Текст книги "Смертельный треугольник"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

2

Камера не зафиксировала ничего интересного. Соколовская спала мало и беспокойно, засыпая с рассветом и поднимаясь, когда в восемь отец шел отпирать свой магазин. Никто к ней не заходил, она ни с кем не разговаривала по телефону. Когда она не смотрела кино, то читала или вязала. Перед обедом Соколовская выходила на небольшую прогулку, болтала с соседями, покупала какие-то продукты. Перед ужином (или вместо него) заходила в кафе и съедала кусок торта с двумя чашками кофе. Короче говоря, интересной информации собрать не удалось. И тем не менее теперь Щербак знал, что Тереза не нервничает, не оглядывается, не вздрагивает от резких звуков. На забитую овечку не похожа. Либо она уверена, что «убийцы Монаховой» ею не интересуются, либо устала ждать их и успокоилась. На испуг ее, скорее всего, не возьмешь. Зато ей нужна жилетка, в которую можно выплакать свою скорбь о Монаховой. И ему придется изо всех сил стараться убедить ее, что его жилетка – самая удобная.

Вечером, когда Соколовская дожевывала привычный кусок торта, Щербак подсел к ней в кафе.

– Тереза, мне нужно с вами поговорить.

Она отшатнулась:

– Кто вы такой?

– Частный детектив из России.

– Ну конечно!

Он показал ей свое удостоверение. Она мельком взглянула и скорчила презрительную гримасу:

– Здесь не ваша страна, разговаривать я с вами не обязана и не буду.

– Вы даже не поинтересуетесь, о чем я хотел с вами поговорить? – спросил Щербак.

– Нет, я не любопытна. И до свидания.

– Тереза, – Щербак намеренно не давил, но четко следил, чтобы голос звучал сочувственно, – я прилетел сюда из Москвы специально, чтобы встретиться с вами.

– Это ваши проблемы.

– Возможно, не только мои. Я расследую обстоятельства гибели Милы Монаховой и…

– Монаховой? – Она вопросительно вздернула бровь. – Это та самая стерва, что вышвыривает на улицу людей, десять лет верой и правдой ей служивших?

– Та самая, – подтвердил Щербак. – Только давайте прибережем эту вашу, бесспорно, блестящую реплику для более доверчивых и менее осведомленных слушателей. Я уверен, что Монахова всегда по-своему неплохо к вам относилась, даже любила вас, по-своему. И уж точно вам доверяла. А спектакль с вашим позорным увольнением был специально разыгран.

– Зачем, интересно? – буркнула Соколовская.

– Вам лучше знать, впрочем, я тоже догадываюсь зачем.

– Мне наплевать на ваши догадки, я не желаю с вами разговаривать! – Она попыталась подняться, но Щербак удержал ее за локоть и несильным нажимом усадил обратно на стул.

– Послушайте, Тереза. Я считаю, что Монахову убили, и только вы можете помочь мне доказать это.

Она хотела возразить, но он жестом остановил:

– Дайте мне договорить. Вы тоже любили и продолжаете любить Монахову. Продолжаете смотреть фильмы, где она играла, и плачете ночами, повторяя за ней, экранной, каждое слово, потому что знаете все ее роли наизусть. Я допускаю, что вам наплевать на справедливость, торжество которой понятие, в сущности, абстрактное, но как насчет возмездия? Разве вам не хочется, чтобы смерть Милы была отмщена?

Разве вам наплевать, что ее убийцы добились своего и при этом разгуливают на свободе, уверенные в своей безнаказанности?

– Откуда вы знаете, что я плачу?! Вы следили за мной? – Похоже, всю сумбурную тираду о справедливости и возмездии она пропустила мимо ушей, пораженная тем, что постороннему человеку известны о ней такие интимные подробности.

– Как? Я, по-вашему, прокрался ночью через лавку вашего отца и подглядывал в замочную скважину?

– Так это Марыся, дура сентиментальная, вам все разболтала?!

Щербак неопределенно кивнул. Первая маленькая победа была достигнута: Тереза сбросила маску абсолютной неприступности, теперь нужно было дожимать. Он сказал:

– После смерти Милы Монаховой кое-что так и не было найдено. Я думаю, что Монахова отдала это вам на хранение. Потому что она вам доверяла, как никому другому.

– Откуда мне знать, что вы тот, за кого себя выдаете?

– Ну, во-первых, – улыбнулся Щербак, – если бы убийца догадывался, что ваше увольнение было спектаклем, они бы, недолго думая, вас тоже убили, а предварительно не сидели бы с вами мирно в кафе и не уговаривали бы, а применили более действенные способы дознания. А во-вторых, вы в принципе можете обратиться в местную полицию и попросить их проверить, кто я есть на самом деле. Потому что прилетел я сюда по своим настоящим документам, и мое начальство может подтвердить цель моего приезда.

– Но если я начну выяснять, – немного подумав, заметила она, – то пойдут в Россию и из России бумаги с моим именем, и кто-нибудь – у них ведь везде свои люди – все поймет… и тогда мне уже не спастись…

– У кого – у них? – Щербак подумал, что звучит как-то слишком театрально, что, в общем, объяснимо, все-таки эта женщина много лет жила в доме у актрисы.

Тереза умолкла на несколько долгих минут. Ей, видимо, нужно было на что-то решиться. Щербак не торопил. Он даже не шевелился, чтобы не отвлекать.

Она вздохнула, опустила глаза, сложила ладони, как при молитве, и очень спокойно сказала:

– Я все равно вам не верю. Но если уж Марыська разболтала вам о фильмах, она расскажет и все остальное. В общем… спрашивайте.

– Вам известно имя убийцы?

– Нет, я так не говорю. Но я… я видела, как один мужчина подменил снотворное на ее туалетном столике.

– Вы видели? – не поверил Щербак. – Но как? Насколько я понимаю, к тому моменту Монахова уже выгнала вас.

– Да. Я у нее уже не работала. Но продолжала бывать в доме. Мила сама просила меня иногда приходить к ней – такой уж она была человек. Мы договорились, что я буду всем на нее жаловаться, расскажу, как она несправедливо со мной обошлась, а потом уеду в Польшу к родственникам, увезу и спрячу ее кассету…

Вот оно, подумал Щербак. Кассета! Что же там за чудесная кассета? В порнофильме она снялась, что ли?

– … А если все вдруг закончится, ее подозрения не подтвердятся и все будет хорошо, она напишет мне или позвонит, и я смогу вернуться.

– То есть она предчувствовала опасность?

– Да.

– Значит, вы были в доме, когда все произошло? – напомнил Щербак.

– Я пряталась в будуаре. А они разговаривали в спальне. Мила чувствовала себя плохо и провела этот день в постели. А потом пришел он. Я подглядывала через приоткрытую дверь и видела, как, когда она отвернулась, он заменил таблетки. Все произошло так быстро и ловко, что я даже не была уверена, что видела это своими глазами.

– Но почему же вы не предупредили Монахову?

– Как? Я не могла себя выдать. Не могла выскочить и схватить его за руку. И потом… – она замялась: – Это не совсем так. Я не сразу поняла, что он подменил таблетки. Он что-то такое сделал рукой, уронил их со столика на пол, поднял, другой рукой достал из кармана… В общем, мне так кажется, я не была уверена… А тут еще Мила явно для меня сказала: «Я сегодня совсем одна». Она хотела, чтобы я ушла. Возможно, боялась, что мое присутствие будет обнаружено, и тогда наш план провалится, и ко мне придут за кассетой. Кассету же она мне к тому времени уже отдала! Она говорила, что, может, еще и другие будут. Но…

– И вы ушли?

– Да. Я выскочила через вторую дверь из будуара, которая ведет не в спальню, а в коридор. Я не собиралась оставлять ее наедине с ядом. Как только я выбралась на улицу, я тут же бросилась к телефону и зачем-то позвонила ей. Но домашний телефон все время был занят, и мобильный тоже не отвечал. Я была в отчаянии, я не знала, что предпринять. И это был мой последний день в России, мне нужно было уже ехать в аэропорт. Я хотела позвонить в «скорую» или пожарным, но тогда он все понял бы и, может быть, оставил бы попытку убить ее немедленно, но вернулся бы снова, когда меня точно не было бы рядом…

– Что же вы сделали?

– Я послала ей цветы. Я заказала большой букет лилий – самых дурно пахнущих, какие только смогла найти. И сама заполнила карточку. Я написала, что цветы от меня. Написала, чтобы она поставила их рядом с кроватью, и написала, что пусть их ядовитый аромат напоминает ей о той несправедливости, которую она проявила ко мне. Я надеялась, что она поймет мой намек. Что не подаст виду при нем, а потом проверит все, что лежит на туалетном столике, в том числе и снотворное. Я обеспечила, чтобы цветы доставили немедленно.

– Она не поняла?

– Я не знаю. Я знаю только, что цветы она получила и карточку наверняка прочла. А что случилось потом? Точно я ничего не знаю. Я знаю только, что она мертва, и в этом есть часть моей вины.

– Вы знаете человека, который подменил таблетки?

Она покачала головой:

– Я прежде его не видела. Я только поняла из разговора, что у них близкие отношения.

– О чем они говорили?

– О всякой ерунде. Он говорил ей, что она неправильно живет, слишком много суетится и думает о карьере, вместо того чтобы слиться с природой, но, видно, как-то несерьезно у него это выходило – Мила смеялась.

– Опишите его.

– Лет сорока. Может, и старше. Высокий. Среднего телосложения. Все.

Щербак вздохнул.

– А эта кассета? – спросил он. – Вы сохранили ее?

– Конечно.

– И я могу на нее взглянуть?

Она задумалась, но уже ненадолго.

– Она у Марыси, моей сестры. Пожалуй, завтра, скажем часов в шесть вечера, давайте встретимся здесь же, и я отвезу вас туда.

3

Зачем нужно было откладывать визит к сестре на сутки, Щербак не понимал. Он попрощался с Терезой в кафе, но, разумеется, не поехал в гостиницу, а тенью следовал за ней повсюду. Она не сделала попытки сбежать и ничем не показала, что кассета совсем не у сестры: не заходила в банк, не отправляла толстых бандеролей, не наведывалась на вокзалы и прочие места, где имеются автоматические камеры хранения. Она вела себя как всегда: гуляла, ела, сидела дома, ночью снова смотрела фильм с Монаховой и снова плакала.

Возможно, она просто хотела еще раз все взвесить и окончательно решить, стоит ли отдавать кассету в посторонние руки.

Выехали Около семи. Тереза сама вела старенький «рено», и вела неплохо, чувствовалось, что за рулем она не первый день. Щербак намеренно не спрашивал, куда именно они направляются. Он курил, смотрел в окно на пейзажи, мало отличающиеся от типично русских, разве что было почище.

Из Лодзи взяли курс на запад через Видзев, Бжезины, несколько совсем мелких то ли городков, то ли поселков: Рогув, Бжув, Бялынин, Подбур, Глухув. Потом свернули на юг, доехали до Венгжиновице, а оттуда – через Редзень на Колюшки, то есть на восток, не удаляясь, а снова приближаясь к Лодзи. Щербак видел карту города и окрестностей и не сомневался, что они едут по кругу.

– Нервничаете? – презрительно фыркнула Тереза.

– Нет. Но не понимаю, зачем ездить кругами?

– Может быть, я проверяю, нет ли слежки, не сидят ли у нас на хвосте ваши сообщники?

– Не самый эффективный способ проверки, – заметил Щербак.

– Вы знаете более эффективные?

– Разумеется. Бесполезно просто смотреть в зеркало заднего вида и рассчитывать, что преследователи будут держаться на фиксированном расстоянии от вас. Автомобиль наблюдения может вас обогнать и остановиться, с тем чтобы вы его догнали. Особенно это эффективно при интенсивном дорожном движении. «Хвостов» может быть два или даже больше, и они, естественно, не станут ездить на «порше» или «линкольнах», это будут самые распространенные марки автомобилей самой распространенной окраски. И номера могут меняться прямо по ходу движения. Поскольку уже вечер, в ход могут пойти трюки с фарами…

Она слушала, открыв рот. Щербак развлекался.

– Фар крепится два или больше комплектов, чтобы в темное время автомобиль выглядел поочередно как седан или как мотоцикл. Еще перед выездом нужно было проверить задние фонари вашей машины и поискать небольшое отверстие в одном из них. Наличие такого отверстия – верный знак того, что вы находитесь под наблюдением. Это старый трюк, который позволяет «хвосту» оставаться вечером и ночью на достаточном расстоянии от объекта даже при очень интенсивном дорожном движении. Ваш фонарь с дырой будет светить ярким белым пятном, а не красным или янтарным, как остальные. Еще опытный профессионал может также вставить яркую лампочку в фонарь вашего автомобиля или просто вынуть одну из лампочек…

Тереза резко тормознула, выскочила из машины и побежала проверять задние фонари. Очевидно, дыр она не обнаружила, потому что поехала дальше и не завернула на мелькнувшую у обочины станцию техобслуживания.

– Это все фокусы? – спросила она за Колюшками, сворачивая на север. – Или вы еще что-то забыли мне рассказать.

– Нет, не все. Наблюдение ведут, как правило, люди с хорошим воображением. Лично мне однажды пришлось приклеить полоску светоотражающей пленки на бампер преследуемой машины, и можно было держать такую дистанцию, с которой меня невозможно было рассмотреть и опознать. Помеченный бампер было видно за километр. Еще можно прикрепить к машине различные миниатюрные устройства для слежения или радиокомпасы.

– И что же делать?

– Проверять почаще машину, если вы чего-то опасаетесь, и ездить не по кругу, а в рваном темпе. Непредсказуемо увеличивать скорость, а затем сбрасывать. Если вам повезет и «хвост» у вас окажется неопытный, он попытается поймать ваш темп движения или же растеряется и временно прекратит преследование.

– А если опытный?

– А против профессионала эффективно играть может только профессионал.

– Значит, мне остается довериться судьбе и вашей порядочности?

– Именно. И если вы не хотите испугать сестру визитом в полночь, то, может быть, мы уже поедем к ней?

Тереза ничего не ответила.

Через двадцать минут, миновав Хрусты, они въехали за ворота небольшого, одиноко стоящего хутора. Двухэтажный дом, обложенный диким камнем, темнел в глубине двора. Щербак решил, что фермеры, привыкшие вставать с рассветом, наверное, уже спят. Но Соколовская посигналила, и тут же распахнулись двери большого сарая, который оказался вовсе не сараем, а гаражом для трактора и маленького грузовичка. Вышел здоровенный мужик в промасленных штанах с огромным гаечным ключом. Мужику было лет пятьдесят, волосы на висках и усы – совсем седые, но в остальном он был еще крепыш, под тонкой футболкой бугрились внушительные мускулы.

– Тереза, матка боска! – завопил он, завидев Терезу, и залопотал по-польски с такой скоростью, что Щербак не понял ни одного слова.

– Он говорит, что Марыся кормит теленка, а нас приглашают на ужин, – перевела Соколовская и представила мужчин друг другу. Мужа Марыси звали Вацлав.

Они прошли в дом, Вацлав сам быстренько собрал на стол, то и дело с хитрым прищуром поглядывая на Щербака. Скоро появилась и Марыся, приветливая, улыбчивая и гораздо более симпатичная, чем Тереза.

– Ну, вас друг другу представлять не нужно, – укоризненно глядя на сестру, фыркнула Соколовская. – Вы ведь уже знакомы, не так ли?

– Мы? Знакомы? – Марыся тоже хорошо говорила по-русски. – Что ж ты скрывала от нас такого мужчину? А теперь еще говоришь, мы знакомы! – Она старательно вытерла руки о фартук и протянула обе Щербаку: – Марыся.

Щербак ограничился пожатием. Тереза, ничего не понимая, молчала.

Вацлав разлил вино, провозгласил тост за знакомство, и все принялись за еду. Творог со сметаной, зеленым луком и редисом, ветчина с хреном, ракушки из краковской колбасы, какой-то совершенно невероятный салат из копченой селедки с яблоками и маринованными грибами под сметанным соусом. За закусками последовал традиционный бигос, потом еще мусс из мака. И что удивительно, все это было съедено: дамы не уступали в прожорливости Вацлаву, а тот ел за троих.

Под второй бокал Вацлав рассказал (Тереза старательно переводила Щербаку каждое слово) старую байку, о том, что в какой-то энциклопедии было напечатано: «Смертельная доза алкоголя – 600 граммов» – и сделана приписка: «Не касается русских», а в Польше говорят: «Не касается русских и поляков», и перепить русского для поляка дело чести. Но, несмотря на это, из спиртного на столе была одна бутылка вина, и, когда она закончилась, ни у кого не возникло желания открыть еще одну.

Под занавес трапезы Вацлав высосал еще литровую кружку тыквенного киселя и заявил, что теперь он наконец сыт. А Марыся, глядя на него с нескрываемым восхищением, сказала, что вот Вацлав – настоящий мужчина.

Тереза пояснила специально для Щербака:

– Настоящий – это не тот, кто только много и с удовольствием ест и хорошо работает, а еще и тот, кто может набить морду любому.

– В округе нет мужика, которого Вацлав не смог бы разделать в кулачной драке, – похвасталась Марыся. – Однажды тут появился один здоровяк, который кричал, что побьет Вацлава, и пришел на драку с какой-то палкой, налитой свинцом. Только Вацлав в два счета повалил его на спину, сел верхом, засунул руки под пояс его штанов и пригрозил, что стащит с него трусы, если он не сдастся. Вот смеху-то было. Вацлав обожает драться, правда, дорогой? Только так можно доказать, что ты настоящий мужчина. Когда он побеждает в драке, он так возбуждается, особенно если я смотрю. Это так здорово – смотреть, как у него набухает в штанах, когда он кулаками добивает другого парня! Не буду врать, что Вацлав всегда побеждает. К примеру, его хорошо потрепали в прошлом месяце. И он потом лечил сломанную челюсть, потому что это бои на голых кулаках, и бывает кровь! Но когда он проигрывает, он становится злым и идет в кровать один.

Несмотря на то что тема, в общем, была щекотливая, никто, кроме Щербака, не чувствовал себя неловко.

– Двадцать пять лет назад Вацлав дрался за меня, – нимало не смущаясь, продолжала Марыся, – и вот мы вместе – он выиграл меня в кулачном бою. Я работала тут у одного фермера, и ко мне сватались двое: Вацлав и еще один, не помню уже, как его звали. И я подбила их подраться за меня. Конечно, если бы тот парень был достаточно мужчиной, чтобы отделать Вацлава, тогда он был бы моим мужем. Но я не жалею, что дело повернулось именно так… – Она прижалась к его плечу, а Вацлав что-то забурчал, явно довольный.

– А Николай тоже отличный боец, – вдруг сказала Тереза.

Родственники оживились, всем в голову одновременно пришло одно и то же, что Щербаку совсем не понравилось. Понятно, что Тереза его провоцировала. То ли она хотела убедиться, что у него нет с собой оружия, то ли собиралась обыскать одежду, пока Вацлав будет делать из него котлету, то ли надеялась, что Вацлав отправит его в кому дней на десять, а она пока уедет куда-нибудь далеко-далеко…

Никакой серьезной угрозы Вацлав для Щербака не представлял, но драться не хотелось. И проиграть легко было бы тактически неверно, и победить – тем более неправильно. Пытаясь выиграть время и соображая, как же выйти из ситуации, Щербак рассказал первое, что пришло в голову:

– Я когда-то читал старый путеводитель по Африке, написанный одним швейцарцем. Он во время своих путешествий встретил племя, которое он охарактеризовал как «очень симпатичных дикарей». У них был ритуал борьбы. Молодые мужчины должны были бороться друг с другом, чтобы добыть славу, и женщины делали то же самое. Но перед каждым поединком как мужчины, так и женщины должны были стать с раздвинутыми ногами и пописать. Самое интересное, что те, которые делали большую лужу, чаще всего побеждали в борьбе. Точно такие же наблюдения есть и над животными…

– О, как интересно! – загорелся Вацлав. – Пойдем.

Он потащил Щербака к забору, расстегнул ширинку и предложил Щербаку сделать то же самое. Женщины хихикали где-то на пороге дома. Похоже, ситуация всех забавляла.

В предварительном ритуале с огромным перевесом победил Вацлав – литр тыквенного киселя сделал свое дело. Щербак предложил поверить примете и разойтись миром, но фермер ни в какую не желал отступать. Они пошли в конюшню, женщины уселись на брикетах сена, мужчины разделись до пояса. Вацлав разминался, хрустя суставами и демонстрируя мышцы под восхищенные охи супруги. Тереза объясняла Щербаку, что данная драка отличается от регламентированных кулачных боев большей свободой и жесткостью. Можно бить и головой, и руками, и ногами. Головой можно бить в лоб и под подбородок, ногами – как угодно: прямо в живот, с разгибом и без разгиба, сбоку по ногам. Нельзя только пользоваться посторонними предметами, особенно колющими и режущими.

Сама драка не продлилась и пяти минут. Щербак несколько раз увесисто приложил Вацлаву по корпусу, разок двинул в нос, чтобы появилась кровь, а потом умело изобразил, будто свалился в нокаут. Таким образом, авторитет Вацлава не пострадал, но и Щербак показал себя достойным соперником. Может, только чуть менее опытным в таких поединках.

Когда он «пришел в себя», были крепкие объятия, клятвы в дружбе до гроба, заверения в том, что Терезе нужен именно такой мужик. И, наконец, Марыся, пошептавшись с Терезой, вынесла завернутый в черный полиэтилен, перевязанный скотчем маленький пакет. Слава богу, им не предложили остаться на ночь, и около двух ночи Соколовская вела машину по трассе на Лодзь.

Щербак развернул пакет. Кассета оказалась совсем крошечной – от диктофона. Щербак был немного разочарован, но виду не подавал.

– А вы сами ее слушали? – спросил он у Терезы.

Она покачала головой:

– Мила когда-то снималась в таком фильме… Там один сыщик прослушал кассету, а она после этого и стерлась вся. Я не решилась.

Дальше ехали молча. Только уже у самого своего дома Тереза спросила:

– Скажите, Николай, но откуда же вы узнали… – Очевидно, этот вопрос мучил ее всю дорогу. – Если вы не знакомы с Марысей и не расспрашивали ее, откуда вы тогда узнали о фильмах?

– Подглядывал в ваше окно, сидя на дереве, – честно ответил Щербак.

Она не поверила.