Текст книги "Загадка Ватикана"

Автор книги: Фредерик Тристан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Как зовут того человека? – спросил Сальва.

– Это личный секретарь папы, бывший при нем, еще когда тот был кардиналом в Кракове: магистр Ольбришский. Он остался здесь после избрания его святейшества.

– Значит, манускрипт был подарен высокопоставленному иностранцу?

– Этого я не знаю, и, признаюсь, меня удивляет интерес, который проявляет тот англичанин и вы сами к этому документу.

– О, он нас интересует, поскольку был обнаружен в папке, где не должен был быть и, ко всему прочему, на месте манускрипта более важного, помеченного числом «666»; а это есть наивысшее осуждение.

– Правда? – удивился Кашанский. – Никто никогда не находил ни одного экземпляра, потому что они были сожжены.

– Но речь все же идет о «Жизнеописании Сильвестра» – он же Басофон, – подчеркнул Мореше. – Не находите ли вы тревожащим такое совпадение?

– Послушайте, – сильно засуетившись, сказал поляк. – Я ничего не знаю об этом деле. Я копиист и, может быть, фальсификатор – это правда, но клянусь: я узнал о той подмене лишь от английского профессора, который приходил ко мне три дня назад с таким же разговором, что и вы.

Адриен Сальва тяжело поднялся, прошел к столу, на котором лежал раскрытый манускрипт с готическим шрифтом, долго рассматривал его, потом спросил:

– Разве вы не знали, что группа ученых тридцать лет искала оригинал «Жизнеописания»? Имя Басофона ничего вам не сказало? Будучи специалистом по той эпохе, разве не вспомнили вы фразу Венсана де Бове из его «Зеркала истории»: «Потерянная история Сильвестра, языческое имя которого было Басофон»? А еще фразу Родриго де Серето из его сборника легенд: «Этот Сильвестр, которого не надо путать с Басофоном»? Полноте, господин Кашанский, ничто не заставит меня поверить в то, что, открыв краковский манускрипт, вы не подумали, что у вас в руках документ, разыскать который отчаялись столько ученых. Признавайтесь, прошу вас.

Поляк оцепенел на продолжительное время. Кровь отлила от его лица. Потом он заговорил:

– Господа, когда мне попался этот манускрипт, я и в самом деле подумал, что подобная находка случается раз в жизни. «Басофон»! Но, расшифровывая текст, я очень быстро понял, что речь здесь шла совсем о другой версии, а не о заклейменной числом «666», обрекавшим на сожжение. И тем не менее там говорилось о Басофоне…

– И следовательно, – продолжил Сальва, – у вас возникла идея дописать манускрипт, вдохновившись «Жизнеописанием Гамалдона», чтобы продать его под видом нечестивого «Жизнеописания», на чем, по всей логике, вы бы прилично заработали, не так ли? Подумать только! Единственный уцелевший от огня экземпляр с числом «666»! Но об этом прослышал будущий папа. Он послал к вам своего человека, прелата Ольбришского, который, уверенный, что речь идет о подлиннике, потребовал продать его. Так было дело?

– Он мне ничего не заплатил.

– Не здесь, так в Швейцарии… Да ладно, это меня не касается. Вы сказали нам, что магистру Ольбришскому поручил купить манускрипт один высокопоставленный иностранец. Вы солгали, правда?

– Может быть, он предназначался для библиотеки Ватикана… Раз уж вы сказали мне, что он там имеется!

Отец Мореше и Сальва так больше ничего от него и не добились. С чувством некоторого отвращения они покинули квартиру. К абсолютному безверию этого Ка-шанского добавлялся и цинизм. Во всяком случае, кое-что прояснилось в изготовлении манускрипта. Оставалось посетить архиепископство и встретиться с бывшим секретарем его святейшества. По дороге иезуит выражал недовольство:

– Ходим от одного свидетеля к другому, расследование, похоже, продвигается, но куда все это нас заведет? А роль профессора Стэндапа во всем этом?

– Он раньше нас понял, что истоки этого дела находятся здесь. Не забывайте, что он ищет первоначальный манускрипт с клеймом. Он уверен, что его подменили поляки, положив на его место фальшивку Кашанского.

– Вне всякого сомнения! – воскликнул Мореше. – Он находится именно в Кракове!

– Отнюдь, – спокойно заметил Сальна, прикуривая сигару. Известно, что ни один документ не мог быть вынесен из библиотеки Ватикана. Почему бы ему находиться здесь, раз все, напротив, уплывает из Кракова? Полякам нужны доллары, а не «Жизнеописание»! Кстати, мне плохо представляется, что в такое католическое государство могли ввезти манускрипт, считающийся дьявольским.

Да, Сальва дурачился. Расследование, которое начинало давить на отца Мореше, доставляло удовольствие нашему сыщику. Он азартно шел по цепочке, связывающей различные события, которые в один прекрасный день принесут решение загадки. Но какой загадки? На память приходила ужасная фраза Изианы: «Никогда не верь тому, во что уверовал». А в голове уже выстраивалась теория, далекая от мыслей его компаньона.

Архиепископство Кракова представляло собой монумент в стиле барокко, и неизвестно было, таилось ли в нем зло, порожденное самой черной магией Средних веков, или же самые высшие умозрительные построения Божественных знаний.

После того как были пройдены паперть, крытый вход и первый двор, наших визитеров поглотили холодные коридоры мрачного здания, ведущие во второй двор, посреди которого возвышалась величественная статуя Ченстоховской Божьей Матери.

Из окошечка, освещенного запыленной неоновой лампой, послышался гнусавый голос и высунулась рука, постучавшая по объявлению, польский текст которого озадачил друзей. Но рука стучала так настойчиво, что Сальва приблизился. На скверном английском голос попытался объяснить:

– Писать! Нет входить! Тут на бумага писать!

Оказалось, что нужно было заполнить какой-то формуляр. Мореше попробовал дать понять, что они хотели бы встретиться с магистром Ольбришским. Услышав это имя, монах вышел из-за окошечка и, подняв руки к небу, движением этим напомнив лишенную суставов куклу, разразился серией односложных восклицаний, показывая тем самым, насколько неприличным было требование посетителей.

В этот момент появился священник в сутане и, привлеченный шумом, направился к ним. Он говорил по-французски и с явным удовольствием демонстрировал свои лингвистические познания. Он объяснил, что епископ – лицо настолько значительное, что никто не может увидеться с ним, не получив за два месяца разрешения на аудиенцию.

– Ну что ж, – произнес Сальва, – придется прибегнуть к помощи полиции и так или иначе добиться свидания.

– Вы бы хоть подумали! – возмутился аббат. – Кстати, монсеньор в отъезде. А что касается полиции…

– Не знаю, кто вы, – разгневался Сальва, – но будьте любезны поставить в известность кого следует, что мы действуем от имени папы и нас ничто не остановит.

И, достав из внутреннего кармана пиджака бумагу с гербом Ватикана, он сунул ее под нос пораженному священнослужителю.

Тут откуда ни возьмись, появились другие духовные лица. Каждый старался поближе протиснуться к Сальва и Мореше, словно к очень важным персонам. В действительности же, признав в них иностранцев, они просто-напросто сгорали от любопытства, щебеча при этом, как стайка воробьев.

– Послушайте, – сказал Сальва, – если вы понимаете французский или английский, я требую провести нас к магистру Ольбришскому или к его секретарю.

Выдвинулся очень пожилой капуцин.

– Его преосвященство в Ченстохове. Паломничество, знаете ли… Но не исключено, что я могу дать нужные вам сведения. Прошу вас, следуйте за мною.

Они прошли за ним в небольшую сумрачную комнату, пахнувшую нафталином, плесенью и кошачьей мочой. Капуцин был круглолиц, с плавными жестами каноника.

– Вас не затруднит говорить погромче? Я немного туговат на ухо, поэтому братья прозвали меня Петрус – ведь камень тоже ничего не слышит, не правда ли?

Сальва, похоже, не обратил внимания на сдержанную веселость священнослужителя.

– Отец мой, – начал он, – речь идет о деле, требующем соблюдения тайны.

– Вы собираетесь говорить со мной о манускрипте, который наш Кашанский уступил его святейшеству, когда тот был еще нашим архиепископом? Кашанский только что звонил мне, и я вас ожидал. Знаете ли, здесь, в Кракове, новости быстро расходятся.

Он беззвучно засмеялся, отчего красные щеки его раздулись, а хитрые глазки утонули в щелочках. Этот плут явно забавлялся, что вконец испортило настроение Сальва.

– Раз уж вы, как кажется, хорошо знакомы с Кашанским, вам не трудно будет объяснить нам, каким образом этот документ попал в Рим?

– О, разумеется… В багаже кардинала, когда после кончины Иоанна Павла I он уехал в Рим на конклав[12]12
  Совет кардиналов, собирающийся для избрания папы римского после смерти его предшественника.


[Закрыть]. Магистр Ольбришский полагал, что манускрипт заслуживал того, чтобы занять свое место в библиотеке Ватикана. Это что-то вроде подарка польской церкви Вечному городу.

– А вы разве не знали, что последняя часть манускрипта является фальшивкой? Я хочу сказать: не просто копией, но именно фальшивкой!

Старик встревожился:

– О какой фальшивке вы говорите?

Сальва с помощью Мореше растолковал роль Кашанского в обработке манускрипта, чем сильно удивил капуцина: тот не был специалистом по Средневековью, поэтому имена Басофона и Гамалдона не пробудили в нем ни малейшего интереса.

– Правду говорят, что мир – это сплошная ложь, – степенно проговорил он. – Истина только в Боге. Однако как не впадать в заблуждение на пути к ней? Слепота наша обманывает нас, иллюзии притягивают к земле; как можем мы достичь Царства Небесного? Все мы обречены на невежество и неведение…

– Отец мой, – перебил его Сальва, – я пришел сюда не философствовать. Я только хочу убедиться, уверен ли был епископ Ольбришский в подлинности манускрипта. Действительно ли это так?

– Почему бы ему не быть уверенным? Кашанский – человек науки. Возможно, он и восстановил некоторые части, если вас это интересует…

Архиепископство они покинули без сожаления. Все люди, которых они встретили здесь, казалось, не имели плоти, походили на бесплотных фантомов. Можно было подумать, что праздные комедианты ждут поднятия навечно опущенного занавеса. Зал пустовал. Кресла были побиты молью. Тонкой пылью покрылся красный бархат праздника, который никогда больше не наступит.

– О чем ты думаешь? – спросил Мореше, когда они мчались к аэропорту.

– Об одной игре, в которую мы играли в детстве. Называлась она мистигри. Вся хитрость заключалась в том, чтобы избавиться от лишней карты. Так вот, здесь происходит такое же сбрасывание. Все улыбаются, но есть один, держащий мистигри в руке. И он хочет сбросить эту карту, передать ее мне. Что это за карта?

– Мы уезжаем из Польши, так и не найдя Стэндапа, – мрачно заметил Мореше.

– Напротив, мы нашли его! – с жаром сказал Сальва. – Мы знаем, что он приехал в Краков и встречался с теми же людьми, что и мы. Ибо, надеюсь, ты уже понял: здесь разыгрывается хорошо поставленный спектакль. Нас любезно спроваживали туда, куда им хотелось. Сейчас нам все кажется ясным. И все-таки скажу тебе: все это чернильная завеса, выпущенная каракатицей, чтобы скрыть от нас весьма серьезную правду.

– По-твоему, все эти люди лгали нам?

– Думается мне, что они бессознательно участвуют во лжи основополагающей. Они действуют будто во сне. Подобные сомнамбулам, они не замечают бодрствующего мира. Ужасно общество, до такой степени анестезирующее сознание!

– Да что ты сейчас критикуешь? Партию или церковь?

– И то и другое, конечно же.

Мореше пожал плечами, но лишь из принципа.

ГЛАВА XVII,

в которой мы узнаем, что «Жизнеописание» – зашифрованный документ, тогда как Басофон освобождает Эдессу от тирана

А теперь, дорогой читатель, вернемся в Ватикан, где нас ждут нунций Караколли и Басофон: один – погруженный в горькие раздумья, другой – на пути к святилищу с островерхой крышей, где был выставлен покров.

После отъезда Сальва и Мореше нунция одолевало множество вопросов о «Жизнеописании Сильвестра», и, несмотря на похвальные усилия, он ни на один из них не смог ответить. Так что он воспрял духом, когда вновь увидел в клубе «Agnus Dei» обоих путешественников.

– Вы нашли профессора Стэндапа? – первым делом спросил он.

Вопрос требовал немедленного ответа, и Сальва не счел нужным испытывать терпение нунция.

– Он приехал в Краков, занимаясь теми же поисками, что и мы. Ну а потом он, надеюсь, в добром здравии, вероятно, возвратился в Англию.

– Не предупредив нас? – сильно удивился нунций. – Подумать только! Такой воспитанный! Cosi per bene! [13]13
  Такой порядочный! (ит.)


[Закрыть]

– Он, должно быть, посчитал, что Ватикан впутал его в далекое от католичества дело, – уронил Сальва.

– Вот это да! Что вы хотите этим сказать?

– Подведем итоги. Манускрипт XI века, описывающий жизнь Сильвестра – он же Басофон, – находился в Кракове. Это было не «Жизнеописание», осужденное церковью, а совсем другая версия. Однако к этой версии был добавлен венецианский текст XVI века, автор которого был вдохновлен исламом, – нечто вроде памфлета, направленного против католических догм. Весь текст был написан каролингом. Иначе говоря, некий современный ученый по фамилии Кашанский воспользовался этим урезанным документом, чтобы приставить к нему собственноручную копию с каролингскими буквами, использовав для этого остатки чистой венецианской бумаги XVI века, находившейся в папке. Не долго думая он взял за образец «Жизнеописание Гамалдона», изменив имя на Басофон и, как я предполагаю, адаптировав немного повествование по своему вкусу. Вы следите за моей мыслью?

– Невероятно… – пробормотал Караколли, пораженный услышанным.

– А будущий Иоанн Павел II, тогдашний архиепископ Кракова, – продолжил Мореше, – узнал о манускрипте, который Кашанский собирался продать одному коллекционеру. Воспользовавшись преимущественным правом покупки, он приобрел «Жизнеописание», полагая, что речь идет о подлиннике, и привез его в Ватикан после смерти предшественника. Так манускрипт оказался в библиотеке Ватикана.

– Но кто же тогда засунул его в папку с «Небесной лестницей» Жана Гоби? – поинтересовался прелат.

– Этого мы еще не знаем, – ответил Сальва. – Может быть, тот самый человек, который знал – или считал, что знал, – что в этом самом месте находился «Басофон 666». Однако позвольте мне предупредить вас об одной сенсации, которая заставит вас подпрыгнуть – вас, монсеньор, а также вас, друг мой. Во время визита к Кашанскому я усмотрел на столе рядом с готическим манускриптом, находившимся в работе, кусочек бристоля, на котором был записан номер карточки, сразу бросившейся мне в глаза. И знаете какой? В 83276!

– Номер досье «Небесной лестницы»! – воскликнул нунций.

– Следовательно, не существовало иных причин для того, чтобы этот поляк заинтересовался досье из библиотеки Ватикана, если только он знал, что сфальсифицированный им манускрипт был туда уже вложен.

– Резонно, – проговорил Мореше, – но мне-то почему ты ничего не сказал?

– Потому что мне хотелось уехать из Польши без лишних неприятностей. Я боялся, как бы мое открытие не было замечено, почти случайно; и это все больше наводит меня на мысль о большом размахе организации заговора. Я уверен: досье В 83276 было почтовым ящиком некой тайной организации, контролируемой коммунистами.

– Вот те на! – изумился Караколли. – Но как это могло происходить? Читатели заполняют формуляры, чтобы забрать нужный документ. По ним мы легко можем определить частоту выноса досье. А впрочем…

Нунций остановился, задумался.

– Совершенно верно, монсеньор, – сказал Сальва. – Вам уже стало понятно, что не читатели имели доступ к этим досье, а персонал библиотеки. Только те, кто мог свободно передвигаться по залам, способны были поддерживать между собою связь при помощи В 83276. А это предполагает вкладывание туда инструкций (но в это я не верю), или же «Жизнеописание» уже содержало в себе эти инструкции и содержит в настоящее время. Не впервые используется какое-либо произведение в качестве декодера для расшифровки посланий.

– Начинаю понимать тебя, – пробормотал Мореше. – Этот текст служит ссылкой для расшифровки на первый взгляд непонятных текстов.

– Во время последней войны сторонники Де Голля выбрали небольшой иллюстрированный словарь «Larousse» в качестве декодера, начиная со страницы 155. Первые буквы первого встретившегося слова заменялись в нормальной алфавитной последовательности. Слово было «capacitaire». «С», таким образом, становилось «А», «А» становилось «В», «Р» становилось «С». Следующее «А», уже использованное, опускалось, так же как и «С». Далее «I» становилось «Д», «Т» становилось «Е», и так продолжалось на всей странице до получения полного алфавита. Страницы ежедневно менялись, менялся и код. Те, кто не знал используемую книгу и ежедневную страницу, не могли расшифровать тексты. Более того, на алфавит влияли капризы словаря – и в этом состояла трудность! Но это было удобно, поскольку каждый имел при себе вышеуказанное издание, безобидное в глазах немцев и полицаев.

– Стало быть, вы думаете, что «Жизнеописание Сильвестра» могло использоваться таким же образом агентами Москвы?

– Вероятнее всего, начиная с текста, переписанного Кашанским, который обязательно сохранил для себя второй экземпляр или отдал его заказчикам. Таким образом все, что Ватикан хотел бы сохранить в тайне, пересылается в Польшу или в другую страну посредством этого кода.

– Но, – продолжил Караколли, все больше и больше приходя в ужас, – это значит, что шпион находится в непосредственном контакте с его святейшеством, поскольку состоит членом курии!

– Довольно и секретаря, приближенного к его святейшеству, – поправил Сальва. – Он открыто передавал свое послание работнику библиотеки, который зашифровал его по соответствующей странице «Жизнеописания». Конечно, после обнаружения нами манускрипта эта маленькая игра прекратилась. И сейчас изобретается новая.

– Надо немедленно предупредить кардинала Бонино, – засуетился прелат. – Слишком уж велика ответственность.

– На вашем месте я бы ничего не делал, – посоветовал Сальва. – Если наши выводы ошибочны, до главного действующего лица мы не доберемся. Считаю, что поляки, тайком покинувшие Ватикан, имели к досье доступ и уже переписали его. В Кракове они разыгрывали невинность, но меня не так легко одурачить. Зато секретарь, близкий к папе, не мог незаметно уехать.

– Увы! – горестно воскликнул Караколли. Лицо его стало мертвенно-бледным. Он тяжело опустился в кресло. Его нижняя губа предательски дрожала. Наконец нунций глубоко вздохнул и выпалил: – Отца Строба нашли мертвым вчера утром в своей кровати. Он был личным секретарем кардинала Катальди и, как вам известно, духовником его святейшества.

– Следствие начато? – поинтересовался Сальва.

– Говорят, он отравился. Не верится, чтобы такой верующий…

– Все это подтверждает мою интуицию, – сказал Сальва. – Нам остается только продолжить чтение этого злосчастного «Жизнеописания Сильвестра» в поисках указующих признаков и надеяться, что профессор Стэндап покинул Польшу целым и невредимым. Впрочем, скоро нам станет это известно. Я послал в Лондон телеграмму, чтобы узнать, действительно ли он вернулся.

– Я больше не могу переводить, – пролепетал нунций. – Все это слишком ужасно.

– И все же следует. Вы один можете это сделать.

Будто с гирями на ногах, нунций поплелся в библиотеку, где в сейфе лежал манускрипт, запираемый каждый вечер отцом Грюнвальдом на ключ, который он хранил при себе. Адриен подумал: «Совесть – это обезумевший компас. Она может владеть собой лишь в той мере, в какой не касается частичек правды, которая на поверку оказывается обманом».

«Святой Дух примчался к Христу, найдя его углубленным в раздумья, и сказал:

– Нам надо действовать без промедления. Свидетельство вашего воскресения вот-вот сожгут в Эдессе.

– Вы говорите о том саване, который я оставил в гробу? След моего материального тела отпечатался на нем в момент, когда я возносился к славе. Хорошо, что эта реликвия переживает века в память о происшедшем. Но скажите, что сейчас происходит?

– Ваш Сильвестр решил, не знаю уж почему, восстать против губернатора города Эдесса. Город лихорадит. Царь исчез. Басофон обвиняет властелина во всех грехах, в том числе в убийстве царя. Губернатор в ярости и – о человеческая логика! – хочет сжечь ваш саван.

Иисус от всего сердца рассмеялся, чем озадачил Параклета.

– Вы никогда не поймете людей. Вы – Дух; они же имеют внутренности, кости, кожу, мозг и немного ума. Как понять вам то непрозрачное, что привязывает их к Земле? И однако непрозрачность эта делает их мне ближе. Что познал, бы я, воплотись я в женщину, или, как они, не страдал бы телом вопреки разуму, не ощущал бы странных содроганий сердца в любви и, как они, не испытывал бы страха смерти? Вам никогда не постичь эту головокружительную тайну.

– Во всяком случае, если мы не вмешаемся, Басофон превратится в пепел вместе с вашим саваном. Губернатор, мне кажется, полон решимости…

– Ну что ж, сотворим чудо!

– Эти чудеса идут против правил. Я этого не люблю… Иисус фамильярно взял Духа под руку. Они вышли в сад, наклонились над священными облаками. Их острый взор прошел через круги планет и достиг подлунного мира. Сперва они увидели Средиземное море, чистейшее в этот летний послеполуденный час. Затем появились берега Палестины, города Антиохия и Эдесса. Сфокусировав взгляд, они узрели небольшую площадь со святилищем, где хранился саван.

На сложенном посмертном покрывале проглядывалось только лицо. На нем выделялись темные пятна глаз, изможденные черты, остроконечная бородка и длинные волосы. Покрывало с лицом было вставлено в деревянную раму, забранную решеткой, так что можно было любоваться Святым Ликом, не прикасаясь к нему руками. Одни солдаты вынесли реликвию из помещения, положили ее на землю и ждали, когда сложат костер. Другие тем временем таскали и сваливали в кучу дрова, тогда как третьи держали толпу на расстоянии. Слух о предстоящем быстро распространился по Эдессе. Народ роптал, узнав, что уничтожат драгоценный Образ, о котором говорили, что он не нарисован человеческой рукой. Однако присутствие губернатора Шамашграма и его палачей мешало зрителям открыто выражать свое недовольство.

Басофон же, со связанными за спиной руками, казалось, терпеливо ждал, с виду безразличный к своей участи. Но на самом деле он подстерегал момент, когда соберется побольше народу и он сможет осуществить свой план.

Губернатор, встав на табурет, обратился к собравшимся:

– Граждане Эдессы, наш город болен. А почему он заболел? Потому что нас постигла кара Божья. А почему мы наказаны Богом? Потому что мы стали идолопоклонниками. Мы почитали изображение, тогда как Бог не имеет лица. Мы богохульники. И пока предмет богохульства не будет уничтожен, город не выздоровеет.

Тогда громко заговорил Басофон:

– Жители Эдессы, не слушайте его! Это изображение – Образ Спасителя! Если уж город и болен, то в этом вина узурпатора Шамашграма, засадившего в тюрьму законного царя.

Больше он говорить не мог. Солдаты ринулись к нему, повалили на землю, оглушили сильными ударами. Увидев это, осмелевшая толпа прорвала ряды солдат и с криками бросилась к костру. Вооружившись поленьями, люди стали бить солдат, пробиваясь к губернатору, который под защитой телохранителей отступил к святилищу и заперся в нем, не забыв захватить с собой раму с саваном.

Басофон быстро очнулся и, увидев, что солдаты пустили в ход мечи, рывком освободился от пут, схватил валявшийся рядом меч и ринулся в бой. Святой Дух и Иисус, наблюдавшие за сценой, поразились его силе. На это стоило посмотреть! Он был подобен хлебопашцу, срезающему спелые колосья. Головы и руки взлетали в воздух. Со всех сторон брызгала кровь. Души солдат поднимались к небу, окутанные густым черным дымом.

– Эй, надо бы прекратить это безобразие! – не выдержал Христос.

И он проник взглядом в святилище, где прятался губернатор. Злой человек уже разбил раму, и куски ее в беспорядке валялись на плитках пола. И тут из священной ткани вырвалось пламя, ударив узурпатора по глазам. Он мгновенно ослеп. Его телохранители, охваченные великим ужасом, выскочили из святилища, но тут их встретил с мечом Басофон, уложивший воинов, прежде чем они успели вытащить свои мечи из ножен.

Когда не осталось ни одного живого солдата, жители Эдессы упали на колени, вознося молитву Богу. Но, увидев показавшегося на пороге святилища тирана в церемониальной одежде, с лицом, обоженным пламенем, с лопнувшими глазами, растерянного, они поняли, что Святой Образ сотворил чудо, и пали ниц, охваченные сильнейшим волнением.

Таким образом город Эдесса был освобожден. Царя Абгара III вывели из тюрьмы, куда его засадил губернатор Шамашграм. Царь поблагодарил Басофона и хотел было предложить ему освободившийся пост губернатора, но юноша сказал:

– У меня есть только одно желание: пусть отныне жители Антиохии свободно смогут совершать паломничество сюда, дабы почитать Бога через Святой Образ Его Сына.

Ответ удовлетворил царя, и он разрешил паломникам, расположившимся лагерем перед городскими стенами, организовать процессию, потом с хвалебными гимнами пройти через город и войти в святилище с остроконечной крышей, чтобы полюбоваться вновь выставленным покровом.

Басофон, осел и попугай приняли участие в празднике, закончившемся пиром, данным царем в честь обоих городов. Но сын Сабинеллы был не очень доволен. Он считал, что христианам Антиохии не хватало смелости. Поэтому, когда пришло время произносить тосты, он встал и сказал:

– Что с вами стало бы, если бы не я? Тиран все еще властвовал бы. Ни один из вас не посмел взбунтоваться. А вы, жители Антиохии, вы все еще сидели бы перед стенами и ждали, когда Святой Образ обратится в дым. Так-то вы собираетесь распространять свою веру? В Риме казнят, уничтожают последователей Мессии. Вечно ли вы будете ходить с опущенной головой?

– Наш Бог – бог любви, а не войны, – сказал антиохский епископ.

– А Иисус сказал: «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? нет, говорю вам, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться…» [14]14
  Лк. 12:51-52.


[Закрыть]

– О, – ответил старик, – знакомо мне, что ходят по свету Писания, передающие слова и дела Господа нашего, но я не верю им. Все Писание – лживо. В нем запечатлены непонятные слова и фразы. Я же собственными ушами слышал сына одного из Двенадцати и верю только его словам.

В этот момент к столу, за которым разговаривали Басофон и епископ, подошла очень красивая девушка из Антиохии. Мать ее, родом из Эфиопии, передала дочери дикую красоту: длинные черные волосы, горящие глаза, чувственные губы. Тело ее колыхалось в танце, когда она шла. Басофона очаровала обращенная к нему улыбка. Эта девушка была проституткой из предместья. Она приняла веру назареянина, но тем не менее внутри красавицы гнездились различные болезни, потому-то Абрахас и выбрал ее, чтобы соблазнить Басофона и заразить его.

– О, – кокетливо произнесла девушка, – каков герой! Какие мускулы, какая отвага! Могу я присесть рядом с вами на минуточку?

– Девушка, – недовольно сказал епископ, – проходи своей дорогой! Разве ты не видишь, что мешаешь нам?

– Да нет же, – возразил Басофон. – Садись. Настало время веселья. Ты умеешь петь? Танцевать, быть может?

– Я станцую. – И она окликнула двух музыкантов.

– Подумайте хорошенько! – предупредил его епископ.

– Христос любил песни и застолья, – мягко ответил Басофон. И, хлопая в ладоши, он задал ритм музыкантам, а потом девушка стала импровизировать в танце, к огромному удовольствию мужчин, усевшихся вокруг. Тут попугай вспрыгнул на плечо молодого человека и проскрипел на ухо:

– Это говорю тебе я, Гермоген: ты делаешь большую ошибку. Ты сто крат не прав!

– Помолчал бы! – отмахнулся Басофон, слегка ударив его по клюву, что весьма огорчило попугая.

– Я лучший ученик Гермеса, превращенный в диковинную птицу. Я и так смешон! А тут еще меня одернул этот юнец! Какой позор!

– Послушай, – сказал римлянин Брут, превращенный в осла, – тебе известно, что должна пройти ночь, прежде чем наступит день. Смирись со своим положением. Ты выйдешь из него великим.

Но Гермогена совсем не устраивала такая философия. Он с тоской спрашивал себя, обретет ли он вновь когда-нибудь человеческие черты. Не должен ли он был отправиться в Вифинию к губернатору Каю Плинию, чтобы склонить его на борьбу с фанатизмом последователей Христа? А сейчас он находился среди этих гнусных почитателей мертвого бога – и это он, ставший его домашней птицей, его попугаем!

А между тем девушка, завладевшая вниманием Басофона, продолжала его соблазнять, что было совсем не сложно. Дьявол Абрахас точно угадал: у этого Ахилла была своя пята. Так и вышло: после танцев пара удалилась в опочивальню, примыкавшую к пиршественному залу.

– Господи, Христос! – воскликнул Параклет. – Ваш Сильвестр сейчас попадет в сети, расставленные ему адом!

– Как это? – вопросил Иисус.

– Эта эфиопка – чудовище! Взгляните, что у нее внутри: гнойные черви копошатся в ней, их больше, чем в навозной куче. Ваш светоч Фессалии сейчас заразится!

– Пускай этот дурачок заполучит небольшую болезнь. Разве вы не знаете, что спирохета возбуждает ум?

– Но ведь это болезнь!

– Что вы об этом знаете? Болезнь – это наследие Змея. И тем не менее человеку удалось обратить ее себе на пользу. Я доверяю ему.

Решительно Святой Дух все меньше и меньше понимал свое второе «Я», которое сотню лет тому назад спустилось на Землю, дабы спасти человечество, которое тем не менее до сей поры осталось все таким же заблудшим и развращенным».

– Ах, – вздохнул нунций, – к счастью, вы предупредили меня, что речь в этой части идет об исламском памфлете!

– Отметьте, – заметил отец Мореше, что идея заражения Сильвестра венерической болезнью идет от дьявола и что Христос подумывает обратить зло в добро, расстроив тем самым план Злого Духа.

– Это еще ничего! – подчеркнул Сальва. – Абрахас – слово гностическое. Есть невольное смешение понятий философии магов и Зла. Ислам считает христианство смесью теории гностиков и язычества, не так ли?

Тут швейцарский гвардеец объявил о приходе комиссара Папини, который, войдя, щелкнул каблуками, по-военному приветствовал присутствующих и остался стоять в дверях. Лицо бывшего офицера карабинеров было свинцового цвета, что свидетельствовало о нелегких днях накануне.

– Монсеньор, отец мой, господин профессор, примите выражения моего почтения и простите меня за бесцеремонное вмешательство в вашу научную работу, но на мне лежит тяжкая обязанность сообщить вам очень печальную новость.

– Говорите, – потребовал нунций, которого весьма раздражало манерное словоизлияние комиссара.

Тот, подобно актеру в последнем акте драматической комедии, продвинулся на шесть шагов и нарочитым шепотом, слышным всем, произнес:

– Найден профессор Стэндап.

– Так что же! – воскликнул прелат. – Продолжайте, прошу вас.