Текст книги "История ислама"

Автор книги: Фридрих Мюллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Из этого легко усмотреть, что сложные и столь часто повторяемые церемонии представляют немаловажное бремя для правоверных, и тем не менее ритуал совершается вообще с величайшею пунктуальностью. Следует при этом заметить, что строгое наблюдение за исполнением предписанных обрядов в первые времена ислама несомненно способствовало, и в высокой степени, приучению арабов к порядку и дисциплине. И по сие время старается мусульманин держать себя на молитве с достоинством и спокойствием. О набожном парении души не может быть, конечно, и речи, за исключением, разве, в некоторых сектах с мистической окраской, да у случайных личностей. Во всяком случае, учрежденная по повелению Божию молитва не может никоим образом быть признана обязанностью легкой или приятной, но так или иначе должна быть выполнена как неизбежное дело, дабы постоянно вести в порядке баланс небесной приходно-расходной книги. В этом общем характере молитвословия, впрочем, приятно поражает истинно мужское воззрение мусульман, вследствие которого все частные чувства и особые желания отдельных лиц вполне стушевываются перед задачей восхваления божеского величия. Правоверный знает отлично, что вся его судьба заранее предопределена Божьим всемогуществом. К чему же утруждать Высочайшего ни к чему не ведущими просьбами и жалобами? Вот почему, обыкновенно, частная молитва есть только выражение полнейшей преданности (по арабски: ислам). Третья главная обязанность правоверного по отношению к религии состоит в соблюдении поста, т. е. воздержании от пищи и питья и других удовольствий, так, например, благоуханий, купаний, а ныне также и курения табака, в течение целого дня, т. е. от зари до солнечного заката, в продолжение всего месяца Рамадана. Между тем, когда Мухаммед учреждал этот пост, Рамадан пришелся в декабре, а при постоянном изменении лунного года переходил, в течение 33 лет, через все времена года. Таким образом, каждый раз, когда этот месяц приходится в летнюю пору, пост становится для мусульман действительно тяжким лишением. Положим, люди мирского направления продолжают преспокойно грешить тайком, но завет пророка строго соблюдается всеми истинно набожными правоверными, а на Востоке их большинство. Можно себе представить, как тяжело приходится им где-нибудь под палящим солнцем Египта или Индии. Как невыносимо им провести целый долгий летний день, не орошая губ ни единой каплей воды. Всю ночь напролет вознаграждают они себя, по возможности, за это лишение, и каждый из них страстно ждет наступления конца поста. Ночь перед 27 днем этого месяца считается священной: это леилет-аль-кадр – «ночь установления», т. е. божеского призвания Мухаммеда на должность пророка, откровением 96 суры. В первый день следующего месяца, Шавваля, наступает всеобщее ликование по случаю окончания воздержания, в праздник нарушения поста (у турок малый, или сахарный, байрам, у арабов «малый праздник»). Он продолжается три дня и сопровождается широким весельем, так что по наружному по крайней мере виду превосходит даже «большой праздник». От обязательства поститься избавляются лишь больные, путешественники и солдаты в походе, но и они должны наверстать впоследствии дни нарушения поста. Сверх того есть еще целый ряд других определенных дней, когда пост хотя и не предписывается, но и не излишен.

Еще тяжелее, чем посты, удручает правоверных четвертое каноническое предписание – паломничества. Когда Мухаммед признал обязательным для своей религии посещение старинной национальной святыни, поистине не приходило ему в голову, что позже придется тысячам мусульман, дабы принять участие в мекканских празднествах, путешествовать за сотни миль, перебираясь через горы и пустыни, переплывая океаны. Той неумолимой серьезности, граничащей почти с жестокостью, с какою мусульманин глядит на свои религиозные обязанности, едва ли во всем мире можно подыскать что-либо равное. Каждый из этих миллионов людей хотя бы раз в жизни обязан посетить Мекку, все равно где бы ни жил: на Яве, в степях Средней Азии либо на берегу Атлантического океана, дабы свято выполнить завет пророка. Даже голые бедняки и те бредут большими толпами вплоть до святого града. Дорогой перебиваются подаянием, а где можно – поденщиной или другой тяжелой работой, и так продолжается до окончания святых дней, а затем, пользуясь теми же самыми средствами пропитания, возвращаются домой. Некоторые вероучители, положим, утверждают, что можно послать вместо себя заместителя, и все вообще признают правильность некоторых оснований, допускающих уклонение от тяжкой обязанности, так, например, недостаточность средств, болезненность, несвобода и т. п. И действительно, в новейшие времена, когда сила веры в исламе начинает ослабевать, значительно большая половина всех мусульман пользуется подобного рода отговорками. Тем не менее и по сие время собирающихся ежегодно в месяце Зу’ль-Хиджже на мекканские торжества считают десятками тысяч[133]133
  В 1814 г. Буркгардт насчитал, что на равнине Арафат расположилось лагерем до 70000 человек.


[Закрыть]. Первое, что обязан сделать паломник, когда он подходит к пограничным камням округа Мекки, – это надеть костюм пилигрима (ихрам). Он состоит из двух кусков какой угодно материи; одним обтягивают бедра, другой же набрасывается на плечи. К этому костюму присоединяются сандалии, голова же остается непокрытой, хотя бы празднества происходили в самую жаркую пору лета. Тотчас же по прибытии в Мекку необходимо посетить Ка’бу. Священное это здание – хотя в течение сотен лет по различным поводам делались некоторые необходимые новые пристройки, а также реставрации – сравнительно с первоначальным видом изменилось незначительно. Главный корпус по форме – довольно правильный каменный куб, около[134]134
  В точности масса здания не измерена. После обнародованного в году «отвержения» каждый неверующий рискует жизнью, если его застигнут на священном месте; поэтому лишь редким отважным путешественникам (в нашем столетии Буркгардт, Буртон и ф. Мальцан) удавалось попасть туда, да и то потому что они путешествовали, выдавая себя за мусульман. Во избежание опасности быть открытыми должны были они, естественно, избегать всякого случая обратить на себя внимание, поэтому производили свои наблюдения с большою осторожностью, предпринять же в точности измерения не было никакой возможности, Для желающих подробнее ознакомиться с современным состоянием Мекки особенно рекомендуется превосходное сочинение голландского арабиста Снука (С. Snouck Hurgronjee, Мекка, Нааg, 1888), лично жившего под видом мусульманского ученого в Мекке и снявшего там целый ряд фотографий. Упомянутое сочинение под вышеприведенным заглавием издано на немецком языке в двух томах с атласом снимков и заключает в себе самые последние и самые подробные сведения о Мекке.


[Закрыть] 40 футов в длину, 30 в ширину и от 35 до 40 футов высотой, а по своему наружному виду кажется совершеннейшим кубом. Со всех четырех сторон здание прикрыто черной шелковой материей, спускающейся в виде завесы, которая отчасти приподымается, крыша же остается открытой; возобновлять этот шелковый чехол предоставляется только султану как наместнику пророка. Ка’ба стоит почти посреди широкой открытой площади, имеющей около 200 шагов в длину и 150 в ширину, на которой находится еще несколько небольших пристроек; кругом идет двойная колоннада, освещаемая ночью тысячами лампочек. Собственно внутренность Ка’бы служила до Мухаммеда хранилищем для идолов, теперь же, кажется, она пуста. Углы приблизительно расположены по направлению четырех стран света. В восточном вделан на 4 или 5 футов от земли знаменитый черный камень, представляющий овал в 7 дюймов в поперечнике с волнообразной поверхностью. Метеорит ли это, кусок ли лавы или, наконец, что-либо другое, об этом до сих пор нельзя сказать ничего определенного, в особенности потому что поверхность совершенно истерта миллионами поцелуев пилигримов, подобно большому пальцу на ноге статуи святого Петра в Риме. Во всяком случае он играл в древней Мекке роль святыни, как это часто встречается повсюду у семитов по отношению к камням[135]135
  Так, например, святой камень Иакова в Вефили. Бытие, XXVIII, 18–19.


[Закрыть]. Когда Мухаммед включил в обрядность ислама празднества пилигримов, удержано было и почитание камня, не определяя более подробно, какого рода воспоминания связаны с ним. Вот почему он возбуждает и по сие время в пилигримах глубочайшее религиозное чувство, хотя никто, собственно говоря, не может объяснить почему; происхождение же Ка’бы приписывают Адаму. После потопа снова отстроил ее Авраам (Ибрагим), но затем она была осквернена язычниками чрез идолослужение, пока не был послан Мухаммед для восстановления истинной веры. Из пристроек самую замечательную представляет домик колодца Земзем. Это и есть тот источник, который спас томящегося жаждой прародителя северо-арабов, Измаила, и его мать (Бытие, XXI, 19). По понятиям неверующих, вода его отвратительна, но в действительности, по убеждению правоверных, исцеляет от всех болезней по меньшей мере так же успешно, как и вода Лурда. Пилигримы со страстным воодушевлением пьют ее после того, как исполнят первый обряд: обход 7 раз вокруг Ка’бы, целуя при этом каждый раз черный камень. Обход этот носит название таваф, за ним следует Са’й, бег между Сафоии Марвои, двумя возвышенностями. Первая из них находится в 50 шагах от юго-восточной стены мечети и обозначена тремя маленькими открытыми дугообразными нишами, к которым подымаются по трем каменным ступеням; другая расположена в 600 футах расстояния от первой и обозначена платформой, на которую подымаются тоже по ступеням. Путь этот между обоими пунктами следует пройти быстрым шагом 7 раз, так что оканчивают его у Марвы. Все время, как и при тавафе, паломник должен безостановочно произносить молитвы. Если он прибыл не во время больших паломничеств, а к Умре («посещение св. мест»), тогда обряды этим и кончаются. Совершивший их может приказать обстричь волосы, ни разу не тронутые гребнем с тех пор, как наложил на себя ихрам, и меняет паломнический костюм на обыкновенное платье. Затем (обыкновенно на другой день) отправляется пилигрим к маленькой часовенке, лежащей в полутора часах расстояния от города, где и произносит два рак’ата. На возвратном пути он громко поет набожные возгласы, начинающиеся обыкновенно с Лаббейка, Аллахумма, Лаббейка (к Твоим услугам, о Аллах, к Твоим услугам!). Прибывши в Мекку, следует снова таваф и Са’й, и паломничество совершено. Иначе происходят великие празднества паломников, хаджж. Стекающиеся изо всех стран толпы пилигримов (хаджжи) после первого тавафа и Са’йя направляются общей процессией, 8-го числа месяца Зу’ль-Хиджжа, пересекая долину, мимо мечети Муздалифа, на большую равнину, у подножия горы Арафат, в трех милях на запад от Мекки. Гранитный этот холм высится почти на 200 футов над окрестностью; пилигримы достигают его поздно вечером или на другой день утром (девятого). На вершине горы, где, по преданию, архангел Гавриил научал впервые Адама почитанию Творца, пилигримы произносят два рак’ата. Пополудни появляется имам на полусклоне горы и произносит перед густо скученной толпой проповедь (хутбу), которая должна продолжаться до самого солнечного заката; короткие промежуточные паузы дополняются громкими взрывами «лаббейк» присутствующих хаджжи. В тот же самый вечер караван пилигримов покидает Арафат и на возвратном пути ночует у Муздалифа. При утренних сумерках, десятого числа, начинает имам здесь новую проповедь. С восходом солнца он заключает ее собственно «праздничной молитвой», по окончании которой процессия двигается далее и достигает долины Мина. Здесь снова все останавливаются, а затем паломники собираются у восточного, довольно узкого входа, пересекающего здесь долину от востока на запад, в направлении к Мекке. Тут стоит нечто вроде столба или алтаря, в который каждый из присутствующих обязан бросить 7 маленьких камешков; ту же самую церемонию и тоже у столба в середине долины и в третьем месте, у выхода из долины, проделывают все пилигримы. По объяснению теологов, это есть подражание примеру Авраама; по совету архангела Гавриила, он сумел таким образом прогнать сатану, когда тот загородил ему выход. Затем наступает жертва, торжественный заключительный акт всех празднеств: каждый правоверный покупает у бедуинов, которые пригоняют сюда большие стада, овцу. Обратившись по направлению к Ка’бе, со словами: «Во имя Бога, Всемилостивого и Всемилосердного! Господь велик!» – перерезывает каждый пилигрим животному горло. Этим, собственно, заканчиваются все церемонии празднеств. Снимается ихрам и, по примеру малого паломнического посещения, обрезаются волосы. Но большинство обыкновенно остается еще на два дня (11 и 12) в Мине, чтобы повторить каждый полдень церемонию бросания камешков. 12 пополудни возвращаются все в Мекку, где еще раз совершают таваф и Са’й, а затем каждый хаджжи, если пожелает, может отправиться в обратный путь.

Происхождение священных обрядов, совершаемых с незапамятных времен язычества, совершенно неизвестно, равно как и символическое значение различных отдельных актов, за исключением, конечно, простых церемоний почитания, как, например, целования черного камня и жертвы, которая первоначально, как и везде, или представляла принесение первенца года, или обозначала жертву умилостивления. Но об этом мусульманин, конечно, и не думает. Он довольствуется сознанием, что исполняет в точности все, что, по откровению Божиему было объявлено в первобытные времена Аврааму, а затем было подтверждено снова Мухаммеду. И очень естественно, как и следует ожидать от людей, приносящих столь великие жертвы для того лишь, чтобы взглянуть на святые места, при этих празднествах религиозное воодушевление достигает у многих необычайных размеров. Один из тех немногих европейцев, которым удалось вмешаться неприметно в толпу набожных, сознается, что на него произвело действие потрясающее, когда с уст многих тысяч кающихся и нуждающихся в избавлении людей прокатилось по долине громом: «Тебе служим, о Боже, Тебе служим!»

И для мусульман, не участвующих лично в хаддже, 3 дня Зу’ль-хиджжи, от 10 до 12-го, всюду во всем мусульманском мире священны; считаются они за «великое празднество» (у турок Курбан Байрам – «праздник жертвы»), сопровождаемое принесением жертв, молитвой и т. д. Но как праздник народный он далеко уступает ныне «малому празднику».

В течение многих столетий вошли в обычай разного рода и другие паломничества: специального свойства (зиярет), к могилам святых (вели), т. е. к людям, известным по своей набожности, мученикам и т. п., а также к местам погребений, понятно – лишь гадательным по большей части, древних пророков и божиих людей домухаммеданского периода, например, Авраама в Хеврон. Вообще во многих странах (так, например, в Марокко и Алжире) культ святых, более соответствующий народным воззрениям, чем первоначальный характер мусульманства, направленного исключительно к поклонению Аллаху, наносит сильный ущерб самой религии.

О происхождении пятой канонической обязанности, налога в пользу бедных, упоминалось уже раньше как о предписанной Кораном раздаче милостыни. С тех же пор, как мусульманская община развернулась в величественное государство, обязанность эта приняла характер государственного налога. По обыкновению, он не должен был превышать одной сороковой всего достояния, т. е. двух с половиною процентов со всего движимого и недвижимого имущества, взыскиваемых с того, кто владел им в течение 12 месяцев; доход этот расходовался на бедных и на «пути божий», т. е. на дела распространения религии. Но при этом, особенно в позднейшие времена, открывался чрезвычайно широкий простор произволу восточных деспотов и недобросовестности сборщиков податей. Впрочем, вначале лишь незначительная часть государственных доходов получалась из этого источника. Военная добыча и подать с покоренных народов давали несравненно более, как это будет видно из дальнейшего изложения.

Этими пятью каноническими обязанностями далеко, однако, не исчерпываются все религиозные обязанности мусульман, тем не менее они считаются по преимуществу за самые ненарушимые и неизменные. Из массы других предписаний, очерчивающих круг совокупности повинностей государственной и гражданской жизни, я выберу еще несколько из наиболее важных.

Отношения к неверующим были, по необходимости, неприязненны. Им объявлялась, где только было возможно, война, и каждая подобная война считалась религиозною обязанностью – джихад, священной войной[136]136
  Поэтому нет ничего удивительного, когда в начале войны между пурками и, хотя бы например, русскими в газетах появляется обыкновенно, что Шейх-Уль-Ислам объявляет «священную войну», развертывает знамя пророка и т. д. Само собой понятно, что война начата против неверующих или еретиков.


[Закрыть]. Необходимо было ее вести безусловно против всех идолопоклонников, а против иудеев и христиан только тогда, когда они трижды отклонили предложение принять ислам. В таком случае после победы мужчин убивали, женщин и детей обращали в рабство. Павший в священной войне, запечатлевший кровью преданность свою вере заслуживал, бесспорно, утех рая. Впрочем, мусульманам дозволялось заключать капитуляции с иудеями и христианами по образцу тех, пример которых преподал пророк.

Весьма ревностно придерживаются все правоверные, имеющие более или менее притязание на набожность, законов, ограничивающих еду и питье. В этих предписаниях мы часто наталкиваемся на сходное с установленным в Ветхом Завете. Нечистыми и негодными к употреблению считаются все животные, издохшие или не зарезанные на бойне (исключается дичь, убитая на охоте), также кровь убитых и все, что было, так или иначе, осквернено (например, через прикосновение неверующего); далее, мясо некоторых животных, в особенности хищных зверей, собак, кошек и свиней. Из напитков запрещаются все опьяняющие: хотя в Коране (2, 16) указывается на одно только вино, но большинство ученых-богословов относят сюда, как оно действительно соответствует смыслу, и другие напитки, производящие то же самое действие. Люди мирского направления предпочитают, естественно, самое широкое толкование и, не стесняясь, пьют финиковое вино и пиво известных сортов. Открыто пить вино даже и ныне осмеливаются лишь немногие, так как пьянство наказывают строго, плетьми. Но тайком и в старину сильно грешили против этого предписания, а в некоторые периоды, как, например, при Омейядах и первых Аббасидах, когда высшие классы привыкли жить слишком роскошно, на это даже не обращалось никакого внимания. Вместе с вином Коран запрещает азартные игры, но, следуя дальнейшим указаниям пророка, запрещение игр и музыки было впоследствии отменено, и одни лишь набожные люди придерживаются строго первоначального предписания. Зато другое повеление, сохранившееся только в предании, по которому не дозволялось изготовлять изображения живых существ, исполняется строго и поныне, чем и определяется в высшей степени своеобразный характер мусульманской архитектуры. Фотография начала, однако, с недавнего времени распространяться среди мусульман, отчасти нарушая предписание пророка.

Обрезание новорожденных было в обычае у арабов задолго до Мухаммеда. Ислам его только удержал; оно служит знаком принадлежности к общине и необходимо в той же мере, как и у иудеев, или же как крещение у христиан. Совершается оно на пятом или шестом году жизни и составляет семейный праздник.

Законоположения, относящиеся к браку, по сравнению с произволом языческого периода, конечно, составляют шаг вперед; но санкционирование полигамии среди мусульманских народов принесло многоразличный вред. Положим, не следует в данном случае впадать в преувеличения. Если, по нашим понятиям, мусульманину предоставлена большая легкость в заключении браков, то, с другой стороны, нельзя не признать, что вообще между мусульманами, до и после брака, существует бесконечно менее безнравственности, чем у нас, например, на Западе. Затем пророком весьма обстоятельно предписывается, чтобы никто не смел брать более жен, чем сколько в состоянии прилично содержать. Поэтому большая часть народа, за весьма редкими исключениями, довольствуется одною подругой. Благодаря, однако, легкости получения развода и вследствие разрешения, кроме четырех законных жен, брать для себя в виде побочных сколько угодно рабынь, мусульманские брачные установления не благоприятствуют ни порядочности семейной жизни, ни сохранению выработанного народного типа в высших классах общества. И общественное положение женщин также стало подчиненным[137]137
  Следует, впрочем, напомнить, что низведение женщин до положения пленниц гарема не вытекало, собственно, из истинного духа ислама. Постепенного улучшения их положения можно было ожидать в будущем, если бы не случайное обстоятельство, повлекшее за собой несоответственное предписание. А жизнь в гареме, тесно связанная с институтом евнухов, появилась лишь позднее при Омейядах и позаимствована целиком у христианской Византии. В IX–X вв. славились «заводы» евнухов, содержимые евреями во Франции (см. Dozy, Histoirc des musulmans d’Espague, Leyde, 1861, t. III, 60). – Примеч. ред.


[Закрыть] вследствие того же предписания Корана, причем повеление о возвращении приданого после развода давало женщине лишь несовершенную защиту, ибо отослать ее мужчина мог всегда, когда вздумает или найдет это подходящим. Впрочем, применение этого права связано с разного рода формальностями, клонящимися к тому, чтобы предотвратить всякую поспешность или же убедить стороны к примирению. Тем не менее определенно выраженная воля мужчины ставит женщину в беспомощное состояние. Очень важно также в историческом отношении, что законность детей зависела не от положения их матери, а от признания со стороны отца. Раз оно выражено, сын рабыни становится равноправным с детьми законной жены во всех имущественных правах и при разделе наследства. Оно делится вообще на равные части между детьми мужеского рода и не дает предпочтения ни одному из них, если только не состоится между ними иного соглашения; также не дозволяется включать в дарственные записи более трети всего состояния. Дочери получают по закону половину того, что приходится их братьям.

Более заслуживают одобрения постановления о рабах; хотя ислам их и не уничтожил, но во многих отношениях смягчил обхождение с ними. Само собой понятно, что человеколюбивые стремления Мухаммеда были часто нарушаемы и поныне нарушаются не только по произволу деспотических властелинов, но еще чаще от жестокосердия и свирепости собственников, но ведь то же самое совершается поныне и в странах христианских. Пророком предписывалось тому, кто добыл раба как военнопленного на войне, либо купил, наследовал, наконец, получил в подарок, пользоваться лично им и его рабочей силой, но зато налагалось на владельца обязательство обходиться с ним более или менее человечно. Если мусульманин брал себе в гарем наложницей рабыню и получалось от нее потомство, то он не имел права продавать ее, а после его смерти она становилась свободной. Считалось добрым делом даровать рабу волю; последний мог также откупиться, если был в состоянии внести своему господину соответствующий выкуп, смотря по уговору, до или после освобождения. Вольноотпущенный оставался во всяком случае как бы клиентом, в некотором подчиненном отношении к своему прежнему господину.

Менее замечательного в мусульманском уголовном законе. Убийца подвергается смерти; за случайное и ненамеренное убийство требуется вознаграждение оставшихся родных или налагается какое-либо другое взыскание. За телесное повреждение виновник может поплатиться, следуя основному принципу «око за око, зуб за зуб», но может также откупиться денежным вознаграждением потерпевшему. Воровство, если предмет кражи более или менее значителен, наказывается отсечением правой руки; в случае повторений следуют дальнейшее калеченье или продолжительное заключенье в тюрьму. Прелюбодеяние наказывается сотнею ударов кнутом, а если виновник из неверующих и соблазнил мусульманку, то подвергается смертной казни. Богохульство, хуление Мухаммеда или древних пророков, както Моисея и Христа, считается также одним из тягчайших грехов и наказывается смертью; тому же подвергается отпавший от ислама, если он продолжает упорствовать в своем отступничестве.

Если в религиозных законах ислама, как можно заключить по вышеизложенному, заключается бесконечное множество отдельных постановлений, которые другие религии, за исключением иудейской, предоставляют государственному праву, зато мы не находим в Коране краткого изложения главнейших нравственных предписаний, какие группируются, например, в десяти заповедях. Встречаются, правда, случайные нравственные наставления, например, необходимость поступать честно в деловых сношениях и т. п., но потребности построения небольшого свода общих правил, к которым во всем житейском каждый мог бы самостоятельно приноравливать свою совесть, ислам как бы не ощущает. Для него деяния не важны, все сосредоточивается на вере. Каждое повеление Божие, возвещенное чрез откровение пророку, как таковое и обязательно, не принимая в соображение какой бы то ни было связи с остальными постановлениями. Поэтому для мусульманина почти непонятна разница между религиозностью и нравственностью. Ни в каком случае нельзя ему втолковать, что Богу могут быть угоднее честные поступки человека, чем молитва и омовение, исполняемые пунктуально. Это неразборчивое смешение обрядовых, нравственных и юридических предписаний, причем первые почти в той мере, как у фарисеев, выступают на передний план, а затем механическая смесь монотеистических воззрений в форме иудейских и христианских вероположений, притом понятых далеко не правильно, с остатками, не имеющими никакого значения в религиозном отношении, арабских национальных обычаев, представляют в общем не особенно утешительную картину. Зато с другой стороны, принимая во внимание время появления ислама, нельзя не признать за ним, в сущности, необычайного значения. Не в том, конечно, заключается секрет успехов Мухаммеда, что он часто с неразумной, иногда почти детской сноровкой складывал свое священное писание из искаженных обрывков преданий других религий, а в том, что он сумел свою религию – все равно откуда она ни происходила – приладить ко всем глубоко укоренившимся предрассудкам арабов и при этом не устранить совершенно основ своего монотеистического учения; вот что было верхом искусства, и мастерское выполнение этой трудной задачи составляет главную его заслугу. Не сразу удалось ему это. Даже так называемое возвращение к язычеству было не чем иным, как предисловием для возвышения Ка’бы до степени киблы и для включения хаджжа в число «столпов веры». Итак, ислам отличается от других монотеистических религий не только отрицательным отклонением от определенных, по преимуществу христианских догматов, но также и прививкой монотеизма в народности арабской, что и обозначилось наружно церемониями хаджжа, а внутренно – особым направлением в понятии о божестве. С того самого момента, когда пророку арабов удалось на почве своей новой религии собрать свой народ, естественно, начинает ислам со всей силой своего первозданного непочатого могущества напирать на соседние народы, государственной жизни которых, отчасти блестящей, по крайней мере по наружности, а внутри уже давно заплесневелой и разлагающейся, предстояло по необходимости рухнуть при первом же столкновении. К изложению истории этой почти беспримерной катастрофы мы теперь и перейдем.