскую улицу, развернулся огромный передний плац, всегда находившийся под контрольным оком корпусного швейцара по причине того, что он находился в черте города, хотя и был с трех сторон обнесен внушительным деревянным забором. Четвертая сторона, смотревшая на здание корпуса, представляла из себя живую изгородь. Кадетам разрешалось посещать передний плац или по запискам дежурных по роте офицеров, или всем классом под наблюдением воспитателя или преподавателя. Учитель естественной истории, Александр Иванович Иванов и художник Павел Ильич Пузыревский, любили весной проводить свои уроки на переднем плацу: первый наглядно объясняя флору и фауну, второй развивая в кадетах способность рисования, или, как он говорил, – «писания» с натуры. В зимние месяца плац представлял из себя сплошной белый ковер, в солнечные морозные дни сверкавший мелкой алмазной пылью, и фактически посещался лишь немногими любителями вновь введенного в корпусе лыжного спорта. Особое очарование плац приобретал весною, когда белый ковер сменялся свежей весенней зеленью, когда природа ткала причудливый узор белых и желтых ромашек, одуванчиков, маргариток, когда желтыми цветами акаций зацветала поперечная аллея, разделявшая плац на две равных части, да в квадрате четырех аллей, окаймлявших плац, неудержимо буйно цвела лиловая сирень. Из зеленой завесы сочных листьев тяжело свисали грозди томных цветов, влюбленно встречавших утро жизни, умывающихся росой первых солнечных лучей и тоскующих об утрате каждого уходящего дня.

Они словно знали, что их жизнь коротка, и жертвенно отдавали воздуху свой душистый сладкий аромат, дурманили головы кадетам старших классов, рождая образы Ниночек, Шурочек, Любочек и мысли какого-то сумбурного, непонятного, но властного желания любить и быть любимым.

В правом северном углу плаца помещался гимнастический городок с лестницами, мачтами, кольцами, подвижными шестами, где весной и осенью кадеты проводили уроки гимнастики, обычно кончавшиеся десятиминутной и в достаточной степени опасной игрой в «кошки и мышки».

Игра заключалась в том, что воспитатель из всего класса назначал «кошку», все остальные были мышки. По свистку воспитателя «мышки», используя все аппараты, быстро забирались на верх гимнастического городка и с испуганным трепетом следили за кошкой, которая одна оставалась на земле. По второму короткому свистку кошка бросалась ловить мышек. Все приходило в движение, темп которого всецело зависил от ловкости и хитрости кошки. Если кошка подымалась вверх по правой мачте или лестнице, все мышки устремлялись влево и вниз, используя для этого имеющиеся аппараты и в критические минуты, расчитывая на свою ловкость, бросались с одного на другой. Бывали случаи неудачных падений, и ушибленную мышку с вывихом руки или ноги отправляли в лазарет. Одно время директор корпуса генерал Симашкевич решил запретить эту игру, но учитывая положительные стороны игры, развивавшей в кадетах: ловкость, отвагу, находчивость и глазомер, он ограничился строгим приказом по корпусу, в силу которого – «кошки и мышки» сделалась достоянием трех старших классов корпуса.

Один раз в году, обычно в один из будних дней последней недели Апреля, на плацу торжественно проводился спортивный праздник корпуса, при участии кадет всех трех рот. Часть плаца, предназначенная для спортивных состязаний и изрезанная в разных направлениях меловыми широкими линиями, украшалась флагами. Разноцветные, большие тенты защищали публику от лучистого весеннего солнца. Обширная программа состояла из всех видов спорта культивируемых в корпусе, начиная от вольных групповых движений, бега, прыжков, аппаратной гимнастики и вольного боя на рапирах кадет 7-го класса. На праздник приглашались представители военных и гражданских властей, старшие классы гимназий, реального училища, дворянского пансиона и духовной семинарии. Не был забыт, конечно, и прекрасный пол, и в огромной толпе садящих зрителей приятно ласкали глаз, в особенности кадет старших классов, коричневые и серые ряды воспитанниц Мариинской и Якубовской гимназий.

Программа начиналась с выступления кадет 3-й роты и сводилась главным образом, к сокольским вольным движениям, старательно и четко исполняемым малышами, бегом на короткие дистанции и разнообразными детскими играми. Вторая рота выступала в более сложной программе, которая заканчивалась аппаратной гимнастикой на турнике и параллельных брусьях и виртуозными прыжками через кобылу.

После антракта, во время которого гостей обносили мороженым и прохладительными напитками, программа вступала в красочную фазу культа молодого, здорового тела, ловкости и утонченных форм физической красоты и изящества. Финальной и наиболее интересной частью программы было выступление лучших спортсменов корпуса. На этот раз они выступали в синих трикотажных брюках и открытых белых майках, демонстрируя перед экзальтированной публикой головокружительные номера партерной гимнастики. Пирамиды, комбинированные стойки, переднее и заднее солнце, сальто-морталэ встречались громом аплодисментов, не раз заглушавших спокойную мелодию корпусного оркестра, а трепетные, порою восторженные, порою беспокойные взоры Шурочек, Любочек, Ниночек, находили живой отклик в сердцах с виду спокойных и уверенных в себе: Владимиров, Константинов, Георгиев. После раздачи призов, восторженная публика расходилась по домам, а кадет в виде награды за отстаивание спортивной чести корпуса, после обеда, пускали в отпуск.

Корпус состоял из 7-и классов с двумя параллельными отделениями в каждом и был разделен на три роты. Третья рота, «малыши» 1-го и 2-го классов, занимала западную часть первого этажа. Четыре огромных двери из классов вели в ротный зал, в конце которого, как и во всех ротах, нашел приют гимнастический городок. Выходная дверь из роты вела в большую швейцарскую, находившуюся под бдительным контролем монументального швейцара, по кадетской кличке – «Дедушка крокодил». За швейцарской следовала просторная приемная с мягкими диванами и креслами, расставленными по стенам, с которых в тяжелых золоченых рамках свисали портреты прежних директоров корпуса и картин из военных походов русской армии. Приемная служила местом свиданий родителей, родственников и знакомых с кадетами в два будних дня недели: вторник и четверг. Для кадет старших классов приемная являлась местом нелегальной почты от своих возлюбленных и к своим возлюбленным, через посредство очаровательной старушки – «тети Паши», когда то тоже знавшей взлеты и падения молодого чувства, а теперь жившей радостью весенних побегов чужого.

Вторая рота «юноши» – 3 и 4-й классы помещались во Бтором этаже. В правом дальнем углу ротного зала была маленькая дверь, ведущая в хорошо оборудованный физический кабинет, любимое детище инспектора классов, академика, полковника М. С. Иртэль, читавшего лекции по математике, физике и тригонометрии и считавшегося одним из требовательных преподавателей корпуса. На втором этаже так же нашли приют: Инспекторская, где собирались педагогические советы, учительская и малый зал для танцев, где долгие годы царил бывший артист императорского балета Ширяев, терпеливо обучавший кадет вальсу, шакону, миньону, полонезу, мазурке.

Квадратная арка из малого зала вела, в огромную столовую, расчитанную на все три роты корпуса. Столовая строевой роты была немного меньше и часть ее была занята домовой корпусной церковью, отделенной от столовой массивной дубовой раздвижной стеной, открывавшейся в часы церковных служб.

Первая или строевая рота 5, 6 и 7 классы – «мужчины» занимали весь третий этаж и в сравнении с другими ротами имели более обширную территорию. Классы двух отделений 7-го класса выходили в большой, двухсветный зал, где проводились все корпусные торжества а так же балы строевой роты.

Главное управление военно-учебных заведений, администрация корпуса, так и считали, что в Симбирском корпусе три роты, но юношеская находчивость породила еще одну роту – «нестроевую». Нестроевой ротой кадетами почитался 5-ый класс, не имевший, в отличие от 6-го и 7-го классов, винтовок. Для кадет 5-го класса это было большой драмой, которую они с юношеским пылом искренно переживали. Особенно они ненавидели и презирали весенние полевые прогулки строевой роты по городу, когда звуки бравурного марша корпусного оркестра останавливали прохожих, когда из открытых окон высовывались миловидные головки знакомых гимназисток, восторженно машущих разноцветными батистовыми платочками, когда 6 и 7 классы сверкали холодной сталью ровных штыков… они понурые, глотая слюну досады, плелись где то позади, как обоз 2-го разряда, как «нестроевая рота».

Статистика корпуса говорит, что пятый класс почти никогда не имел второгодников, что самые неспособные, лентяи, злостные лодыри, перейдя в 5-ый класс, вдруг становились прилежными и, к удивлению преподавателей, преуспевали в науках. Не трудно понять несложную, но поразительно красивую детскую психологию, властно тянувшуюся к заманчивой перспективе 6-го класса, тянувшуюся к собственной винтовке, закреплявшей за ним звание кадета строевой роты.

Кадетский корпус, пять дней в неделю отрезанный от внешнего мира, и был тем оазисом, на котором кадеты проводили свое детство и юношество, где они учились и воспитывались, шалили, наказывались, имели свои радости и печали, где маленький отрезок жизни каждого был поставлен в рамки суровой дисциплины, где почти каждый шаг жизни был под контролем воспитателя, где хорошие выявления детских натур поощрялись и дурные жестоко искоренялись.

Семилетнее пребывание в корпусе и было тем подготовительным периодом, в котором каждый оснащался моральным багажем с которым и вступал на неизведанный и скользкий путь жизни.

ЖОРЖИК БРАГИН

По линии отца Жоржик Брагин происходил из обедневших дворян Пензенской губернии, поколениями служивших в рядах русской армии. По линии матери он принадлежал к старинному знатному роду Аничковых, давших Родине плеяду государственных деятелей, храбрых военачальников, не раз обласканных монаршей милостью. Дед Жоржика, Петр Николаевич Аничков был Саратовским помещиком, сподвижником Столыпина в аграрной реформе, блестящим музыкантом и иногда, не без успеха, грешил пером в области русской поэзии.

В молодые годы, на одном из придворных балов, он был представлен дочери генерала, Марии Ивановне Александровой и очень скоро, к удивлению столичного общества, женился на ней и уехал в. Саратовское имение. Они прожили счастливую долгую жизнь, но полное счастье деда было омрачено отсутствием мужского потомства. Мария Ивановна подарила ему трех дочерей: Анастасию – мать Брагина, Ольгу и Надежду – его теток. Дед никогда не кичился знатностью своего происхождения и в общении с людьми был прост и доступен. Младшие дочери были бездетными, а мать Брагина казалось только и родилась для того, чтобы носить и рожать детей. Их было у нее 12, шесть девочек и шесть мальчиков. Некоторые уходили из жизни, не достигнув школьного возраста, а те, которые достигали, определялись: девочки – в Саратовский институт, мальчики – в Симбирский кадетский корпус.

Дед жил жизнью своих многочисленных внучат, до болезненности любил их, и когда они подроста ли рассказывал им о своих знатных родичах и об их заслугах перед Престолом и Отечеством. Он благоговейно-торжественно развертывал на большой обеденный стол, пожелтевший от времени, огромный лист родословного дерева Аничковых, испещренный в разных местах разного размера кружками с каллиграфическими надписями. Внучата с любопытством разглядывали непонятные для них кружки, и когда наступала тишина, дедушка спокойно начинал свой рассказ.

– В вас течет половина моей крови, крови Аничковых, род которых берет свое начало со времен первого собирателя земли русской – Иоанна Калиты… При дворе Иоанна Калиты был молодой, храбрый и талантливый военачальник, царевич Берка… Он был магометанин…

– А что такое магометанин, дедушка?

– Ну мусульманин… татарин…

– Значит он шурум бурум продавал?

– Сам ты шурум бурум… Слушай и не перебивай… Иоанн Калита очень любил царевича и ценил его за мужество и храбрость… Так довелось, что царевич Берка полюбил сестру Иоанна Калиты, отменную красавицу, и, как то бил ему челом…

– А что такое бил челом?

– Бил челом?.. Ну просил, просил разрешения жениться на ней…

– Вы разной веры… Она православная, а ты мусульманин, – спокойно ответил Иоанн Калита.

– Я приму православие и буду честным христианином, – в волнении произнес царевич Берка.

– В 1343 году царевич принял крещение и был наречен Аникием. Аникий и был родоначальником рода Аничковых. Он имел трех сыновей: Андрея, от которого пошла Смоленская линия, Ивана – Саратовская и Михаила – Уфимская… Вот я саратовский…

Дедушка повел пальцем вниз и остановился у кружка, в котором было написано – «Петр Николаевич Аничков».

– А это кто, дедушка? – спросил старший из внучат, Димитрий.

– Подожди, очки одену… Это Федор Денисович Аничков, воевода в левой руке войск в походе Василия 3-го на Казань, в 1530 году…

– А это?

Дедушка скосил глаза на другой кружок и прочел:

– Петр Пантелеевич Аничков, майор Стрелецкого полка Шепелева на службе против Стеньки Разина, в 1670 году.

– А в этом кружке кто, дедушка? – с другой стороны стола спросил Жоржик.

– В этом?

– Нет… В кружке, где много написано.

– Второго полка пешего строя, в корпусе Лефорта, полковник Фирс Аничков, в походе на Азов в 1696 году.

Дедушка подолгу беседывал с внуками, охотно удовлетворял их любознательность и обычно заканчивал беседу наставлениями, как надо служить и быть преданным престолу и отечеству.

Жоржику исполнилось 10 лет… Подошел август, а с ним и встал вопрос, кто повезет его в корпус. Отец был на войне – в Маньчжурии, мама последний месяц носила последыша, братья Димитрий и Борис, кадеты 3-го и 4-го классов, охотились на уток в имении дяди Вани, и любимого племяша повезла в корпус тетя Леля, только что вернувшаяся из за границы. Жоржик с нетерпением ждал отъезда в корпус. Он уже три года с завистью смотрел на красивую форму старших братьев: на синий погон, задорную фуражку с лаковым козырьком, упивался их рассказами о корпусной жизни, традициях, шалостях, но когда наступил момент расставания с мамой, когда он понял, что мама остается в Саратове, что уже завтра он не увидит своей мамы, он прижался к ней и зарыдал. Больших трудов стоило не уговорить, а оттянуть его от мамы й усадить на извозчика. Испуганными, влажными от слез глазами он смотрел в окно, у которого, вся в слезах, стояла мама.

Всю дорогу до пристани Самолет тетя Леля, сама едва сдерживая подступившие слезы, гладила племянника по кудрявой, разгоряченной голове, прижимая к себе, и маленький Жоржик постепенно затих, только хрустальные слезки остались на щеках.

Розовый «Ломоносов», блестя начищенной медью, нетерпеливо дышал разгоряченным паром… Капитан Батманов, друг семьи Брагиных, нервно отыскивал в пестрой толпе провожающих опаздывающих Ольгу Петровну и Жоржика… Третий хриплый свисток… Убраны сходни… Жоржик на капитанском мостике… С одной стороны тетя Леля, с другой крепкий, загорелый капитан Батманов.

– Отдай чалки!.. задний ход… стоп… передний…

Пеной закипела внизу вода… «Ломоносов» медленно, с достоинством плывет на фарватер, лопасти колес чаще шлепают по воде, от кормы уходит пенистый след… вокруг спокойные воды Волги…

Узкий зал 3-й роты кишел, как муравейник. У огромного стола, покрытого зеленым сукном, столпились одетые в самые разнообразные костюмы испуганные новички: тут были белые и синие матроски, вычурные казакины, русские рубахи с шароварами, длинные на выпуск брюки с курточками того же цвета. Оробевшие от непривычной обстановки, дети жались к своим родителям и родственникам. Военные и штатские сюртуки, поддевки, костюмы, изящные и безвкусные дамские туалеты, бабушкины салопы дополняли разноцветную ярмарку людской одежды. Однообразием и строгостью дышала форма воспитателей корпуса.

Прием в корпус не представлял из себя ничего сложного. По уже ранее заготовленным спискам поверяли имя и фамилию новичка, его возраст, день и год рождения и передавали на несложный медицинский осмотр, обычно кончавшийся заключительным словом старшего врача – «годен».

Очередной дядька вел в умывалку группу в 5 человек, где виртуозы парикмахеры безжалостно, под машинку, снимали с испуганных голов черные, каштановые, рыжие, русые кудри, давая первый аккорд казенного однообразия. Следующим этапом, окончательно закрепляющим это однообразие, и рождающим в жизнь нового кадета – было обмундирование. Новичков вели в ротный цейгхауз, где дядьки раздевали детей до гола и вместе с каптенармусом обряжали их в казенное белье и третьего срока, аккуратно починенное, но старое обмундирование. По началу вновь рожденные кадеты имели чрезвычайно жалкий вид. Наскоро пригнанная форма сидела на них мешковато. У одного были очень короткие брюки у другого слишком длинные, у одного мундир вздувался пузырем на груди у другого на спине. Более тщательная пригонка обмундирования делалась впоследствии самим воспитателем.

Испуганно растерянных новичков с большим трудом построили по ранжиру и разделили на два отделения. Жоржик попал в первое отделение, принятое полковником Димитрием Васильевичем Гусевым. После короткого прощания с рыдающими родственниками кадет развели по классам, рассадили по партам. Командир роты, тучный, обрюзгший полковник Евсюков, слегка заикаясь, сказал малышам первое командирское слово о необходимости хорошо учиться и быть хорошего поведения. Его сменил маленький, словно игрушечный, директор корпуса генерал-майор Якубович, в несколько других выражениях повторивший сказанное командиром роты, только в его словах дети почувствовали какую то теплоту, а в добрых глазах далекую ласку, так нехватавшую им сейчас.

Для Жоржика открылась новая страница жизни, скульпторы чести приступили к работе, старички, законодатели и хранители кадетской жизни и традиций, высматривали свои жертвы.