Текст книги "История ислама"

Автор книги: Фридрих Мюллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Как тщательно ни было сохраняемо в секрете заседание, вскоре, однако, стали распространяться неопределенные слухи о случившемся и курейшиты сразу поняли всю громадность опасности, им угрожавшей. Союз Мухаммеда с внешними племенами и такого значения, как аус и хазрадж, людьми, опытными в войне, мог со временем легко стать страшным для мирных купцов Мекки. И это показалось им тем более грозным, что они менее всего ожидали от презренного человека способность разыграть такую серьезную роль. Прежде всего нужно было, конечно, разузнать об истинных намерениях людей Иасриба. Лагерь паломников после третьего дня празднеств еще не был снят. Туда поспешили главы курейшитов и стали громко жаловаться на действия некоторых, которые пользуются днями всеобщего мира, чтобы возбуждать ненависть в рядах дружественного племени, завязывают связи с неспокойными и подозрительными людьми и, по всему тому, что слышно, стараются довести до войны. Непосвященные в тайные переговоры громко протестовали против подобных подозрений, а участники остерегались раскрыть рот. Абдулла Ибн Убай стал заверять, что подобного рода вещи немыслимы, что никто из его людей не осмелится сделать такой шаг, не предупредив его. Но ему скоро пришлось узнать, как мало признавали его авторитет люди, увлеченные проповедью пророка. Временно мекканцы удовольствовались этим, но лишь только снят был лагерь чужеземцев и караван Иасриба двинулся в путь, как в городе стало уже все известно. Спешно бросились аристократы преследовать уходивших, но успели захватить только двух отставших. Один из них был новообращенный хазрадж по имени Са’д Ибн Убада. Его забрали в плен, избили и потащили в Мекку. На его счастье, нашлись там родственники, многим ему обязанные; они выхлопотали его освобождение. Тем ярче вспыхнуло негодование аристократов против оставшихся – пророка и окружающих его. Прямые неприязненные действия наступили, однако, не сразу, но все давало повод предполагать, что ждать их остается недолго. Решение покинуть город и бежать в Иасриб было задумано Мухаммедом уже несколько месяцев тому назад, надо было поторопиться привести его в исполнение. Бесшумно, по приказанию предводителей, покидали правоверные свои жилища и украдкой выбирались из города, захватив с собой все, что можно было без труда унести; остальное бросали. Помешать им не было никакой возможности, большинство их были люди вольные. Никто не имел права запретить им свободу передвижения. Даже родственники их, неверующие, заступились бы в таком случае за них, если бы последовало насилие со стороны зажиточных. Были отдельные попытки, особенно со стороны некоторых ревностных противников пророка, кое-кого остановить, посадить под замок, кто брата, кто находящегося в прямой от него зависимости. Но это удалось лишь в двух отдельных случаях. Исключение составляли, конечно, рабы, которые не успели еще откупиться. Преобладающее же большинство мусульман успели, в течение лета 622 г., никем не тронутые, уйти в Иасриб; там приняли их в домах единоверцев с распростертыми объятиями.

Вместе с Абу Бекром и Алием Мухаммед оставался еще в Мекке, выжидая, пока все его приверженцы не покинут города. Причина этого замедления не совсем ясна; надо полагать, он рассуждал так: отъезд его приверженцев не может возбудить больших затруднений, если он сам остается в Мекке и своим присутствием дает курейшитам некоторого рода уверенность, что пока еще не предстоит никакой опасности. Эта уверенность исчезала, понятно, моментально, как только он покинет город, и он имел полное основание ждать от своих неприятелей самого худшего. И действительно, предание сообщает, что курейшиты на одном собрании, на котором присутствовал сам сатана в образе старика, закутанного в мантию, прибывшего из Неджда лично, по совету этого исконного неприятеля пророка порешили его умертвить. Для этой цели выбраны были будто бы 11 человек, которые ночной порой должны были напасть на него в кровати и убить. В то самое время, как они уже его подстерегали, удалось посланнику Божьему, предуведомленному, понятно, обо всем через посредство ангела Гавриила, избегнуть гибели. Достоверность этого злого умысла оспаривается не без основания, ибо из Корана, в котором описываются подробности последних дней пребывания в Мекке, ничего другого нельзя вывести, как то, что Мухаммед подозревал курейшитов в злых намерениях. Если бы доходило дело до начала исполнения их, он заговорил бы, конечно, совсем иначе. К тому же имена одиннадцати не что иное, как перечисление злейших противников пророка. В данном случае являются они здесь не более как козлища отпущения. Во всяком случае Мухаммед понимал, так как он не скрывал намерения своего уехать, что надо быть готовым на все, даже на насилие. Вот почему и решено было бежать тайком. Верный Абу Бекр давно уже втихомолку закупил двух быстроногих верблюдов и вверил их одному знающему путь вожаку из соседнего племени. Невдалеке от города поджидал он беглецов. Чтобы сбить с толку курейшитов и заставить их предполагать, что Мухаммед не покидал дома, остался в жилище его Алий с женой и двумя дочерьми пророка, накинув на себя красную его мантию. Тем временем Мухаммед вместе с Абу Бекром выскочили в сумерки из заднего окна и достигли, никем не замеченные, горы Саур, лежащей в миле к югу от города по пути в Йемен. У вершины ее находилась пещера. И по сие время показывают ее как место убежища обоих беглецов. Там пробыли они три дня, укрываясь; родственники Абу Бекра доставляли им пищу и сообщали обо всем происходившем. Наконец пыл преследования, затеянного было тотчас же курейшитами непосредственно после бегства, мало-помалу остыл. Можно было попытаться продолжать путь. Вожатый с обоими верблюдами находился неподалеку от убежища. Мухаммед сел на самого быстрого из них, носившего кличку Аль Каева. Абу Бекр поместился на другого. Дабы избегнуть опасных встреч, направились они, обогнув большую дугу, на юг от Мекки и так проследовали до самого берега; затем продолжали путь вдоль прибрежья, пока не решились перейти на торный путь между Меккой и Мединой. Пересекши его благополучно, поспешили далее, по боковым тропинкам. Спустя 8 дней после того, как беглецы покинули пещеру Саур, по всем вероятиям было это 20 сентября 622 г.[71]71
  Число это не вполне достоверно, как и вся хронология этой эпохи ислама. Окончательное распределение разделения года наступило почти 10 лет спустя по особому предписанию пророка. Поэтому, чтобы составить хотя бы приблизительное понятие об известных событиях, приходится прибегать к разного рода комбинациям и некоторым случайным соображениям, применительно к языческому летосчислению, существовавшему у арабов. Так что если даже принять довольно гадательное число 12 Rabi 1-го года хиджры за действительное, то и тогда верное определение времени события возможно в промежутки от 28 июня до 20 сентября 622 г.


[Закрыть], достиг Мухаммед, цел и невредим, Кубы, предместья Иасриба[72]72
  Очень понятно, что время путешествия изобилует необычайными приключениями и чудесами. Для характеристики достаточно привести, что герой одной из этих историй был Сурака, обращенный Мухаммедом лишь после покорения Мекки, а до этого не упоминалось о нем ни слова.


[Закрыть], лежащего в полумиле на юг от города.

Вот как произошло, по рассказам современников, знаменитое бегство пророка из Мекки в Иасриб (Медину); Хиджра[73]73
  El-hidschratu, по позднейшему произношению elhidschra или elhedschra; французы произвели отсюда свое hegire.


[Закрыть] и есть то событие, которое отделяет эпоху ислама, истинной веры, от язычества – Джахилийа[74]74
  El-dschahilija, глупость, незнание – в противоположение ilmel-jakin, верное знание, принесенное исламом.


[Закрыть]. В 637 г. халиф Омар признал по всей справедливости этот момент за исходный пункт всей эпохи; и поныне ведется счет времени всеми мухаммеданами с этого знаменательного дня. И действительно, с переселением пророка тесно связаны и характер ислама, и его распространение, в особенности в Аравии. В Мекке Мухаммед был только духовным главой преследуемого и гонимого меньшинства. Отныне же является он главным распорядителем в судьбе не только общины, заполонившей вскоре большинство жителей Иасриба, но и государственного устройства, в которое преобразилась эта община.

Из всего предыдущего изложения мы достаточно ознакомились с недостаточностью государственной организации во всей Аравии доисламского периода. Мы видели также, что главная побудительная причина удач и распространения веры зависела от господства между правоверными единства и миролюбия. Необходимо было тем или иным путем исправить царивший доселе беспорядок, заменить войну каждого против всех гражданским, государственным порядком. Если бы продолжалось так и далее, если бы вследствие ежедневно возникавших ссор один по-прежнему убивал другого, а при этом, естественно, возгоралась бы братоубийственная резня между двумя родственными племенами, то не было бы никакой возможности сохранить связь в общине. Из самой природы вещей поэтому вытекала потребность превратить церковное законоположение, действовавшее при обращении многих сотен людей разнородного происхождения, в государственное. То обстоятельство, что мусульмане сами пока ничего не понимали, что такое государство и государственное устройство, даже не имели соответственных терминов на своем языке, не имело, конечно, большого значения. Раз церковь увидела себя вынужденной упорядочить отношения, которые мы привыкли подчинять ведению государства, этим самым становилась она равноправной с государством. Силы ее к тому же сконцентрировались тем более, что исполнение государственных законов вменяемо было обязанностями религиозными. Но эта спайка духовного со светским имела, конечно, необходимым последствием принижение и фальсификацию содержимого идеальной веры; эта государственная религия и вместе духовное государство в самый момент своего возникновения содержали уже в себе зародыш порчи. Зато царство нового мира, которое воздвиг пророк, благодаря тому, что оно сначала настолько же опиралось на дурные, как и на благородные человеческие побуждения, в непродолжительный весьма срок достигло такого объема и блеска, какого ни один из одаренных политическим смыслом народов древности не мог выработать для своего государства ранее нескольких столетий кровавых усилий.

Итак, был это чреватый событиями день, когда Мухаммед после четырехдневной остановки в Куба, где его шумно приветствовали толпы правоверных, переговорив предварительно с старейшинами племен, совершал торжественный въезд в город. Вокруг его верблюда теснилась толпа сотен новообращенных жителей. То там, то здесь, ликуя от радости, приветствовали пророка бежавшие из Мекки сподвижники; тут же глазели массы любопытных из числа язычников и иудеев; напряженно вглядывались они в чужестранца, выдававшего себя за пророка, подобного Моисею. Узрели они мужа, тихо проезжавшего на своей Касва, среднего роста, стройного по фигуре, с грудью широкой и крепкой, костистого по сложению; на туловище сидела больших размеров голова с высоким открытым лбом. Роскошные, слегка завивавшиеся волосы, длинная окладистая борода черного как смоль цвета, что нередко встречается у жителей юга, обрамляли худое лицо оттенка более светлого, чем это обыкновенно бывает у арабов, и покрытого здоровым, ярким румянцем. Из-под черных, дугою сросшихся бровей, из-под длинных ресниц сверкали нестерпимым блеском большие черные очи. Выразительность, которую они придавали всему лицу, усиливалась еще более продолговатым, слегка изогнутым носом. Когда он сошел со своего верблюда и стал подходить к дому, назначенному временным местопребыванием для гостя, всех близстоящих поразила его смелая, тяжелая поступь (которая позже изменилась в легкое припадание на одну ногу). Но самою величайшею особенностью его тела – быть может, это известие принесли с собою беглецы из Мекки – было пятно, или же нарост, между лопатками, что почиталось всеми правоверными за «печать пророчества». В личном обращении – и это изумляло приятно каждого – он соблюдал любезность и снисходительность. Некоторого рода благоговение, которое внушало вначале всякому его появление, превратилось впоследствии, после частых с ним встреч, в любовь и почитание. Так описывает биограф первое впечатление, произведенное пророком на жителей Иасриба. Если и можно заподозрить его в некоторой доли пристрастия, нельзя во всяком случае отрицать, что во всем существе Мухаммеда было нечто глубоко симпатичное. Достаточно, впрочем, одного неоспоримого факта горячей личной привязанности, которую питали к нему в течение всей его жизни люди, подобные Абу Бекру и Алию.

Заботливо обсуждал Мухаммед со своими приближенными каждый шаг, делаемый им на чужбине. Чтобы не дать новой пищи старинному соперничеству между аус и хазрадж, предоставил он «божескому руководительству» решить, в чьем доме должен он будет временно остановиться. Пророк опустил поводья. Когда Касва, по своему собственному побуждению, остановилась перед жилищем хазраджита Абу-Эиюба, честь приютить посланника божьего предоставлена была ему. Вскоре затем прибыла и жена пророка, Сауда[75]75
  Слог «ау» произносится в этом имени как немецкое «au» в слове «Ваuer».


[Закрыть], вместе с двумя его дочерьми Умм Кулсум и Фатимой, сопровождаемая Зейдом, усыновленным его сыном. Старшая дочь, Зейнаб, еще в Мекке вышедшая замуж за одного из неверующих, осталась при муже, а Рукайя вместе со своим супругом Османом прибыла на новую родину еще ранее Мухаммеда с толпой переселенцев. Курейшиты не воспрепятствовали переселению родных его и Абу Бекра, точно так же отпустили и Алия. Они продолжали по-прежнему соблюдать свято древние арабские понятия о чести. В течение 11 месяцев пользовался Мухаммед гостеприимством Абу Эйюба. Меж тем на часть довольно больших денежных сумм, которые успел захватить с собою во время бегства Абу Бекр, куплена была близлежащая пустошь, и на ней строились два маленькие домика: один для Сауды, другой для Айши к предстоящему ее бракосочетанию. Впоследствии, когда число жен стало быстро возрастать, для каждой из них строился новый дом возле построенных прежде; всех их насчитывалось 9, в них проживал и он – то в одном, то в другом. И ближайшие его родные, Осман и Алий, построили жилища непосредственно вблизи; другие же пришельцы строились где попало, внутри и вне города, там, где удавалось им найти место; так, например, Абу Бекр поселился в отдаленном на полмили предместье Сунх. Немедленно после переселения в свой собственный дом отпраздновал пророк бракосочетание свое с Айшей, воспользовавшись в первый раз свободой арабских нравов, допускавшей многоженство, и этим, конечно, одновременно отметил начинающееся отчуждение от христианства, к которому до сей поры относился одинаково дружелюбно, как и к иудейству.

К этому отчуждению увидел он себя вынужденным тем обстоятельством, что отношения в Медине указывали ему настоятельно на возможность сближения с иудеями. Надо было решиться на выбор, ибо он вскоре разочаровался в прежних своих иллюзиях, что все, поклоняющиеся единому Богу, имеют в сущности одинаковое откровение, нисколько не противоречащее его учению. Хотя иудеи Иасриба не слыли за особых начетчиков Священного писания, но и здесь, несомненно, выступала резкая разница между ними и христианами, и потому Мухаммед, прилагавший все старания, на первых порах после бегства, привлечь на свою сторону иудеев, должен был волей-неволей отвернуться от христиан. С свойственным ему упрямством продолжал он неизменно держаться своего взгляда на тождество откровений; но христиане, учил он, подделали свои священные книги и самовольно внесли богохульные положения, что Бог – «единый в трех лицах», что он поставил рядом с собой божественность Иисуса и его Матери. По приведенному месту легко заметить, откуда черпал пророк свои сведения. Следует при этом по справедливости указать на выдающуюся черту всех действий пророка; в своей ревности набирать как можно более последователей и благодаря неточно усвоенным религиозным представлениям был он всегда готов применяться, насколько возможно, к тем, которых обращение было в данную минуту всего желательнее. Поэтому, стремясь страстно залучить евреев если не в круг своей общины, то хотя бы в сферу своего влияния, он искал во что бы то ни стало случая прийти с ними в соглашение. Вот та побудительная причина, заставившая его явно и резко отвернуться от христиан. Меж тем еще недавно его влекло к ним если не истинное сходство обоих учений, то во всяком случае личная симпатия. Когда же позже он оттолкнул и иудеев, было слишком поздно завязывать сношения с христианами; путь ислама далеко разошелся с направлением древнейших религий, от которых он позаимствовал в главных чертах идейное содержание своего вероучения.

Ранее было уже упоминаемо о положении, которое занимали иудейские племена в Иасрибе. В недавней войне между аус и хазрадж они принимали деятельное участие. Помогая первым, презираемые последними и на том же основании дружившие с первыми, они представляли из себя силу. Приходилось во всяком случае считаться с нею, так как Мухаммеду вместе со своими нужно было сразу стать на твердую почву. И действительно, вскоре заботы об уравнении по возможности вышеупомянутых противоположений поглощают всецело внимание пророка. Необходимо было подготовить союз всех жителей Иасриба под его верховенством.

От одного из древнейших биографов Мухаммеда дошел до нас текст этого замечательного документа – результата успешного применения новой политической системы, первый опыт дать арабскому народонаселению правильное государственное устройство. Документ этот представляется в виде протокола, исчислены по порядку договорные пункты, по которым соглашаются различные группы жителей Иасриба на условия, ведущие к более покойным отношениям внутри и ко взаимной самообороне извне. Главные пункты этого соглашения следующие.

Правоверные курейшиты и жители Иасриба, равно как и все к ним примкнувшие, образуют отдельный народ по отношению ко всем остальным арабам.

Отношения правоверных выходцев из Мекки к аус и хазрадж определяются так мекканские переселенцы, равно как и отделы племен аус и хазрадж, решают самостоятельно свои собственные дела, главным образом уплату цены крови (виру), выкуп пленных, помощь обедневшим – воспрещается правоверным нанесение ущерба друг другу и возбуждение несогласий. Правоверный не имеет права убивать правоверного; если же он убил одного из неверующих, его родственник, правоверный, не может помогать неверующим против правоверного. Правоверные защищают друг друга против всех остальных; если к ним примкнут иудеи, они защищают и их и не должны никому помогать против них. Мир и война равно обязательны для всех правоверных, все они обязаны сражаться и мстить за кровь тех, которые пали в войне за дело Божье. Ни один из язычников, жителей Иасриба, не имеет права взять под свою защиту имущество и родственников языческих курейшитов. Кто убьет правоверного, подвергается кровной мести, если не удовлетворит родственников убитого уплатою цены крови. Ни один правоверный не смеет защищать или укрывать преступника. Всякая распря, возникающая между правоверными, представляется на суд Божий и Мухаммеда.

Пункты договора между правоверными и иудеями были следующие: иудеи вместе с правоверными облагаются равномерно налогом на расходы по общей войне. Союзники кланов племен аус и хазрадж во всех правах и обязанностях сообразуются с установлениями, существующими соответственно этих племен, но сохраняют свой культ наравне с мусульманами. Исключаются совершившие преступление, лишающее их прав как недостойных. Далее иудеи не имеют права предпринимать походов без согласия Мухаммеда. Только кровную месть могут они выполнять по собственному усмотрению. Свои общественные расходы иудеи, как и мусульмане, берут всякий на себя, но если угрожает нападение извне, то обе стороны обязаны нести военные издержки взаимопомощи по раскладке: обязаны общими силами защищать Иасриб. При раздорах, возникающих между иудеями и мусульманами, предоставляется решение Богу и Мухаммеду. Иудеи не имеют права защищать языческих курейшитов и их союзников. В случае ведения войны обязаны иудеи заключить мир, если этого пожелают мусульмане, и обратно. Исключаются войны, ведомые за религию.

Некоторые пункты договора действительно оказываются несколько подозрительными, они давали Мухаммеду особые, довольно широкие права. Но во всяком случае за первое время своего пребывания в Иасрибе пророк едва ли мог выказывать на них притязания. Конечно, иудеи, с того самого момента, когда старые недоразумения между аус и хазрадж окончательно были устранены, потеряли свое решающее положение. Все же число их и значение в городе были еще велики. Едва ли можно допустить, чтобы они добровольно отказались от права вести самостоятельную военную политику извне, которую Мухаммед «в делах религии» так определенно оставлял за собой; тем более невероятно, чтобы они сразу предоставили решения всех споров ему одному, в глазах их, во всяком случае, был он пока не более как человек партии. Между тем, по отношению отдельных подробностей договора чрезвычайно мало известно, почти ничего нельзя сказать определенного. Но об этих мелочах здесь не приходится и говорить, в общем же договор представляется таким, каким до нас дошел. Древний арабский партикуляризм был пощажен настолько, насколько каждому племени можно было предоставить заботу о своих собственных делах. Только оборонительное положение, к которому обязаны были примкнуть все на основании условий, исключало категорически язычников-курейшитов. И это было весьма естественно, так как Мухаммед и его сподвижники были приняты в Иасриб с согласия обоих племен, аус и хазрадж, то союзникам было неловко оспаривать этот пункт. Нет ничего поэтому удивительного, что и речи не было далее о необращенных еще членах обоих племен, также о возможности дружественных отношений их к мекканцам. Установившееся на государственных, так сказать, основах соглашение покоилось на признании более наружно и продолжающейся самостоятельности отдельных частей племени. А что в данном случае все должно вскоре измениться силой обстоятельств, язычники никаким образом не могли предвидеть. Трудно было им действительно подметить поистине революционный характер пунктов договора, определяющих отношения между собой правоверных. Для нас же, конечно, совершенно ясно без дальнейших объяснений все глубокое значение стремлений Мухаммеда: стоит только вспомнить, как радикально разделался он со своею подчиненностью племени. Отныне соединяет правоверных воедино понятие не племени, а религиозной общины. Обязанности, предоставляемые прежде семейным союзам, равно как и права их на кровомщение, взаимная защита, союз против всех чужестранцев – всем этим отныне ведает союз правоверных. Подобно тому, как некоторые раздоры между правоверными, не совсем еще заглаженные по старинным счетам, тотчас же прекратились, так же и наоборот, лишь правоверный с правоверным были связаны неразрывными узами, и возникало полное отчуждение к членам семьи, оставшимся неверующими. Союз, связывавший доселе родственников отдельных групп племени, одним ударом был порван. Все понятия солидарности членов племени по отношению к имуществу, чести и жизни перевернуты были вверх ногами. Во всяком случае Мухаммед поостерегся доводить свой принцип до крайних пределов, в особенности когда дело касалось достояния (имущества). Но и в этом отношении, желая оставаться последовательным, пророк в самом еще начале сделал одну попытку: он повелел побрататься 50 беглецам из Мекки со столькими же правоверными Иасриба. Отношения эти становились выше всякого родства, переживающий в каждой паре должен был наследовать умершему. Но он заметил вскоре, что из этого распоряжения могут возникнуть всевозможного рода замешательства и неудовольствия, и спустя год вынужден был сам отменить это нововведение. Самый факт, однако, что пророку возможно было, и так легко, потребовать от жителей Иасриба серьезной жертвы – отказаться немедленно и бесповоротно от глубоко укоренившихся в течение столетий арабских обычаев – не служит ли наилучшим доводом того, какое глубокое впечатление произвела его проповедь здесь, а с другой стороны – насколько восприимчивы были умы новообращенных по сравнению с полным равнодушием к делам религии мекканцев и остальных бедуинов. Положим, что пророк позаботился с самого же начала проводить с крайней строгостью предписания нового учения; но этого, без сомнения, он не мог бы совершить, опираясь только на полторы сотни беглецов, если бы не опирался еще на содействие большинства вновь обращенных. Необходимым последствием этого было, что так называемая «самостоятельность» племен числилась вскоре лишь на бумаге. В тех случаях, когда старейшины племен оставались еще в язычестве, правоверные обращались по делам своим не к их авторитету, а к авторитету пророка; отчуждение их от прежних соплеменников становилось все глубже, так что эти последние склонялись к более близким отношениям к посторонним неверующим. Поэтому вскоре возникли резко обозначенные прозвания мусульманина и язычника, и уже не было речи о каких-то Бену Ауф, Наджжар или Ка’б. Наступало наконец время, когда всякий правоверный считал своей обязанностью обращаться к Мухаммеду во всех своих недоразумениях. Не только по религиозным и государственным вопросам, но и по всем частным тяжбам нормой стало служить решение, произносимое во имя Бога Его посланником.

Таким образом, власть пророка становилась постепенно почти неограниченной по отношению к его общине. Впоследствии, по естественному ходу вещей, начала производить она сильное давление также и на остальных, необращенных жителей Иасриба. С удивлением и неудовольствием замечали они, как все более и более приходилось уступать этому пролазу их законное право на дела собственной своей родины благодаря непростительному недомыслию некоторых членов племени, предоставивших ему первоначально одно только гостеприимство и руководительство в предметах религиозных. Беспрерывные раздоры, возникшие из этого источника, на целый ряд лет отодвинули дальнейшее историческое развитие ислама.

Первое время, конечно, предстояло Мухаммеду и без того много хлопот. Надо было прежде всего постараться укрепиться прочно при новой обстановке: приходилось принимать меры, дабы теснее сплотить правоверных и насколько возможно, с помощью более тесного единения с иудеями, даровать своему учению окончательный перевес над языческими тенденциями. И действительно, он сумел обе эти задачи выполнить замечательно мудро. А если справедливость не всегда была на его стороне, избегнуть этого он не мог.

Орудием послужил наружный ритуал богослужения, который он почитал весьма плодотворным для своих целей. В Иасрибе, как и во всех почти городах полуострова, за исключением Мекки, не было храма. Совершать общее моление в каком-нибудь частном доме было неудобно для значительно разросшейся общины мусульман. Поэтому становилось настоятельною необходимостью позаботиться о постоянном месте богослужения: средоточие это потребно было как внешняя санкция внутренней сплоченности общины. Вот почему в тесной связи с постройкой домов для пророка и его родных решились одновременно воздвигнуть храм. Начертание его было квадратное, по другим свидетельствам – прямоугольное. В длину имел он 100 локтей, а в ширину, если не столько же, то от 60 до 70. Капитальные стены, на 3 локтя от земли, выведены были из бутового камня; далее шла кирпичная кладка. Внутри поставлены были стволы пальм, поддерживавшие крышу из пальмовых ветвей. Из желания польстить иудеям Мухаммед предписал обращаться при молитве по направлению к Иерусалиму, т. е. к северу. Поэтому фасад строения тянулся с востока на запад. Главные двери выходили на юг, северная же стена была сплошная; в остальных двух пробиты были боковые двери, из которых восточная примыкала к жилищу пророка и предназначалась исключительно для его личного пользования. Пятикратно в день – при солнечном восходе, в полдень, пополудни, при закате солнца и перед отходом ко сну – можно было его видеть здесь, совершавшего предписываемые моления; в них участвовали и те правоверные, которым случалось быть поблизости. В полдень, в пятницу, собиралась по возможности вся община на особое богослужение: сверх читаемых обыкновенно молитв произносилась в заключение назидательная речь. Но и в другое время «место поклонения» (аль-месджид, отсюда – мечеть) было любимым местопребыванием Мухаммеда и его ближайших сподвижников. Здесь часто беседовали с ним местные жители и чужестранцы, здесь же решал он вопросы религии и права и возвещал откровения, ему ниспосылаемые. Если вникнуть хорошенько в роль, которую играют богослужебные обряды в исламе, и обратить внимание на то впечатление, которое они производят на толпу каждою из бесчисленных своих частностей, соблюдаемых молящимися с необычайным рвением, легко усмотреть, что весь этот сложный ритуал был делом тончайшего и в высшей степени удачного расчета. Я не могу себе даже представить, можно ли было идти дальше в этом направлении. И во всяком случае этот, по нашим понятиям, может быть, крайне утомительный, обрядовый формализм близко, по-видимому, подходил к арабским понятиям. Да иначе и быть не могло, так как араб же его и придумал. Сознательное намерение пророка, конечно, не шло далее простого указания, что богопочитание должно стать делом серьезным, вплетенным непрерывною нитью в повседневную жизнь каждого правоверного, дабы все существо человека преисполнялось исламом. Мухаммед не обладал большим даром изобретательности, поэтому собрал он воедино из разных систем все, что было ему известно. Чем менее был он в состоянии обнять «беззаветное почитание Бога», равно как и акт внутреннего обновления воли, тем в большей мере постарался он нагромоздить духовных формул и внешних знаков почитания, посредством которых правоверный мог бы ежечасно выражать удовлетворительно обязательное свое благочестие. Если оно и не было делом большой заслуги перед Богом как opus operatum, во всяком случае било прямо в цель, ставши сразу общепонятным для масс актом. К производимым ежедневно пятикратным, довольно сложного ритуала, молениям[76]76
  Еще не вполне исследовано, не были ли эти различные телодвижения, поклоны и т. п., связанные с молитвой, лишь агломератом различных обрядностей, заимствованных у других религиозных общин. Подобная же тенденция к беспрестанному повторению коротеньких религиозных возгласов и составляет тот набожный жаргон, введение которого или по крайней мере образование можно отнести к тому же самому времени; он сохранился и поныне. Вместо «доброго утра» стали говорить «мир с тобой», при каждом воспоминании о Боге прибавлялось постоянно «святой или высочайший», каждое намерение сопровождалось прибавлением «если так Богу угодно» и т. д. Страсть к библейским оборотам прежних святош (пуритан), говоривших на так называемом ханаанском наречии, еще в большей степени свойственна мусульманам: слово «Господь» они готовы бы, кажется, писать большими буквами, если бы только это допускал арабский шрифт. Очень тонко передают французы словом salamalek (salam-aleik – «мир с тобою») всю чрезмерную преувеличенность, все уродливое гримасничанье приторной вежливости.


[Закрыть] присоединена была здесь, в Иасрибе, обрядность омовения, которая, весьма возможно, практиковалась неофициально уже издавна. При всех многочисленных, дающих повод к нечистоплотности в обыденной жизни случаях обязан был правоверный совершать эту операцию, в особенности перед каждой молитвой, как это было в употреблении отчасти у евреев и среди некоторых христианских сект. От евреев же перенял пророк, кроме киблы, обращения лицом при молитве к Иерусалиму, также и пост перед праздником «умилостивления» (10. Тишри). Если он не принял иудейской субботы, а назначил с самого начала пятницу днем всенародного богослужения, это произошло вовсе не из желания перечить иудейским тенденциям, а имело одно основание, чтобы иудеи, с которыми в субботу нельзя было ничего поделать, имели возможность также присмотреться к обычаям правоверных и, как он вначале надеялся, постепенно принимать в них участие.

Если он обманулся в этом, то все остальное предписываемое им долгое время исправно исполнялось, и успех превзошел питаемые им надежды. Предстояли лишь временные затруднения насчет поддержки и пропитания беглецов, переселившихся вместе с ним в Иасриб и обедневших вконец. Даже зажиточные из числа окружающих Мухаммеда потеряли большую часть своего состояния в долгие годы преследований. Так, например, Абу Бекр привез с собой лишь 5000 из 40 000 дирхем[77]77
  Слово dirhem греческое, δραχμή «драхма». До Мухаммеда и некоторое время спустя арабы не имели собственной монеты; деньги вообще были между ними величайшею редкостью, если же и встречались, то византийская и персидская монеты. Вот почему и названия заимствованные: dinar (т. е. золотой динар aureus) и dirhem. Первый был стоимостью приблизительно в 5 р. зол., а последний равнялся 25 к. сер. Но при колеблющейся относительной стоимости золота и серебра (последнее на Востоке стояло вообще весьма высоко), при полном нашем незнании номинальной стоимости их в тогдашней Аравии трудно даже приблизительно подсчитать цену их сравнительно с нынешними нашими.


[Закрыть], которыми он прежде располагал. Несмотря на всю готовность новообращенных к пожертвованиям, все же было весьма трудно содержать более или менее сносно всех неимущих. Все они, очень естественно, ждали помощи от пророка и расположились поэтому лагерем возле самого его дома, под некоторого рода верандой, вблизи мечети; поэтому их и называют людьми «веранды»[78]78
  По-арабски Ахль-ас-суффа. От слова суффа происходит наше слово софа, собственно мебель на ножках, подобно веранде на столбах.


[Закрыть]. Зависимые во всем от Мухаммеда и все же, вероятно, недовольные, эти пролетарии составляли наименее почтенный элемент общины, но зато оказывались способными на всякого рода службу янычарскую. Надо было позаботиться о них и других нуждающихся, потребовалось обложить правоверных постоянной податью. Таким образом, призрение бедных стало навсегда обязанностью ислама. Милостыня (зекят) преобразилась постепенно в формальный налог, сбор которого обращался впоследствии и на другие насущные предметы «путей господних» и стал наконец главным источником исламской государственной казны. Почетнейшие мужи из числа мухаджир, бежавших с пророком вместе[79]79
  По-арабски аль-мухаджирун «бежавший из родины», в сокращении – «беглецы».


[Закрыть], много испытанные, надежные Абу Бекр, Омар, Хамза, Зейд, Алий и иные, с которыми посланник Божий ежедневно совещался, считались истинными столпами веры. Чудное дело, приходилось как-то всегда так, что тот или другой из них высказывал мнение, совершенно совпадающее с божьим решением, передаваемом в виде откровения, почти одновременно, ангелом Гавриилом, всегда готовым к услугам. К этой маленькой группе, переросшей всех остальных по личному значению и доверию Мухаммеда, все быстрее и быстрее стали присоединяться люди Иасриба, принимавшие охотно ислам. Позднее они получили почетное название Аль-Ансар – «помощники», «союзники». И между ними также встречались люди почетные, так, например, Са’д Ибн Убада, глава Бену Са’да, отдела племени хазрадж. Чаще же всего были это люди молодые, пыл воодушевления которых не простыл еще. Они-то всего более увлекали примером своим и других, вскоре и таких, которые не выказывали особенного влечения к делу мекканца и примыкали к исламу притворно, имея в виду личные интересы. Таким образом, в непродолжительном времени образовалась довольно значительная община, в нее, по-видимому, вошло большинство аусов и хазраджей. Открытое идолопоклонение вскоре совершенно прекратилось в городе. А вместе с ним улетучивались также и некоторые элементы, лишь с виду стоявшие ближе к новой вере.