Текст книги "Направленный взрыв"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

3. На грани отчаяния

Федору Полетаеву не удалось съездить в райцентр.

Ранним утром скончался Юрий Королев, и Кузьмин, позвонив Феде домой по внутреннему телефону, попросил его присутствовать для засвидетельствования смерти, подписаться под актом.

В свидетельстве о смерти значилось, что Королев скончался от сепсиса, заражения крови. Травм или повреждений на теле не обнаружено, кроме маленького пореза на щиколотке ноги.

Федя хотел взбунтоваться против подобной липы, но, рассудив, что безопасность Турецкого, Найденова и полковника Васина важнее его праведного гнева, поставил свою подпись.

Турецкого куда-то увезли, и Федор Полетаев страшно беспокоился по этому поводу. Контролеры сказали, что приезжала за больным Ивановым черная «Волга», которая и увезла его в неизвестном направлении. А ночью зачем-то приезжал генерал Ваганов, фактический хозяин Ильинского.

Полетаев подумал, что Турецкий, скорее всего, находится у него, у генерала. Но не ехать же ему в воинскую часть разыскивать похищенного следователя! Оставалось только молить Всевышнего и ждать. Кроме того, следователь требовал пистолет, нужно его раздобыть!

«Как бы пистолет мне самому не понадобился, – думал Федя Полетаев, шагая в рассеянности по коридору и, словно случайно, поглядывая в открытую дверь комнаты контролеров, где, как он знал, в углу металлического ящика с ключами висели дубликаты ключей от сейфа начальника охраны Зарецкого. – Надо их как-то выкурить отсюда», – думал Полетаев, глядя на контролеров, которые пили чай с бутербродами с маслом и колбасой.

Некоторые из контролеров брезговали есть то, что готовили для психов. Но не брезговали таскать мясо и прочие продукты. Эти двое были из тех, что брезговали.

Федя Полетаев пошел в свое третье отделение и пообещал Сеньке Камышину, который когда-то «съехал» на почве ревности и поджег свой дом в деревне и колхозную ферму, что отменит ему галоперидол, если Сенька устроит сейчас небольшое буйство, чтобы прибежали контролеры и надели на него смирительную рубашку. Полетаев последний раз вколет ему галоперидол, а потом отменит.

Сенька Камышин согласился.

И как только Полетаев услышал вопли и крики Сеньки, он побежал за контролерами. Контролеры, оставив бутерброды, помчались в палату, а Федор Полетаев немного отстал. Он повернул обратно, влетел в комнату контролеров, взял из железного ящика, висящего на стене, ключи и побежал вслед за контролерами.

Сеньку Камышина быстро скрутили, завязали на спине рукава смирительной рубашки, подоспел Полетаев со шприцем, и через несколько минут Сенька Камышин уже вяло мычал нечто нечленораздельное.

Сеньке все это было не впервой, ничего, через пару суток очухается. Главное, ключи были уже у Полетаева.

Потом Федя направился в крошечный кабинет Зарецкого, который, как и всегда в дневное время, был открыт; сам Зарецкий ходил и проверял, правильно ли тянут провода сигнализации, которую решили недавно поставить на стекла окон.

В кабинете начальника охраны нечего было красть. В нем стоял только огромный сейф в углу, пара сломанных стульев и допотопный круглый стол. Да висело на стенах несколько плакатов и с десяток акварельных рисунков, где были изображены сцены войны. Танки, взрывы, самолеты в небе. Все это были акварели когда-то находившегося здесь, в Ильинском, одного художника-диссидента, в недавние перестроечные времена срочно признанного здоровым.

Федя Полетаев быстро открыл сейф и почти сразу обнаружил в нем то, что искал. В коробке из-под обуви, завернутый в чистую тряпицу, лежал «стечкин», вычищенный и блестящий маслом. Полетаев подумал, что в присутствии генерала Зарецкий, пожалуй, должен иметь пистолет в кобуре. Значит, скоро может хватиться пропажи. Но раздумывать было уже некогда.

В коридоре слышались чьи-то голоса, кажется, Нины, медсестры, и кого-то из больных. Полетаев сунул пистолет себе в карман, запахнул края халата, быстро закрыл сейф и осторожно выглянул в коридор.

Невдалеке действительно стояла Нина, уговаривавшая больного укутать горло полотенцем, – тот шел зачем-то на улицу. К счастью, Нина стояла к нему спиной.

Полетаев незамеченным выскочил из кабинета Зарецкого, прошел по коридору, вежливо улыбнувшись Нине, и прямым ходом направился в отделение, где была палата Турецкого.

У нужной двери он на всякий случай оглянулся, не видит ли кто, и открыл дверное окошечко. Волна холодного страха обдала Полетаева с ног до головы: палата Турецкого была пуста.

«А что, если его вообще не привезут?» – с ужасом подумал Полетаев.

…Турецкого привезли под вечер.

Оказавшись в своей камере, он с удивлением обнаружил висящий на стене цветной портрет улыбающегося Президента страны.

«Это зачем еще повесили? – подумал Турецкий. – Чтобы я не перепутал, не обознался? Может быть, это юмор? Или психологическая обработка? Чтобы я, глядя на Ельцина круглые сутки, наливался праведным гневом?»

Турецкий отказался есть принесенную кашу и, когда контролер ушел, лег на одеяло в своем выглаженном костюме.

В голове был кавардак. Нужно принимать решение, хотя, видимо, времени уже нет. Либо он доводит свое «расследование» до Москвы, может быть, даже вплоть до обещанного заговорщиками совещания. Либо – если Полетаев уже сообщил Меркулову и Грязнову – ждет, когда ребята вместе со следственной группой и милиционерами из Смоленска самолично здесь объявятся…

Предположим, Меркулов и Слава появятся в Ильинском и окажется, что меня уже здесь нет! Я сижу в бункере на аэродроме, а ребята ищут меня здесь. Вот ведь какая штука может получиться. И потом, Федя Полетаев, полковник Васин… Да, сложную задачу я задал ребятам с Петровки телеграммой или телефонным звонком Полетаева. Однако его все нет и нет. Как бы чего с ним не случилось, с этим доброхотом врачом…

Эх, Турецкий, снова ты слишком рискуешь!

А Полетаева по-прежнему не было.

Турецкий не находил себе места от беспокойства за Федю, он уже хотел стучать в дверь, чтобы привлечь внимание контролеров и как-то у них выяснить, куда запропастился Федя, но передумал.

Снова упал на кровать и не заметил, как провалился в тяжелый и беспокойный сон.

Вечером к Ваганову привезли Васю Найденова. Ваганов выглядел уставшим, глаза его возбужденно блестели. Он встретил «Волгу» с Василием Найденовым у КПП и предложил ему прогуляться на свежем морозном воздухе, пройтись возле взлетной полосы, освещенной яркими прожекторами.

Найденов после стольких дней заточения в своей одиночке был рад прогулке, несмотря на то, что приходилось идти с ненавидимым и презираемым им человеком, Андреем Викторовичем Вагановым.

Дежурно поинтересовавшись здоровьем и содержанием в Ильинском, Ваганов перешел к делу:

– Надеюсь, уже все готово? Оговоренные сроки давно прошли, ты обещал закончить свою работу к Новому году. Вася, я бы не хотел, чтобы ты меня огорчил, скажи мне, что все уже готово, что мы можем завтра провести предварительные испытания по наводке ракет! Я уже распорядился, чтобы пропахали в снегу, в чистом поле, траншеи в соответствии с планом улиц столицы, соорудили макеты домов… Так что дело за тобой.

– Нет, у меня не готово. Ничего не готово! Я еще не сделал поправки на географическое и геомагнитное положение объектов, – хмуро отвечал Найденов, с наслаждением вдыхая холодный, морозный воздух.

– Я могу дать подмогу, своих ребят-ракетчиков. В твоем распоряжении будут самые мощные компьютеры! Ну что тебе еще надо, почему не готово?! – вскричал Ваганов.

– Потому что я не хочу, Андрей Викторович.

– Что ты не хочешь? – взвился Ваганов.

– Я не хочу участвовать в этом деле. Я передумал…

– Ты соображаешь, Василий, что говоришь?

– Очень даже соображаю. Я не хочу, чтобы по моей вине гибли люди.

– Только не надо демагогию разводить! – вскричал Ваганов. – А тебя не волнует, что по твоей вине будет гибнуть вся нация?!

– Нет… – равнодушно протянул Найденов и запахнул телогрейку.

По летному полю ветер нес легкую снежную поземку, закручивал ее и норовил бросить снежную крупу в лицо Василия.

– И себя тебе не жаль, как видно, – с угрозой сказал Ваганов.

– И себя не жаль, вот какие дела получаются…

– Вася, я не совсем понял… ты отказываешься работать над тем, что должен был сделать?

Найденов молчал. Он смотрел в черное, беззвездное зимнее небо и молчал, думая о своем.

– Не слышу однозначного ответа! Если отказываешься, значит…

– Нет, не отказываюсь! У меня временное затмение! Извините, Андрей Викторович, – вдруг совершенно подобострастно заговорил Василий Найденов.

Ваганов недоверчиво покосился на него:

– Что-то не нравятся мне твои затмения. Если тебе себя не жаль, так и скажи. Твою работу закончат наши классные специалисты-ракетчики, которые не хуже тебя разберутся в компьютерном перепрограммировании, но это займет больше времени, чем у тебя. А ты видишь как… Так почему не готово?

– Людей жалко, вот и не готово, – вдруг рявкнул в лицо Ваганову Василий Найденов.

– Только не ори на меня, парень, не надо со мной так! Думаешь, мне не жалко? Мне тоже жалко! Но сам подумай, что значат несколько человек, которым придется погибнуть, ради целостности всей нации, ради процветания всех народов! Всегда за свободу и демократию нужно платить, и платить жизнями, так уж устроена история, тут ничего не поделаешь… Так когда назначать испытания, когда будет готова программа? Завтра? Послезавтра?

– Нет, через три дня. Мне нужно еще три дня. Всего лишь три дня. Обещаю, испытания пройдут успешно, – нехотя, сквозь зубы бросал слова Василий Найденов.

– Ну смотри, Вася, если через три дня готово не будет или испытания пройдут неуспешно, ты очень рискуешь! Очень многим рискуешь, – зло говорил Ваганов, поворачивая обратно, по направлению к светящимся окнам двухэтажного здания на краю летного поля.

– Я прекрасно понимаю, что рискую не чем-нибудь, а жизнью. Я ведь знаю, как только будут проведены испытания, меня просто уберут за ненадобностью.

– Это кто тебе сказал?! – вскричал Ваганов. – Кто тебе такую чушь внушил?! Тебе об этом кто-нибудь говорил?..

– Нет, я сам чувствую. А что, я ошибаюсь? – Василий посмотрел в ярко освещенное лицо генерал-майора.

Ваганов недовольно мотал головой и хмурился, то ли от ветра, то ли от праведного гнева.

– Конечно, ошибаешься, дорогой мой! Дикие, глупые фантазии! Как только я буду у власти, неужели я забуду о тебе? Неужели я не выполню своего обещания?! Я все прекрасно помню, ты сразу же будешь назначен генеральным конструктором коломенского КБ, как договаривались, как я обещал! Зачем мне губить талантливые мозги собственной страны, ну подумай? Ты что, мне не веришь?

– Верю… Пожалуй… – нехотя ответил Найденов.

– Ну вот и отлично. Значит, договорились, через два дня…

– Через три!

– Хорошо, через три дня, решай сам, что будет: либо испытания пройдут успешно, либо голова с плеч. Надеюсь, ты меня правильно понял? Я не угрожаю тебе. Я пытаюсь тебя спасти…

– Спасибо за заботу, – криво усмехнулся Найденов, зябко кутаясь в телогрейку и пряча подбородок в воротник.

4. Окончание расследования

Федя Полетаев никак не мог пробраться к Турецкому.

С появлением генерала, да еще приезжавшего среди ночи, контролеры, видимо, вообще не собирались ложиться. Они резались в карты у себя в комнате, дверь в коридор была открыта, и пробраться незамеченным в отделение, где находился Турецкий, Федор Полетаев не мог. Обязательно возникнут недоуменные вопросы, что ему понадобилось в отделении Вани Кошкина в такой поздний час…

И эти вопросы сейчас, когда в кармане у Федора был пистолет, ему совсем не хотелось услышать.

В другом конце коридора, во второй контролерской комнате с открытыми дверями, тоже не спали.

Федор Полетаев все же решил рискнуть. Он осторожно подкрался ко второй открытой двери и, увидев, что один из контролеров читает газету, а другой занят разгадыванием кроссворда, решил: была – не была – он незамеченным проскользнет в другой конец коридора, где находится камера полковника Васина, а обратно как-нибудь уж выйдет, Бог даст, тоже незамеченным.

Ключ к камере Васина подошел.

«Хорошо, еще замки не успели поменять, – с радостью подумал Полетаев. – Теперь наверняка каждый день будут в зоне шмон наводить, может, не только к окнам, но и к дверям сигнализацию проведут. А может быть, этот генерал придумает еще что-нибудь похлеще…»

Когда Полетаев вошел в камеру Васина, тот лежал, укрывшись с головой дырявым одеялом. Полетаев тихонько затворил за собой дверь и прошептал:

– Эй, полковник, ты спишь?

Васин зашевелился под одеялом, потом сел на постели. Он испуганно оглядывался, но, поняв, что Полетаев у него в камере один, немного успокоился.

– Я сплю. Чего надо?

– Не узнаешь меня? – спросил Полетаев, подходя к постели.

– Узнаю, кажется… – протянул полковник Васин.

– На, держи. – И Полетаев, вынув из кармана перочинный нож, протянул его Васину. – А нашему следователю я достал кое-что посерьезнее. Заточки дома не нашел, завалялась где-то, но, думаю, это тебе тоже может сгодиться.

Васин раскрыл перочинный нож, лезвие было острым и довольно длинным.

– Ладно. Спасибо, коль не шутишь.

– В том-то и дело, что не шучу, – сказал Полетаев, присаживаясь на краешек кровати. – Генерал Ваганов приехал. Ты с ним еще не встречался?

– Нет, но надеюсь, скоро встречусь, – усмехнулся Васин и подкинул нож на ладони. – Спасибо тебе еще раз…

– Ты только будь осторожен, не делай ничего раньше времени. Скоро здесь будут следователи из Москвы, милиция понаедет. Завтра из райцентра я свяжусь с Московской прокуратурой. Понял? А это тебе так, на всякий случай…

– Как Юрка Королев? – спросил Васин.

– С ним уже все кончено. Завтра хоронить будем… Ладно, не могу долго задерживаться. – Полетаев встал и, подойдя к двери, повернувшись, улыбнулся: – Постарайся не поддаваться Кузьмину, смотри, чтобы не сделал из тебя дурака до приезда следователей.

– Постараюсь.

Федя Полетаев осторожно вышел из камеры, неслышно закрыл ее на ключ и отправился восвояси.

Мимо комнаты контролеров он прошел снова незамеченным, они по-прежнему занимались кроссвордом и изучением «Смоленских новостей».

К Турецкому Федя Полетаев так и не сумел пробраться. Решил подождать завтрашнего утра.

Всю ночь Турецкого преследовали кошмары с сюжетами из истории. Он просыпался, вспоминал, что и раньше ему снился Наполеон, с которым он разговаривал. А сон с Наполеоном ведь оказался вещим!..

«Сумасшедшие люди живут в сумасшедшей стране, – размышлял Турецкий, глядя на тусклую лампочку, горящую под потолком круглые сутки. – Сумасшедшие хотят править этой сумасшедшей страной, этой странной Россией. Действительно, не Европа и не Азия; многоязычная, рабски покорная, безмерно богатая и нищая страна… Страна сумасшедших парадоксов! Я бы посчитал, что все, что со мной происходит, это лишь дурной, страшный сон… Если бы не знал нашей истории, ни за что не поверил бы, что подобное может произойти, да еще с кем – со мной, со старшим следователем Турецким! Если бы Костя Меркулов не занимался гэкачепистами, я бы счел все то, о чем говорил Ваганов, бредом сумасшедшего. А заседание будущих диктаторов страны расценил бы как сборище больных людей, одержимых манией величия. Но, увы, Таня Холод и Гусев взорваны в „мерседесе“, дело о взрыве передано комитетчикам… Меркулов буксует сейчас со своими гэкачепистами… И все это – как ни фантастично звучит – наша сегодняшняя безумная реальность, в которую я погрузился по самые уши!.. Полетаев, что с ним?.. Но будем дожидаться утра, главное сейчас, чтобы никто ничего не заподозрил. Главное – продержаться день-два и доиграть свою роль до конца, без сучка без задоринки…»

Рано утром пришла медсестра, которая сегодня была на удивление мила и словоохотлива. С нею были два контролера.

Крашеная блондинка Клава щебетала, спрашивая, не нужно ли мне чего. Может быть, я хочу принять ванну? Для этого можно съездить домой к самому главврачу Кузьмину. Клава сообщила также, что умеет стричь и может слегка укоротить мои отросшие волосы и подровнять виски.

Я понял, что уже почти не считаюсь больным, вот только два контролера не разделяли это мнение – они смотрели на меня с явным неудовольствием.

Я спросил, может быть, не стоит закрывать мою камеру, ведь я все равно никуда не убегу. Медсестра сказала, что узнает у главврача, как быть с этим вопросом.

Спрашивала, что я хочу на обед, для меня могут специально приготовить блинчики с мясом, или голубцы, или что-нибудь еще по моему желанию.

Но я сказал, что ничего не надо, я уже привык к здешней отраве. Потерплю еще немного, пока… Пока меня не выпишут.

Клава подтвердила, что действительно дело к тому и идет, к моей выписке, так как я считаюсь выздоравливающим. Она говорила, что у меня наступила стойкая ремиссия. Слово «ремиссия» мне не понравилось, но то, что она была «стойкая», – вот с этим согласился, сказав Клаве, что я действительно стойкий мужик.

Она улыбнулась и сказала, что я могу погулять по больничным коридорам до завтрака, если, конечно, не сбегу.

Этой маленькой свободе в душе я страшно обрадовался, но виду не подал.

Однако один из контролеров хмуро сказал, что я могу прохаживаться только по своему отделению, выходить на улицу мне пока рано. Почему рано, не пояснил.

Вместе с медсестрой и контролерами я вышел в длинный коридор отделения, в котором почти никого не было, если не считать двух больных, которые мыли полы, и одного контролера, наблюдавшего за ними.

Двери, ведущие в палаты-камеры, были закрыты, из многоместных палат доносились приглушенные голоса. Больные-заключенные просыпались.

Я остановился у небольшого квадратного окна, в котором был виден пейзаж за монастырской стеной.

Вдалеке темнела маленькими домиками деревня Ильинское, перед деревней протекала сейчас замерзшая и покрытая снегом река Десва. Далеко, черной точкой, к реке приближалась женщина с коромыслом. Она взошла на деревянный мостик и наполнила ведра из проруби в реке.

К своему удивлению, я вдруг увидел под самым берегом психзоны еще одну полынью, а в ней – плещущегося мужика. Он вылез из воды и стал быстро растираться полотенцем. Потом начал делать физзарядку.

Через несколько минут мужик подхватил тулуп и побежал по направлению к психзоне, по узкой, едва заметной в снегу тропинке. Я решил, что это кто-то из контролеров или солдат-охранников занимается утренним моржеванием…

Я надеялся, что, может быть, сейчас, с утра пораньше, мне удастся увидеть Полетаева. Я дошел до конца коридора и уперся в решетчатую дверь, которая, видимо, отделяла второе отделение от третьего. И эта решетка, перегораживающая коридор, была почему-то закрыта, чего раньше, я помню прекрасно, не было.

Минут десять я стоял возле решетки в надежде, что увижу в коридоре третьего отделения хотя бы медсестру, спрошу у нее про Полетаева, но коридор был пуст.

На завтраке в общей столовой я наконец-то увидел Федю. У него был рассеянный и заспанный вид, мне подумалось, что он просто проспал. Подходить ко мне Федя не решился.

А я теперь сидел за отдельным маленьким столиком в углу у окна. И раз я был в столовой в своем цивильном костюме, то, видимо, уже считался не психом. На меня многие с удивлением поглядывали, так как помнили, что еще совсем недавно я был в такой же серой робе, как и остальные.

После завтрака контролер Рябой сказал мне, что я могу пройти в свою обитель или же могу прогуляться по улице. Я сказал, что, конечно, прогуляюсь во дворе, подышу морозным воздухом.

Федя догнал меня, когда я спускался по лестнице. Поравнявшись со мной, он сунул мне в руку пистолет, который я быстро спрятал под рубашку, за пояс брюк. Федя Полетаев на ходу шепнул:

– Сегодня после обеда поеду в райцентр. Где ты был?

– У Ваганова, – также негромко ответил я.

– Что-нибудь серьезное?

– Нет, пустяки. Он меня назначил прокурором Смоленской губернии, – усмехнулся я.

Федя Полетаев сделал удивленное лицо, но, услышав позади шаги, опередил меня и сбежал вниз по лестнице.

Я остался во дворе, а Полетаев исчез в пошивочном цехе, из которого вскоре вынесли свежеструганый, плохо сколоченный гроб. Двое больных под начальством Полетаева несли гроб по направлению к двери склада, в котором, как я предполагал, и должен был лежать Юрий Королев.

Во дворе показался краснолицый и пышущий здоровьем Кошкин. По его походке я узнал того, кто утром плескался в проруби. Кошкин тоже направился к складу.

Вскоре под присмотром контролеров заколоченный гроб вынесли за ворота и понесли по тропинке, через реку, в сторону деревни. С грустными мыслями я проводил эту процессию в последний путь.

Мне показалось странным, почему Королева не закопали на маленьком кладбище возле зоны, а потащили к деревенскому кладбищу. Но я предположил, что эта инициатива исходила от Кошкина или даже от самого Федора Устимовича.

Во дворе появилось человек пять солдат внутренних войск, которые тащили две стремянки. Они начали протягивать по стене какие-то провода, как я понял – сигнализацию, и это мне совершенно не понравилось.

Я попросил у медсестры моток липкой ленты, сказав, что хочу перевесить портрет Президента в своей камере на другое место. Та посмеялась, но дала.

Я наскоро перевесил портрет, а остатками ленты прикрепил пистолет под брючиной к голени.

Скоро в мою камеру пришел Рябой и с явным почтением доложил мне, что к обеду меня ждет сам Федор Устимович. Я весьма обрадовался этому известию. С пистолетом, прилепленным к ноге, мне уже не были страшны никакие главврачи с их иглами и компьютерными экспериментами.

В кабинете Федора Устимовича посередине находился стол, накрытый белой скатертью, сервированный хорошей домашней посудой. Поблескивали хрустальные бокалы и рюмки, стояли бутылки с водкой, коньяком, минеральной водой.

Вокруг стола суетилась медсестра Нина, заканчивая приготовления к званому обеду.

Федор Устимович ждал не только меня. На столе было четыре прибора, рядом стояло четыре стула.

Когда Рябой препроводил меня в кабинет главврача, я сел на кожаный диван, глядя на то, как суетится медсестра, и так как в кабинете никого больше не было, взял с дивана лежащую папку, раскрыл ее и чуть не вскрикнул от удивления.

В папке лежала пачка фотографий, и на первой фотографии я увидел не кого-нибудь, а Костю Меркулова. Он стоял на улице, с кем-то разговаривал, показывая в сторону дымящейся сигаретой.

Услышав в коридоре шаги, я тут же закрыл папку и встал.

В кабинет вошел Федор Устимович, за ним генерал-майор Ваганов, а следом – майор авиации, толстомордый мужик высоченного роста, очень коротко стриженный.

– А вот и мы, Александр Борисович, – сказал Кузьмин. – Мы вас так теперь будем звать-величать. Заждались, наверное?

– Нет. Я рад вас видеть, – сухо улыбнулся я и пожал протянутые мне руки Ваганова и Кузьмина, затем пожал руку майора.

– Леонид Брагин, – представился он.

– Прошу рассаживаться, отметим немного начало наших великих дел, – сказал Кузьмин, показывая на стол. – Чем богаты, тем и рады.

– Вы из этой зоны решили просто санаторий сделать, – сказал я слегка подобострастно Ваганову. – Последнее время все красят, ремонтируют, сигнализацию проводят.

– Да, стараемся, – кивнул Ваганов. – Сделаем образцово-показательное заведение. В будущем Ильинское нам весьма пригодится. – И улыбка тронула его тонкие извивающиеся губы.

– Ну что, приступим, господа, – воскликнул Кузьмин, разливая по рюмкам водку.

Майор Брагин налил себе немного коньяку.

Мы сдвинули рюмки, и Ваганов произнес тост:

– За начало славных дел!

Мы выпили, стали закусывать горячим тушеным мясом. Медсестра подкладывала нам салат, который сама приготовила из крабовых консервов.

– Спасибо, мы сами, – сказал Кузьмин, давая понять, чтобы медсестра удалилась.

Та вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

Я навалился на салат, который после тошнотворной больничной кормежки казался необыкновенно вкусным.

– А нашему Турецкому можно пить? – вдруг беспокойно спросил Ваганов у Кузьмина. – У него не возникнет осложнений?

– Уверен, уже никаких. Однако много все же не следует, Сергей Сергеевич, то есть Александр Борисович. Мы еще один препарат не испробовали. Хотя он в сочетании с алкоголем даже более эффективно действует, как и девятый номер, но все же лучше не усердствовать. – Кузьмин отодвинул от меня рюмку. – Извини, Александр Борисович, лучше минеральную.

Я равнодушно пожал плечами и сказал, что им, светилам медицины, виднее.

Немного закусив, Ваганов поднялся, взял с дивана папку и передал ее мне. Я стал рассматривать фотографии. На оборотах фотографий были написаны имена, фамилии и должности. «Вячеслав Грязнов…» Я повертел фотографию Грязнова, спросил у Ваганова:

– Кто это?

– Неужели не помнишь, Александр Борисович? – удивился генерал.

– Первый раз вижу.

– Это ваш будущий коллега по работе, запомните его хорошенько. А вот на этой фотографии – Меркулов, государственный советник юстиции третьего класса, расследует дело по ГКЧП, он ваш друг и начальник…

– Начальник? – нахмурился я.

– Совершенно верно.

– А это кто?

– А это вы сами, – улыбнулся Ваганов.

Я смотрел на собственную фотографию, где был снят на кладбище во время похорон Татьяны Холод. Моих фотографий здесь было штук пятнадцать. Я сделал изумленное лицо и прошептал:

– Не может быть! Как похож, это просто фантастика! Ну поразительно, как похож, – качал головой я.

Ваганов с майором Брагиным переглядывались и поддакивали мне.

– Ну, если я так похож на этого следователя, никаких проблем не будет! Только мне нужно хорошенько всех запомнить, потом нужна… эта самая… как она называется? Нужна легенда! Где сейчас этот следователь Турецкий находится, он живой или нет?

– Да, живой, он упрятан в надежном месте. Сидит в тюрьме в Германии, – ответил Ваганов.

– А что он совершил?

– Он расследовал убийства одного банкира и одной журналистки, но неудачно. Вляпался в грязную историю в Германии, и немцы его посадили.

– Ясно, что дело темное, – протянул я. – А что за банкир, крутой какой-нибудь? Кто его прикончил?

Вместо ответа Ваганов кивнул на майора Брагина. Я сделал удивленное лицо, которое потом исказилось ненавистью.

– Леонид, ты, что ли, замочил банкира?

– Нет, не я, вернее, не совсем я… Но мы забегаем вперед, Александр Борисович, я уже заканчиваю составлять для вас отчет о вашем расследовании этого убийства. Вы его скоро подробно изучите на досуге.

– Так кто убил банкира с журналисткой, мне лично очень интересно, – сказал я, отодвинув тарелку и показывая, что я весь внимание.

Майор Брагин глянул на Ваганова, тот кивнул в знак согласия.

– Она сама виновата, – начал майор Брагин.

Его прервал Ваганов, бросив Брагину в лицо:

– Мы тоже хороши! Вернее, я допустил оплошность, разрешив этой корреспондентке побывать у нас в военном городке.

– Журналистка узнала о наших планах?! – с притворным ужасом воскликнул я.

– Нет, ничего она не узнала, – хмуро ответил Ваганов. – Меня уговорил этот Гусев, председатель правления «Славянского банка», чтобы я пустил журналистку, его подругу, на нашу базу. Он говорил, что надо запечатлеть нас для истории, оставить хронику событий… Но этот Гусев оказался проституткой, и мы его убрали вместе с журналисткой.

– Обоих сразу? – удивился я.

– Да, и так удачно получилось – обоих одним махом, – добавил майор Брагин не без самодовольства. – Мы и сами не ожидали.

– А что, этот банкир был вашим человеком? – спросил я.

– Да, был, – кивнул Ваганов. – Через его банк мы проводили денежные средства, которые поступали от продажи за границей некоторых видов вооружений. Теперь ищем другие каналы… Доверять его замам я не могу, – сказал Ваганов, наливая себе немного водки.

– А что за вооружение продавали, если не секрет? – спросил я невинно.

– В основном по мелочам. Единственная крупная сделка, которую удалось провернуть, – это продажа партии «Пики-2» одному восточному товарищу. Но Гусев решил часть денег присвоить и к тому же продать нас всех контрразведчикам… Пришлось все материалы у журналистки изъять, а банкиру вынести «строгое предупреждение» с летальным исходом, – усмехнулся Ваганов. – Ваш двойник, этот следователь Турецкий, как раз занимался распутыванием всей этой истории. Но, увы, у него ничего не получилось, – добродушно улыбался генерал-майор.

– Так я этим делом занимался?! – изумился я. – Теперь до меня дошло! Но все равно не ясно, за что эту журналистку пришили, она тоже знала о заговоре? Чтобы не разболтала?..

– Она вместе со своим любовником собирала компромат на вашего покорного слугу, на меня, – поклонился Ваганов. – Нашла, с кем тягаться… Но это она делала с благословения председателя правления банка Гусева, который хотел выйти сухим из воды. Бедная женщина перепутала «дипломат» с документами с «дипломатом» со взрывчаткой, – вздохнул Ваганов. – И ее угораздило открыть бомбу не в редакции, а как раз в машине того, кому тоже был вынесен уже приговор. Действительно, удачно получилось…

– А кто ей дал «дипломат» с бомбой? – спросил я, испытывая чудовищные муки от того, что у меня чешется нога, к которой приклеен пистолет.

Мне неимоверных усилий стоило не выхватить сейчас «стечкина» и не всадить три-четыре пули в этот улыбающийся рот генерал-майора с тонкими извивающимися губами.

– Вот его фотография, – сказал майор Брагин, достав из пачки фотографий фото Самохина Александра Александровича. Он должен был подменить «дипломат». Но не выполнил порученного – вы прочтете в том докладе, который я для вас написал, Александр Борисович, что Самохин тоже был убит, в его руках рвануло взрывное устройство. И это с ним произошло потому…

Брагина прервал генерал Ваганов:

– Потому, что рыба гниет с головы. Надо было сразу отсекать голову Гусеву, а не начинать с его прихвостней. Самохина переманил на свою сторону один отставной генерал, генерал-майор Сельдин, которому я поручил убрать Гусева, а старикашка струсил. Пришлось нашему Леониду вместе с этим Самохиным, – кивнул Ваганов на фотографию, – сначала покончить с генералом, который коллекционировал золотишко. Но Самохин тоже вдруг струсил, видимо, почувствовал, что его так же, как генерала Сельдина, могут убрать, после того как он подменит «дипломат». И этот парень решил выйти из игры, однако от нас не уйде-е-ешь! – поднял палец вверх Ваганов. – Шутишь, брат, не уйдешь! К тому же этот парень, на которого ты возлагал столько надежд, – Ваганов посмотрел на молчавшего Брагина, – воришкой оказался. Стащил у убитого генерала его коллекционное золото, наверное, хотел с золотишком от нас за границей скрыться. Самохин просчитался. Он не знал, что у нас много друзей, – Ваганов улыбался, раздумывая, выпить ему сейчас еще одному рюмочку водки или подождать следующего тоста. – Этот парень, Самохин, не рассчитывал, что некий Матецкий, Матюша на меня работает, и попросил его спрятать золотые монеты в «мерседесе». А Матецкий – настоящий вор в законе, профессионал! Он не стал мелочиться ради каких-то двух десятков золотых монет, которые ему Самохин обещал за то, что тот все золотишко пристроит. Матюша возьми да и сообщи Брагину, который возглавлял группу наблюдения за журналисткой, банкиром и остальными негодяями, что Самохин решил нас кинуть и выйти из игры…