Текст книги "Направленный взрыв"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– Случившемуся?! – заорал он, перегибаясь через стол. – Ты это называешь просто случаем, да? Может быть, ты хочешь сказать, что это самый рядовой несчастный случай?

– Возможно и так, – сказал я, стараясь сохранять хотя бы видимость спокойствия. – Возможно, для одного из них – Гусева или Тани – это был несчастный случай. Ты ведь не скажешь мне сейчас, на кого из них покушался убийца: на банкира или на журналиста?

– Ясное дело… – начал было Липкин, но осекся: до него вдруг дошел смысл сказанного мною.

– Что же ты предлагаешь? – спросил Липкин.

– Начни просто: такого-то числа около 12 часов дня трагически погибла известная журналистка Татьяна Холод, главный редактор «Новой России». И соответственно закончи: причину гибели устанавливает следствие…

– Ты просто предлагаешь промолчать! – сказал Липкин.

– Я предлагаю всего лишь не делать поспешных выводов и не брать на себя функции следователя и судьи. К сожалению или к счастью, хотя какое уж тут счастье, – вздохнул я, – все может оказаться прозаичнее. Скажем, шофер проигрался в карты и ему включили «счетчик», а потом подорвали вместе со случайными пассажирами… – сказал я то, во что и сам не верил. – Или, скажем, жена Гусева приревновала его…

Миша Липкин мусолил листок, обдумывая мои слова.

– У тебя, конечно, есть своя версия случившегося? – продолжал я.

– А у тебя какая? – встрепенулся Миша.

– Пока никаких, – твердо ответил я. – А вот твоя версия меня очень интересует, как и версии остальных. Поэтому, Миша, собери мне всю редакционную группу. И дай телефоны всех, кого Таня приглашала на заседание редколлегии.

Липкин достал пухлую записную книжку.

– Сейчас собрать уже никого невозможно, а телефоны я дам. – Он начал выписывать номера телефонов на бумажку.

– Александр Борисович, – обратилась Дина. Она вытерла слезу платочком. – Что же нам теперь всем делать?

– Только не раскисать, – ответил я. – Дина, слезами горю не поможешь. У вас есть заместитель редактора, Миша Липкин, он и скажет, что вам делать!

Дина в голос зарыдала и выбежала из кабинета. Утешил, называется… Но эта моя грубость – от напряжения, мне самому стоило огромных сил, чтобы не упасть лбом на полированную столешницу и не зарыдать.

Мне подумалось, как много за девять лет работы я видел смертей, но вот смерть любимых женщин: гибель на моих глазах Риты, Татьяны – меня просто приводила в шок. Когда насильственной смертью умирает женщина, только тогда я начинаю чувствовать и понимать, что такое смерть и как она несправедлива…

Я вдруг опять вспомнил про Ирину, свою жену, находящуюся сейчас в Риге, и почувствовал, что покрываюсь потом. Мне в голову пришла дикая мысль: что, если и с ней что-нибудь случится, похитят, например, нападут или еще чего хуже… О нет! Этого не может быть никогда! А почему не может быть? Потому что я даже думать об этом боюсь, как недавно предположить боялся, что женщина в «мерседесе» и есть Татьяна…

Я обошел редакцию. У каждого была своя версия, и порой самая неожиданная, но по-настоящему заслуживающего внимания, кроме дружного предположения, что взрыв машины председателя правления «Славянского банка» может быть как-то связан с тем материалом, с которым Татьяна собиралась всех ознакомить, ничего не было.

Версия, вполне заслуживающая внимания, но… У Гусева, должно быть, наберется не один десяток смертельных врагов самых различных рангов и положений – от авторитетов криминального мира до конкурентов. Убийство могли совершить и по заказу: с целью подкосить фантастически быстро накручивающий капиталы банк; с целью устранить нежелательного свидетеля, который, если вспомнить, что говорил Меркулов, слишком много знает и слишком часто фигурирует в материалах комиссии, занимающейся гэкачепистами.

А если допустить предположение, что Татьяна своими разоблачительными финансовыми статьями и репортажами кому-то страшно насолила? Версия малоправдоподобна, но и ее не стоит сбрасывать со счетов…

Внутри у меня все восставало от того, что мотивировка убийства лежит явно на поверхности: не дать Татьяне Холод опубликовать сенсационные материалы (которые она все равно бы получила) по Западной группе войск…

Я вернулся в кабинет, в котором сидел Миша Липкин. Попросил его, чтобы он дозвонился до остальных членов редколлегии, которых я сегодня не сумел выловить, и пригласил их на завтра для беседы со мной.

Липкин буркнул «ладно», потом внимательно посмотрел на меня:

– Я так понял, что ты занимаешься убийством Холод? – Липкин присел на край стола и выжидательно на меня уставился.

– Какой ты проницательный, Миша, – усмехнулся я.

– Ладно, не темни. Я давно знаю, что ты из органов. Вот только из каких?

– В смысле?

– В смысле старого анекдота. Плывет дерьмо по речке, видит: мент идет по бережку. Оно ему: «Привет, коллега!..»

– А-а, в этом смысле. – Мне совсем не понравился тон, который задал Липкин. Мне показалось, он специально провоцирует меня. – Я тебя, наверное, огорчу, Миша. Я вообще не из органов: ни внутренних, ни госбезопасности. Я всего лишь работник прокуратуры. Следователь, если хочешь… А ты уже решил, что я из госбезопасности?

Миша неопределенно повел плечами.

– Татьяна тебя уважала, – сказал он, не сводя с меня своих черных глаз.

– Значит, было за что. А тебя-то уважала?

– В смысле?

– А в смысле старого анекдота, – улыбнулся я.

– Че-е-го? – Липкин угрожающе навис надо мной, но неожиданно хмыкнул и почесал свою рыжую бороду. – А ты зубастый, следователь…

– А как же с вами иначе – акулами пера?

– Ладно, – Липкин быстро протянул мне руку. – Мировая?

– Да мы вроде и не ссорились.

– Тем лучше, – посерьезнел Липкин. – Мне с тобой поговорить нужно.

– Говори…

Тут Липкин поднял телефонную трубку и показал ее мне:

– Может быть, кофейку где-нибудь выпьем?

Я глянул на Липкина, потом, как бы вопрошая, показал подбородком на трубку, и он качнул неухоженной бородой: «Да, прослушивается».

– Непременно поговорим, но сейчас мне нужно созвониться со своим начальством. – Я набрал телефон Кости Меркулова.

Трубку подняла Виктория Николаевна, секретарь Меркулова. Она сказала, что Константин Дмитриевич самолично отправился на квартиру Холод для повторного, тщательного обыска, а меня просил встретиться с женой Гусева, желательно сегодня, она ждет.

– У тебя ко мне стоящий разговор или одни расспросы по поводу следствия? – спросил я Липкина.

В ответ он многозначительно кивнул.

– Ладно, послезавтра выкрою для тебя время, завтра буду расспрашивать-допрашивать кого сегодня не застал…

Миша Липкин недовольно покривился, но снова кивнул.

Я набрал домашний номер Гусевых. Сначала трубку долго не брали, потом послышался тихий женский голос:

– Я вас слушаю…

– Вера Валентиновна? С вами говорит следователь Турецкий. Мне бы хотелось встретиться, если это возможно, чтобы выяснить кое-какие детали, касающиеся…

– Да-да, – перебила Вера Валентиновна, – мне звонили из прокуратуры. Вы можете приехать сейчас.

Вера Валентиновна продиктовала адрес. Ехать оказалось недалеко, на Ростовскую набережную.

Я стал прощаться с Мишей Липкиным, а он вдруг судорожно схватил мою протянутую ладонь и зашептал:

– Действуй, Турецкий, с умом! Ты меня понял?!

– Нет, я твоего нагловатого юмора не понял.

– Действуй с умом, иначе… Убийство Таньки и банкира – это тебе не бытовуха. Я очень хочу, чтобы ты все распутал, очень, но ты не можешь этого пообещать, – вздохнул он.

– Если честно, то я в доску расшибусь, а убийц вытащу на свет Божий. Но, чтобы не сглазить, не буду зарекаться, лучше переплюну. – И я три раза сплюнул через левое плечо.

2. Сюрпризы начались

Гусевы жили в доме Академии наук, что над галантерейным магазином. Бабка Андрея Гусева была известным химиком, лауреатом Сталинской премии, и от нее Гусевым досталась трехкомнатная квартира на четвертом этаже, которую он так и не захотел поменять на более престижные апартаменты. Долгое время эта квартира оставалась единственным капиталом семьи Гусевых. Пока Андрей Емельянович не переквалифицировался из режиссеров в банкиры.

Вера Валентиновна оказалась простой русской женщиной: слегка полноватой, а вернее, дородной, светловолосой, с покрасневшим крупным носом и голубыми слезящимися глазами.

– Все плачу, – отмахнулась она носовым платком от моего немого вопроса. – Проходите, проходите.

Она представила мне крепкого молодого человека в камуфляжных брюках и тельняшке.

– Сынок мой старший. Виталий.

Молодой человек кивнул и ушел на кухню.

– Мы здесь вдвоем. Не хочу, чтобы кто-то мешал… Все будет там, на представительской квартире, а здесь – не хочу. Давайте пройдем в кабинет.

Квартира была старой, обжитой несколькими поколениями. Старинная мебель стояла в кабинете, в котором работала лауреат Сталинской премии. На стенах несколько подлинников известных художников. Я с удивлением обнаружил, что один из этюдов с грачами, березами и грязными сугробами принадлежит, несомненно, кисти Саврасова.

Вера Валентиновна, увидев, куда устремлен мой взгляд, тоже обратила свои заплаканные глаза к этюду.

– Да, Саврасов, – вздохнула она. – К сожалению, это из тех, что Саврасов писал, будучи уже хронически больным, буквально за выпивку. Таких после него остались сотни… Садитесь. Я уже начинаю приходить в себя, вчера я еще не могла ходить, сегодня чуть лучше…

В дверь постучали. Вошел сын Виталий с подносом. Он принялся выставлять чашки на старый инкрустированный столик.

– Александр Борисович Турецкий, – протянул я удостоверение.

– Верю-верю, – махнула рукой Вера Валентиновна. – Простите, но давайте сразу к вашим вопросам. А то я… – И она тихо заплакала.

К ней подскочил сын, начал утешать. Вера Валентиновна вытерла слезы и воскликнула:

– Я вас прошу, найдите, кто его убил! Найдите! Я все отдам, чтобы убийцу поймали! У кого же рука поднялась на Андрюшу?! Он всем только хорошее всю жизнь делал! Сколько к нему людей за помощью приходило!.. Ведь должна же быть какая-то справедливость, в конце концов!

Я помешивал сахар в чашке, ожидая, когда она успокоится. Наконец задал свой первый вопрос:

– Вера Валентиновна, может быть, вы расскажете, что знаете о работе Андрея Емельяновича, о его знакомствах, интересах?

– Боюсь, я не много смогу рассказать… Особенно о работе. У нас, понимаете, с самого начала так повелось, что эту работу Андрюша вообще отделил от дома. Ему приходилось даже две разные квартиры иметь, чтобы не смешивать две разные жизни. Его знакомые и друзья по новой работе никогда не бывали у нас здесь. Я поставила Андрею с самого начала такое условие. Единственный, кто у нас несколько раз бывал здесь, правда уже очень давно, так это Александр Александрович…

– Кто такой, простите? – насторожился я, еще не веря собственным ушам.

– Самохин Саша. Такой молодой приятный человек. – Вера Валентиновна виновато взглянула на меня. – Как видите, ничего полезного сообщить не могу…

А у меня при упоминании Самохина сердце подпрыгнуло и стало куда-то падать. Вот так удача! Стоп, Турецкий, не говори «гоп», пока не перепрыгнул… Я выдержал короткую паузу и спросил:

– Самохин работал в банке?

– Не знаю, – Вера Валентиновна пожала плечами. – Нет, он, кажется, и не из банка, какой-то военный… Он какое-то время работал в ГлавПУРе – в Главном политическом управлении – посыльным, что ли. Одним словом, у него невысокое армейское звание…

– Отец вместе с Самохиным еще в доперестроечные времена ставил один военный праздник: массовка, дети с шарами, пионеры с флажками… – вдруг добавил Виталий, который не уходил из комнаты, беспокоясь за мать.

– Что-нибудь еще о Самохине вы знаете? Где он сейчас служит? – обратился я к Виталию. Я не стал говорить, что Самохин, как и Гусев, тоже погиб от взрывного устройства, только не в «мерседесе», а находясь в Лосином острове.

Вера Валентиновна и Виталий молча развели руками.

– Последнее время к Андрею никто не приходил даже из старых друзей, – вздохнула Вера Валентиновна.

– И не звонил?

– Нет. Только родственники.

– Вы не замечали ничего подозрительного?

– Ничего.

– Мама, – раздался снова осторожный голос Виталия. Он стоял возле дверей, словно ожидая от меня, что я либо попрошу его выйти, либо стану задавать ему вопросы. – Несколько дней отец уговаривал тебя поехать за границу, а ты повздорила с ним…

– Ах, ну да, – смущенно улыбнулась Вера Валентиновна. – Я терпеть не могу куда-то далеко ездить отдыхать. Зачем это? Когда прекрасно можно отдохнуть и на Клязьме. Я ведь так и не привыкла ко всем этим богатствам, которые на нас свалились. Да и дети этим не пользуются. Виталик в военном училище учится, а младшие в школе еще…

– Почему Андрей Емельянович предлагал вам уехать?

– Он был очень загружен работой. Очень уставал, нервничал…

– Почему? Может, у него были какие-нибудь неприятности на работе?

– Он никогда не говорил о своих неприятностях, – пожал плечами старший сын Гусева. – Он всегда говорил: «У вас слишком много своих неприятностей, чтобы к ним еще примешивать мои».

– А у вас серьезные неприятности?

– Нет, что вы, – грустно улыбнулась Вера Валентиновна, – так, обычные семейные проблемы, пустяки, одним словом…

– Виталий, а этот друг отца, Самохин Александр Александрович, принимал какое-нибудь участие… – я запнулся, подбирая слова, – в твоей судьбе?

– Нет, Виталик с детства бредил армией, – вмешалась Вера Валентиновна, – он сам поступил в военное училище, – сказала она не без гордости.

– Вера Валентиновна, а с кем более всего Андрей Емельянович был связан по своей банковской работе? Я хотел спросить, кто его ближайшие помощники или коллеги по финансовому бизнесу.

– Наверное, Шароев, заместитель Андрея, – ответила Вера Валентиновна, – во всяком случае, Андрюша часто упоминал о нем… – И глаза Веры Валентиновны вновь стали наполняться слезами.

Виталий быстро подошел к матери, стал гладить ее плечи.

Дальнейшая беседа ни к чему существенному не привела: похоже, Гусев сумел полностью отгородить семью от того, чем занимался.

Я оставил свои телефоны и попросил звонить Веру Валентиновну и Виталия, если вдруг вспомнят что-то существенное.

Виталий сказал, что пробудет в Москве недолго и навряд ли что вспомнит, – сразу же после похорон он отправится к себе в Рязанское десантное училище.

От Гусевых я позвонил в «Славянский банк». Алексей Сергеевич Шароев оказался на месте.

В Центральном офисе «Славянского банка», где я договорился встретиться с первым заместителем покойного Гусева, Алексеем Сергеевичем Шароевым, меня придирчиво осмотрела охрана, на которую, казалось, нимало не произвела впечатления моя «ксива». Охранники сообщили по «уоки-токи», что я прибыл, и, получив разрешение, меня пропустили в служебное помещение. Я поднялся в лифте на последний этаж, по дороге вспоминая все, что знал до сих пор о Шароеве.

В прошлом это был довольно известный определенным кругам комсомольский вождь, вернее, не вождь, а этакий князек одного очень серьезного княжества. Алексей Сергеевич Шароев работал в системе «Спутника», второй, наверное, по значимости после «Интуриста» вотчине Комитета государственной безопасности. Просто так на руководящие должности в «Спутнике» никого не назначали, и работали там далеко не простые люди.

А вот и полнеющий, розовощекий мужчина примерно моего возраста, похожий на крупного пупса. Он прикрыл на мгновение свои томные очи с поволокой, пытаясь вспомнить, где же мы с ним встречались.

Нажал кнопку стоящего на столе телекоммутатора с небольшим черно-белым экранчиком:

– Машенька, меня ни с кем не соединяй. У меня товарищ из прокуратуры по поводу Андрея Емельяновича.

– Хорошо, – отозвалась секретарша.

«Ну что, вспомнил? – подумал я. – Вряд ли вспомнил. А я не стану тебе рассказывать, откуда я тебя знаю. Конечно же ты не был моим комсомольским вождем. А ты все пытаешься вспомнить меня, потому что я многозначительно улыбнулся тебе, как старому знакомому. А я знаю тебя, дружище, по фотографиям, которые мне показывали на Петровке. Во времена оные ребята из Московского уголовного розыска, возглавляемого Романовой, долго пасли ночной клуб, по терминологии того времени – просто подпольный притон, где работали самые дорогие молодые проститутки Москвы. Причем специализировался этот притон в основном на проститутках мужского пола, то есть на гомосексуалистах, хотя были там и женщины. Ты посещал это заведение со своим приятелем, которому нравилось исполнять роль женщины. Ты же был исключительно мужчиной. И с приятелем и с приятельницами…»

Шароева тогда отмазали. Перекинули на другую работу, какое-то время он трудился в «Тяжпромэкспорте» – торговал заводами, это было почти уже в наше время… Вспоминай, вспоминай…

– Мы с вами раньше не встречались? – наконец спросил меня этот розовощекий непотопляемый пупс.

Я пожимаю плечами и делаю изумленную физиономию:

– Нет, не думаю.

Несколько мгновений мы изучаем друг друга, примеряясь, как коты перед дракой. Шароев усмехается, изогнув ниточку рта, ждет.

А я пытаюсь сразу взять своего «кота» за хвост:

– Работники банка наверняка потрясены случившимся? Вы не могли бы рассказать, какие у Андрея Емельяновича были отношения с подчиненными, любили его или, наоборот, – ненавидели?

– Да-да, а как же!.. – говорит Шароев, поцокав сочувственно языком, – это жуткий удар! Мы все так любили и уважали Андрея Емельяновича. Простите за банальность, но это действительно невосполнимая утрата для всех нас…

«Утрата невосполнимая, но ты-то, я вижу, сразу же в его кабинет перебрался», – думаю я, отмечая некоторый беспорядок в кабинете. Да и на двери, как заметил, входя, прежняя табличка уже снята, а новая, по-видимому, еще не готова. Выходит, бывшие коллеги покойного приличия не слишком-то соблюдают, так что любовь и уважение, как говорится, налицо.

– Ваш шеф… – говорю я, но Шароев неожиданно перебивает:

– Простите, не совсем так.

– То есть?

– Он не мой шеф, – говорит Шароев и поясняет: – Вы, очевидно, не слишком хорошо разбираетесь в банковской иерархии. Простите, может быть, я невежлив…

Я киваю: дескать, ничего, продолжай. Он продолжает:

– Очевидно, те, кто покушался на жизнь Гусева, тоже… гм-гм, были в этом плохо осведомлены. Они, видимо, полагали, что Гусев – царь и бог в банке. И когда он отказал им в чем-то, его автомобиль взлетел на воздух.

– И вы знаете, кто эти «они»?

– Нет. Да мало ли кто, – уклончиво протянул Алексей Сергеевич. – Мафия, вероятно.

– Мафия говорите? Это интересно. Ему кто-то угрожал в последнее время? Что вы замечали по его поведению?

– Странный вопрос. Что вы имеете в виду? – Шароев сверлил меня своими колючими глазками. – Угрожают нам постоянно все: от мелких вкладчиков до президентских структур.

Я присвистнул:

– Даже так? А конкретнее?

– Конкретнее я ничего не знаю, – отрезал Шароев.

«Конечно, держи карман шире, Турецкий, так он сейчас тебе и выложит все про президентские структуры…»

– Кому, по вашему мнению, была выгодна гибель Гусева?

Шароев берет из карандашницы дорогой импортный карандаш, вертит в своих коротких пальчиках и неожиданно переламывает его пополам.

«Ого! Вот это демонстрация! Что бы она могла значить?»

– Да никому, – говорит с досадой Шароев и выбрасывает обломки карандаша в корзину под столом.

«Это для меня жест с карандашом? Он показывает, что страшно взволнован, и хочет, чтобы я поверил ему?»

– И вы исключаете мотивы мести, допустим, ваших конкурентов?

– Абсолютно. Никому совершенно не выгодна его смерть, понимаете? – Шароев снова уставился на меня. Что за неприятная у него манера наскакивать подобным образом. – Банк как работал, так и будет работать. Кредиты как распределялись, так и будут распределяться. И с нашими партнерами – прежние отношения, после гибели Гусева никто с нами не порвал, и новых друзей тоже не появилось. Так что все осталось как прежде, понимаете?

– Понимаю, – соглашаюсь я. – Но может быть, кому-то лично была выгодна смерть председателя правления, вам, например?

– Что-о-о?! – Шароев даже привстал в кресле. Сейчас начнется изображение благочестивого негодования. – Да как вы смеете такое утверждать!

– Предполагать, – поправляю я.

– Пусть даже предполагать! Это… Подобные предположения, знаете…

Я спешу ретироваться.

– Я задаю вопросы как следователь, – говорю я. – Ведь вы не жена Цезаря…

– Что? Чья жена?

– Я говорю: вы ведь не жена Цезаря, которая вне подозрений, – я расплылся в улыбке.

– Вы меня серьезно подозреваете? – Алексей Сергеевич нервно и недобро рассмеялся и добавил: – Ну знаете, это даже не смешно! Да знаете ли вы, что Андрей Гусев мой крестник.

– Неужели? – я непритворно удивился.

– Именно так, – Алексей Сергеевич, немного успокаиваясь, наливает себе в стакан минеральной воды. Мне не предлагает.

– Скажите, кого вы можете назвать из правления банка, чей голос имеет важное значение для решения ваших серьезных финансовых вопросов?

– Это был Гусев. Он был фактическим хозяином банка, однако, я догадываюсь, на что вы намекаете. Несмотря на то что я заместитель Гусева, я, увы, никакой не хозяин и сейчас им не стал. Потому что я был приглашен со стороны. В настоящее время, точнее на сегодняшний день, все вопросы решает правление, а я представитель правления, не более того. – Шароев вздохнул, и мне показалось, что в его вздохе была доля искренности.

– Скажите, за какие заслуги вас пригласили, как вы говорите, со стороны?

– Ну, у меня большой опыт практической работы.

– В банке?

– Не только… – потупился Алексей Сергеевич. Да, похоже, господин Шароев решил изобразить из себя скромного бухгалтера, естественно, для того, чтобы утаить от меня то, что он не собирается рассказать.

– Ни для кого не секрет, что вы набирали некоторых служащих из бывших работников КГБ. Почему? Какая необходимость?

– А что в этом такого? – Шароев, похоже, перестал удивляться, кажется, убедился, что перед ним сидит форменный идиот из прокуратуры. Обыкновенный послеавгустовский выскочка – то есть я. А я в таком образе пред ним и предстал с самого начала нашей встречи. – Ничего предосудительного в том, что у нас работают выходцы из Комитета, я не вижу. Кажется, вы не знаете, что после расформирования КГБ многие высококлассные работники были выброшены на улицу, и я не уверен, что все они замешаны в путче. Согласитесь, не все из них занимались преследованием диссидентов. А мы очень ценим этих людей за их высочайшие знания прежде всего…

– Значит, политические убеждения руководство банка не интересуют?

– Я сам по убеждениям далеко не демократ и не стесняюсь этого.

– А кто, простите?

Господин Шароев тонко усмехнулся:

– Консерватор. А вы думали, коммунист? Я считаю, не стоит торопиться уничтожать старое, пока не создали ничего нового. Революционную практику считаю глубоко порочной… Но это к делу не относится.

– Однако мне весьма любопытно, какую же практику вы считаете беспорочной? – тоже слегка улыбнулся я.

– Мне и моим коллегам поневоле приходится быть теми классическими буржуями, которые, не желая упустить выгоду, станут издавать Маркса и Ленина, если на них будет спрос. Вот так. Все очень просто.

– Понятно. А скажите, чем занимаются у вас гэбэшники?

– Не любите вы их, как я посмотрю…

– Признаюсь, не люблю.

Шароев усмехнулся. Или мне только показалось?

– Работники КГБ у нас занимаются в основном аналитикой. Изучают ситуацию в стране, в регионах. Вы же понимаете, мы должны иметь правдивую информацию. Официальной-то статистике у нас верить нельзя…

– А у них хорошо налаженные связи, точные сведения, добытые из первых рук, а не из сводок ЦСУ?..

– Верно. Но такие аналитики работают не только у нас, но и во всех серьезных фирмах. И поверьте, большинство из них – работники, вернее бывшие работники, Комитета.

Шароев достал мятную конфету из жестяной коробочки и положил ее за щеку.

– Не желаете?

Я отказался как можно вежливее, а Шароев продолжал:

– Не понимаю, почему вас так интересуют наши кадры? Или вы подозреваете в убийстве Гусева кого-то из наших сотрудников?

– Кем у вас работал Самохин Александр Александрович?

По лицу Шароева пробежала легкая тень.

– Самохин? Не припомню. Кажется, такого у нас вообще никогда не было. Да, уверен, слышу эту фамилию впервые…

– Спасибо, Алексей Сергеевич, вы мне очень помогли, – сказал я, поднимаясь.

Мне долго пришлось мыть руки в сортире после прощального рукопожатия Шароева. Нет, все-таки что бы ни говорили о предрассудках насчет влажных рук – есть в этом правда. Подавляющее большинство обладателей влажных рук, которых я знал, оказывались глубоко несимпатичными мне людьми.

Сортир сверкал зеркалами, розовым фаянсом, хромированными загогулинами, назначение которых не сразу и поймешь. Мне пришлось изрядно повозиться над одной такой, заменяющей водопроводный кран.

Господин Шароев показался мне большой сволочью. У меня возникло странное предчувствие, что этот человек не случайно оказался преемником Гусева. Мне совершенно не верилось, что Гусева и Шароева связывали узы дружбы. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу – кто ты».

Что за человек был Гусев, если он мог дружить с такими совершенно разными людьми, как Холод и Шароев? Однако насчет того, что Шароев впервые слышит фамилию Самохина, он солгал. Пусть Самохин и не работал в «Славянском банке», но тень… Тень, проскользнувшая по лицу Шароева, от моего взгляда не ушла…

Константин Меркулов сидел за столом Татьяны Холод в ее квартире и перебирал бумаги из всех ящиков, стенного шкафа и коробок, обнаруженных на антресолях.

Коробками занимался Олег Левин.

В основном это были старые газетные вырезки, фотографии – в общем, всевозможный бумажный хлам, который рано или поздно скапливается у всякого, кто занимается журналистикой.

Он перебирал бесчисленные бумажки, и, когда попадалось что-то более-менее заслуживающее внимания, оно перекочевывало на стол к Меркулову.

За окнами давно уже были сумерки.

– Что мы здесь ищем, Константин Дмитриевич? Одни старые газеты, и больше ничего. – Левин сел на пол рядом с картонной коробкой и громко чихнул. – Ну вот, у меня уже аллергия появилась на бумажную пыль.

Меркулов усмехнулся и взял из стопки, что лежала перед ним на столе, следующую бумажку.

– Ничего, Олег Борисович, ничего. «Терпение, Штюбинг, и вся ваша щетина превратится в золото», – как говорил незабвенный герой из фильма «Подвиг разведчика».

Меркулов снял очки, которые начал надевать в последнее время все чаще, и принялся полировать стекла большим клетчатым платком.

– Холод вроде бы опытная журналистка… – удивленно вздохнул Левин, доставая из короба новую порцию бумаг. – Как ее могло угораздить…

– Журналисты тоже люди, – коротко ответил Меркулов.

– Константин Дмитриевич! – вдруг воскликнул Левин. – Тут какое-то письмо шифрованное.

– Ну уж и шифрованное… – недоверчиво проворчал Меркулов, беря в руки клочок бумаги.

Это оказалось не письмо, а обрывок записки, в которой было всего несколько слов: «…Он скажет по телефону: „Дрезден + вокзал + № + код Х911“».

Меркулов поднял глаза на Левина и сказал устало:

– Вот то, ради чего перерываем тонны словесной руды. По крайней мере, теперь вроде бы ясно, каким образом Татьяна Холод должна была получить документы. Если графическая, точнее, почерковедческая экспертиза подтвердит идентичность почерка с почерком одного из подозреваемых, мы будем знать и конкретного отправителя…

– И много у нас подозреваемых? – полюбопытствовал Левин.

– Достаточно.

Левин встал и, отряхивая с рук пыль, направился к дверям:

– Пойду руки мыть.

– Продолжаем работу, – сказал Меркулов. – Продолжаем!

Меркулов уткнулся в содержание какой-то следующей служебной записки с грифом «Министерство обороны СССР».

Но дальнейший поиск ничего нового не прибавил.

Машина «скорой помощи» отъехала от дома, где жил Турецкий, и остановилась в пустом переулке. Санитары уже стянули смирительную рубашку с беззубого Игоря и, выпроводив его из машины на улицу, ободряюще похлопали по плечу. Один из санитаров напутствовал:

– И не ори так больше, понял, Игорек?! Иначе снова успокоительных вмажем! Тебя сюда привезли не орать «ты умрешь», а действовать. Где твой клиент живет, ты запомнил… Пистолет за поясом?

– На месте, – угрюмо отозвался Игорек, похлопав себя по коричневой кожаной куртке. Он был одет весьма даже неплохо, и ничего бы не выдавало в нем человека не от мира сего, если бы не его глаза: чересчур расширенные зрачки, казалось, смотрели в какой-то другой, не наш мир.

– Ну, ступай, – улыбнулся второй санитар, которому не терпелось расстаться с Игорем, а Игорь уцепился за дверную ручку «скорой» мертвой хваткой, он словно боялся остаться один в этой холодной зимней Москве.

– А остальные где? – прохрипел он. – Мне бы с ними веселее было…

– Ты будешь действовать самостоятельно, до остальных тебе нет никакого дела. Мы на твоих друзей не слишком-то рассчитываем, мы на тебя надеемся, понял?! Пошел! – И санитар, оторвав руку Игоря от дверной ручки, сел за руль машины. – Ну все, не поминай лихом! Сделал дело – гуляешь смело! Но не исполнишь задания, не надейся от нас скрыться, усеки это, Игорек! До конца дней своих с иглы не слезешь!

Второй санитар тоже сел в машину, и «скорая» рванулась с места, оставив Игорька одного в пустынном переулке, по которому одиноко шла закутанная в каракулевую шубу женщина.

Женщина не обратила внимания на мужчину в куртке, который, словно очнувшись от сна, мгновенно забыл об уехавшей «скорой», и медленно, поминутно оглядываясь назад, пошел вслед за ней.

Я вернулся домой затемно. От бесконечных расспросов в редакции, от бесед с женой Гусева и Шароевым устал страшно. Однако выпить не хотелось. Хотелось расслабиться и нащупать ту ниточку, дернув за которую можно будет распутать весь этот клубок, выйти на убийц.

Упав на диван, я решил проанализировать пусть первые, но уже факты и свидетельства, среди которых были и весьма любопытные. Заключение экспертизы по поводу взрыва машины ожидается только завтра, а пока… Пока я мысленно поставил на белом потолке цифру один, и этой единицей я обозначил следующее событие:

1. Все началось с моего дежурства… 2 декабря в своей квартире был убит генерал Сельдин. Предположительный мотив убийства: кража золотых коллекционных монет.

2. Меньше чем через сутки после убийства Сельдина – взрыв в Лосином острове. Погиб Самохин Александр Александрович.

3. Таня звонила и говорила странные вещи, что ожидает документы, «которые потянут больше, чем двести граммов тротила… Подготовила такую бомбу, ты ахнешь…».

4. Таня вызывает меня на заседание редколлегии. Взрыв в «мерседесе» Гусева: Холод, Гусев, шофер – все погибли.

5. В момент гибели Холод неизвестный или неизвестные проводят в квартире Татьяны обыск. Предположительно из квартиры исчезли папки с материалами по КГБ и ГРУ.