Текст книги "Загадка Ватикана"

Автор книги: Фредерик Тристан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Елена моя-а-а-а!!!

Когда ветер стих, сын Сабинеллы оказался сидящим на берегу моря. Вдали виден был порт Селевкии. Он потер глаза, думая, что грезит. Но рядом с собой заметил упершиеся в песок четыре покрытые шерстью ноги. Переведя взгляд повыше, увидел серого осла, на спине которого гордо охорашивалась похожая на попугая птица красивого красного цвета.

– Это неправда! – воскликнул юноша, одним прыжком вскочив на ноги.

– Увы, это правда, – проговорил попугай. – И все из-за тебя. Тебе очень нужна была эта Елена?»

ГЛАВА XIV,

в которой исчезновение профессора Стэндапа не помешало Басофону отправиться в Эдессу к плащанице

Римский комиссар, которому было поручено расследование дела об исчезновении профессора Стэндапа, в свое время был капитаном карабинеров. С той поры он сохранил очень элегантную военную выправку и несколько вычурную речь, что выглядело странновато при его небольшом росте и лице дамского парикмахера. Нунций Караколли пригласил его в клуб «Agnus Dei», где уже находились Адриен Сальва и отец Мореше.

– Ваше преосвященство и вы, преподобный отец, а также вы, многоуважаемый профессор, примите выражения моего глубочайшего почтения. Не в первый раз – и это льстит мне – я предоставляю папскому престолу мои скромные услуги, оцененные по достоинству и принесшие мне звание коммендаторе. Соблюдение тайны, чувство меры и эффективность – таков мой девиз. Мало кому известно, что он являлся также и девизом кондотьера Коллеоне, которому я стремлюсь подражать, хотя он и был падуанцем, а я родился под сенью Везувия. Одним словом, у меня есть опыт.

– Коммендаторе, – начал нунций, – мы знакомы с вашим начальником, министром Бертолуччи, святейшим человеком, с которым нас многое связывает. Мы пожелали, чтобы следствие прошло как подобает. Поэтому выбор нашего друга Бертолуччи пал на вас. Ибо мы до сих пор не знаем, что произошло с профессором Стэндапом, и, быть может, беспокоимся из-за пустяка. А пресса весьма падка до сенсаций, не правда ли?

Комиссар Папини отпил из своей рюмки «Ферне Бранка» с содовой и с подобающей миной воскликнул:

– Вино святого отца! Какой возвышенный человек, не так ли? А правда ли, что он вкушает его слегка подогретым?

– Государственная тайна, – ответил Караколли с едва заметным раздражением. – Но вернемся к профессору Стэндапу… Мы исходим из того, что такой педантичный человек не мог пропасть подобным бесцеремонным образом… Дорогой профессор Сальва, объясните, пожалуйста, комиссару суть дела… Слова застревают у меня в горле… Трудно дышать…

Адриен Сальва начал говорить не без доли иронии с примесью интеллектуального превосходства.

– Фикция! Вот в чем вопрос. Вообразите, коммендаторе, что история, происшедшая, как считали, в начале нашей эры и написанная в III или IV веке, оказалась на самом деле венецианским документом XVI века. Вообразите вдобавок, что переводчик этого удивительного документа исчез после чтения первых глав, в момент, когда мы узнали, что текст является апокрифом, предназначенным заменить оригинал, который должен был быть сожжен инквизицией. Какой вывод вы сделаете?

– Ну, профессор… Я бы сказал, что это весьма запутанная интрига, – неуверенно предположил полицейский, которого так называемое объяснение Сальва сильно озадачило.

– И это действительно фикция, – настойчиво продолжил Сальва. – Но такая, которая не может сбить с толку специалистов вроде нас. Следовательно, ни профессор Стэндап, ни нунций, ни я не могли поддаться на обман. Иначе говоря, автор написал этот текст в расчете на неразбирающегося читателя, не особенно заботясь о подлинности документа.

Нунций встал со своего стула.

– Профессор Сальва, вы правы! Вот только обман был умышленным, поскольку манускрипт написан почерком, стилизованным под старину, но на бумаге, изготовленной в XVI веке.

– Из чего можно было бы заключить, что фальсификатор переписал обычный литературный текст. Придерживаясь этой первой гипотезы, постараемся воспроизвести факты. Некто – назовем его «Икс» – узнает, что в библиотеке Ватикана, в папке под номером B 83276, где хранится «Небесная лестница» Жана Гоби, спрятан вредный манускрипт. Он решает изъять его и подменить другим. Для этого он берет неизвестный текст некоего автора – назовем его «Игрек» – и отдает переписать фальсификатору, которого мы обозначим «Зет». Этот последний – большой дока по части подделок, и у него есть пачка венецианской бумаги. Он разжижает латынь оригинала и вставляет в нее словечки другой эпохи, делая из текста неудобоваримую кашу, которую мы расхлебываем. Затем он все переписывает заново каролингским минускулом. Огромный труд и тонкая работа, вы не находите? Мыслимо ли это?

– Адриен, – сказал Мореше, – в это трудно верится. Ведь нужны были годы, чтобы перевести, и столько же, чтобы переписать манускрипт.

– А вот согласно второй гипотезе, – продолжил Сальва, – не исключено, что «Игрек» и «Зет» – один и тот же человек, живший в XVI веке в Венеции, возможно, он был писателем-фантастом и пользовался вульгарной латынью. Экспертиза отца Грюнвальда нам это подтвердит. Ну а что касается «Икса», произведшего подмену, то в какое время жил он? Тоже в XV—XVI веках? Или же он наш современник? А может, он жил в любом веке между XV и нашим?

– Думаю, – предположил Мореше, – что манускрипт XVI века уже находился в библиотеке Ватикана и что «Икс» лишь переложил его в другую папку.

Но ведь надо было еще знать о существовании этого документа. Полагаю, здесь не обошлось без завсегдатая, специалиста…

– Похоже, – согласился Сальва. – И специалист этот затем сделал все, чтобы запутать следы, так что наши ученые потратили многие годы, прежде чем уцепиться за ниточку клубка.

– И только благодаря вам, – заметил нунций.

– Позвольте, ваше преосвященство, скромному полицейскому вмешаться в ваш слишком ученый разговор, – подал голос комиссар. – Мне непонятно, чем все это может помочь в расследовании исчезновения того англичанина… профессора…

– Стэндап! Ах да, Стэндап… – спохватился Караколли, которого захватили рассуждения Сальва. – Смею полагать, что и профессор Стэндап не был введен в заблуждение фальсификатором. Может быть, он почувствовал себя крайне уязвленным… И в настоящее время пребывает в Лондоне… «Уйти по-английски» – так это, кажется, называется?

– Монсеньор, – заметил Сальва, – вы забываете, что комната профессора была переворошена. Его личные вещи тоже там были, но в каком состоянии!

– А, – удивился комиссар Папини, – об этой важной детали я и не знал. Значит, его комнату обыскивали?

Пришлось припомнить все мелочи. Комиссар почувствовал себя увереннее:

– Ваше преосвященство, я оставляю за вами всю научную сторону, но, прошу вас, позвольте полиции вплотную заняться этим английским профессором, чье поведение мне кажется подозрительным. У нас свои методы. И люди наши – лучшие ищейки в мире. Мимоходом скажу, что репутация Скотленд-Ярда значительно преувеличена. Впрочем, Шерлок Холмс…

– Папини, – прервал его нунций, – только, ради Бога, постарайтесь, чтобы не пронюхала пресса. Пропажа в Ватикане! Невообразимо! Как это по-французски: «Уписаться можно»?

На этом утреннее совещание закончилось. А Адриен Сальва и отец Мореше решили вернуться в библиотеку Ватикана, чтобы узнать о результатах экспертизы от доминиканца. Они нашли его в крайнем возбуждении, мало соответствующем сану, которым обычно гордился тевтонец.

– Господа! Невероятно! Колоссальная ошибка и неминуемый скандал!

Ему дали время успокоиться, после чего он объяснил причину своего состояния.

– За все время работы библиотекарем меня еще никогда так не унижали. Мой моральный дух подорван. Я уже начинаю сомневаться в себе. Вообразите, что кто-то не только обманным путем покусился на оригинал манускрипта, находившегося в папке с «Небесной лестницей», но к вымарал его. Именно так: вымарал! – Слезы выступили на глазах у отца Грюнвальда. Стыд захлестнул его. – То, что досье вернули, – ладно! Но вынести его из библиотеки без моего ведома, нагло распоряжаться им и, опять же без моего ведома, положить на место – это уже переходит все границы! Сегодня же вечером я подам в отставку. Задета моя честь.

Адриен Сальва попросил объяснить поподробнее. Вместо ответа отец Грюнвальд протянул ему пачку страниц с заключением экспертов. Оказалось, что первые главы манускрипта датировались XIII веком, тогда как последние неоспоримо принадлежали к XVI и были переписаны совсем недавно. Сам манускрипт переплели за несколько месяцев до его обнаружения. Анализ показал, что страницы, относящиеся к Средним векам, были обрезаны по краям, чтобы их нельзя было отличить от формата страниц XVI века и нынешней эпохи. Кроме страниц XIII века, все остальные изготовили из венецианской бумаги с водяным знаком в виде якоря в кружочке с виньеткой поверху.

– Итак, кое-что прояснилось, – потер руки Мореше. – Оригинальный текст подвергся двойной переработке: первая в XVI веке, вторая – в наше время.

– Посетим-ка еще раз графиню Кокошку, – поспешно предложил Сальва. – А что до вас, отец мой, не очень-то огорчайтесь. Мне кажется, я начинаю понимать, что все это означает. Вас не в чем упрекнуть.

Доминиканец обмяк в своем кресле, доброжелательные слова Сальва, похоже, нисколько не приободрили его. Этот ученый и строгий муж не мог и представить, с помощью каких ухищрений можно было разладить приборы слежения в библиотеке. Разве не установлены электронные системы на каждой двери, камеры в каждом зале? Приезжали американские специалисты и целых три месяца проверяли и отлаживали всю систему наблюдения, после чего уверили святой престол, что за всю их карьеру они не создавали подобного шедевра.

Мыслимо ли, чтобы какой-нибудь служащий библиотеки, тщательно отобранный и проверенный, как и все, мог унести манускрипт, не потревожив ни одно из устройств? Не помнится, чтобы какая-либо книга или документ покинули стены библиотеки. Даже все консультации, экспертизы или реставрационные работы проводились на месте. Разве не говорили, что лаборатории библиотеки превосходят лаборатории Лувра?

– Ну что, – спросил Мореше Сальва по дороге в посольство Польши, – кажется, эта экспертиза в чем-то убедила тебя?

– Можно допустить, что фальсификатором был один из экспертов библиотеки и вся работа проделана в лаборатории. Ко всему прочему, Кокошка хорошо знакома с ним, и именно от него она узнала о важности документа.

– Достаточно ли знать, что какой-то польский эксперт имеет свободный доступ в лабораторию, чтобы определить виновника?

Вылощенный камергер в белых перчатках проводил обоих друзей в барочный салон, где графиня принимала их в прошлый раз. Дородная супруга посла, сидящая в кресле с разводами, встретила их несколько резковато.

– Ах, это вы, господа! И что вам не сидится? Я сказала: его превосходительство мой муж все еще в Варшаве, и, следовательно, ничего большего я вам сообщить не могу.

– Мадам, друзьям Польши простительна поспешность, с которой они спешат на помощь вашему знаменитому соотечественнику, святому отцу, – не оробел Мореше.

– В какой еще помощи нуждается святой отец? – презрительно передернула плечами Кокошка.

– Мадам, – с нескрываемым раздражением произнес Сальва, – мы докучаем вам по необходимости, а не ради удовольствия, можете поверить. У нас есть достоверные сведения, что против Ватикана и, без сомнения, против самого понтифика замышляется заговор. Вы же, не отдавая себе в том отчета, располагаете информацией, которая позволит нам расстроить этот заговор. Не будете ли столь любезны ответить на наши вопросы?

От подобного оскорбления графиня побледнела. Никто не осмеливался говорить с ней таким тоном. Она поджала губы, потом холодно произнесла:

– Давайте, инспектор, давайте. Вам не впервой втаптывать в грязь честь порядочных людей. Обыщите посольство, меня заодно и почему бы не моего мужа!

– Мадам, – более спокойно продолжил Сальва, – во время предыдущего визита я интересовался фамилией человека, поставившего вас в известность о находке «Жизнеописания Сильвестра». Мне необходимо узнать эту фамилию. Со всем к вам уважением я настаиваю, чтобы вы мне ее сказали, и немедленно.

– А если не скажу?

– Графиня, вас – увы! – можно будет обвинить в сообщничестве, в пособничестве, если угодно.

Она, не выдержав, вспылила:

– Уходите! Я не намерена терпеть оскорбления у себя в посольстве от полицейских, даже не польских!

– Мадам, – невинно заметил Мореше, – папский престол назначил моего друга профессора Сальва провести расследование…

Мадам Кокошка тотчас успокоилась, хотя ее объемная грудь продолжала колыхаться, втягивать и выдувать воздух, как кузнечные мехи. Потом она бросила, словно кость шавке:

– Один поляк.

– А дальше? – продолжал настаивать Сальва.

– Один очень уважаемый и почтенный поляк.

– Его фамилия?

– Мой память… как это вы говорите? Он дырявый, вот. Может быть, мой муж-посол помнит. А я какое имею отношение к этой истории?

– Вы общались с газетой «Ла Стампа».

Она поерзала в кресле, насколько это позволило ее величественное тело. У нее был вид ребенка, уличенного в проступке. Потом вдруг она решилась:

– Юрий Косюшко. – И ее прорвало, будто она освободилась от этой пробки. – Но это для святого отца. Все женщины Польши любят святого отца, такого гениального, такого видного… Я говорю, господа, вы нельзя понять…

– Юрий Косюшко служит в библиотеке Ватикана, не так ли? – попытался уточнить отец Мореше.

– Юрий, бедняжка, в библиотеке? – Она громко рассмеялась, зазвенели ее бесчисленные побрякушки. – Он секретарь его превосходительства моего мужа. Коммунист, знаете ли, полный идиот… Как это смешно ужасно смешно… И он пьет много водка, и к одиннадцати утра он мертвый. Глупо, нет?

– Но почему вы постарались скрыть его фамилию? – заинтригованно спросил Мореше.

– Я знаю почему, – с серьезным видом сказал Сальва. – Косюшко – головорез на службе СССР. Его приставили к послу, чтобы следить за ним.

– Юрий? – с плохо разыгранным удивлением переспросила графиня.

– Он рассчитывал на вас, чтобы запустить ложное известие в Рим и тем самым пошатнуть положение папы, так он по крайней мере считал! Как будто этот поддельный манускрипт может что-нибудь пошатнуть! Но он думал, что документ этот скандальный, возмутительный, а это совсем не так. Однако ему внушили. Внушили в КГБ, я полагаю. Папа – символ свободы, не забывайте. Ах, как было бы здорово скомпрометировать его каким-нибудь скандальчиком!

Графиня встала, словно императрица в четвертом акте трагедии.

– Господа, нам не о чем больше говорить. Я и так была очень добрая. Впрочем, бедняжка Юрий уже не секретарь его превосходительства моего мужа. Он уехал в Варшаву. Прощайте, господа. Да сохранит Господь ваше здоровье.

Очутившись на улице, Сальва дал волю своим чувствам:

– Эта вздорная женщина либо сама скрытность, либо набитая дура. Она сперва уверяет, что ее информатор – «очень уважаемый и почтенный поляк» (это ее слова), потом она подсовывает нам этого Юрия Косюшко, ничтожную личность, который, разумеется, покинул Италию.

– За этим Юрием скрывается другой поляк, эксперт библиотеки Ватикана, не так ли?

– Без всякого сомнения. Но меня больше тревожит исчезновение Стэндапа. Пытался ли он проникнуть в тайну, ничего нам не сказав? Не ликвидировали ли его, потому что он раскопал нечто опасное?

Они вернулись в библиотеку и, как вы уже догадались, спросили отца Грюнвальда, не числился ли в его штате какой-нибудь поляк.

– Поляк? Господи, да десятка три… После взошествия нового папы они валом повалили.

– А кто из них имеет доступ в лаборатории?

Доминиканец перебрал свои карточки. К реставрационным мастерским были прикреплены трое польских исследователей, специалистов по древним рукописям.

– Не будете ли столь любезны пригласить их? – попросил Сальва. – Мне хотелось бы с ними побеседовать.

Грюнвальд сокрушенно взглянул на профессора и бросил:

– Прошу простить, но на карточках я прочел, что эти три эксперта выехали в Польшу два дня тому назад.

Адриену Сальва показалось, что он вновь испытывает знакомое ему ощущение присутствия в ярмарочном лабиринте с зеркальными перегородками. Ему вдруг почудился воздушный призрак Изианы. Ее девичьи губки беззвучно шевелились, еще раз повторяя: «Non creder mai a quel che credi». Речь здесь шла, конечно же, не о вере, а о вечно ускользающих туманных убежденностях. В сознании старого ученого странным образом перемешались удивительная история Басофона, исчезновение Стэндапа и смертельное погружение девушки в воды Тибра.

Фикция, все это была лишь фикция, и тем не менее в ней таился некий смысл. Что за непонятная связь могла существовать между такими разными событиями, отмеченными одной и той же печатью – знаком невероятности, как если бы бумажные поля постепенно налезали на текст, покрывая его своей белизной.

Сальва давно подметил, что всякая жизнь есть черновик будущего труда. И хотя он полагал, что труд этот никогда не будет написан, но наивной надеждой постоянно оживлял черновик. Не так ли родилась идея о Боге? Иногда Адриен завидовал людям вроде Мореше или Караколли, которые доверялись убеждениям. А для него подобный вариант оставался запретным. Поддайся он этому соблазну, он презирал бы себя.

Таким образом, Сальва понимал, что текст «Жизнеописания», каким бы лживым он ни был, сам по себе представлял довольно верное отображение человеческой судьбы с ее непоследовательностью, метаниями, со странным пристрастием вписать несколько слов в белые страницы жизни. Но после ухода Изианы вселенная Сальва ужалась до этой белизны, которая, быть может, навсегда полностью накроет смысл текста, который он начал разгадывать в состоянии возбуждения.

Андриен подумал: «Человек – это не трудноразрешимая задача, решение которой предстоит найти именно ему. Человек – это загадка; и именно так к нему следует относиться. Но всегда ли случается, что загадка эта заключается в исканиях? Парадокс бездны, взирающей на тебя…»

«Сатана пришел в неописуемую ярость. Еще бы: его унизили перед подчиненными, а его дворец разрушили. В мгновение ока он очутился в Риме и, приняв обличье одного из советников императора, префекта Кая, приказал доложить о себе как о гонце, принесшем срочные известия.

Траян разрывался между восстаниями колонизированных царств на границах империи и брожениями среди рабов в предместьях столицы. Он сразу же принял Сатану, в полной уверенности, что префект сообщит ему о повсеместном восстановлении порядка. Однако это было не в интересах демона.

– О кесарь, река трудностей, встречаемых в провинциях и в городе, питается из одного и того же источника. Речь идет о сторонниках Кристуса, иудейского смутьяна, который был распят. Эти ужасные люди абсолютно не верят в богов, почитаемых Римом, и, хуже того, они отказываются оказывать почести твоим славным изображениям. Они подстрекают народ, баламутят рабов, отвлекают богатых вельмож от их обязанностей.

Император, похоже, удивился. В донесениях, получаемых им до этого, христиане описывались как безобидные, немного свихнувшиеся сектанты. Но он очень доверял Каю, поэтому выслушал его со вниманием.

– Верующие во Христа используют синагоги Средиземноморья, чтобы привлечь на свою сторону иудеев. Что же до других людей, неиудеев, то их вербуют на городских площадях, обращаясь к ним с неистовыми проповедями и прибегая к магии. К христианам примыкают многие, соблазнившиеся вечной жизнью и блаженством на Небесах.

– Принеси мне доказательство того, что эти люди замышляют недоброе против меня, тогда я строго накажу их.

– Да хоть тысячу доказательств! Достаточно прислушаться, чтобы услышать, что они болтают о наших самых священных законах. Взгляни в окно… Что ты видишь, о кесарь?

Император подошел к окну и увидел поразившее его зрелище. Человек десять мужчин деревянными колотушками пытались разбить статую Эскулапа, стоявшую напротив дворца. На самом же деле ничего этого не было: просто одна из штучек Сатаны.

– И все это последователи того иудея?

– Увы… – вздохнул Вечный лжец.

Траян кликнул личную охрану и повелел пойти на площадь, арестовать варваров и доставить их к нему. Но, само собой разумеется, солдаты зря старались: они никого не нашли и вернулись, не выполнив приказа.

– Видишь, что это за люди! – воскликнул Лже-кай. – Они столь же трусливы, сколь нечестивы. Кесарь, если ты не примешь меры, эта нечисть расплодится и спровоцирует гражданскую войну. Разве ты не знаешь, что осквернять богов – значит оскорблять закон?

Траян был порядочным человеком. Он захотел побольше узнать о христианах и сказал Сатане:

– Ступай в город. Выбери одного верующего из этих иудеев. Приведи сюда. Я допрошу его.

– Кесарь, все будет исполнено. Я как раз задержал одного из этих смутьянов, и, мне кажется, он готов предать свою секту в обмен на твою милость. Сейчас же иду за ним.

С этими словами демон вышел, потом прошел в пустой зал дворца и, вызвав небезызвестного Абрахаса, сказал ему:

– Ты сейчас обратишься в последователя Кристуса. Прими жалостливый вид и уверяй, что Распятый совсем заморочил тебе голову. Раскаявшись, освободившись от чар этих нечестивцев, ты готов открыть их подлые секреты. Остальное я предоставляю твоему извращенному воображению. Нарисуй самую отвратительную картину, от которой ужаснулся бы император.

– Будьте спокойны, – заверил Абрахас. – Через этих бешеных собак, считающих себя детьми бога, восставшего из могилы, я должен отомстить Басофону.

И тут же он превратился в старика, которого Сатана, по-прежнему в облике префекта Кая, привел к Траяну.

– Ну, – молвил император, – так вот он каков один из римлян, предающихся странной религии. Как зовут тебя?

– Максимус Грациус, о кесарь, но в религии Спасителя меня называли Паулюсом – в честь славного апостола.

– Мне сказали, что ты готов выдать мне секреты этой секты? Почему?

– Потому что я римлянин, а христиане замышляют заговор против Рима и против тебя, о кесарь.

– Объясни понятнее.

– Еще вчера я был среди этих людей. Они собираются в пещерах, дабы скрыть свои злодеяния. Там они пьют и едят без меры, а опьянев, поносят твое изображение похабными словами и жестами. Затем они хватают украденное ими дитя, обмазывают его тестом и перерезают ему горло, говоря при этом, что римское отродье должно умереть за то, что римляне убили Бога в лице Кристуса.

– Они иудеи?

– Чаще всего по рождению; но все больше и больше римлян пополняют их ряды, так как – тебе это известно, о кесарь, – восточные религии сейчас в большой моде. Однако в этой соединились варварство и непокорность.

– Ты своими глазами видел ребенка с горлом, перерезанным этими нечестивцами?

– Кесарь, я знаю, что, свидетельствуя, я обвиняю и себя. И все же префект Кай обещал мне жизнь, если я скажу правду обо всем, что видел.

– Я бы сослал тебя в Галлию… но скажи: сколько ты видел погубленных таким вот образом детей?

– По одному каждый вечер… Да простят меня боги! Тогда Траян тогой прикрыл свое лицо и приказал, чтобы этого Грациуса убрали с глаз долой, а затем сказал Сатане:

– Никогда не приходилось слышать мне такой страшной исповеди. Но ты, Кай, ты-то почему утаивал от меня пропажу детей? Твоя полиция беспомощна?

– Великий кесарь, – ответил Сатана, – мои люди тоже ненадежны. Гангрена проникла в казармы. Надо всем нависла развращающая тень этого Кристуса. Вот почему я прошу тебя вскрыть этот гнойник, пока не поздно. Доброта твоя, кесарь, может обернуться слабостью.

Озадаченный Траян велел Лже-каю удалиться. Сатана же понял, что ложь Абрахаса посеяла в императоре недоверие к префекту. Не мешкая, он отправился к последнему и, безжалостно убив его, еще и надругался над трупом. Для большего правдоподобия он кровью начертал на стенах христианские символы: рыбу, якорь и греческую букву «тау», добавив слова: «Кристус победит».

И началось гонение на христиан в Риме и предместьях, как во времена Нерона. Обманутый император вызвал из Фессалии губернатора Руфуса и назначил его на освободившееся место префекта. Таким образом, виновный в смерти святого Перпера возглавил римскую полицию. Эта кровожадная гиена ненавидела верящих в Иисуса из Назарета. Едва он вступил в должность, как начались аресты и произвол. Пышным цветом расцвели пытки, имеющие целью выбить признания о мнимых лихоимствах, воображаемых заговорах, несуществующих преступлениях. Потом, несмотря на отвращение Траяна, христиан бросали на арену, где их пожирали хищные звери, – христиан лишали погребения.

Эта извращенная мысль родилась в больном мозгу Руфуса. Поскольку последователи назареянина проповедовали воскрешение плоти, самым страшным для них было оказаться сожранными, переваренными, превращенными в кучку дерьма. Но даже это не пугало их; такая казнь возбуждала мучеников, и этого никак не мог понять Руфус. Дело в том, что он не знал истории Ионы, проглоченного китом, притчи Христа о смерти и воскрешении.

Замечено было, что среди рычаний, хруста костей, потрескивания факелов раздираемые люди возносили бесконечную непрерывную молитву, так что смерть каждого мученика порождала новых последователей. И чем больше множилось рвение христиан, тем больше безумных приказов отдавал Руфус, в Риме завертелся ужасный механизм: множилось число христиан, вдохновленных страданиями единоверцев.

В то время как Сильвестр, он же Басофон, добирался до города Антиохии в сопровождении осла и попугая, его величество Люцифер пригласил в свое огненное логово Сатану. Князь тьмы пребывал в такой сильной ярости, что тело его дымилось, как вулкан перед извержением. Слуги его тряслись от страха так, что их скелеты издавали звук, подобный треску кастаньет. Никогда еще здесь не видели такого неистовства, с первоначальных времен, когда хозяин дома был изгнан с Неба.

С сожалением покинул Сатана Рим, так как ему нравилось насыщаться болью христиан и смертоносной яростью римлян. Перед троном Люцифера он склонился, выказывая рабскую преданность и почтительность. Все трещало вокруг него.

– Экселенц, ваш покорный слуга…

– Замолчи! Ты не достоин быть даже тенью моего величия. Кривое зеркало! То, что я вершу разумом, ты силишься осуществить своей паршивой плотью, выставляя себя на смех. Мой дворец – свет, твое логовище – грязь. Ты моя карикатура и отвратителен мне! Вероятно, ты придан мне смеха ради. «Другой» хотел, чтобы ты стал незаживающей раной моей гордыни. Надо же: мне, наипрекраснейшему из ангелов, пришлось разродиться тобой, самым уродливым. Мне, умнейшему, пришлось породить тебя, наиглупейшего. Мне, чистейшему, пришлось извергнуть из себя твою невыносимую вонь, мерзкое дерьмо!

Осыпаемый руганью, Сатана молчал, глубоко уязвленный, зная, что изгнанный архангел всегда ненавидел его, рожденного не на Небе, а в земных нечистотах среди сколопендр, червей и скорпионов.

– Сын Божий, не довольствуясь моим изгнанием из высших сфер, где я царствовал, спустился в мир, куда меня водворили. В образе человека он проник в развращенный мир, дабы перестроить его во славу себе, очистить души живущих презрением к плоти. Он бросил мне вызов, а ты, кому я поручил подрывать веру алчностью и похотью, ты оказался способен лишь разжечь ненависть их врагов, которые пытками только возвеличивают их. Разве ты не понял, что мученичество – зародыш христианства?

Лепеча и заикаясь, Сатана признался, что ему и невдомек было, что действия Руфуса могли вдохновить сектантов. Как правило, люди боятся пыток и смерти. Можно ли было предвидеть, что последователи Кристуса с песнопениями пойдут на бойню?

– А этот Басофон, посмеявшийся над тобой! Тебе не стыдно?

– Дело в том, что он живым обитал на Небе и научился разным штукам у самого Самсона.

– Заткнись! – прогремел изгнанный архангел. – Нам известно, что мальчишка предназначен стать светочем Фессалии. А это значит, что он навяжет заповеди Распятого народу, которым мы некогда управляли по своему усмотрению. Надо помешать ему, и более утонченными способами, нежели те, что ты использовал до сегодняшнего дня. Неужели ты не заметил, что он упивался этой Еленой и был бы рад отнять ее у волшебника Симона? Девок хватает. Разврати его, размягчив желаниями этих самок. Подбирай их красивыми снаружи и гнилыми внутри, пусть он подхватит болезнь, которая будет грызть его и сведет с ума. Но не опоздай! Если потерпишь неудачу, я разжалую тебя, отошлю обратно в смрадные ямы, из которых ты вышел. Проваливай!

Сатана, пятясь, вышел, досадуя на себя за то, что сам не додумался до такой хитрости. Он злился, зная, что никогда не превзойдет умом своего господина. Поэтому, найдя Абрахаса, он выместил на нем свою злость, будто тот был виновен в его глупости.

Итак, пока мы присутствовали при встрече Люцифера с Сатаной, Сильвестр, он же Басофон, прибыл в Антиохию, где наблюдалось сильное волнение. Одни горячо спорили, другие быстрым шагом направлялись к дворцу губернатора, перед которым уже собралась порядочная толпа. Сына Сабинеллы привлекло то, что могло оказаться чрезвычайным событием, и, таща за недоуздок осла, он из любопытства влился в людской поток».