Текст книги "Сарацинский клинок"

Автор книги: Фрэнк Йерби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Он отнял руку от рукоятки кинжала и стоял неподвижно.

Это мгновение длилось бесконечно – Иоланта стояла в дверях и смотрела на него, забыв об Элайн, не видя ее, не замечая ни Уолдо, ни Рейнальдо, ни Руффио, ни случайных посетителей постоялого двора. Все они, как и вообще все люди, живущие на земле, не существовали для нее, не жили. Она вся сосредоточилась, впитывая новый образ своей любви, своей потери, своей тоски. В этот момент горького откровения Пьетро понял, как редко воплощение человеческой мечты совпадает с этой мечтой…

Он сравнивал ее с Элайн. Она выигрывала, спора нет. Рядом с ледяным совершенством – ее свежее широкоскулое лицо не прекрасное, но живое. Рядом с этим холодным, напряженным смятением, ее ослепительная ясность, радость, светящаяся в ее серых глазах, согревали его, поглощали его.

А она уже бежала к нему.

Ее рот, прижавшийся к его рту, словно возник из его памяти. Этот горячий, влажный рот искал его, жаждал, требовал. Теперь в нем не было нежности.

Как у Иветты, неожиданно подумал Пьетро и удивился, что такая мысль пришла ему в голову. Она слегка отодвинулась от него, но ее руки продолжали держать его, а глаза были такие откровенные. И он с болью подумал, что в этом есть уродство, и он, о Боже, он…

– Где твоя комната? – просто спросила она.

– Наверху, – прошептал Пьетро.

– Пойдем, – сказала она.

Пьетро повернулся, уверенный в том, что глаза всех, присутствующих в комнате, устремлены на них, и он испытал ужасную, отвратительную тошноту, которая холодными щупальцами схватила его сердце.

Элайн шагнула вперед. Это ее движение было исполнено неописуемой грации, как у танцовщицы. Но лицо ее было искажено и почти уродливо.

– Ты… ты шлюха! – сказала она.

Но взглянула на нее. Ее серые глаза оставались мягкими.

– Шлюха? – переспросила она. – А какая женщина не шлюха, дорогая кузина? Всем нам оплачивают пользование нашим телом той или иной монетой. А моя монета, я думаю, самой благородной чеканки. Это великая радость – чистая любовь мужчины, который любит меня. Не замки, земли, не соединение наших владений, устроенное нашими отцами ради выгоды. Подчиняться этому – вот настоящая проституция. Владения Синискола должны вобрать все земли в их границах. Ради этой большой и благородной цели меня продали Энцио, а тебя Рикардо. Ты говоришь, что любишь своего мужа. Тогда, дорогая кузина, откуда эта горечь? Потому ли, что ты завидуешь мужеству, с которым я грешу, – или, может быть, ты сама домогаешься этого прекрасного рыцаря с красивой наружностью, нежным сердцем и сильным телом, не испорченным отвратительными пороками, происходящими от распущенности?

Вот в этот момент Элайн ударила ее. Сильно, по губам.

Пьетро поймал руку Ио. Тошнота в нем превратилась в черную желчь. То, о чем он так давно мечтал, свелось к кабацкому скандалу между двумя женщинами, чье высокое происхождение и положение не помешали им вести себя с той же женской злобностью, какая свойственна любой кабацкой девке, или подтверждали подлинный демократизм всех женщин без исключения.

– Тебе не нужно держать меня, любовь моя, – засмеялась Ио. – То, что она ударила меня, только подтверждает мои слова. Мне жаль тебя, Элайн. Я не стыжусь моей любви к Пьетро, в отличие от тебя с твоей интрижкой с Андреа. Вашему детскому флирту не хватает воли и чувства, чтобы перерасти в настоящий грех, уважаемый всеми людьми больше, чем простая прихоть…

Элайн задохнулась. Слова Ио больно ударили ее. Она повернулась и выбежала из комнаты.

– Пойдем, – вновь сказала Ио.

Но путь им преградил Руффио.

– Госпожа, – сказал он, – простите меня. Но я очень хочу умереть в собственной постели, от старости. Ваш муж через час сожжет этот постоялый двор, а мой труп будет прикован в центре этого погребального костра, если я соглашусь на… это… Бога ради, госпожа, забирайте вашего прекрасного и приятного рыцаря и уезжайте – куда угодно. Потому что я уже лишился половины всех моих сбережений только за то, что предоставил место для этого безумства…

– Руффио прав, Ио, – сказал Пьетро.

– Тогда уедем отсюда, – прошептала Ио.

Пьетро вышел вместе с ней и остановился в темноте, ожидая, когда конюх приведет его коня.

Но это продолжалось одно мгновение. Потому что она снова схватила его и прильнула всем телом к его телу, не просто губами к губам, а грудью, всем туловищем, бедрами, которые медленно двигались, так что, когда он услышал звук копыт своего коня и отстранился, кровь в его венах стучала бешеной барабанной дробью…

– К нашему месту, Пьетро. – Ее рот коснулся его уха. – Наше место – где поют соловьи и высятся тополя, помнишь? Там мы будем в безопасности. О, дорогой мой, дорогой мой, сколько времени с тех пор прошло!

Пьетро ничего не ответил. Не мог. Его мысли сталкивались в мозгу в сумасшедшем ритме. Вот оно. Не Ио – а это. Это уродливое. Эта страсть без нежности, эта обнаженность тела со всей своей отталкивающей откровенностью, и все это идет от ненависти, от мести Энцио, а не из любви ко мне. Любовь убила нежность, это – откровенность желания, и у меня нет выхода…

Я любил эту женщину. Тогда, в былое время, наше соединение было великолепным, естественным и правильным, ибо то, что мы обрели – любовь, наши мечты, музыка наших душ, оказалось сильнее отделенности наших тел, и не было уже двух любовников, было единение крови, дыхания, плоти, огня, духа, нечто новое, возникшее в мироздании…

Они быстро скакали в темноте. Луны не было видно, звезды спрятались за тучи. И тем не менее они нашли то место, которое искали. И когда Пьетро соскочил с коня, тучи рассеялись и над холмами показался тонкий полумесяц, и он смог разглядеть ее.

Он почувствовал, как сердце его разрывается. Это лицо, красивое, любимое лицо, каждую черточку которого он помнил, смотрело на него, и глаза были такими голодными, в них светилась не только физическая страсть, но нечто большее…

Жажда утешения, успокоения.

Он почувствовал, что готов заплакать. Что же сделали с ней такое, чтобы она стала такой? Что разрушило ее ясность, ее способность подчинять себе жизнь? Она изменилась. Она по-прежнему была красива, почти прекрасна. И все-таки она изменилась.

Потом ее рот прильнул к его губам. Где-то в его сознании рухнула некая преграда, отделявшая рациональную часть мозга.

Она разрывала своими пальцами его одежду, кожу. Они словно разрушили друг друга. До конца. Но это было не сладкое разрушение, как раньше. Это была сама смерть, страшная пытка, и в тот момент, когда жизнь готова была выплеснуться из него, оставив позади себя пустоту, граничащую с ночью, со смертью, он услышал ее стон. Один только стон. Страшный.

Он медленно возвращался к жизни. Его возвращали к жизни ее острые ноготки. Ему вернул дыхание ее рот, чуть сведенный судорогой и немного соленый. От слез. От крови.

Теперь на смену всему пришла нежность.

Они не утратили ее, во всяком случае, не совсем. Они заново обретали ее. Они могли теперь целовать друг друга нежными губами. И когда страсть вновь овладела ими, она была чистой.

В серых утренних сумерках они ехали обратно к Рецци. Они уже почти доскакали до развилки, от которой одна дорога ведет к Роккабланке, а другая – к Хеллемарку, когда Энцио со своими подручными напал на них.

Пьетро успел убить двух из них, прежде чем они схватили его. Он отчетливо понимал, что остался жив только потому, что Энцио приказал не убивать его. Это было бы слишком быстро. И слишком милосердно.

Энцио сидел на огромном коне, его белые зубы сверкали сквозь черноту бороды.

– Ты хорошо сражался, мессир Пьетро, – сказал он. – Я очень уважаю храбрых мужчин… – Он замолчал, улыбаясь. – И все-таки порой их постигает разочарование. Зачастую они умирают не так достойно, как сражались…

Пьетро не произнес ни слова.

– Отвезите его в замок, – весело сказал Энцио. – Но обращайтесь с ним деликатно. Мы должны беречь его здоровье.

Иоланта наконец обрела голос.

– Энцио, – произнесла она. – Бога ради… Не надо… Пожалуйста, Энцио… Я буду делать все, что ты скажешь отныне и до конца моей жизни… Энцио!

Энцио не ответил ей. Он двинул коня в ее сторону, улыбка, ставшая почти неотъемлемым выражением его лица, обнажила ровные белые зубы. Он не торопился. Он подъезжал к ней медленно. И не переставал улыбаться.

Пьетро видел, как Энцио занес свою руку в железной перчатке далеко за спину и потом ударил ее с такой силой, что звук удара прокатился как взрыв.

Ио была крупной женщиной. Но этот удар вышиб ее из седла, она упала лицом вниз, рыдая.

Энцио спешился. Он склонился над ней, одним коленом уперся в ее поясницу и запустил пальцы правой руки в ее волосы. Потом медленно ткнул ее лицом в грязь.

– Ешь свою грязь, шлюха, – ласково сказал он. – Это твоя привычная еда.

– Господин Синискола, – сказал Пьетро, и голос его звучал глухо, напряженно, в нем клокотала ярость. – Вы собака и сучий сын. Мужчину, который оскорбляет женщину, следует вешать, как преступника. Но я прошу вас, пусть мне развяжут руки и дадут меч. Мы вдвоем решим наш спор. А если я одержу победу, ваши люди смогут расправиться со мной. Но имейте достоинство сразиться со мной.

Энцио медленно поднялся.

– Достоинство? – рассмеялся он. – Ты говоришь о достоинстве, мессир Пьетро? Какая будет мне честь убить сына серва? Мой отец отречется от меня, если я скрещу свой меч с сыном шлюхи. Жаль, что я не могу удовлетворить твою просьбу, ибо, как ни странно, ты проявил недюжинное умение сражаться…

Пьетро посмотрел на Ио. Она пыталась очистить от грязи глаза, ноздри. Мелкие камни оставили царапины на ее лице, оно кровоточило.

– Сир Энцио, в другое время, – продолжал Пьетро, – я не стал бы говорить вам это, потому что хвастовство не украшает мужчину. Но я был посвящен в рыцари в Бовине Филиппом, королем Франции, и еще раз, в Экс ла Шапелле, твоим законным повелителем императором Фридрихом, за заслуги перед короной. Так что, поверьте мне, вы можете сражаться со мной, не терпя бесчестия…

Он заметил, что Ио смотрит на него и глаза ее сияют. В этот миг она была прекрасна. С лицом, выпачканным грязью и кровью, она все равно была прекрасна. Как мало красота, вдруг подумал Пьетро, зависит только от внешности.

В глазах Энцио внезапно промелькнуло коварство.

– Все равно я не буду сражаться с тобой, – рассмеялся он. – Это может не понравиться моему господину, императору, если, предположим, я убью тебя, поскольку ты его любимец. Нет, мессир… простите меня, господин, сир Пьетро, наверное, будет лучше, если я задержу вас как почетного гостя лет этак на десять, пока он не забудет о твоем существовании… Конечно, если в течение этих лет с тобой не случится какого-нибудь несчастья…

Он обернулся к своим людям.

– Хватит этих глупостей! – крикнул он. – Поехали!

К величайшему удивлению Пьетро, их путь лежал не в Роккабланку, а в Хеллемарк. Еще до того, как они добрались туда, Ио удалось подъехать ближе к нему.

– Почему в Хеллемарк? – спросил Пьетро.

– Хеллемарк теперь принадлежит ему, – прошептала Ио.

Энцио оглянулся на них.

– Как романтично! – расхохотался он. – Торопитесь наговориться, голубки. Скоро кончатся все ваши разговоры…

– Ему? – спросил Пьетро. – Но твой отец… твои братья?

– Умерли. Почти наверняка от яда. Умерли в одну неделю, в горячке, а лекарь, которого граф Синискола по доброте своей прислал лечить их, болтал о вмешательстве демонических сил!

Пьетро посмотрел на нее.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Твой отец был хороший человек, и Ганс тоже. И Марк и Вольфганг были скорее подвержены дурному влиянию, нежели сами грешили…

– У меня есть теперь кого оплакивать… больше, чем их, – прошептала Ио. – Пьетро, Пьетро, любовь моя…

Она не могла договорить.

– Не оплакивай меня, – сказал Пьетро.

– Оплакивать? Чтобы я хоронила тебя? Оплакивать – да я разорву небеса моими стенаниями, затоплю весь мир слезами и покину его еще более безумной, чем мои братья! Оплакивать? Тебя? Тебя, мой Пьетро, ради которого я с радостью буду умирать неделями в самых страшных мучениях, какие только может изобрести этот гнусный зверь, мой муж. О, любовь моя, моя погибшая любовь, я не переживу тебя и часа!

– Нет, Ио, – прошептал Пьетро, – я еще жив, а из темниц, бывало, бежали…

– Бежали? Ты когда-нибудь видел этот колодец под Хеллемарком?

– Да, – выговорил Пьетро, и голос его прозвучал безнадежно.

В подземной тюрьме было очень темно. Пьетро слышал, как где-то поблизости капала вода. Пол был склизким. От холода Пьетро все время трясло. Он сидел в этом колодце три дня и три ночи. Он определил это по тому, когда ему приносили еду. Пища была грубая и простая, но здоровая. Энцио не собирался морить его голодом.

Странно было то, что Энцио не прибег сразу же к пыткам. Неужели он на самом деле боялся вызвать неудовольствие Фридриха? Но Пьетро знал, что это не так. Даже если бы император каким-нибудь чудом оказался в Италии, он никогда не мог бы узнать, что произошло с Пьетро.

Нет, Энцио останавливало нечто другое. Нечто ужасное

Пьетро думал об этом, когда услышал над головой какой-то шум. Он напрягся, и, несмотря на холод, на лбу у него выступил пот. Он много раз смотрел смерти в лицо. Но не такой смерти. Не в таких обстоятельствах. Не в одиночестве и беспомощным. Он видел, как умирали люди под пытками, и знал, что есть грань, за которой самый мужественный человек начинает кричать и молить о пощаде. Он не был самым мужественным человеком на земле. Сейчас он испытывал страх. Чудовищный обессиливающий страх.

Он не хотел умирать. Он не хотел оставлять Ио беспомощной в руках этого зверя. Он хотел прожить достаточно долгую жизнь, чтобы исправить многое, что давно требует исправления. Только после этого он, возможно, захочет умереть. Он не знал.

Звуки, раздавшиеся у люка, были негромкими. Энцио и его подручные производили бы больше шума. В этих же звуках было что-то тайное, пугающее

Он услышал, как повернулся в замке большой ключ. Потом люк тихо подняли и вниз спустилась лестница. Пьетро выжидал. В проеме люка появился факел, осветивший лестницу. Потом стали видны приподнятые юбки и сверкающие белые ноги.

– Ио! – задохнулся Пьетро.

– Тихо! – сказала она. Потом глянула наверх. – Джулио, Бога ради, брось нам сюда факел.

В люке показалось бородатое лицо тюремщика, и он кинул им факел. Пьетро ловко поймал его.

Он стоял, глядя на нее.

Ио бросилась к нему и прильнула губами к его губам. Это был бесконечный, болезненный поцелуй.

Пьетро оторвал ее от себя.

– Ио, Бога ради…

Она плакала.

– У нас так мало времени, – всхлипывала она, – и я должна тратить его на объяснения…

– Где он? – спросил Пьетро. – О Боже, Ио, я не хочу, чтобы тебя тоже убили. Скажи мне…

Она прижала свою мягкую руку к его губам.

– Уехал. В Перуджу. У него там женщина. Видит Бог, у него женщины в каждом городе Италии.

Пьетро уставился на нее. В том, что она говорила, не было никакого смысла.

Она заулыбалась, хотя слезы все еще лились из ее глаз. Она взяла из его рук факел и воткнула его в расщелину в стене.

– Ты не умрешь! – шептала она. – О, любовь моя, любовь моя, ты будешь жить! Он собирается отпустить тебя!

Пьетро отступил на шаг и смотрел на нее.

– Какой ценой, Ио?

– Я… я напомнила ему, что Исаак оставил тебе на Сицилии состояние. Ты знаешь об этом?

– Нет, – ответил Пьетро.

– Нам сказал об этом Абрахам перед тем, как Энцио отпустил его. Он, вероятно, думал, что Энцио держит тебя пленником. Так что теперь Энцио послал гонцов к Абрахаму за твоим выкупом. После этого ты останешься нищим, Пьетро… но ты будешь свободен!

Но было еще нечто. Пьетро понимал, что Энцио алчный зверь, но какова должна была быть цена, ради которой такой гордый человек, как Синискола, смирился с ролью обманутого мужа?

– А что еще? – спокойно спросил он.

– О чем ты? – переспросила Ио, но взгляд ее сместился в сторону.

– Об остальной цене, – сказал Пьетро.

– Частично я уже заплатила, – прошептала она, – а остальную цену он получит… после того, как освободит тебя…

– Какова эта цена, Ио?

– Пьетро, пожалуйста!

– Какова цена? – повторил Пьетро.

Ио сбросила накидку с плеч, обнажив тело до пояса. Потом она повернулась к нему спиной.

– Это была часть цены, – прошептала она. – Но это больше не повторится, любовь моя…

Пьетро прислонился к стене, ему стало нехороша

– Святой Боже! – вырвалось у него.

– Не огорчайся, – сказала Ио. – Это не такая уж высокая цена за твою жизнь. И он больше не будет делать это, или…

Пьетро выпрямился. Ио сказала больше, чем намеревалась. Одно только слово “или”.

– Или – что? – прошептал Пьетро.

– Пьетро, Пьетро, не заставляй меня говорить тебе… Ради Бога, Пьетро…

– Нет, даже ради Него. Говори, Ио…

– Остальная цена, – всхлипывала Ио, – я перестану прибегать к таким приемам, благодаря которым я не зачинаю ему сына…

Пьетро уставился на нее.

– И ты думаешь, что я соглашусь спасти себе жизнь такой ценой?

– Нет. Но я думала, что сумею скрыть это от тебя. Но тебе уже не приходится выбирать, любовь моя. Посланцы уже уехали на Сицилию. И я дала слово… О, любимый, у нас так мало времени. Половина уже прошла. Пожалуйста, Пьетро, я так хочу тебя… Пока его нет, Джулио каждую ночь на один час будет пускать меня сюда. Ты не должен, ты не можешь отнимать у нас время этими разговорами о цене и о чести! Я всего этого не понимаю… Я знаю только одно – что я больна, так я хочу тебя, мое тело изнывает от желания, а ты стоишь и терзаешь меня!

Пьетро протянул руки и нежно прижал ее к себе.

– Но если у Джулио есть ключ, – сказал он, – почему мне не…

– Только от этой темницы, – ответила Ио. – А там еще много дверей, ворот н башен, и подъемных мостов, арбалетчиков и солдат… Если я выведу тебя из этой башни, ты через несколько минут будешь мертв… Пьетро, хватит разговаривать, Бога ради!

Я буду свободен, подумал Пьетро. Когда появится здесь Фридрих. И стану бароном. И тогда Хеллемарк подвергнется осаде, какой люди еще не видывали, и я привяжу Энцио к хвосту моего коня и двадцать раз протащу его вокруг крепостных стен, а потом четыре лошади разорвут его на куски!

Он крепче обнял ее.

Она почти подавила рыдания.

И вдруг Пьетро отпустил ее.

– Нет, Ио, – сказал он. – То, что мы делали, нельзя делать, когда у тебя вся спина в клочьях… Завтра, послезавтра…

– О Боже! – Ио бросилась в его объятия.

– Ио! – задохнулся Пьетро.

– Мне будет больно, – зашептала она. – Будет очень больно, но эту боль я могу вынести. Другую боль я не могу вынести, не хочу выносить. Любимый мой, неужели ты не видишь, что я могу выбирать только между большей болью и меньшей, и эта меньшая боль ничего не значит, она меньше, чем ничего, тогда как от той большей боли я умираю? Пьетро, ты глупец, ты сладкий и нежный глупец, которого я люблю, которого хочу, который мне нужен!

Ей было больно. Очень больно. Она плакала от боли.

Это было ужасно. И прекрасно.

За два месяца заточения Пьетро у них было двадцать таких ночей.

На двадцать первую Ио пробралась в темницу, и глаза ее были мертвы.

Пьетро встал, глядя на нее в мерцающем свете факела.

– Он… он вернулся, – прошептала она. – О, Пьетро… Пьетро…

Он обнял ее, стал гладить ее плечи.

– Говори, Ио, – тихо сказал он.

– Абрахам умер! Он был очень стар, а тюрьма и путешествие оказались для него слишком тяжелыми… И на Сицилии нет никого-никого, кто обладал бы достаточной властью и мог заплатить за тебя выкуп. Твое наследство заперто в сундуках императора… Энцио вне себя от ярости… О, Пьетро, мой самый дорогой…

Ее голос захлебнулся в слезах.

– Значит, – Пьетро облизал сухие губы, – это будет сегодня?

– Я… я не знаю! Он измучен путешествием и… – Она замолчала, глядя на него. – Вот, – сказала она почти спокойно. – Возьми это…

Он, и не посмотрев, знал, что это. Кинжал. Он знал, зачем она дает ему кинжал.

– Сегодня ночью… или завтра, – прошептала она. – Какая разница? Ты умрешь. Но он не должен стать победителем, Пьетро, не должен! Я могу себе представить его лицо, когда он обнаружит, что обманут, что не будет ни пыток, ни меня…

– Ни тебя? – спросил Пьетро.

– Да-да! Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя? Мы так долго были разъединены… Я думаю, что теперь им уже никогда не удастся разъединить нас вновь…

Она подняла руки, рванула на себе рубашку и обнажила одну грудь.

– Я буду первой, – прошептала она. – Всего лишь один удар, и все будет кончено, и ты будешь вне досягаемости Энцио и его пыточных дел мастеров. А они такие умелые, Пьетро, поверь мне, что могут исторгнуть вопль из каменного идола.

– Нет, – сказал Пьетро.

Она уставилась на него.

– Ты боишься? – прошептала она.

– Нет. Да – но не в том смысле, какой ты имеешь в виду. Я не хочу умирать. И я не хочу, чтобы ты умерла. Мне кажется, что должен быть выход.

– Поверь мне, Пьетро, – произнесла Ио. – Выхода нет.

Пьетро при свете факела рассматривал ее лицо.

– Скажи мне, – спросил он, – у Энцио есть другие пленники?

Она удивилась и отрицательно покачала головой.

– Тогда, – ликующе сказал он, – соседняя камера не занята!

– Да. Но, Пьетро… я не понимаю…

– Он тоже не поймет! Позови сюда Джулио. Из всех ценностей на свете самое дорогое для нас – время.

Он ждал, пока она взберется по лестнице; через минуту в темнице появился Джулио.

– Да, господин? – пробормотал он.

– В твоей власти спасти нас, – сказал Пьетро. – Есть, конечно, известный риск, я это допускаю. Но риск не слишком большой. Я думаю, что ты любишь госпожу Иоланту настолько, чтобы рискнуть. Я прав?

Ио спустилась по лестнице и стояла рядом, пока он не кончил говорить.

Джулио посмотрел на нее.

– Пожалуйста, Джулио! – всхлипнула она.

– Хорошо, – выдавил из себя Джулио, глядя на ее слезы. – Но господин Энцио жестокий человек, и любая ошибка… Если он узнает…

– Но он не догадается! – выпалил Пьетро. – Гляди, Джулио, вся прелесть моего плана в том, что ты ничего о нем не знаешь. Я ударю тебя по голове и заберу твои ключи. Или ударь себя сам, если предпочитаешь – достаточно сильно, чтобы была кровь. Энцио будет думать, что я тебя одолел.

– Но, – возразил практичный Джулио, – у меня нет ключей от всех ворот, ведущих из замка. Все равно вас поймают…

– Это уж моя забота, – сказал Пьетро.

Ио приблизилась и положила руку на руку Джулио.

– Пожалуйста, Джулио, – попросила она.

– Ладно, – согласился Джулио, – только постарайтесь не проломить мне череп.

Пьетро уже был готов, держа камень в руке.

– Поверни немного голову, – сказал он.

Джулио повиновался.

Пьетро ударил камнем настолько сильно, что стражник, какой он ни был здоровый, свалился на пол, как мешок.

– Пьетро, – начала Иоланта.

– Прости, – рассмеялся Пьетро. – Я все объясню позже. Идем!

Они проворно вскарабкались по лестнице и перебежали в помещение, которое было по существу коридором и где были двери в две другие темницы.

– Подожди, Пьетро, – простонала Ио.

– Послушай, Ио. Я не могу бежать через ворота и стены. Мы оба знаем это. Но я могу спрятаться, пока ложный след не уведет Энцио и его солдат так далеко от Хеллемарка, что…

– Где ты можешь спрятаться, чтобы он не нашел тебя? Энцио знает Хеллемарк как ладонь собственной руки…

Пьетро улыбнулся ей.

– Там, – сказал он, – где ему и в голову не придет искать меня. Скажи мне, любовь моя, где пленник станет скрываться в последнюю очередь?

Ио уставилась на него.

– В другой… в другой темнице! Конечно! И я…

– Ты перекинешь веревку через дальний участок стены. И пока они будут обыскивать все окрестности в поисках меня, я спущу другую веревку и заберу тебя с собой. К тому времени, когда они прекратят поиски, мы будем уже на полпути к Сицилии… Вперед!

Он крепко поцеловал ее перед тем, как спуститься по веревочной лестнице в одну из темниц. На ее лице он ощущал слезы, но похоже, что это были слезы радости. Слезы надежды.

Ждать было трудно. Очень трудно. Света здесь не было, и он не мог определить течения времени. Он выжидал достаточно долго. Уже наступила ночь.

Он без труда пробрался в отдаленную часть замка, ибо знал Хеллемарк как родной дом. Пьетро предполагал, что Энцио забрал с собой почти всех своих людей, так что задние башни останутся без стражи. Там, где остановился Пьетро, ров был самым глубоким, а за ним скала, на которой стоял Хеллемарк, круто обрывалась. В этом месте атаковать замок было труднее всего, и даже когда шли войны, эта часть крепостной стены почти не охранялась.

Но Ио там не было. И не было веревки. Ио обещала приготовить веревку, но он ее не нашел.

Он стоял, дрожа от усталости, от голода, от дурных предчувствий, когда увидел направляющегося к нему мужчину. Пьетро вытащил кинжал и пригнулся, приготовившись к прыжку, когда увидел на плече у мужчины веревку.

Это был Джулио. Когда он подошел поближе, Пьетро увидел, что голова у него перевязана. Пьетро вышел из темного угла.

– Джулио! – тихо позвал он.

Тот обернулся.

– Господин? – прошептал он. – Ну да, это вы, которого хранят и святые н демоны! Вот ваша веревка. Берите быстро один конец и спускайтесь! Один Бог знает, какой я дурак, что иду на такой риск…

– А госпожа? – прошептал Пьетро. – Где она? Она говорила…

– Господин Энцио настоял, чтобы она поехала вместе с ним в погоню за вами. Я считаю, что это очень жестоко. Он сказал, что не думает, чтобы она хотела упустить такую великолепную охоту…

– Святой Боже! – вырвалось у Пьетро.

– Перед тем как они уехали, – продолжал Джулио, – госпожа сумела переговорить со мной. Она дала мне этот толстый кошелек, чтобы облегчить ваше путешествие, – и еще сказала вот что: “Передай ему, чтобы уходил и, когда он обретет богатство, чтобы выступил против своих врагов и забрал то, что всегда принадлежало ему. Но пусть он не будет по-глупому нетерпелив и дождется того дня, когда сможет выступить, окруженный лесом копий, во главе превосходящих сил… Я так долго ждала, – сказала она, – что еще два или три года ожидания не погубят меня… Но его поражение и его смерть заставят меня, не получив отпущения грехов, отправиться в ад…”

Он замолчал, глядя на Пьетро.

– Она также сказала, что шлет вам свою любовь…

– О Святой Боже! – всхлипнул Пьетро.

– Берите веревку, господин, – сказал Джулио.

Пьетро повиновался. Ему не оставалось ничего другого. Спускаясь по веревке в застойную вонь рва, он вспоминал в подробностях те двадцать ночей. У него было тяжелое предчувствие, что ему придется вспоминать их всю оставшуюся жизнь.

И что вся оставшаяся жизнь, полная этих воспоминаний, будет сплошным адом.

Поначалу все шло легко. Слишком легко. Это должно было насторожить его. Он понимал, что ему не следует направляться в Рецци. Нужно было пробираться на юг через пустынную местность между Хеллемарком и Рокка д'Аквилино и постараться раздобыть лошадь в одном из маленьких городков, расположенных за замком Рикардо. Рикардо Синискола, наверное, даст ему лошадь, ибо он испытывает к Пьетро не ненависть, а скорее благодарность за то, что Пьетро помог Иоланте спасти Рокка д'Аквилино от нападения Андреа.

Но там теперь была Элайн, жена Рикардо. Хозяйка Рокка д'Аквилино. И это она, с горечью припомнил Пьетро, направила Энцио по его следу.

Нет. Он будет плестись пешком по крайней мере еще миль тридцать, прежде чем рискнет купить лошадь. Деньги у него были. В кошельке, который Ио прислала ему, достаточно денег, чтобы купить целый табун лошадей. На эти деньги он может купить все что угодно – кроме счастья, кроме покоя.

Он находился в подлеске у большого леса, где обычно охотилась знать из Роккабланки, Хеллемарка и Рокка д'Аквилино, когда услышал трубные звуки охотничьих рогов. Лай собак. Они были близко, слишком близко. Он увидел их почти сразу же после того, как услышал.

Увидел Энцио, едущего впереди. А рядом с ним – Ио. С мертвыми глазами. В ее глазах были смерть и ад.

Пьетро бросился бежать прочь от тропы, по которой они ехали. Глаза его застилали слезы. Он бежал как безумный, не таясь, так что топот его ног громко отдавался среди деревьев.

Позади он слышал лай гончих псов. Он пропал и понимал, что пропал, – сама смерть преследовала его с лаем. Но он продолжал бежать, задыхаясь, ничего не видя, пока не вывалился из подлеска прямо в руки охотникам.

Когда он смог разглядеть хоть что-нибудь, он увидел, что они одеты в зеленые с золотом ливреи Рокка д'Аквилино. А во главе их, на серой в яблоках кобыле, сидела госпожа Элайн.

Он отвесил ей медленный, насмешливый поклон.

– Человек не может убежать от своей судьбы, так ведь? – сказал он. – Я не сомневаюсь, что господин Энцио щедро наградит вас за…

Она не ответила ему. Просто сидела и смотрела на него.

– Говорят, что молитвы умирающего имеют особую силу, – продолжал Пьетро, не пытаясь сопротивляться двум дюжим охотникам, которые держали его. – Я буду поминать вас в своих молитвах – конечно, если ваш кузен оставит мне язык, чтобы произносить молитвы.

Она все смотрела на него.

– Почему, – прошептала она, – почему вы будете молиться за меня, мессир Пьетро?

– Чтобы Господь и Богоматерь дали вам сердце, такое же прекрасное, как ваше лицо.

Лай собак раздавался совсем близко. Он слышал, как они заливались, взяв след.

– Ваша красота не знает себе равных, это дар Божий. Я думаю, что вы, госпожа Элайн, позорите этот дар – своей гордостью, жестокостью, ненавистью. В конце концов вы утратите ее – и эта утрата будет вызвана воспоминанием о том, что вы обрекли на пытки человека, который никогда не причинял вам вреда, только за то, что он совершил то, чего не мог не совершить – полюбил даму, самую прекрасную, какая когда-либо жила на свете… а теперь трубите в ваши рога и зовите его!

– Руджиеро, Родольфо! – вдруг сказала ясным голосом Элайн. – Отнесите его на склон, мимо которого мы только что проехали, и укройте ветками. И несите его так, чтобы его ноги не касались земли и не оставляли ни следов, ни запаха.

Пьетро уставился на нее, его темные глаза расширились от изумления.

– Пошли! – скомандовала она. – Торопитесь.

Пьетро вдруг подумал, что все-таки есть Бог на небесах, чьи пути неисповедимы, чей суд непредсказуем и чья милость порой оказывается совершенно безграничной.

Охотники подняли его на руки и понесли.

Ждать ему пришлось недолго. Минут через двадцать, когда они убрали ветки и листья с его распростертого ничком тела, она стояла рядом, наблюдая.

– Посади его сзади себя, Родольфо, – приказала она. – Будет лучше, если мы доберемся до дома как можно скорее.

С этими словами она поскакала, не дав ему сказать хоть слово благодарности.

В Рокка д'Аквилино времени оказалось больше.

Пьетро стоял перед ней, остро ощущая неприглядность своего вида – порванная и грязная одежда, двухмесячная борода. Помимо того, он вообще испытывал душевное смятение.

– Я благодарю вас, милостивая госпожа, – сказал он. – Однако, отдавая должное вашему милосердию, я должен задать вам вопрос – почему? Я несколько раз встречал вас, и вы никогда не соблаговолили обронить хоть одно вежливое слово, а теперь вы спасаете мне жизнь. Вы, не смущаясь, солгали Энцио, спрятали меня, привезли сюда… я… в смятении…