Текст книги "Сарацинский клинок"

Автор книги: Фрэнк Йерби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Он поймал за рукав толстого горожанина, стоявшего в толпе неподалеку.

– Бога ради, мессир, – с трудом выговорил он, – кто эта госпожа?

– Госпожа Элайн, – отозвался горожанин, – из семьи Синискола.

– Синискола? – переспросил Пьетро. – Она?

– Совершенно очевидно, добрый оруженосец, – сказал горожанин, – что вы не из здешних мест. Дом Синискола имеет несколько ветвей. Эта девушка дочь моего господина, покойного брата графа Алессандро…

– Но все Синискола брюнеты и…

– Правильно, но госпожа Гильда, мать этой прелестной девушки, была саксонской принцессой. Девушка похожа на нее.

– Понятно, – отозвался Пьетро.

Он был уверен, что Иоланта смотрит на него и хмурится. Даже оттуда, где она стояла, можно было разглядеть, чем он озабочен. Но он должен был еще раз глянуть на Элайн. Когда он сделал это, она вздернула свой носик и решительно повернулась к нему спиной.

Пьетро опустил глаза. Его лицо горело огнем. Неужто по его лицу все видно?

Гости толпились вокруг стола, восхищаясь одеяниями. Потом Анвейлер, Марк и Вольфганг представились графу и попросили его разрешения уехать. Граф разрешил, и они со своими оруженосцами отбыли. Пьетро знал, что им предстоит. Они сейчас осуществят церемониальное омовение, которое очистит их тела и одновременно символически смоет грязь грехов с их душ. После этого они вместе со своими будущими оруженосцами – ибо парни, обслуживающие их, не являются оруженосцами до тех пор, пока их хозяева не станут рыцарями, – отправятся в деревенскую церковь. Там, перед алтарем, на котором будут лежать их оружие и доспехи, они будут бодрствовать всю ночь, погрузившись в размышления и молитвы, принося обеты соблюдать в будущем законы рыцарства. Утром они прослушают мессу и вернутся в замок на церемонию посвящения их в рыцари. Пьетро всем сердцем завидовал им.

Впервые он обрадовался обычаю рано ложиться в постель. Он устал. Кроме того, ему было о чем серьезно подумать. Лежа в темноте и слушая храп других оруженосцев, которые все были пьяны от выпитого в большом количестве вина, Пьетро пытался разобраться в путанице, возникшей в. его голове.

Он любит Иоланту. В этом нет никакого сомнения. Но предполагается, что девушка, в которую влюблен мужчина, является в его глазах самой прекрасной из всех женщин. Но Ио не самая прекрасная. Вот Элайн Синискола действительно прекрасна – так прекрасна, что при взгляде на нее щемит сердце. Пьетро ощущал, что если он когда-нибудь узнает ее лучше, то чувство, которое он испытывает к Ио, окажется под угрозой. Однако Ио любит его, а та, другая девушка, пренебрежительно от него отвернулась.

И тут Пьетро расхохотался, зажав рот рукой, чтобы приглушить хохот. Он вспомнил, что он Пьетро, сын Донати, серв. Его отношения с любой из этих двух девушек существуют только в его воображении.

Даже для Ио, сказал он себе с горечью, я не более чем игрушка…

И тут он почувствовал, как мягкие руки ощупывают в темноте его лицо. Он схватил эти руки за кисти, но одна рука вырвалась и нанесла ему такую пощечину, что звук ее разнесся по всему темному залу. Пьетро замер, но все оруженосцы продолжали храпеть.

– Это, – прошипела Иоланта, – за то, что ты пялил влюбленные глаза на маленькую Элайн!

– Ио, – прошептал Пьетро, – Бога ради! Это же не Хеллемарк, кто-то может проснуться и…

– Трус, – сказала Иоланта.

– Ио…

– Замолчи и поцелуй меня. Сам знаешь, ты так давно не целовал меня…

Пьетро уложил ее рядом с собой. Он мог смутно разглядеть ее лицо – теперь, когда его глаза несколько привыкли к темноте, – и подвинулся, чтобы найти ее рот. Он очень нежно коснулся ее губ, но она выпростала руки, обвила ими его шею и прижалась губами к его губам с такой силой, что сделала ему больно. Он ощутил ее теплое тело, одетое во что-то шелковое, его словно обожгло, а в мозгу вспыхнул сигнал опасности – меня за это убьют – и мысль, что ради этого стоит умереть. И он отнял свои руки от ее талии, распахнул ее одежду и принялся грубо, даже жестоко ласкать ее тело, словно она деревенская девчонка. Она оторвала свой рот от его, и он ощутил на своем лице влагу и солоноватость ее слез. Он отпустил ее.

– Ио, – прошептал он, – прости меня…

Она приподнялась, и длинные рыжеватые волосы укрыли ее лицо, как вуаль.

– Не надо просить прощения, – почти спокойно сказала она. – Во всяком случае не за это. Мне это понравилось. Ты мужчина, Пьетро, несмотря на твою Девичью внешность. Я позволила бы тебе сделать то, что тебе хочется, если бы не думала, что эти свиньи могут проснуться. И я не из-за этого плачу…

– А из-за чего? – пробормотал Пьетро.

– Отец согласился выдать меня замуж за Энцио. Он мне об этом еще не объявил. Боится. Но одна из служанок слышала их разговор. Они собираются объявить об этом завтра, после турнира…

– Господи и синие глаза твои! – выругался Пьетро.

– Пьетро, – прошептала Иоланта.

– Да, Ио?

– Ты помнишь, ты рассказывал мне, как твои отец и мать бежали из Хеллемарка?

– Да, но, Ио…

– Никаких “но”! Завтра вечером, после турнира, все будут смертельно усталыми. И пьяными… Все, кроме нас. Я не притронусь к вину, и ты тоже не должен…

– А как быть со сторожами у подъемного моста и опускной решетки?

– Ты видел, где приготовлена арена для турнира?

– Да. За стенами замка. Но я должен сопровождать Ганса и…

– После того, как ты сопроводишь его. Он будет участвовать в турнире раз – в крайнем случае, два. Пока он будет наблюдать за последующими поединками, ты уедешь. Жди меня в доме Паолигорбуна – там, где мы в первый раз встретились, помнишь?

– Но как ты?

– Мне станет нехорошо при виде крови. Мои служанки поведут меня к замку, но я не дойду до него. У хижины дровосека меня будет ждать лошадь…

– Они заметят мое отсутствие, – сказал Пьетро. – Они бросятся за нами и…

– Мы успеем скрыться…

– А если нет?

Рыжеватые волосы ласково коснулись его лица. Он чувствовал ее дыхание на своей шее.

– Это зависит от тебя, – прошептала она. – В конце концов мы можем ускакать достаточно далеко для того, чтобы…

– Чтобы что? – спросил Пьетро.

– Чтобы Энцио получил в жены не девственницу, – закончила Иоланта и вскочила на ноги.

– Ио! – воскликнул Пьетро и встал, забыв, что он совершенно голый.

Иоланта отодвинулась от него.

– Разве это не стоит того риска, мой Пьетро? – прошептала она.

– О Боже, да! – вырвалось у Пьетро. – Но, Ио…

– До завтра, Пьетро, – сказала она, повернулась и побежала по длинному залу, перепрыгивая через спящих оруженосцев.

Как ни хотелось ему спать, сон улетучился. Он принялся продумывать всю ситуацию. Допустим, его схватят. Допустим, подвергнут пыткам. Это безумие, и даже хуже, и он это знал. Но его рот до сих пор болел от ее поцелуев, а тело пахло ее благовониями. Он физически ощущал, как ее тело двигалось, касаясь его тела, так что он трепетал с головы до ног, а боль в его чреслах была реальной как смерть. Даже более реальной. Он умрет. Он знал, что шансов спастись от Синискола у него один из десяти тысяч. Но прежде – это. Святой Боже и Пресвятая Богоматерь, – это, клянусь бородой пророка Магомета и гневом Иеговы Громовержца, клянусь преисподней и ее огнем – это…

Его не схватят. Он будет сражаться, пока они не убьют его. Или он сам убьет себя. Познав, что такое неземное блаженство, он не позволит обесчестить себя из-за слабости своей плоти…

Он неожиданно встал со своего ложа и прошел в помещение, где находилось оружие. Пьетро отыскал свой маленький сарацинский кинжал и привязал его к левому бедру, где он будет прикрыт курткой. Кинжал этот был острее бритвы. Когда Пьетро будет лежать беспомощным на земле, он вытащит кинжал, приставит его в дюйме под левым ухом и одним движением вниз перережет большую вену, кровотечение из которой не в силах остановить ни один самый искусный врач на земле. Они не успеют пронести его и полпути до замка, как он будет мертв.

Но когда Пьетро вошел в зал, он услышал голоса. Одного из разговаривавших он узнал сразу же. Только граф Алессандро мог говорить на певучем тосканском диалекте с такой четкостью.

– Ты лжешь! – фыркнул граф.

– Нет, господин, – шептал другой. – Видит Бог, я говорю правду. Это правда, ваша светлость. Гвельф бежал.

– Но почему? Почему? Он держал в своем кулаке всю Италию. Ему оставалось только протянуть руку и взять мальчика…

– Мой господин, – продолжал чужеземный рыцарь, – как известно, Оттон не отличается умом, он доказал это, когда нарушил соглашение с Папой. После того как Его Святейшество возложил на него императорскую корону, он приступил к тому, чего Иннокентий боится больше всего, – к объединению Сицилии с империей. Но господин знает, что…

– Ха! – прервал его граф Синискола. – Какое это имеет значение? Где войска Папы? Кто может разбить Оттона Брунсвика, когда вся Италия лежит у его ног?

– Его собственная глупость, господин… или, скорее, хитрость Папы. Его Святейшеству более всего ненавистна мысль о необходимости качнуться в сторону дома Гогенштауфенов, но есть ли у него другой выход? И, как правильно заметил мой господин, у него нет войск. Но у него есть шпионы, агенты и провокаторы и – прислушивающийся к нему Филипп Август – король Франции…

– Святой Боже!

– Аминь. Стоит только обратиться с письмом к Его Королевскому Величеству Французскому. Обратиться к главным епископам Германии. Выступить здесь с официальным заявлением. Стоит пригрозить отлучением от церкви – и те же самые принцы, которые поставили Оттона во главе империи, отрекутся он него, особенно после того, как король Филипп известит, что Франция будет крайне отрицательно рассматривать приверженность гвельфу…

– И тем не менее у Оттона есть армия и свершившийся факт. Ему стоит только захватить юного Фридриха и…

– Правильно. Но иностранные рыцари говорят, что восстала вся Германия, в чем я сомневаюсь. Однако император поверил. Он возвращается в Германию через Альпы…

– А юный Фридрих?

– Он сейчас в Риме или вскоре прибудет туда. Он тоже направляется в Германию, чтобы устроить новые выборы. И притом, что его поддерживает Филипп, и Папа Иннокентий за него – он выиграет…

Наступило долгое молчание, которое нарушил граф Алессандро.

– Никому ничего не говори, – прошептал он. – Для меня важно, чтобы некоторые мои гости не знали об этом до завтрашнего дня. Есть одно важное для меня дело – помолвка, а такое известие может помешать…

– Как пожелает господин…

– И вот еще что, Лоренцо…

– Да, мой господин?

– Надо полагать, что Дипольд Швейнспоунт проявит чрезвычайную щедрость, если с юным Фридрихом во время его путешествия произойдет какой-нибудь несчастный случай, – как н многие другие благородные господа, которых я знаю…

– Я все понял, господин, – сказал Лоренца

– Хорошо. Завтра все должно произойти так, как задумано. Но если какие-то рыцари захотят поехать с тобой, я не буду возражать…

Пьетро слышал, как удаляются их шаги в конце зала. Он медленно пробрался к своему ложу. Итак, обстоятельства изменились. Все, что ему надо сделать, это сообщить новость о внезапной перемене в судьбе Фридриха барону Рудольфу. Теперь барон ни за что не даст согласия на помолвку Ио с Энцио. Действительно, если Фридрих станет императором, то любой, кто связан с гвельфами через брак или еще как-нибудь, подвергнется реальной опасности…

Но если он расскажет барону, необходимость в бегстве отпадет. Ему придется выжидать несколько лет, пока он сможет возвыситься рядом с королем, чью жизнь он спас. Но барон может найти для Иоланты другого мужа. И если они не убегут, то ту немыслимую, неназванную награду, которую обещала Ио, он не получит…

И его жизнь будет спасена. Одно дело умереть ради желанного наслаждения, когда альтернатива этой смерти непереносима. Но теперь смутно замаячил выход. Показался лучик надежды…

Он встал и оделся. На цыпочках прошел по залу к помещению, где отдыхали знатные гости. И остановился, спрятавшись за колонну.

Перед дверью стояли два рыцаря с обнаженными мечами в руках. Сегодня ночью передать барону Рудольфу новость не удастся.

Значит, завтра. Завтра в толпе, которая соберется смотреть турнир, он сумеет…

Но когда утром началась церемония, у Пьетро не оказалось ни малейшего шанса приблизиться к барону Рудольфу. Пьетро стоял позади Ганса и с несчастным видом смотрел, как барон Рудольф остановился перед графом Алессандро. Граф сидел один на помосте, покрытом великолепными сарацинскими коврами, а перед ним в ожидании стояли барон Рудольф, граф Днпольд и еще два знатных рыцаря, которых Пьетро не знал.

На графе Алессандро красовались позолоченные доспехи, и выглядел он прекраснее любого короля.

Три юных кандидата на рыцарское звание вышли вперед. Дипольд, граф Асерра, тот самый, который одно время был опекуном Фридриха, поцеловал своего сына, потом опустился на колени и надел Анвейлеру золотые шпоры. Потом барон Рудольф и еще один знатный господин, по предположению Пьетро, дядя юного Анвейлера, надели на него через голову кольчугу с серебряными пластинами, поправили накидку и водрузили ему на голову украшенный драгоценностями шлем. Потом последний восприемник вложил ему в руку большой меч с пожеланием использовать его только для благородных целей. Анвейлер поднялся на помост.

– Склони голову! – загремел граф Алессандро. – Ударяю!

Он обрушил руку с надетой на нее стальной рукавицей на голову юноши с такой силой, что Анвейлер пошатнулся. Но граф тут же обнял нового рыцаря и пожелал ему “служить Господу, уважать всех рыцарей, защищать всех дам и помнить свою родословную”.

Марк и Вольфганг прошли через такую же церемонию, хотя их доспехи не были столь роскошны. Затем новоиспеченные рыцари бросились к ожидавшим их боевым коням и, невзирая на тяжесть доспехов и оружия, вскочили в седла, не касаясь стремян. Не пройти через это испытание означало опозориться.

А я, простонал Пьетро, в доспехах едва могу ходить!

Собравшиеся приветствовали юных рыцарей криками. Юноши же пустили коней вскачь и изобразили шутейный бой, применяя тупое оружие и нанося легкие удары. Они должны были сохранить силы для дневного турнира.

Весь день Алессандро не отпускал от себя барона Рудольфа. Пьетро прямо с ума сходил от отчаяния. В конце концов Пьетро рассказал все Гансу, когда прилаживал ему доспехи. Ганс смело может подойти к отцу с этой новостью – тем более что граф Алессандро не знает, что молодой Роглиано в курсе последних известий.

Но Ганс только холодно глянул на Пьетро.

– Бога ради, сир Ганс! – воскликнул Пьетро. – Вы что, не собираетесь рассказать ему?

– А зачем? – спросил Ганс.

– Зачем? – чуть на заплакал Пьетро. – Ганс, неужели вы не понимаете?

– Нет, не понимаю, – сказал Ганс. – У Фридриха сейчас есть шанс стать императором. Но мы никогда не принимали открыто чью-то сторону. Для нас, Пьетро, Оттон или Фридрих – разница невелика. Зачем я буду прорываться к отцу с этой новостью?

– Потому что ваш отец согласился выдать Иоланту за Энцио! На самом деле ваш отец не хочет этого – и ни вам, ни вашим братьям это не нравится, и мне…

Ганс посмотрел на него.

– Это не твоя забота, Пьетро, – сказал он. – Ладно, я скажу отцу… после турнира.

– Но, Ганс!

– Это дело может подождать. Зачем расстраивать старика? В любом случае он не объявит о помолвке раньше, чем на пиру вечером, так что спешки нет. Я знаю, о чем ты думаешь: что нам не принесет пользы, если мы окажемся связанными с открытыми сторонниками гвельфов, если молодой Фридрих на самом деле получит императорскую корону. И все-таки нет необходимости поднимать тревогу раньше времени, ты это понимаешь, Пьетро… А теперь подай мое копье…

Ганс был по-своему прав. Чем дольше можно оттягивать ссору между Синискола и Роглиано, тем лучше. Нужно найти время, чтобы намекнуть графу Алессандро как можно деликатнее, что хотя Сннискола и знатные люди, но все же они итальянцы – и при смятении и противоречиях, раздирающих империю, вряд ли будет полезно обижать добрых германских рыцарей, даже если они и менее родовиты. В конце концов Фридрих – Гогенштауфен, из знатного германского рода. Победит ли он или Оттон Брунсвик, результат будет один и тот же – укрепление тевтонского господства над Италией. Итальянская знать выигрывает только от продолжения раздоров – борьбы изнуряющей и бессмысленной, при которой господство германских принцев будет ослабевать, пока совсем не исчезнет…

Но Пьетро снедало нетерпение. Плохо знать, что твое будущее в чужих руках. В могучих, безразличных руках – которые могут распахнуться и освободить тебя, а могут сжаться и полностью разрушить твою жизнь.

Все гости толпились у кромки ристалища, являя собой под ясным синим небом довольно пеструю картину. Простонародье протискивалось к внешним оградам, а люди знатные расположились в высоких ложах, укрытых от солнца яркими шелковыми тентами, застланных коврами и прекрасными гобеленами, свешивающимися с перил. Над ними на деревянных пиках развевались знамена знатных фамилий. А в ложах…

О Боже! Какое смешение шелковых и вышитых платьев! Какие жемчужные ожерелья, какие замысловатые золотые нити вплетены в золотистые, темные и иссиня-черные волосы!

Пьетро мог слышать их серебристый смех, видеть, как солнечные лучи играют на их обнаженных руках, шеях, как сверкают их зубки, когда они улыбаются тому или иному рыцарю, гарцующему с привязанным к копью кружевным платочком или чулком, которые дамы дарили им в знак своего расположения. Если на то будет воля Божья и юный Фридрих преодолеет все опасности, подстерегающие его, Пьетро добьется всего. Но пока что он должен сидеть с непокрытой головой и без оружия на своей лошади, стараясь отыскать лицо Ио в этой толпе, не позволяя себе даже надеяться, отгоняя память о прошлой ночи, стараясь не вспоминать сладкое безумие, опасную близость, которую он ощущал…

Найти ее он не мог. Он переводил взгляд с одного лица на другое, песни менестрелей сливались в его ушах в нечто напоминающее жужжание пчел, он не слышал ни звуков труб, ни криков, ни вызовов на состязание, ни взволнованных голосов… И, когда он наконец обнаружил лицо, которое узнал, это было не ее лицо. Он постарался оторвать взгляд, не шептать ее имя, но ничего не помогало ему забыть Элайн. Элайн Синискола – существо из другого мира, настолько недоступного ему, что он мог с таким же успехом домогаться одного из Божьих ангелов.

После вчерашней ночи он забыл о ней. Но, увидев ее сейчас, одетую в белый шелк, в простое платье среди этой выставки мехов куницы, горностая, венецианской парчи, золотых нитей и жемчуга, он опять был встревожен двойственностью своей натуры: вчера ночью он готов был умереть, лишь бы владеть Иолантой хоть час, а сегодня утром смотрит с безнадежным страстным желанием на Элайн…

Наконец он почувствовал, что Элайн посмотрела на него, с любопытством вгляделась в смуглое лицо, в глазах у нее мелькнул испуг. Он громко рассмеялся.

– Интересно, – пробормотал он, – когда я смогу увидеть тебя такой, какова ты на самом деле…

Загремели трубы. Обернувшись, Пьетро увидел шесть гофмаршалов, во главе их, конечно, выступал граф Алессандро, за ним следовал барон Рудольф. Они прошли поле пешком, сверкая яркими красками одеяний. За ними шли герольды, раздирая небо ревом своих рогов, и их помощники, в обязанности которых входило ободрять и воодушевлять рыцарей криками, напоминающими им об их происхождении и о славе их отцов. Затем следовали оруженосцы, которым предстояло поддерживать порядок, расчищать арену от сломанных копий, приносить новые, поднимать упавших рыцарей.

В этих хлопотах Пьетро как оруженосец Ганса должен был принимать участие. С волнением он смотрел, как граф Алессандро поднял белый жезл.

– Приведите соперников! – загрохотал его голос.

Вновь загремели трубы. Вышли четверо герольдов в черном, золотом и алом, украшенные золотом так, что у Пьетро глаза заболели от их сверкания и великолепия. Следом за ними появился шут, подражавший рыцарю, он подбрасывал в воздух мечи и острые кинжалы и ловил их за рукоятки голыми руками, при этом он вращал их так проворно, что казалось – он посылает пучки света в омытый солнцем воздух.

И наконец – вот они, рыцари. Они выезжали по двое, на могучих боевых конях. Со шрамами от былых боев, мощные – все, за исключением только что посвященных, которые выглядели до жалости юными и беспомощными рядом с этими закованными в доспехи мужчинами. Вдруг все рыцари запели. Гром мужских голосов взвился до небес, а над толпой реяли яркие знамена, солнечные лучи сверкали на стали, в ложах на шелках, золоте и жемчугах, и на прекрасной женской плоти, и женщины тоже запели, их голоса, высокие и чистые, звенели, н лошади танцевали, становились на дыбы, повинуясь своим хозяевам, когда те проезжали мимо какой-нибудь красавицы. Девушки, забыв скромность, стояли, пронзительно крича от возбуждения, бросали вниз платки, кушаки, чулки, ленты из волос приглянувшимся им рыцарям под одобрительными взглядами родителей.

Святой Боже, подумал Пьетро, тут недолго сойти с ума!

Потом начался турнир. На арену вышли два помощника герольдов и объявили имена первых соперников, каждый из них прославлял до небес храбрость своего господина и его родословную, тут же переходя на оскорбления в адрес его противника. Потом эти низкорожденные ушли, и оруженосцы развели своих сидевших верхом хозяев на противоположные концы арены.

Пьетро почувствовал, как закипает кровь в его жилах. Он убеждал себя, что это дикое, глупое, варварское развлечение, но оно ему нравилось. Его рассудок, возможно, на две сотни лет опередил свое время, но в его жилах текла кровь норманнов и сицилийцев, кипящая от сумасшедшего возбуждения и сладостного безрассудства.

– Во имя Бога и Святого Михаила, сражайтесь! – прогремел голос гофмаршала.

Пьетро увидел, как брызнула земля из-под копыт боевых коней. Это были крупные кони французской и фламандской пород, с широкими, как бочки, грудными клетками, напоминающие слонов, тяжеловесные. Даже там, где сидел Пьетро на своем легком скакуне, он ощущал, как дрожит земля под их копытами, но топота не слышал. Из лож, от ограды, со всех концов арены несся оглушающий, долгий, перекатывающийся как гром крик.

Но когда они столкнулись, Пьетро их услышал. Копья раскололись с треском, который, казалось, проник под его дрожащую кожу. Могучие кони развернулись, взрывая землю копытами и отбрасывая в воздух камни величиной с кулак, но оба рыцаря удержались в седлах. Оруженосцы принесли им новые копья, и они вновь поскакали навстречу друг другу с помятыми щитами. На этот раз один из них попал только в краешек щита противника, зато соперник ударил в самый центр щита, выбил рыцаря из седла, и тот без чувств свалился на землю.

Поединки шли один за другим. Потом Пьетро услышал, как выкрикнули “Роглиано”, подъехал к Гансу, чтобы сопровождать его в конец арены, и сел там рядом с ним в ожидании, чувствуя всей своей излишне чувствительной плотью немыслимый удар стального наконечника копья по щиту, ощущая, как его тело опрокидывается на высокое седло и как трещат все кости…

Трубы вновь затрубили. Ганс приготовился. Пьетро не мог смотреть на него. Он отвернулся и увидел прямо перед собой в ложе лицо Иоланты, с которого схлынули все краски. Ее губы двигались, словно читали молитву.

Гофмаршалы турнира обычно старались подбирать соперников равных по силам. Но Ганс был задиристым парнем. И он нанес оскорбление Сайру Лауренту, норманнскому рыцарю, который был гораздо крупнее его и весь покрыт шрамами от многочисленных былых поединков и сражений. Когда Пьетро поднял глаза, все было кончено. Сайр Лаурент сшиб Ганса вместе с конем на землю, даже не пустив в ход копье.

Пьетро пришпорил лошадь, чтобы скакать на помощь Гансу. Но тот высвободился от мешавшего ему коня и вскочил на ноги, размахивая мечом и изрытая ругательства.

– Святой Боже! – всхлипнул Пьетро. – Он нарывается на смерть!

Согласно турнирным правилам, Сайр Лаурент имел право наехать на непокорного молодого рыцаря. Но он, несмотря на свою грубую внешность, был человеком благородным. Да и воспользуйся он таким преимуществом – это не принесло бы ему чести. Он спешился и двинулся на Ганса, замахнувшись мечом столь огромным, что Пьетро понадобилась бы лебедка, чтобы поднять его.

Пьетро услышал отчаянный крик Ио:

– Остановите их, гофмаршал! Кто-нибудь, остановите их! Пьетро, пожалуйста…

Но тут звон мечей заглушил все остальные звуки. Пьетро затаил дыхание. Ганс сражался беззаветно. Минут десять два гиганта рубились мечами, кольчуги повисли на них лохмотьями, земля вокруг была обагрена кровью. В ложах визжали от удовольствия.

Пьетро видел, как все произошло. Он пытался отвернуться, закрыть глаза, но не мог. Словно зачарованный, он наблюдал, как Сайр Лаурент поднял свой огромный меч, держа его за рукоятку обеими руками, и обрушил его вниз, разрубив щит Ганса, смяв его шлем; Ганс рухнул и остался лежать недвижимым у ног противника.

Вопль Ио разорвал сердце Пьетро. Он бросился к лежащему Гансу. Множество рук подняли юного рыцаря, его отнесли в одну из лож, где находился лекарь. Барон Рудольф был уже там, и Ио, и граф Алессандро, и все молодые Синискола. Пьетро освобождал Ганса от доспехов, стягивая с него остатки кольчуги, разрезая ремни, придерживавшие шлем.

Ганс дышал ровно. На его голове виднелся длинный рубец, который с удивительной быстротой набухал, но, даже не ощупывая рану, Пьетро мог сказать, что череп не пострадал. Что касается других его ран, они были легкими благодаря надежным доспехам.

Подошел Сайр Лаурент, расстроенный.

– Вы уж простите меня, добрые господа, – сказал он. – Я не собирался наносить такой удар, но парень так атаковал меня, что я забыл о его возрасте…

– Он будет жить, – важно объявил лекарь. – Но ему нужно неделю лежать в постели, и ему следует пускать кровь, чтобы дать выход его темпераменту…

– Пускать кровь! – воскликнула Ио. – Ты дурак, он и так потерял столько крови!

– Юная госпожа не понимает всей опасности, – начал лекарь.

– Замолчи! – приказала Ио. – А вы, мужчины, несите его в замок!

Граф Алессандро с суровым лицом повернулся к Сайру Лауренту.

– Мне представляется, – сказал он, – что ваше рвение было чрезмерным, но я оставляю это дело на усмотрение барона, отца юноши…

– Я отказываюсь от выкупа, – поспешно сказал Сайр Лаурент.

Как победитель, он имел право оставить у себя коня Ганса и его оружие до тех пор, пока барон не выкупит их. Он даже мог держать Ганса у себя в качестве пленника.

Рудольф протянул ему руку.

– Схватка была хорошая, Сайр Лаурент, – сказал он. – Поскольку мальчик ранен не тяжело, я не держу на вас зла…

Сайр Лаурент взял протянутую руку и поцеловал ее.

– Благодарю вас, господин, – сказал он.

На том это дело закончилось. Пьетро вздохнул с облегчением. Уже в замке, когда он вместе с Ио и еще несколькими женщинами помогал обмыть и перевязать раны Ганса, ему пришло в голову, что происшествие с Гансом гораздо опаснее для него, Пьетро, чем для самого этого большого дурня, лежащего без сознания на постели под балдахином.

Теперь у него не было никаких шансов сообщить Рудольфу, что гвельф Оттон бежал. Не оставалось никаких причин, которые могли бы помешать барону сегодня же вечером объявить о помолвке Ио и Энцио. Как ни старался, Пьетро не мог придумать ничего, кроме плана, предложенного Иолантой. План этот был равносилен самоубийству, но перед смертью он…

А я еще смеялся над безумием других, с горечью подумал он.

Он мог бы послать записку со слугой. Но барон Рудольф не умел читать. Он может передать только устное послание. Но граф Алессандро с его авторитетом и убедительностью высмеет его. Он может пробиться к барону сам – и умереть от рук Синискола, не успев…

– О Господи и синие глаза Твои! – выругался он.

– Пьетро, – раздался шепот Иоланты.

– Что, Ио?

– Он через час придет в себя. С ним не произошло ничего страшного. Разве ты не видишь, Пьетро, Дорогой мой, что это значительно облегчает нам все Дело?

– Да, – почти плача произнес Пьетро.

– Едем, – уговаривала она его. – Скачи к горбуну. Жди там. Я присоединюсь к тебе через час.

Пьетро встал, посмотрел на нее. В сумерках она выглядела совершенно необыкновенно, и он забыл мучительную ясность, владевшую им днем, забыл о своем страхе смерти, ведь всему этому противостоял изгиб алых губ, теплота белого тела, мягкость бедер в темноте прошлой ночи, от которых кровь у него закипела, а чресла пронзила сладкая боль…

Он повернулся и выбежал во двор. В оружейном зале он задержался, чтобы раздобыть себе шлем, щит, копье и меч. Он остановился, глядя на все это оружие и раздумывая, как он будет вывозить его за ворота, но потом сообразил, что в столь необычный день никто не станет задавать ему никаких вопросов. Стражники будут думать, что он везет оружие для Марка или Вольфганга, особенно если он будет небрежно держать его в руках.

Он оседлал свежего коня, самого быстрого, какого сумел найти, и смело проехал через ворота и по подъемному мосту и далее прочь от замка, мимо людей, толпившихся вокруг арены турнира, и никто и головы не повернул в его сторону.

Два долгих часа ожидания в доме Паоли довели его нервы до такого состояния, которое не забудется им до конца его жизни. Потом он увидел белоснежную кобылу Ио – худшей масти для побега не придумать, – скачущую по долине к дому Паоли. Он вскочил в седло и поехал ей навстречу.

– Они обнаружили? – прошептал он.

– Нет, – рассмеялась она. – Турнир продлится до темноты, а отец так напьется, что меня хватятся только в конце пира. Поехали, Пьетро, вперед!

Он с обожанием смотрел на нее, на румянец ее щек, беспечный смех в ее глазах, и в глубине души проклинал себя за то, что он не настолько романтичен, и недостаточно храбр, и недостаточно глуп, чтобы забыть, что собирается умереть ради нее, и не столь пылок, чтобы считать, что ради этого действительно стоит умирать.

Они скакали по холмам половину ночи, и Пьетро уже начал надеяться, что если они будут мчаться так всю ночь, то их вряд ли смогут настигнуть, когда Ио остановила свою белоснежную лошадь.

– Пьетро, – прошептала она.

– Ио, – застонал он, – Бога ради, Ио. Если мы будем продолжать путь, у нас будет шанс, пусть маленький, но шанс…

– Пьетро, – сказала она.

Впереди виднелись тополя, выделяющиеся на фоне неба, как черные стрелы. Рядом струился ручей, серебристый в свете луны. И даже пели соловьи. Сцена была готова. Замечательная сцена. Даже слишком замечательная. Пьетро в глубине сердца возненавидел ее.

Он выбрал бы себе для смерти другое место, чтобы вокруг были голые холмы, торчащие скалы, песок. Место, которое можно покинуть без сожаления, но не такое, как это. Этот уголок земли с близкими звездами, серебристой водой и большой луной. Этот замечательный уголок, где даже кусты были нежны и благоуханны.