Текст книги "Смертельный треугольник"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

6

Адвокат просмотрел еще кое-какую иностранную прессу и сосредоточился на отечественной. Он обратил внимание, что история о гибели Монаховой не сходила со страниц газет и журналов порядка четырех недель. А потом вдруг, словно по команде, журналисты прекратили писать об истории актрисы Монаховой. В один день будто отрезало. Почему такое совпадение? Это могло ничего не значить, могло быть действительно совпадением, но кто знает, кто знает…

Гордеев подумал о том, что еще несколько часов назад ему казалось, что жизнь проходит вполне бездарно, что его ничто не радует и ничто не заводит, а вот сейчас он уже более-менее похож на человека, и вообще… Что вообще, он додумать не успел. Потому что помешал телефон.

Он снял трубку:

– Юрий Петрович? – сказал приветливый голос.

– Да. С кем я говорю?

– Это неважно. Важно, что вы еще разговариваете. Не находите, что это замечательная особенность человеческого организма, которая отличает нас от многих других видов живых существ, и потому не стоит ею рисковать? Подумайте хорошенько над этим.

– От других живых существ нас отличает способность мыслить, – машинально сказал Гордеев.

– Тоже верно, – со смехом ответил незнакомец.

Дальше последовали короткие гудки. Гордеев вытер разом вспотевший лоб и положил трубку.

Manana por la manana?

Как бы не так.

Конечно, ему приходилось выслушивать подобные вещи, но сейчас это было крайне странно. Делом Милы Монаховой он еще толком и заняться не успел, а уже пошли угрозы. Вывод однозначен – за действиями ее сестры пристально следят. Кому это не нравится – гадать сейчас бесполезно. И главное, как грамотно говорил человек – ничего лишнего, короткие внятные фразы, очень интеллигентный голос. Грозят не жизни в целом, а конкретно утратой речевых функций. Может, для яркости примера. А может, и вполне конкретно. Для адвоката это нешуточная вещь, кстати сказать. Даже за душу берет.

Ладно. Надо работать.

Гордеев твердо знал, что, если в минуту полного хаоса человек сможет думать о порядке и дробить факты на звенья, которые надлежит собрать в ящичек, где складывают детские фигурки из разноцветных камушков, тогда только этот человек победит. Если он начнет поддаваться эмоциям, иллюзиям и прочим химерам, его сомнет и раздавит. Итак, только работа излечит нас от всех напастей. Вот что на самом деле значит – без страха и сомнений.

Почему же все вдруг прекратили писать об истории Монаховой? Все, конечно, когда-то проходит, но что-то уж больно одновременно…

Он немного подумал и позвонил Маевской.

– Яна, – осторожно сказал Гордеев, услышав ее бодрый голос, – это говорит ваш адвокат. Вы сейчас где?

– А зачем вы представляетесь? Ваш номер у меня сразу высвечивается. Я на репетиции. У нас сейчас такая интересная штуковина ставится – одного англичанина. Там у одного парня отца убили, и он никак не может решить, должны те, кто это сделал, отвечать или нет…

– «Гамлет»?

– Вы уже знаете? Неужели слухи пошли? У нас же все в полной секретности готовится. Эта такая бомба должна быть…

– Просто до вас этот сюжет пару раз использовали.

– Правда? – расстроилась она. Но тут же воспряла духом: – Ну ничего, Сергеев обязательно так все повернет, никто ничего не узнает.

– Не сомневаюсь. Я хотел вас спросить; что вы делаете сегодня вечером?

– А что?

– Вы где ночуете?

– Хм… Хотите меня куда-нибудь пригласить?

– Я не об этом. Хотя с удовольствием, – тут же поправился Гордеев. – Просто мне важно знать ваши планы.

Она немного помолчала. Потом созналась.

– Я ночую в общежитии ГИТИСа вместе с ребятами, которые заняты в съемках. У нас полностью молодежный состав.

– Молодцы, – похвалил Гордеев. – Не сомневаюсь, у вас все получится… Яна, я хотел бы вас попросить и продолжать там ночевать, если можно.

– Что-то случилось?

– Я вам потом объясню. Но, поверьте на слово, так для всех будет спокойней. Сможете?

– Да запросто. Все равно я со своим бойфрендом пока что разругалась.

– Вот и отлично. То есть я другое хотел сказать. В общем, вы поняли. Так что же, будем сегодня ужинать вместе?

– А то! Куда пойдем?

– Хотите в «Пушкинъ»?

– А не слишком пафосно?

– В самый раз, – заверил Гордеев. – Вы же звезда сериала, забыли?

Он положил трубку и задумался, глядя на записи на экране компьютера. Итак, накануне своей гибели Мила Монахова пила бренди. Кстати, что именно? Ведь часто, заблуждаясь, считают это конкретным напитком. А между тем понятие «бренди» на самом деле означает не более чем технологию производства. Изучая краткую историю появления арманьяка, Гордеев узнал заодно, что бренди возникло на рубеже пятнадцатого и шестнадцатого веков, когда голландские купцы и моряки, занимавшиеся закупками соли в бассейне реки Шаранта, попутно забирали производившееся там вино – очень вкусное, но очень нестабильное. Чтобы, во-первых, сохранить вино, часто портившееся во время перевозок, а во-вторых, сократить число бочек, они начали подвергать это вино перегонке (дистилляции), а получившийся продукт получил название «brandewijn» – пережженное или перегнанное вино. Слово «brandewijn» постепенно трансформировалось в «бренди», и хотя голландцы были далеко не первыми, кто подвергал вино перегонке, именно им принадлежит честь дать название семейству самых разных спиртных напитков.

Тут в офис доставили посылку. По размерам Гордеев сразу же понял, что это картина. Он расписался в получении, дал курьеру на чай и запер дверь своего кабинета. Снял галстук и не торопясь, отодвигая приятные мгновения, разорвал упаковку. Картина оказалась размером примерно метр на восемьдесят сантиметров. Рама на ней была, видимо, более современная, чем сама картина. Что именно было нарисовано, разобрать действительно оказалось мудрено. Гордеев, например, никаких лошадей не увидел, а что касаемо натюрморта, то кое-что имелось. Например, когда он отходил от картины на пару метров, ему казалось, что он видит женщину, запрокинувшую голову и пьющую что-то из бокала. Но если он переворачивал картину, то все изменялось самым невообразимым образом: женщина больше не пила вино, он занималась любовью с неким загадочным существом. Ну и ну! А в нижнем правом углу картины стояла надпись «Chag». Даты, впрочем, не было.

Хотя Гордеев помнил, что великий художник прожил чуть ли не сто лет и умер в восьмидесятые годы прошлого века, картина могла быть самое позднее – двадцатых годов, ведь потом Шагал уже жил на Западе, и едва ли советский инженер-мостостроитель, каким бы он фанатичным коллекционером ни был, смог бы привезти Шагала из-за границы.

Гордеев даже понюхал картину, зажмурив глаза от удовольствия. Разумеется, она ничем не пахла. А не заделаться ли коллекционером, подумал Юрий Петрович и тут же Мысленно добавил: а на какие шиши? Он машинально осмотрел стены, но тут же себя и одернул: Шагала он конечно же отвезет домой… Что ж, до вечера время еще было, и Гордеев вернулся к текущим проблемам.

Позвонил Денис Грязнов, сказал, что вечером уже можно будет заехать за киношным удостоверением.

– На что оно тебе, кстати? – уточнил директор «Глории». – Надеюсь, ты им пользоваться не собираешься?

– Как это не собираюсь! Я с ним в Испанию поеду.

– Тяжело тебе приходится, – посочувствовал частный сыщик.

Затем Гордеев позвонил Турецкому и прозрачно намекнул, что было бы славно, если друг, товарищ и брат по оружию и борьбе организовал ему доступ к материалам дела о гибели Людмилы Монаховой-Зингер.

Турецкий немного подышал в трубку, потом сказал:

– Дело я тебе, конечно, не принесу, сам понимаешь. Но сам заглянуть в него вполне могу. Затребую сегодня же из архива. Скажи мне, что конкретно тебя интересует, и я попробую отыскать.

– Я хочу знать, что она пила на сон грядущий, из которого ей не суждено было вырваться. – Гордеев вздохнул, понимая, что просит от своего друга слишком многого. Хотя кто знает. – Вещдоки, которые были найдены на месте гибели, и заключение судмедэкспертизы о содержимом желудка и крови.

– Ладно. – Турецкий вдруг хихикнул.

– Ты чего? – удивился Гордеев.

– У нас шеф новый.

– В смысле?

– Заместитель генерального. Ты что, телевизор не смотришь? Новый зам генерального прокурора.

– И кто же?

– Носков Михаил Павлович.

– Никогда про такого не слышал.

– Ну да, рассказывай! Бывший главный военный прокурор.

– Ах этот…

– Этот, этот! О Юрка, включи ящик прямо сейчас, он интервью дает.

Михаил Павлович Носков, представительный мужчина лет сорока пяти, давал пресс-конференцию.

В тот момент, когда Гордеев увеличил звук, Носков сказал:

«Я выступаю за то, чтобы скрывшиеся от следствия и суда несли уголовную ответственность – именно за то, что они скрываются. Мы не обязаны бегать за ними и искать: ты знаешь, что тебя обвиняют, приди и дай показания».

Гордеев засмеялся над этой абракадаброй.

– Нет, ну каков индюк, а? – пожаловался Турецкий. Разговор они еще не закончили. – Вообще, знаешь, смотрю и не верю. Похоже на сон. Неужели это все с нами происходит, а?

– Гегеля помнишь? – сказал адвокат. – «Все разумное действительно и все действительное разумно».

– Ты считаешь? – засомневался Турецкий.

– Саня, я надеюсь, он к следствию никакого отношения иметь не будет, – предположил Гордеев.

– Нет, Меркулов остается со всеми своими полномочиями.

– Так чем же тогда этот будет заниматься? У него такой решительный вид. Ему надо зоной какой-нибудь командовать.

– Да хрен его знает, ходят слухи, что кремлевский протеже. А насчет лагеря – хорошая мысль, надо подсказать генеральному.

– Ты бы поосторожней, по телефону-то…

– Плевать.

7

Гордеев позвонил в Киев семейному доктору Маевских – Михаилу Яковлевичу Рубину. Рубин подтвердил, что у Милы последние полгода были проблемы со сном, и он лично выписал ей снотворное. Причем старался, чтобы это не было нечто радикальное, к чему можно привыкнуть и затем тяжело отвыкать, – посоветовал феназепам. Весьма умеренными дозами. Конечно, ни о каких горстях не могло быть и речи. Вот и все. Бедная девочка мучилась, он искренне старался ей помочь. Депрессия? Нервные болезни? Ничего подобного! Может быть, небольшая усталость и большое недоедание – эти голливудские диеты кого хочешь угробят. Посмотрите на Шварценеггера – это же кожа да кости! Милочкину семью он знает не один десяток лет. Слава богу, ее отец не дожил до этого ужаса! Максимум – по полторы таблетки в 0,05 грамма на ночь. Ну в чем же здесь криминал? Может быть, кто-то собирается его в чем-то обвинить? Нет? Большое спасибо, ему нужно заниматься делами, принимать больных. Нет, из Московской прокуратуры его никто не беспокоил. Нет, из друзей Милы тоже. Ну а теперь он все-таки положит трубку…

Яна позвонила в половине девятого вечера, когда Гордеев уже подъезжал к «Пушкину», извинилась и сказала, что сегодня ничего не получится. Она плотно завязла на репетиции, которая переместилась в актерское общежитие. Но Гордеев, если хочет, может к ней присоединиться. Гордеев подумал и согласился.

Он включил радио в fm-диапазоне. Через минуту Земфира перестала петь и пошли всякие легковесные новости.

«Не удивит ли вас, если вы узнаете, что большинство людей в течение всей своей сексуальной жизни никогда не задавали себе вопрос, почему они это делают? Недавний опрос Диксона людей разного пола выявил такие ответы на вопрос о том, почему они занимаются любовью?

«Потому что это приятно» – 20%

Потому что я очень сексуальна (сексуален) – 16%

Потому что этого ждут от меня мужчины – 11 %

«Вы что, смеетесь?» – 53%

В общем, как можно обнаружить, никто даже не пытался вдуматься, почему он вступает в самые интимные отношения, какие только могут быть на свете…»

Гордеев выключил радио. Он приехал.

Ужин у Маевской в общежитии оказался ничем не хуже того, что мог бы быть в ресторане. Во всяком случае, подумалось Гордееву, в компании всегда есть кому заполнять паузы. Ибо хоть она и просто клиентка, но все-таки – ужин, все-таки – ресторан, все-таки – вдвоем.

А здесь все было просто и демократично. Большая комната, много народу, молодые лица, половина из них – смутно знакома благодаря телевизионной рекламе и непонятно чему еще… Сидели кто на диване, кто в продавленных креслах, кто просто на полу. Общались, сдержанно веселились – видно, устали после съемочного дня. Тарелки были на письменном столе, на шкафу, на ковре – везде. Кажется, каждый ел откуда хотел и пил так же. Гордееву было от этого немного не по себе. В роли главного оратора в основном выступал знакомый ему режиссер Сергеев.

С Сергеевым Юрий Петрович поздоровался как со старым приятелем и, улучив момент, задал вопрос:

– Сергей Юрьевич, ты же работал с Монаховой?

– Было дело… Давно довольно. На заре ее карьеры, так сказать. Когда она еще не брезговала в России сниматься.

– Ага. А потом, значит, брезговала?

– Сколько ни приглашал – бесполезно.

Адвокат подумал, что, возможно, дело было конкретно в Сергееве, но ничего по этому поводу не сказал.

– Ну так какая она тогда была?

– Я помню, у нас в съемочной группе говорили про Монахову примерно так: слишком открыта, слишком много хохочет, но подчеркивали: характер о-го-го! И добавляли: станет отличной актрисой, если внезапно свалившаяся слава не испортит. Не каждая молодая актриса получает «Нику» за лучшую женскую роль в своей второй картине.

– На призы-то ей везло, – заметил Гордеев.

– Это точно, – не без зависти подтвердил Сергеев. – Да плюнь ты на нее! Вот молодые таланты, – он плотоядно посмотрел на женственного молодого человека с серьгой, – это да!

Гордеев наклонился к уху Маевской:

– Яна, я должен вам сказать. Сегодня случилась одна вещь… Я думаю, вам нужно взять телохранителя.

Она посмотрела на него непонимающими глазами. Гордеев повторил. Она глянула на него теперь удивленно и медленно отрицательно покачала головой.

За окном вдруг громыхнуло так, что все невольно туда посмотрели. В этот момент Сергеев сказал, видно продолжая какой-то спор:

– Не так уж Бог и всемогущ: например, даже он не в состоянии побить козырного туза простой двойкой.

Ему ответил молодой человек с серьгой в ухе:

– Допустимо, однако, считать, что Бог не ограничен ни в чем…

– Черта с два! – возразил Сергеев. – Попробуй раскрыть понятие всесовершенного существа.

– Пожалуйста. Первый признак, конечно, всезнание. Второй – всемогущество. Пока – достаточно?

– Хватит. Является ли в самом деле всезнание признаком совершеннейшего существа?

Все слушали их диалог с таким выражением, будто присутствуют при рождении какого-то шедевра философской мысли.

Богема, твою мать, подумал Гордеев со смешанным чувством. В общем-то, тоже люди, конечно, как ни странно.

– По-моему, нет, – сказал парень с серьгой. – Всезнание – это несчастье, настоящее несчастье, и к тому же такое обидное и позорное. Вперед все предвидеть, все всегда понимать – что может быть скучнее? Для того, кто все знает, нет иного выхода, как пустить себе пулю в лоб. Есть ведь и на земле всезнающие люди. Они, конечно, не знают всего, и даже, в сущности, ничего, или почти ничего, не знают и только притворяются всезнающими, и то от них веет такой злой и удручающей скукой, что их можно выносить только в малых дозах и с большим трудом. Нет уж! Всесовершенное существо никак не должно быть всезнающим! Много знать – это хорошо, прекрасно, но все знать – ужасно. То же и с всемогуществом. Кто все может, тому ничего не нужно. И это мы можем запросто проследить: миллиардеры пропадают, буквально сходят с ума с тоски – их богатства им только в тягость, скажете – нет?

– Н-не знаю, – покачал головой Сергеев. – А третий признак всесовершенного существа: оно находится в вечном покое. Господи! Ведь такого удела не пожелаешь и злейшему врагу. Я мог бы перечислить все обычные признаки всесовершенного существа – и они оказались бы не лучше уже разобранных нами. У нас ценится знание, могущество, покой – если все это возвести в превосходную степень, которая тоже у нас ценится, то получится совершенство. Но ведь это чистое ребячество. Хорошо, если у человека большие глаза, но глаза величиной с маленькое блюдце или даже с серебряный рубль обезобразили бы даже самое красивое лицо. И, главное, люди, приписывая те или иные качества совершенному существу, руководствуются не интересами этого существа, а своими собственными. Им, конечно, нужно, чтобы высшее существо было всезнающим, тогда ему можно без опасения вверить свою судьбу. И хорошо, чтоб оно было всемогущим: из всякой беды выручит. И чтоб было спокойное, бесстрастное и так далее. Но каково-то придется этому существу, если оно окажется таким, каким оно вышло из человеческих рук? Об этом никто не думает! И не думайте! Настолько оно, я надеюсь, могущественно, чтобы быть таким, каким оно хочет, а не таким, каким бы его сделала человеческая мудрость, если бы ее слова превращались в дела… А что скажет господин юрист? – неожиданно сказал Сергеев и передал Гордееву кружку, наполовину заполненную водкой.

От водки Гордеев отказался со смешанным чувством – он был за рулем, но не мог понять, его радует такое объяснение или печалит. Но потер лоб и все-таки сказал:

– Понятия не имею… Ларошфуко, которого все знают, но плохо читали, если вообще читали, однажды высказал такую мысль: серьезность – это уловка тела, призванная скрыть изъяны духа.

Краем глаза он уловил, что Маевская посмотрела на него с нескрываемым восхищением. У Гордеева шевельнулась по ее поводу какая-то смутная ассоциация, но он не смог удержать ее в голове.

Снаружи за окном еще раз прогрохотал гром, и через мгновение перегретая атмосфера породила первые крупные капли дождя, забарабанившие по крыше. Ну хоть так, подумал Гордеев, это все ж таки больше на весну смахивает.

Сергеев, поднимая стакан, сказал:

– Каждому из нас отпущен в жизни только один шанс, мы знаем это, но все равно торопимся или медлим, в конце концов получаем тот шанс, который был уготован другому, отсюда весь бедлам на нашей планете.

Гордеев подумал, что Сергеев обладает удивительным даром не слышать то, что ему не хочется слышать. К сожалению, он, Гордеев, в силу юридической своей профессии, этого начисто лишен. Он вздохнул. Яна, вдруг уловив этот момент, положила ему голову на плечо и прошептала:

– Хочешь удерем отсюда?

Он с благодарностью кивнул и шепнул в ответ:

– Только давай останемся на «вы», ты – клиентка. И это важно для меня.

Он вышел первым, как бы в туалет. Через несколько минут они сидели в его машине – новеньком «опеле-корса».

– Классная тачка, – оценила Яна.

– А ты на чем ездишь?

– На «жуке». На «фольксвагене». Вон он стоит, красненький. – Она показала пальчиком.

– Тоже недурно.

– А то. Мне положено быть стильной штучкой. – Она засмеялась, словно зазвонила в серебряный колокольчик.

Крупные капли стучали по крыше машины.

– Обожаю дождь, – сказала она.

– Аналогично.

– Я рада, что мы похожи. И что мы теперь станем делать?

– Можем поехать ко мне на чашечку кофе, – пошутил Гордеев.

– Можем, – вполне серьезно сказала она.

Через пять минут езды Гордееву показалось, что его преследует машина – темная «шестерка». Впрочем, возможно, он и ошибся: в Москве дождливой ночью встретить темную «шестерку» – не большая редкость.

В его квартире они даже не стали зажигать свет. Сразу набросились друг на друга. Она впилась в его в губы, подпрыгнула и обвила ногами. Он отнес ее на кровать. В сто первый раз нарушаю главную заповедь, подумал Гордеев: не спать с клиентами.

Они, кстати, почти и не спали – некогда было.

– Ты знаешь, – шепнула она в какой-то момент, – мне кажется, я тебя люблю..

– Мы на «вы», – полушутя-полусерьезно поправил он, и она кивнула.

– Принесите мне выпить, пожалуйста.

Он пошлепал на кухню и попытался припомнить себя в ее возрасте… Пожалуй…

В восемнадцать – двадцать лет все говорят и думают о любви. Душа изнемогает, выпутываясь из пеленок, тело определенно хочет только одного. Весь мир словно закручивается вокруг секса, ты теряешь голову от первого настоящего безумия. Дух приключений и сумасбродства пока еще не погашен полной предопределенностью жизни. Будущее представляется волшебным путешествием, и непременно с хорошим концом. Сегодняшняя молодежь немного не такая. Они обуржуазились, они обожают роскошь, у них плохие манеры и нет никакого уважения к авторитетам, они высказывают неуважение к старшим, слоняются без дела и постоянно сплетничают. Они все время спорят с родителями, они постоянно вмешиваются в разговоры и привлекают к себе внимание, они прожорливы и тиранят учителей… Ну и что же? Не этим ли самым они чрезвычайно привлекательны?..

Проснувшийся человек не сразу понимает, где он находится, в первую секунду он даже не помнит, кто он такой. Простое ощущение собственного существования, но такое ощущение может биться и в груди у животного. Воспоминание, словно помощь свыше, вытаскивает из небытия, оно восстанавливает все века цивилизации, окружающие предметы обретают смысл, как все последние дни обретали себя его депрессия и плохое настроение.

Все не так было в это утро. Проснувшись, он почувствовал необыкновенный прилив сил. Слово «депрессия» скользнуло где-то на туманном горизонте и упорхнуло, – хотелось надеяться, навсегда.

Гордеев недавно слышал в каком-то ток-шоу мнение психолога: мужчина не должен пожирать глазами голое тело женщины, чтобы не создать у нее впечатления, что лишь только ее нагота способна вызвать у него желание. Гордеев не был с этим согласен на сто процентов, особенно сейчас. Впрочем, с другой стороны, исходя из своего личного опыта, он полагал, что грубое поведение может лишь развить скромность и стыдливость, которые большинство женщин не теряют, хотя и живут замужем. Эти женщины обычно мало и умеренно страстные, и они представляют серьезную проблему для их мужей. В общем, хорошо, что холост, подумал адвокат и сосредоточился на той женщине, которая сейчас лежала в его постели.

– Я не только тебя люблю, – уточнила Яна. – Я сегодня всех люблю.

И Гордеев подумал, что барышня явно перенасыщена волнениями плоти, отчего у нее однообразное представление об окружающем ее человечестве.