Текст книги "История ислама"

Автор книги: Фридрих Мюллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Одинаковые условия, при которых обе династии управляли, имели следствием некоторое сходство их судеб. Относительную же твердость их власти над беспокойными толпами бедуинов следует искать вовсе не в уважении к ним лично, которое они могли только отчасти внушить при нормальном положении вещей, опираясь на постороннее могущество суверенного великого государства, но в непрерывных, постоянно возобновляющихся римско-персидских войнах и в вечно манивших при этом варваров набегах, так хорошо оплачиваемых добычей. Вот что приковывало к знаменам этих династий самых неукротимых сынов пустыни. Таким образом, положение их было постоянно довольно независимое, по крайней мере каждый раз, когда обе великие державы нуждались в их помощи и не были в состоянии тотчас же строго обуздать нередкое своевольство с их стороны. Но при первой возможности и персидские цари, и византийские наместники умели принимать суровые меры, смещали непокорного начальника и даже отстраняли на некоторое время самих членов династии. В конце концов, однако, наступало снова соглашение, ибо ни арабы на своей узкой песчаной полосе не могли просуществовать в полной независимости от их могучих соседей, ни обе великие державы – без их помощи. Но вот чего, вероятно, не предвидели последние. Их постепенный упадок благодаря гибельным для обеих сторон войнам, их возрастающую слабость зоркий глаз бедуинов-союзников подмечал отчетливо. В своих бесчисленных, иногда глубоко внутрь неприятельской стороны проникающих хищнических набегах они все более и более свыкались с мыслью, что римляне и персы могут сделаться со временем легкой и выгодной добычей арабских полчищ всадников. Лишь в недавнее только время признано всеми историками за неопровержимый факт, что сама политика Византии и Ктезифона послужила раскрытию глаз арабам. Даже те из них, которые кочевали далее, по ту сторону сирийской пустыни, благодаря доходившим до них со всех сторон слухам о походах их земляков постепенно теряли страх перед могуществом великих держав. А прежде влияние это было велико и распространялось далеко вглубь Аравии, хотя и теперь еще державы, так или иначе, силились поддерживать свой давний престиж.

Та же самая неопределенность власти замечается и в отношениях обеих династий к своим подданным. Коротко и метко формулируются они одним из персидских царей (по всей вероятности, Гормиздом IV, около 580 г.). Перед инвеститурой в королевский сан он спросил Хириица Ну’мана V: «Сумеешь ли ты держать в повиновении и порядке арабов?» Конечно, это было нелегко даже в Сирии, всей унизанной по границам крепостями, тем паче на открытой равнине Евфрата. Поэтому если вообще князья обеих династий не отличались особенной кротостью, то про Лахмидов в Хире прямо можно сказать, что они все без исключения отличались необычайною жестокостью. Это были люди поистине варварской расы. Прозвание Имрууль Кайса II (до 400 г.) было Ал-Мухаррик, что значит собственно «сожигатель». Он предпочитал всем наказаниям сожжение живьем. Про Аль-Мунзира III (505–554) рассказывают, что он часто пленных приносил в жертву идолам. Так поступил он раз со взятыми им 400 христианскими монахинями. Несколько мягче, кажется, были Гассаниды. Издавна они приняли христианство (как большинство христиан Передней Азии были монофизитами) и находились в постоянных сношениях с цивилизованными греками.

По своему положению в качестве форпостов враждующих великих держав обе династии стали, естественно, друг к другу во враждебные отношения. В больших сражениях, рядом с главными действующими армиями держав, Гассаниды и Хирийцы резались друг с другом в кровопролитных стычках. Никакой надобности нет следить за всеми этими отдельными схватками и хищническими набегами шаг за шагом. Достаточно упомянуть лишь о некоторых главнейших фактах истории династий, характерных либо самих по себе, либо по отношению к великим державам и важных для дальнейшего понимания развития истории арабов.

Самым знаменитейшим из Гассанидов был Харис V (Аретас, по византийским летописям), прозванный Аль-А’радж – «хромой» (530–570). Дабы противопоставить арабским вассалам Персии равно сильный, однородный пограничный оплот, император Юстиниан соединил доселе разрозненное командование арабскими ордами в одних руках и даровал избранному лицу титул короля (обаятельный в глазах арабов) и Патрикиос (согласно византийскому этикету). Вначале, впрочем, ничего из этого не вышло хорошего для византийцев. Хариса неоднократно побивали. Было слишком очевидно, что он вовсе не заботился одерживать победы в пользу византийцев, жаждал, скорее, одной добычи. Его имя, кроме того, опозорено на скрижалях летописей арабских жестокой расправой с одним евреем по имени Самуил, сыном Адия. Этому человеку Киндит Имрууль Кайс, величайший из поэтов арабских, перед отъездом своим в Константинополь отдал на сохранение весь свой скарб, между прочим пять драгоценных кольчуг редкостных качеств. Самуил торжественно обещал ему не отдавать их никому, пока тот не вернется назад. По пути в Византию Имрууль Кайс должен был проезжать чрез владения Хариса и совершил этот проезд под охраною отряда его войск. Об отношениях его к Самуилу стало поэтому вскоре известно филарху. Между тем вскоре Имрууль Кайс на возвратном пути умер, а Харис случайно, во время одного из своих набегов, приблизился к местечку Аблак, местопребыванию Самуила (поблизости Теима, в северо-западном углу Аравии). Принц потребовал от Самуила немедленной выдачи кольчуг. Добросовестный еврей отказался наотрез исполнить приказание. Тем временем Харис успел захватить сына Самуилова, уже взрослого юношу. Попал он ему в руки случайно, на возвратном пути с охоты. Деспот стал грозить отцу смертью сына на его же глазах, если станет упорствовать. Самуил непоколебимо стоял на своем – пусть лучше погибает сын, думал он. И сына умертвили, а Харис должен был удалиться ни с чем. Такой пример героизма и неуклонного исполнения взятого на себя обязательства изумил даже арабов, так чрезмерно чутких в делах чести. И память этого мужественного человека они почитают и поныне под именем Samau`al-el-wafa «верный Самуил».

Под старость только удалось Харису одержать блестящую военную победу. В 554 г. вздумал старый Мунзир III, сын Ма-ас-семы, король Хиры, побеждавший не раз Хариса, двинуться снова к сирийским границам. Умудренный вечными неудачами, решился на этот раз Харис прибегнуть к хитрости. Он выбрал из всего своего войска сотню самых отчаянных головорезов. Чтобы еще более разжечь их пыл, приказал красавице дочери своей Халиме умастить голову каждого воина «халуком», любимейшими у арабов духами. Один из храбрецов не выдержал и сорвал при этом поцелуй с чела прелестной. Глубоко уязвленное чувство чести арабской девушки вылилось в звонкой пощечине дерзкому. Но старый король посмотрел на дело необыкновенно снисходительно и посоветовал девушке не обращать никакого внимания на такие пустяки. Сотня же удальцов немедленно отправилась в лагерь Мунзира и явилась к нему как перебежчики. На этот раз, совершенно случайно, старого степного волка покинула обычная его осторожность. Он принял их дружелюбно. Предводитель кучки храбрецов пользуется первым моментом оплошности, бросается на короля и закалывает его. Во время происшедшего общего смятения Харис со всем войском производит нападение на неприятельский лагерь и наносит своим противникам полное поражение. Эта победа носит у арабов название «побоища Халимы». И в глазах византийцев с этого времени филарх стал пользоваться особым уважением. Вскоре после этого (566 г.) понадобилось ему по политическим делам отправиться в Константинополь. Появление этого дикого полуварвара произвело сильное впечатление на весь двор. Долгое время спустя слабоумного императора Юстина II стращали им как пугалом. По смерти Хариса соединенная в руках его власть, как кажется, распалась снова на несколько княжеств. Сыну его, Аль-Мунзиру, удалось, однако, в 570 г. разбить наголову короля Хиры Кабуса, и в летописях упоминается, кроме того, целый ряд властителей Гассанидов, между прочим: Амр IV, Ну’ман VI и Харис VII. Все они покровительствовали выдающимся поэтам, но политического значения древнего Хариса никто из них не имел. Вероятно, старый филарх показался византийцам слишком опасным, и они предпочли снова в каждой пограничной провинции поставить особого независимого филарха. Об одном из них мы еще услышим в эпоху Мухаммеда. В сражении при Гиеромаксе мы встретимся с последним из Гассанидов – Джабала VI, сыном Аихама. При вторжении мусульман он принял начальство над всеми арабами Сирии.

О династии Лахмидов в Хире мы имеем более сведений, чем о предыдущей. Приблизительно к эпохе Зенобии, т. е. после 252 г., следует, по всей вероятности, отнести возникновение этого пограничного государства. Традиция соединяет рассматриваемое событие с именем Амр Ибн Адия. По сказаниям арабов, князь получил королевский титул от царя персидского Шапура I (241–272), т. е. право на управление арабами в Ираке; резиденцией его и наследников его стала Хира[13]13
  Слово сирийское, значит «военный лагерь». Таким образом, оказывается, что город получил свое имя не от арабов, а от оседлого местного населения долины Евфрата, которое говорило на сирийском наречии.


[Закрыть], около 10 миль на юг от развалин Вавилона, в трех милях от позднейшей Куфы, между Евфратом и пустыней. Весьма естественно, что авторитет династии распространялся и усиливался между иракскими арабами постепенно. Так, например, до нас дошли известия о жестоких репрессалиях многочисленных бедуинских племен, которые, пользуясь малолетством короля, произвели опустошительные хищнические набеги на Месопотамию и Вавилонию по повелению Шапура II (309–379), причем князю Хиры не было предоставлено никакой роли. Вскоре затем (около 380 г.) династия Лахмидов совершенно прерывается. На трон возводятся чуждые ей князья. Но около 400 г. династия Лахмидов снова появляется у кормила правления. Так, мы видим, что около 420 г. управляет страной Ну’ман I Одноглазый (еl-а’аwar). Он прославился постройкой замка Хаварнак, который ему воздвиг у Хиры один византийский архитектор – тогдашние арабы, и даже гораздо позднее, ничего не смыслили в мирных искусствах – по имени Синимар[14]14
  Очевидно, это имя переделано на арабский с греческого.


[Закрыть]. Согласно легенде, король по окончании постройки замка вместо награды велел сбросить строителя с вершины стены за то будто бы, что он хвастался выстроить, если захочет, еще более красивый, а как говорят другие – за то, что он объявил, будто знает местечко в фундаменте, и стоит лишь его сдвинуть, как все здание рушится. Всем известно хорошо, что подобного рода истории тесно связаны обыкновенно с постройкой многих других громадных сооружений. Из всего этого достоверно одно только, что имя Ну’мана как владетеля Хаварнака вошло в поговорку с 600 г. Наивысшего могущества достиг дом Лахмидов при сыне Ну’мана, Аль-Мунзире, который стал управлять, как известно достоверно, до 420 г. И византийцы называют его «Аламундарос, король сарацинов»[15]15
  Настоящее происхождение имени сарацинов и по сие время еще не найдено.


[Закрыть], т. е. доблестный, воинственный муж. Надо полагать, что он со своими арабами вмешивался в вечные споры о троне Сассанидов и, без сомнения, посодействовал воцарению в Персии в 420 г. Бахрама V Гора, которого он знал раньше, во время продолжительного, может быть, и принужденного пребывания его в Хире. Но в возгоревшейся вскоре затем войне с византийцами (420–422), после страшного опустошения Месопотамии, королю нанесено было чувствительное поражение. При его преемниках продолжалась и далее без перерыва, с переменным счастием, борьба против византийцев и Гассанидов. Но в то время, когда обе династии стояли друг против друга с оружием в руках, выросла внезапно между ними третья держава, которая на короткое время отодвинула совершенно Лахмидов на задний план. Этот эпизод можно считать замечательною прелюдией, как бы возвещающей будущие мировые завоевания арабов. В таком истинном свете представлено событие лишь недавно, новейшими историками.

Было это в начале второй половины пятого столетия, когда племя Кинда стало проявлять свое влияние в центре Аравии. Хотя по происхождению с юга Аравии оно отличалось нетерпимостью ко всем остальным обитателям полуострова, ему удалось, находясь в центре юга Неджда, образовать коалицию из больших племен Ва’иль Бекр и Таглиб, а также некоторого числа и других для похода в первый раз к северным границам пустыни. Не подлежит никакому сомнению, что уже издавна распространялись слухи по центральной Аравии о больших добычах, собираемых в своих походах сирийскими и иракскими родственными племенами, предводимыми Гассанидами и Лахмидами; они глубоко врезывались в Месопотамию и Сирию, каждый раз, когда возгоралась снова и снова вечная война между персами и византийцами. Главе Кинда, Аль-Худжру, по прозванию Акиль-аль-Мурар[16]16
  «Пожиратель горькой травы» – Мурар – значит горькое растение, при жевании его губы и рот стягиваются. О происхождении этого названия существует целая история, которая, как это часто бывает в подобных случаях, очевидно, придумана позднее и доказывает одно только: что арабы сами ничего положительного об этом не знают.


[Закрыть], посчастливилось соблазнить арабов приманкою удовлетворения страсти их к грабежу и увлечь за собою вышепоименованные племена. Уже в 480 г. находим мы власть союза Кинда распростиравшеюся до границ Хиры, а влияние последней на соседних арабов – чрезвычайно ослабленным. По смерти Худжра новооснованный союз, по-видимому, на некоторое время снова распался: сыну его, Амру, не удалось удержать в связи племена, и вскоре он должен был ограничиться владениями на юге центральной Аравии, в то время как на севере принял начальство Кулейб, смерть которого, как мы выше описали, произвела жаркие раздоры между братскими племенами Бекр и Таглиб. Мы видели также выше, как продолжалась, почти без перерыва, знаменитая сорокалетняя война, но в момент, когда обоим племенам опротивели ссоры, Харису, сыну Амра, Киндиту, удалось на некоторое время водворить между ними мир и одновременно возобновить коалицию племен центральной Аравии. Харис был личностью замечательной. Необыкновенно деятельный, он обладал к тому же способностью даже из непостоянных элементов образовывать грозную силу. К 496 г. силы его возросли настолько, что он мог броситься снова между Хирой и Сирией, наводняя Палестину и прилежащие страны громадными полчищами. Оба его сына во главе многочисленного войска произвели страшнейшие опустошения. В конце концов наместнику византийскому Роману удалось прогнать дерзкие орды разбойников и даже взять в плен одного из начальников. Но около 500 г. снова возобновились набеги, и византийцы вынуждены были во избежание опасных диверсий во фланг, при вновь начинающейся войне с Персией, вступить в переговоры с Харисом. Посланный, дед историка Ноннозуса – он же это сам и рассказывает, – прибыл в 503 г. ко главе Киндитов. По заключенному условию, император Анастасий должен был выплатить громадные суммы, дабы обезопасить свои сирийские провинции; выговорено было также, что воинственный князь бедуинов свои беспокойные полчища направит против вассалов Персии, арабов Хиры. Король их Ну’ман III, сын Асвада, как раз в это время со своими лучшими войсками сражался под знаменами персов в Месопотамии против византийцев. Поэтому всадники Киндиты наводнили беспрепятственно плохо оберегаемое пограничное королевство и овладели им. Когда Ну’ман в сентябре 503 г. вследствие ранее им полученной раны умер под стенами Эдессы, вся его страна, за исключением Хиры, была уже в руках неприятеля. Между тем новый завоеватель не мог долго продержаться в том блестящем положении, на которое вознесли его изумительная деятельность и искусное пользование обстоятельствами. В 506 г. византийцы заключили с персами мир, а еще ранее, в 505 г., появился в Хире князь не менее энергичный, чем Харис, но еще более необузданный; это был Мунзир III, сын Имрууль Кайса III и Ма-ас-семы[17]17
  Что значит «Небесная вода», что-то вроде росинки. Намекает ли имя на красоту или чистоту души – неизвестно.


[Закрыть], дочери великого племени Раби’а, женщины замечательной красоты, которую король в одном из набегов на восточную Аравию захватил и взял в жены. В память ее звали обыкновенно и сына Мунзир ибн Ма-ас-сема. Он был поистине чистейшим типом варвара, хотя существует, впрочем маловероятное, предание о принятии им в преклонных летах христианства. Но нельзя от него отнять, что он был дельным властелином и во многом не уступал своему предку, носившему первым то же самое имя. Киндит потерпел вскоре ряд неудач. Бедуины таяли в его руках, как рассыпается во все стороны песок в пустыне, лишь только они приметили, что вместо легких хищнических набегов дело теперь идет о горячих, упорных битвах. Племя за племенем уходили на свои старинные пепелища; наконец Мунзир напал на самого Хариса и на оставшееся ему верным маленькое войско. Разбитый наголову, потеряв все свои сокровища, с большим трудом ускользнул он лично от преследователей. Сорок плененных, все члены семьи Акиль-аль-Мурара, по приказанию Лахмида были обезглавлены. После долгих лет скитальчества, в 529 г., попал и он сам в руки Мунзира и был казнен, несмотря на то что дочь его Хинда, плененная, вероятно, в одном из прежних походов, стала женой победителя. Эта женщина была набожной христианкой, в Харе основала она монастырь, церковь которого, по свидетельству одного мухаммеданского писателя, сохраняла долго надпись, свидетельствующую об имени строительницы. Братья ее, сыновья Хариса, провели всю жизнь в бесплодных стараниях собрать снова воедино отпадшие племена. Один из них, Худжр, навлекший ненависть Асадитов, был ими умерщвлен. После него остался сын Имрууль Кайс, «поэт и король». Так зовет его Рюккерт, воздвигший ему долговечный памятник переводом его стихотворений на немецкий язык[18]18
  Amrilkais der Dichter und König. Sein Leben dargestellt in seinen Liedern. Aus dem Arabischen übertragen von Friedrich Rücken. Stuttgart und Tübingen. 1843.


[Закрыть]. Вся жизнь его протекала в блужданиях от одного племени к другому. Страстно желая отомстить за смерть отца и ища возрождения величия своего дома, он метался, не находя ни мира, ни успокоения, а цели удовлетворения честолюбия не мог достигнуть: так, по крайней мере, свидетельствуют его стихотворения, рисуя в действительности царственного мужа, преследуемого неотступно несчастием, но не преклоняющегося ни пред людьми, ни пред судьбою. После каждого поражения снова принимается он за безнадежную борьбу с бесчисленными своими неприятелями. Его неисчерпаемая жизненная сила даже на краю опасности дает ему способность внезапно увлекаться придорожным цветком, а иногда даже сорвать мимолетное удовольствие, прежде чем броситься снова в водоворот отчаянной борьбы. Арабы называют его «блуждающим королем» и признают за своего величайшего поэта. Подобно его борьбе и любовным похождениям, романтичен был и конец его жизни. Когда император Юстиниан около 530 г. задумал снова подготовить персам всюду ущерб и вред, пришло ему в голову попробовать восстановить Киндийское государство, которое уже раз принесло пользу византийцам. Снова посланы были агенты для переговоров с «Филархом Каизос». Был он рекомендован эфиопским наместникам Южной Аравии, находившимся в дружественных отношениях с Византией. Но когда оказалась очевидной неисполнимость планов варвара, пригласил его император в конце концов в Константинополь, чтобы дать ему убежище внутри Византийского государства и предложить какую-нибудь почетную должность. Имрууль Кайс не отклонил зова. Оставив на попечение Самуила Ибн Адия весь свой скарб, пересек Сирию и Малую Азию и прибыл в столицу. Прием был чрезвычайно радушный; после продолжительного пребывания он был назначен филархом Палестины. Но по дороге к своему новому посту застигла его внезапная смерть в Малой Азии, в Ангоре; по арабскому сказанию, и довольно вероятному, он был умерщвлен по приказанию самого Юстиниана. Говорят, император был оскорблен лично этим высоко симпатичным, но легкомысленным героем, успевшим соблазнить одну из принцесс. Этот рыцарский облик, который и поныне овеян чудно поэтической дымкой, отличался поистине необузданной страстностью и дикой отвагой Дон Жуана.

Никем не тревожимый, страшный Мунзир мог между тем утверждать снова в Хире владычество своей династии и со своими ордами бедуинов, всюду немилосердно грабящими, стать страхом и бичом византийских пограничных провинций. О том, как наконец умер он от руки Гассанида Хариса, уже было рассказано. Сын его Амр (554–568 или 569) под влиянием матери своей, Хинды, стал христианином, хотя это сведение не вполне достоверно. Так или иначе, это ему нисколько не мешало подражать отцу в его жестокостях. Царствование его памятно арабам, так как в эту эпоху родился в Мекке Мухаммед. Он и его брат-преемник Кабус (569–573) продолжали, разумеется, вести упорную войну с Гассанидами. Последнему, впрочем, в 570 г. они подготовили весьма неприятную ловушку. Мунзиру IV (тоже сыну Хинды) наследовал последний Лахмид, сын его Ну’ман V. Сказание передает, что из всех двенадцати сыновей Мунзира он один был уродлив и мал ростом, лицо его было покрыто красными пятнами и струпьями, притом это был человек неуживчивый, хотя имел большую склонность к женщинам и поэтам и обладал тонким чувством ко всему изящному. Когда царь персидский[19]19
  Хосрой II, Парвиз по прозванию. Но, согласно хронологии, это был, должно быть, Xормизд IV.


[Закрыть] стал переспрашивать одного за другим братьев: можешь ли ты держать арабов в повиновении, получал один и тот же ответ: да, всех, кроме Ну’мана. Один только Ну’ман ответил просто «да». А когда король спросил его дальше: а братьев твоих? Он ответил сухо: если уж с ними не справлюсь, то с другими, конечно, и подавно. Таким образом, власть была вручена ему, и он управлял страной приблизительно в 580–602. Немного принес он пользы персам и выказал при этом в разных случаях полное неповиновение, так что Хосрой II принужден был его устранить. Заманили его хитростью в Ктезифон, где он погиб; одни говорят – в тюрьме, другие – растоптанный слонами. Арабами считается он одним из самых выдающихся королей Хиры за его любовь к поэзии и поэтам, но рассказывают разное о его обхождении с ними. Более других снискал его милость знаменитый поэт Набига из племени Зубьян. Хотя все-таки однажды произошла между ними серьезная размолвка, когда ревнивому королю показалось, что влюбленный поэт в обращении с его супругой перешел границы, допускаемые этикетом. Набига должен был бежать и удалился к Гассаниду Амру. Но королю тяжело было оставаться долго без своего любимца, а Набиге как доброму арабу с действительно замечательным талантом, привыкшему к легкому срыванию с дерева золотых, плодов, показался Гассанид немного скуповатым. Оба, они вскоре помирились.

Вместе с Ну’маном пресекся гордый род Лахмидов. Дочь его, Хинда, ушедшая после его смерти в монастырь, пережила не только падение персидского царства, но и первую междоусобную войну мусульман. Она умерла в 660 г. Гораздо ранее, а именно в 633 г., пал последний мужской отпрыск династии, находясь во главе восставших арабских орд, незадолго до вторжения мусульман.

Становится теперь понятным, каким это образом византийцы и цари персидские пришли одновременно к одной и той же мысли – ограничивать или совсем отстранять сделавшихся слишком могущественными начальников арабских племен. Все же раздробление сирийских ленных владений, а еще более уничтожение династии Хиры было непростительно грубой ошибкой, за которую последовало вскоре жестокое возмездие. Мало-помалу между пограничными арабами, привыкшими к грабежу и опустошениям, окончательно исчезло уважение к внешней силе великих государств. А тут еще, как назло, расторгнуты были единственные, хотя и мало их сдерживающие узы. Персидские наместники и арабские фигуранты, отныне поселившиеся в Хире, теряют окончательно почву под ногами; они не в силах держать в повиновении арабов Ирака и не могут вдохнуть никакого уважения соседним бедуинам полуострова. И вот, спустя несколько лет после низложения Ну’мана, вторгаются Бену Бекр, жившие за последние десятилетия в тесной дружбе с Лахмидами, в область Хиры. Затем наносят чувствительное поражение соединенным силам персов и арабов племени Таглиб, переселившегося по окончании сорокалетней борьбы на правый берег Евфрата, неподалеку от города Зу-Кар, и несут опустошение далеко вглубь страны (между 604 и 610 гг.). Нет ничего поэтому удивительного, что 25 лет спустя первые великие халифы и военачальники мусульман не находят рискованным повторить нападение еще более серьезное, но предпринятое ими со значительно более громадными силами конных бедуинов. Поход этот мог изумлять только историков Запада.

В то время как мы замечаем, что в начале VII столетия весь север Аравии кипел брожением и пограничные племена стремились нахлынуть на соседние великие державы, бывшие доселе с ними в близких отношениях, на южных окраинах великого полуострова история как бы расплывается в песке. А некогда и там существовали могущественные государства, противоставлявшие элементам севера, силившимся распространиться, непреоборимое сопротивление. Искони, насколько известно, между обеими родственными расами, населявшими Аравию, существовало глухое соперничество. Уже в Ветхом Завете отмечено глубокое различие между детьми измаилитов, беспокойными бедуинами севера, и более оседлыми, приобвыкшими издавна к государственному порядку людьми Саба, населявшими юг. Почти поперек всей страны лежит непроходимая граница, отделяющая обе народности, это великая, южная песчаная степь (именуемая ныне Роба’аль Хали). Если по северной границе ее протянуть к западу линию, то она достигает Аравийского залива на один градус приблизительно южнее Мекки. Черта эта обозначает раздел, хотя и не совсем точно, отодвигаемых часто границ того пространства, где кончается естественная, положенная природою перегородка. Библия ведет происхождение Саба от Иоктана (Кн. Бытия, Моисей 10, 29) и называет поэтому южных арабов Иоктанидами, а северных – Измаилитами. В частностях этнографические особенности не выступают совершенно ясно. Но в стране, заселенной измаилитами, находившейся издавна в связи с Сирией и Месопотамией, поселялись, например, по самой сути вещей, в большом количестве евреи, и потому первоначальная народность не могла остаться во всей чистоте благодаря разного рода примесям чуждых элементов. Поэтому в населении Саба, естественно, сохранился более чистым настоящий тип арабский. Ко времени наступления настоящей исторической эпохи происходило, конечно, наоборот: измаилиты поэтому чувствуют и по сие время, что они именно истые представители арабской культуры, но древнейшие следы истории указывают в действительности на то, что задолго до измаилитов иоктаниды достигли уже достойного внимания культурного развития. До самых позднейших времен сведения о королеве Саба, из Священного писания и еще несколько в подобном роде мелких мест, так же как и некоторые указания греческих и римских историков и географов, описывавших народы и страны «счастливой Аравии», бросали лишь слабый свет на существовавшие там порядки; несколько прояснились взгляды историков благодаря исследованиям европейских путешественников, хотя изредка и с большой опасностью начавших проникать вглубь страны с конца XVIII столетия. Они оставили нам описания величественных развалин, древних храмов и дворцов, которые далеко кругом покрывали страну и свидетельствовали о давно минувшем великолепии. Но только теперь, лет сорок тому назад, постепенно удалось дешифрировать малопонятные письмена, высеченные на памятниках, которые там и сям найдены были в целости на развалинах. В большинстве случаев они были разобраны и признаны за арабское наречие, близкое к языку севера. Хотя в них, как и следовало предполагать, найдено было большое количество имен королей и иные разнообразные исторические указания, но, к сожалению, без обозначения времени, к которому следовало их отнести. Для устранения и этого затруднения весьма недавно подыскана более твердая почва. В одной ассирийской клинообразной надписи, относимой к 715 г. до Р. Х., царь Саргон Ниневийский говорит: «Я получил подать… от Исамара, сабейца, – золото, травы востока (т. е. благовония и пряности), рабов, лошадей и верблюдов». Этот же самый Иса’мар, сабеец, попадается в надписях южноарабских и назван князем Саба «Иаса’мар». Из этого можно заключить, что не только в восьмом столетии до Р. Х. царство Сабеев процветало, как об этом свидетельствует Библия, но что и сохранившиеся памятники южной Аравии в большинстве случаев можно отнести к этой древней эпохе. По сие время найденный материал в надписях, конечно, недостаточен, чтобы проследить историю страны в отдельных ее подробностях, но достигнутыми уже результатами возможно установить главнейшие моменты; более существенные из них предлагаются здесь вкратце.

Арабы иоктаниды издавна населяли, на юге полуострова, страну Йемен[20]20
  Слово Йемен обозначает, собственно, «правую сторону» или же «справа», между тем страна справа, если обратиться на восток, была бы именно юг. Таким образом, обозначение места получило свое название от северных соседей. А так как у арабов правая рука считается приносящею счастье и многие от этого корня происходящие выражения употребляются со значением «счастливый, благословенный», то и этому названию по недоразумению дано было значение Arabia felix «Счастливая Аравия», как бы происходящему от этой части полуострова.


[Закрыть]. И до сих пор неизвестно время поселения их там, но несомненно, что это случилось много столетий до Р. Х. и что они же заняли соседнюю гористую африканскую Абиссинию. Проникнуть туда через Баб-аль-Мандебский пролив было не трудно. Не подлежит сомнению, что колонии семитов мало-помалу смешались тут с местными африканскими элементами, так что обыкновенно обозначаемых жителями Абиссинии эфиопов исторических времен следует считать за чистых арабов. Во всяком случае оба соседние народа двух материков скоро стали чужды друг другу, и во втором столетии нашего летосчисления эфиопские короли уже ведут войну с жителями противолежащего арабского берега, а в памяти как эфиопов, так и арабов не остается более ни следа прежнего их общего происхождения. В южной Аравии, между тем, возникает множество больших и маленьких независимых государств. В противоположение измаилитам-номадам из городской их жизни возникает стремление к торговле, к тому же на востоке, собственно в Хадрамауте, находилась местность, из которой получался высокочтимый всем древним миром ладан, а на юго-западе в давние времена добывалось в большом количестве и золото. Кроме того, между гаванями Восточной Аравии и Индией издавна существовало сообщение морем. Индийские продукты, в особенности пряности и редкие животные, «обезьяны и павлины», привозились к берегам Омана. Отсюда шли транспорты, как кажется, еще с десятого столетия до Р. Х., сухопутьем к Аравийскому заливу; здесь грузили товары на корабли и отправляли в Египет, ко двору фараонов и его вельмож Здесь именно, в этом юго-восточном углу упомянутого моря, следует искать страну Офир, с которой Соломон завел на короткое время прямые торговые сношения, при помощи Хирама тирского. Благодаря трудностям плавания по Красному морю в те времена, приблизительно в восьмом столетии, предпочитали сообщение сухим путем из Йемена в Сирию. Из Сабота (так в древности назывался арабский Шабват), главного города Хатрамотитов (Хадрамаут), проходил караванный путь в Мариабу (Ма’риб), в стране Сабеев, а затем через центр Аравии направлялся на Макорабу (позднее Мекка), через страну Мидианитов и, пересекая полуостров Синай, достигал Петры и Газы, лежащих на Средиземном море. Здесь и был главный складочный пункт торговли между Востоком и Западом. Соответственно этому встречаем мы между страной ладана, Хадрамаутом, и Красным морем два довольно большие владения: к востоку Минеев, заимствовавших свое название от главного города Ма’ин (от него одно время зависела непосредственно страна ладана), а на западе примыкающие к нему владения Саба с резиденцией Ма’риб. Вокруг них группировался целый ряд маленьких княжеств, которые более или менее находились от них в зависимости. В особенности влияние Сабы распространялось далеко на север. Жизненные интересы страны требовали, чтобы путь караванов до самой земли Мидианитов был свободен и безопасен для перевоза по нему дорогих продуктов. И если мы замечаем в стиле многих построек, а равно и в мифологии сабеев ясные следы непосредственного влияния ассирийско-вавилонской культуры, то этого нельзя иначе объяснить, как следствием многоразличного, достаточно непосредственного и тесного взаимного общения. Несомненно, что ассирийцы держали в повиновении не только всю Сирию, но и бедуинов северо-аравийских степей, а потому и арабы юга должны были волей-неволей еще перед восьмым столетием для ограждения спокойствия торговли обратиться к ним же. В течение целых столетий государства Саба и Ма’ин, если и не всегда безусловно успешно, то во всяком случае старались соблюдать, как это и подобает торговым нациям, взаимную политику мира. И в 25 г. до Р. Х., по свидетельству римлянина Элия Галла, арабы западного берега до самого полуострова Синая оставались торговцами мало воинственными; так продолжалось еще некоторое время и по Р. Х. Но тут отношения сразу изменились. Хотя поход, предпринятый Элием Галлом в Аравию по приказанию императора Августа, и не удался – изменнические проводники направляли войска через труднопроходимые местности, а осада после невыразимо трудных переходов достигнутого наконец римлянами Ма’риба не удалась, так как римский полководец по недостатку воды должен был ее снять, – но во всяком случае торговые предприятия Востока не могли уже более избегнуть подавляющего влияния Римской всемирной империи. Направление торгового пути сразу изменилось, корабли поплыли прямо из Индии и от берега ладана через пролив Баб-аль-Мандебский направились в Миос-гормос, египетскую гавань у Красного моря. Таким образом обойдены были все внутренние складочные места торговли. Мало-помалу гордые дворцы Сабы обезлюдели, искусственные водоснабжения, при посредстве которых пески пустыни превращались в плодоносные поля и сады, стали приходить постепенно в упадок.