355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фредерик Поттешер » Знаменитые судебные процессы » Текст книги (страница 3)
Знаменитые судебные процессы
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 03:19

Текст книги "Знаменитые судебные процессы"


Автор книги: Фредерик Поттешер


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Впервые с начала этого длинного процесса здесь заговорили так ясно. А метр Дюко де ла Айль продолжает свою речь, и вот наконец-то обнаруживаются весьма интересные подробности. Например, что Виллен поддерживал тесную связь с «Аксьон Франсэз»,

Так, некий Стрибер, которого не вызвали в суд для дачи свидетельских показаний, заявил следователю, что Биллей принадлежал к «королевским молодчикам» и что именно на него пал выбор убить Жореса. Приятели, разумеется, взяли с него обещание категорически отрицать какую бы то ни было причастность к монархической организации. Тот же Стрибер рассказал следователю, что 30 июля, накануне убийства, он находился в «Кафе дю Круассан» и видел там троих людей из «Аксьон Франсэз», которые как будто изучали обстановку.

В тот же день, 30 июля, три свидетеля—Дюлак, Пудре и Грандидье – около половины одиннадцатого вечера стояли на улице напротив здания «Юманите», газеты Жореса. Они видели, как Виллен вошел в помещение редакции газеты и стал расспрашивать привратницу, что подтверждается и другими данными следствия. Затем, выйдя из «Юманите», Биллей, по их словам, направился к улице Реомюр и заговорил там с какими-то двумя мужчинами. «Мне показалось, он передавал им то, что могла сказать ему привратница», – уточнил Дюлак.

Кто эти загадочные двое? Вдохновители преступления? Сообщники Виллена? Все эти вопросы, по-видимому, не интересовали следователя. По той веский причине, что свидетели Дюлак, Пудре и Грандидье– бывшие анархисты, а значит, недостойны давать свидетельские показания.

И наконец, почему не выслушали аббата Кальве, заведующего кафедрой литературы в коллеже Станислас, у которого Виллен выполнял обязанности личного секретаря? Он тоже мог бы много чего рассказать. Например, что в воскресенье, предшествовавшее преступлению. Рауль Виллен целый день упражнялся в стрельбе из револьвера в тире католической ярмарки.

На сей раз все слушают адвоката затаив дыхание. Процесс завершается тем, чем он должен был начаться. Наконец-то были заданы вопросы, имеющие непосредственное отношение к делу. Люди снова начинают надеяться. Удастся ли Дюко де ла Айлю разоблачить Виллена? Но нет, он уже заканчивает свою речь. Он ограничился тем, что выявил неправильности в ведении следствия, и в заключение сказал:

– Как бы там ни было, я должен признать, что у нас нет доказательств наличия у Виллена какого-либо сообщника.

Наконец адвокат переходит к вопросу о приговоре.

– Какое наказание следует определить убийце? – обращается он к суду. – Соответствовать преступлению могла бы только смертная казнь!

Защитник метр Жеро выскакивает, как чертик из коробочки:

– Не имеете права! Вы не прокурор! Дюко де ла Айль повышает голос:

– Но позвольте, метр Жеро, вы напрасно меня прерываете, еще не зная, что я имею в виду… Итак, господа, преступление это столь тяжкое, что единственной карой за него может быть смертная казнь. Однако мы ее не требуем, мы не хотим ее…

На секунду адвокат замолкает:

– Мы отнюдь не испытываем жалости к этому человеку, который в свое оправдание не может даже сослаться на душевную болезнь. Нет, мы поступаем так единственно из верности Жоресу, – Жоресу – решительному противнику смертной казни, чья великая тень все еще охраняет его убийцу.

Что и говорить, необычный это процесс. Мало того что гражданские истцы воздерживались от обвинений, так теперь еще их адвокат защищает убийцу от палача!

А присяжные все так же бесстрастны.

Двадцать восьмое марта 1919 года. Последний день суда над убийцей Жореса. Личность подсудимого настолько не привлекает к себе внимания, что почти никто и не запомнил его фамилии. В публике его называют «убийца», «обвиняемый» или «негодяй», но никто не говорит «Рауль Виллен».

Только друзья зовут его по имени. Друзья или приверженцы. Ибо надо сказать, что в приверженцах у Внллена недостатка нет.

Разумеется, до сих пор они не спешили показываться на глаза. Тридцать первого июля 1914 года все единодушно осудили преступление Рауля Виллена – даже те из крайне правых деятелей, кто больше других был настроен против лидера социалистов и кто, быть может, вложил оружие в руку убийцы Слишком серьезным и чреватым тяжкими последствиями событием была гибель Жореса перед самой войной. Опасались мятежей, народного восстания, а быть может, и гражданской войны. Поэтому даже в ультранационалистских кругах не решились открыто выражать свою радость. Ограничивались тем, что за семейной трапезой опрокидывали рюмочку по случаю исчезновения «герра Жореса»…

Но теперь дело обстоит иначе. Социалисты разъединены. Они плохо перенесли испытание войной. Создается впечатление, что победа подтвердила правоту Друзей Рауля Виллена: пацифизм Жореса погиб в траншеях. После победы прошло всего пять месяцев, Франция еще во власти воинственного опьянения. умы заражены националистической истерией, и вот уже кое-кто не боится громко, во всеуслышание заявить, что трагическая гибель Жореса была благодеянием для страны.

Эта атмосфера роковым образом повлияла на ход процесса. Гражданские истцы, вместо того чтобы предъявить обвинение в убийстве и призвать убийцу к ответу, все время занимали оборонительные позиции. Что же касается адвокатов Рауля Виллена, то вначале они попытались объявить обвиняемого не отвечающим за свои действия, а затем без зазрения совести превратили совершенное им в акт патриотизма'

Но вот слово берет прокурор. На местах для прессы заметно некоторое оживление. Чего может добиваться обвинение, если накануне гражданская сторона заранее отказалась присоединить свой голос к требованию смертного приговора? Дюко де ла Айль, адвокат, представляющий интересы социалистической партии и семьи Жореса, высказался вполне определенно: Жан Жорес был непримиримым противником смертной казни. Казнить его убийцу значило бы оскорбить его память!.. Однако не потребовалось много времени, чтобы понять: Рауль Виллен нисколько не нуждается в посмертном покровительстве своей жертвы. Пунктуальный, несколько меланхоличный прокурор Беген вовсе не собирается требовать смертного приговора. Напротив, он сразу же обращает внимание присяжных на то обстоятельство, что Рауль Виллен к началу процесса уже отсидел в тюрьме пятьдесят шесть месяцев. Он просит их не забывать об этом в ту минуту, когда они будут выносить свой вердикт, и напоминает, что в любом случае срок предварительного заключения засчитывается при определении меры наказания для обвиняемого.

Затем прокурор меняет тон и предупреждает:

– Преступление Виллена потрясает до глубины души. Если возможно какое-то снисхождение к виновному, то только в случае, если он не может нести ответственности за совершаемые действия.

И вот Беген ставит себе целью доказать, что Виллен несет полную ответственность за содеянное и вовсе не является тем неуравновешенным субъектом, каким его пытались представить присяжным. В доказательство прокурору достаточно привести письмо обвиняемого Барделю, одному из свидетелей, на которого, как думал Виллен, он может положиться. В этом письме Виллен дает указания будущему свидетелю: друг должен будет заявить, что он, Виллен, был немного не в себе, что он большой патриот, но бесконечно далек от политики.

– Похоже ли это на письмо умалишенного? – спрашивает прокурор. – Разве не свидетельствует оно, напротив, о полнейшей ясности ума, о расчетливости – качествах, которые упоминаются и в заключении медицинской экспертизы? Но есть еще и другое письмо, адресованное брату. В нем Виллен не только не проявляет раскаяния, он похваляется тем, что убил Жореса. «Итак, я уничтожил главного зачинщика, – пишет он через неделю после убийства, – уничтожил главного противника закона о трехлетней военной службе, крикуна, заглушавшего призывы о помощи Эльзасу и Лотарингии, я покарал его, и это знаменует начало новых времен и для Франции, и для других стран».

И обращаясь к защитникам Виллена, прокурор Беген восклицает:

– Совсем недавно, метр Жеро, вы сказали: «Минута– и Жорес был мертв». Да, хватило одной минуты, но перед этим Виллен пятнадцать месяцев готовил Жоресу смертный приговор, и порыв, воплотившийся в том, что он сам называет минутой безумия или актом патриотического гнева, этот роковой, неистовый порыв был в свою очередь выражением давнего желания убить, которое он вынашивал в душе долгие месяцы. Вот преступление этого человека: он понимал, что делает, он сознательно совершил свое преступление и сознательно шел к нему.

В заключение Беген обращается к присяжным с просьбой «вынести обвинительный приговор, но проявить снисхождение» по причине особых обстоятельств, в которых было совершено преступление. Иными словами, по причине того, что преступление было совершено из патриотических побуждений.

Итак, даже прокурор, отлично выполнивший свою задачу, не смог избежать воздействия ультранационалистической атмосферы 1919 года… и никто не поднял голос протеста!

Защита использует это, чтобы склонить присяжных на свою сторону. Первым говорит метр Зеваэс. Старый друг Жореса, бывший депутат-социалист, громко и во всеуслышание заявляет: уж ему-то лучше, чем кому-либо другому, известно, что «незабвенный Жорес всегда выступал за сближение с Германией и возвращение Эльзаса и Лотарингии не было его главной заботой».

Зеваэс настаивает на том, что Рауль Виллен совершил «патриотическое» преступление, и просит не более не менее как оправдать его «во имя одержанной победы, во имя всех надежд, которые она позволяет, повелевает нам лелеять»

Затем берет слово метр Жеро. Он тоже старается доказать, что страсть, заставившая Виллена взяться за оружие, «хоть и ужасна в своем проявлении, но по природе своей благородна». Он пытается доказать, что у Виллена не было намерения убить, но что он поддался всеобщему возбуждению, царившему накануне войны, что его захлестнула волна ненависти, разжигаемой некоторыми газетами. Обращаясь к присяжным, он восклицает:

– Если я докажу вам, что мысль о престунлении созрела у Виллена между двадцать седьмым и тридцать первым июля, но никак не ранее, то неужели вы не ощутите к нему некоторой жалости, сопоставив тридцать лет безупречного поведения с тремя днями болезненного возбуждения и дурных мыслей?..

И метр Жеро в свою очередь взывает о прощении, напоминая о пятидесяти шести месяцах предварительного заключения, – прощении ради его близких, ради брата-летчика, проявившего героизм во время войны.

– Ибо заслуги одних, – говорит он, – должны сглаживать проступки и заблуждения других…

Время близится к семи часам вечера. Присяжные удаляются на совещание.

Все улаживается за каких-нибудь полчаса. Одиннадцатью голосами против одного присяжные объявляют Рауля Виллена невиновным. Судье Букару остается только произнести оправдательный приговор. Ужасная подробность: выплата судебных издержек возложена на гражданскую истицу, госпожу Жорес.

Невиновен!

Б том же марте месяце 1919 года в Париже состоялся другой процесс – на сей раз дело слушалось военным трибуналом – процесс по делу молодого анархиста Эмиля Коттена, по прозвищу Милу, 19 февраля этого же года несколько раз выстрелившего по «роллс-ройсу», в котором ехал Жорж Клемансо. Премьер-министр был лишь легко ранен. Что до Эмиля Коттена, то его не заставили пять лет дожидаться правосудия. Приговор – смертная казнь. Да, с промежутком в несколько дней: смертная казнь за выстрелы в «первого шпика Франции» и оправдательный приговор за убийство Жореса.

У этой истории есть эпилог. Рауль Виллен на свободе, разумеется, но он одинок. Его «друзья», все, кто одобрял его поступок, отворачиваются от него или попросту теряют к нему интерес. О нем помнят теперь только люди из народа, те, кто осиротел после смерти Жореса. На него показывают пальцем, к нему поворачиваются спиной. Приходится сменить фамилию, без конца переезжать с места на место. Постоянную работу получить невозможно, и он пускается на мелкие аферы. Наконец однажды решает исчезнуть навсегда. Он уезжает в Испанию к поселяется па Бэлеарских островах, на Ивисе. Чтобы прокормиться, мастерит стеклянные безделушки для продажи туристам. Он один, один с большой гипсовой статуей Жанны д'Арк, которую купил в Барселоне и перед которой каждую ночь зажигает свечи.

Но Виллен не столь уж забыт, как это кажется жителям Ивисы. Когда в Испании начинается гражданская война, люди вспоминают, что этот странный художник по стеклу, с блуждающим взглядом, кроме всего прочего – и прежде всего, – человек, который убил Жореса. И вот весенним днем 1937 года Вилле-га уводят из его виллы. Рауль Виллен, убийца одного из крупнейших социалистических деятелей Франции, оправданный правосудием своей страны, был расстрелян испанскими республиканцами.

Незадолго до этого в Испании погиб другой француз. Эмиль Коттен, получив помилование от Клемансо и отсидев несколько лет в тюрьме, тоже отправился за Пиренеи и вступил там в ряды республиканцев.

2. ПРОЦЕСС ЖАННЫ Д'АРК

Двадцать первого февраля 1431 года в холодной и мрачной капелле Руанского замка открывается процесс над Жанной-Девой. Холодом веет и от лиц сорока пяти представителей церкви – священников, монахов, докторов богословия и права Парижского университета, – сидящих на скамьях, расставленных полукругом возле Жана Леметрэ, викария Святой инквизиции в Руане, и епископа бовеского Пьера Кошена, который вел следствие и сегодня председательствует на суде.

Появлению Жанны предшествует звон цепей. Ими опутаны ее ноги, их не снимают никогда, даже на время сна.

Большинство собравшихся впервые видят ту, которую они называют колдуньей. Колдунье – девятнадцать. Это красивая черноволосая девушка, довольно высокая. Она кажется еще выше в своем серо-черном платье пажа, своем «мужском костюме». Держится она очень прямо. За девять месяцев тюрьмы, прошедших со времени ее пленения при осаде Компьеня в мае 1430 года, внешне она совсем не изменилась.

Жанна садится на маленькую скамеечку в центре полукруга, и епископ Кошон открывает процесс. Обвиняемая, провозглашает он, совершила множество поступков, противных вере, и судить ее будут как еретичку. Поступки, противные вере, – это явления ей ангелов и святых, они, по словам Жанны посещают ее каждый день, и она странно называет их своим «Советом».

На самом деле никто не заблуждается. Прекрасно известно, что Жанну судят не за видения и не за голоса, а за то, что она совершила по совету этих голосов. Ведь именно по их научению Дева прогнала англичан из Орлеана в мае 1429 года, а двумя месяцами позже короновала Карла VII, бывшего до тех пор лишь дофином: возвела его на французский престол вместо малолетнего английского монарха Генриха VI.

Вот настоящее преступление Жанны д'Арк. И потому процесс проходит здесь, в Руанс, столице англичан во Франции, где суд целиком предан им.

Епискон Кошон всматривается в лицо Девы.

– Жанна, поклянитесь на Евангелии отвечать правду па все вопросы, которые мы зададим вам.

Первый же ответ Жанны вызывает растерянность.

– Я не знаю, о чем вы хотите допрашивать меня, – спокойно говорит она. – Может быть, есть вопросы, на которые я не стану отвечать.

– Речь пойдет о вопросах веры, – объясняет епископ, несколько сбитый с толку.

Жанна говорит еще тверже:

– Если речь пойдет о моей семье и о моих поступках, я охотно принесу клятву. Но что до моих откровений, то о них я рассказывала только Карлу, моему королю. А другим я не скажу ни слова, даже если мне за это отрубят голову, потому что ангелы запретили мне говорить об этом.

Епископ, не ожидавший такого упрямства, повторяет:

– Поклянетесь ли вы говорить правду в ответ на вопросы, касающиеся нашей веры?

Один из асессоров подносит обвиняемой молитвенник. Жанна встает на колени, кладет обе руки на книгу и клянется говорить правду обо всем, что касается веры, по ни о чем больше.

Епископ нервничает. Чувствуется, что он торопится.

– Ваше имя и прозвание?

– На родине меня называли Жаннетой, а теперь Жанной. А прозвания не знаю.

Может быть, из целомудрия Жанна делает вид, будто не знает, что все называют ее Девой.

– Место рождения?

– Домреми, около Гре, в Лотарингии.

И в памяти Жанны всплывает деревенька Домреми, отец Жак д'Арк, довольно зажиточный крестьянин, мать Изабелла, научившая ее шить и прясть.

Возникают перед ней и более мрачные картины. Бесконечные нашествия банд бургундских солдат, союз» НИКОВ англичан, они грабят и жгут, и из-за них порой приходится покидать деревню и прятаться.

В ходе допроса, удостоверяющего личность Жанны, вырисовывается облик крестьянской девушки, такой же, как и все, которая и жила бы, как и все, не услышь она однажды удивительные голоса.

Все это в высшей степени раздражает епископа Кошона, Внезапно он приказывает Жанне прочесть ему «Отче наш».

– Исповедуйте меня, – отвечает она, – и я охотно прочту вам молитву.

Жанна ловко поставила епископа в крайне затруднительное положение. И правда, только духовник может приказать прочесть молитву. А как же Кошон может быть одновременно и ее духовником, и ее судьей? Даже в «вопросах веры», как выразился епископ, Жанна не позволяет так легко одурачить себя.

– Я требую, чтобы вы прочли «Отче наш», – нападает Кошон.

– А вы сначала исповедуйте меня, – снова невозмутимо говорит Жанна.

Епископ явно ничего не добьется от этой девушки. В замешательстве он меняет тему: напоминает Жанне, что ей запрещено выходить из тюрьмы под страхом Отлучения от церкви. Это уж по меньшей мере неожиданно. Трудно представить себе, как может выйти из тюрьмы Жанна, закованная в цепи и охраняемая днем и ночью вооруженными солдатами, которые даже спят в ее камере.

– Я не принимаю этого запрета, – отвечает Жанна. – И если бы мне удалось бежать, никто не смог бы сказать, что я нарушила клятву, ведь я ее никогда не давала.

Епископ вынужден стерпеть и это. Он спрашивает:

– У вас есть какие-нибудь жалобы?

– Да, я хочу пожаловаться на цепи на ногах! На этот раз Кошон не может сдержаться:

– Вы же пытались бежать, потому вы и в кандалах!

Действительно, еще до того, как бургундцы выдали Жанну англичанам, захватив ее в Компьене, она попыталась бежать, выпрыгнув из окна башни Боревуарского замка, где ее держали в заточении. Попытка к бегству или попытка самоубийства? Жанна сильно разбилась, и понадобилось много дней, чтобы она пришла в себя после падения.

– Верно, – говорит она, – я хотела бежать, да и сейчас хочу – это естественно для каждого узника.

Епископ разводит руками – жест то ли нетерпения, то ли отчаяния – и решает перейти к другому вопросу.

– Когда вы впервые услышали голоса?

Вот мы и добрались до главного. Станет ли Жанна отвечать или не сочтет это возможным, как уже предупреждала?..

Жанна:

– Мне было тринадцать лет, когда я впервые имела откровение от господа нашего посредством голоса, который наставлял меня, как следует себя вести.

И Жанна рассказывает, как она в первый раз сильно испугалась. Это было летом, в полдень, в отцовском саду, и голос шел справа, со стороны церкви, и сопровождался ярким светом.

– И кто же так к вам обращался? – спрашивает Кошон.

– Это был очень благородный голос, – продолжает Жанна. – Услышав его в третий раз, я поняла, что то был голос ангела. Голос всегда давал мне добрые советы, и я его хорошо понимала.

– В каком же виде представился вам голос? Молчание. Дева отказывается отвечать на этот вопрос:

– Вы от меня этого не добьетесь!

Впрочем, вскоре Жанна смягчается и рассказывает, как она слышала дважды или трижды в неделю голос и он повторял ей, чтобы она оставила деревню и графство Лотариигское и отправилась во француз-скос королевство, сняла осаду англичан с Орлеана и короновала дофина.

Указания были поразительно точными, ведь именно по совету голоса она пошла сначала я Вокулер к господину де Бодрпкуру, капитану, чтобы он дал ей оружие и людей, и смогла отправиться в Шинон к дофину. Все произошло, как предсказывал голос, и в марте 1429 года, через месяц после своего ухода, Жанна была в Шиноне.

– Вы в самом деле рассчитывали быть принятой королем? – удивляется Кошон.

– Голос обещал мне, что король сразу же примет меня.

– Почему он принял вас?

Поражает не только то, что Жанна говорит в ответ, но и ее тон – простой и естественный.

– Те, кто был за меня, знали, что голос от господа. А королю моему были многочисленные и убедительные откровения.

– Какие откровения?

– Я не скажу. Спросите у него самого!

На сей раз Жанна замолкает всерьез. Ясно, что теперь от нее больше ничего не добьешься и епископ предпочитает отложить заседание. Еретичка она или нет, но Жанна д'Арк уже не наивная крестьяночка из Домреми, и похоже, что сегодня женщине-воительнице под силу дать отпор мужам церкви.

Новое заседание – в субботу 24 февраля. Епископ Кошон сразу же делает попытку добиться от Жанны того, что до сих пор ему не удавалось: она должна поклясться отвечать без утайки на все вопросы.

Жанна готова к этому, И очень спокойно, уверенно говорит:

– Помилуйте, вы же можете спросить меня о таком, на что я отвечать не стану!

Затем, после небольшой паузы:

– Я не буду с вами откровенничать о своих видениях. Если я начну рассказывать о них, то могу сказать что-нибудь, чего поклялась не говорить. Так что, – добавляет Жанна, лукаво улыбаясь, – я сделалась бы клятвопреступницей, а вы ведь, конечно, этого не хотите.

Удивительно, как она находчива! По легкость, с которой Жанна иронизирует, все больше раздражает епископа Кошона; он продолжает настаивать на своем, приказывая Деве принести клятву.

Все так бы и не сдвинулось с места, если бы Жанна вдруг не решилась заговорить по-другому.

– Будьте осмотрительны, когда называете себя моим судьей! – бросает она епископу. – Вы отягчаете свою душу, предъявляя мне тяжкие обвинения.

Значит ли это, что Жанна отказывается признавать этот суд, считает его неправомочным? Во всяком случае, все понимают ее именно так, а, чтобы не было и тени сомнения, она, гордо подняв голову, с вызовом добавляет:

– Я пришла по велению господа, и здесь мне делать нечего. Я прошу, чтобы меня отдали на суд господа, который вел меня.

Епископ с трудом подавляет недобрую усмешку.

Зря Жанна так высокомерничала, вот и попалась в расставленную ловушку. Ведь сейчас Дева сказала, что между ней и богом пет посредников, значит, церковь для нее ничто. Вот она, ересь. Именно это и хотел услышать Кошон.

Теперь уже добыча не ускользнет от него. На сегодня епископ этим довольствуется, поручая дальнейший допрос господину Жану Бопэру, профессору Парижского университета. Бопэр немедленно переходит к голосам Жанны, Именно к этому, по всей видимости, приковано внимание судей.

– Когда вы в последний раз слышали ваш голос? – спрашивает он.

– Я слышала его вчера и сегодня, – сразу же отвечает Жанна.

– В котором часу?

– Я слышала его трижды. Первый раз – утром, второй – когда звонили к вечерне, а третий – к «Аве Мария».

И снова, с улыбкой, которая выводит судей из себя:

– А по правде, я гораздо чаще слышала его, чем вам об этом рассказываю.

Жан Бопэр делает вид, будто не слышит этих дерзких слов.

– Что вы делали вчера утром, когда раздался голос?

– Я спала. Голос разбудил меня!

– Он разбудил вас, дотронувшись до руки? Странный вопрос. Разве может голос дотронуться до руки? И вообще, почему этот профессор теологии думает, что Жанну можно так легко обвести вокруг пальца?

Отвечает она, однако, мягко и' мечтательно, как всякий раз, когда говорит о голосе,

– Я была разбужена без прикосновений. Бопэр не отступает:

– Голос шел из вашей камеры?

– Нет, но он шел из замка.

– Вы поблагодарили его? Встали на колени?

– Да, – отвечает Жанна. – Я села на кровати, сложила руки и попросила о помощи.

Она замолкает, а затем, подняв голову, говорит;

– Голос велел мне отвечать смело.

Потом, словно выведенная наконец из себя этими глупыми вопросами, а может, для того, чтобы доказать свою храбрость, к которой ее призывал голос, Жанна резко поворачивается к молча слушающему ее Кошону и повторяет недавно сказанные ею слова. Но теперь они уже звучат не как вызов, а как угроза.

– Вы, называющий себя моим судьей, будьте осмотрительны в том, что делаете, ибо я – посланница божья, а вы подвергаете себя страшной опасности…

Кошон ждет, пока буря утихнет. Нетрудно догадаться, что он торжествует. Кто эта девица, которая утверждает, будто она посланница божья? Это уже не ересь, это святотатство. И всем вдруг кажется, что они уже видят, как пламя костра отражается на высоких стенах часовни.

– Итак, Жанна, – снова хитрит метр Бопэр, – неужели, по-вашему, богу может быть неугодно, чтобы говорили правду?

Жанна уклоняется от прямого ответа:

– Голос велел мне говорить с моим королем, а не с вами. Вот и сегодня ночью он поведал мне то, что очень помогло бы моему королю, и хорошо бы ему сейчас узнать об этом.

О чем именно узнать, выяснить у Жанны невозможно, даже бесполезно спрашивать ее. Господин Бопэр пробует найти другой подход.

– А вы бы не могли устроить так, чтобы голос по вашей просьбе передал все это вашему королю?

Опять ловушка. Если голос от бога, то может ля он быть послушен Жанне? Но н на этот раз Дева оказалась сообразительнее, чем о ней думали.

– Не знаю, угодно ли это было бы голосу, – говорит она, – разве только на то была бы воля божья. Без господней благодати мне вообще ничего не удалось бы сделать.

Эта девушка невыносима! Господин Бопэр выходит из себя:

– А у голоса есть лицо, глаза?

В ответе можно было не сомневаться:

– Я вам этого не скажу,

И Жанна добавляет резко и в то же время задорно:

– В одной детской поговорке говорится, как часто людей вешают за то, что они сказали правду.

Кажется, Жанна хочет еще что-то добавить. Но господин Бопэр прерывает ее. Со злобой в голосе он задает ей ужасный вопрос, самый главный вопрос:

– Знаете ли вы, что на вас почиет благодать господня?

Жанна не колеблется ни секунды. Чувствуется, что слова ее идут прямо от сердца,

– Если я вне благодати, пусть господь пошлет мне ее. А если я пребываю в ней, пусть он меня в ней храпит.

В зале мертвая тишина, все потрясены. Многие ли из ученых-теологов, мужей церкви, собравшихся здесь, чтобы судить эту девушку, смогли бы ответить на такой вопрос? Кто из них сумел бы так смело доказать свою чистоту? Да, теперь ясно, на пен и впрямь божья благодать.

Но судьи собрались здесь не для того, чтобы умиляться. Они должны обличить еретичку. Надо пак можно скорее рассеять беспокойство, охватившее всех присутствующих. Что же делать? Епископ Кошон прерывает заседание.

Когда несколькими минутами позже оно возобновляется, обвинение меняет тактику. Чтобы забылось яркое впечатление от последних слов Жанны, надо попытаться доказать, что она на самом деле впала в ересь.

Снова допрашивает господин Бопэр. Он интересуется, играла ли Жанна на лугу с другими детьми из Домреми, когда они пасли там скот.

– Да, – отвечает Жанна, – но только когда была маленькой.

– Тогда, видимо, – говорит господин Бопэр, – вы знаете дерево фей.

Речь идет о большом буке возле источника, неподалеку от Домреми. Деревенские жители утверждали, будто вода из источника исцеляет болезни и будто к дереву приходят феи. Ходила ли Жанна туда, в глубину леса, где властвуют мрак, магия и дьявольщина?

– Я иногда бывала там, – говорит Жанна, – летом, с другими девочками. Мы плели венки из роз. Но фей я никогда не видела – ни там, ни в каком другом месте; я вообще никогда не верила, что они там есть.

Бопэру и на этот раз не повезло. Тогда оп задает еще один вопрос:

– Жанна, вы хотите носить женскую одежду?

– Дайте мне ее, я оденусь и уйду отсюда. А иначе я не буду переодеваться. Мне н эта одежда подходит, раз господу угодно, чтобы я ее носила.

Всем ясно, что это одна из главных статей обвинения. Епископ Кошон уже говорил, что ношение мужской одежды, одежды, которая делает из Жанпы воина, есть «преступление гнусное с божественной точки зрения».

Жанна другого мнения. Для нее эта одежда – символ освободительной войны, которую она вела, символ женщины-воительницы, символ сопротивления английским порядкам, наконец, символ того, за что ее судят на самом деле, разыгрывая комедию религиозного процесса. Именно поэтому снова с таким вызовем произносит она страшные слова, которые еще долго будут помнить судьи.

В ответ на вопрос господина Бопэра, видела ли она свет, когда голос обращался к ней, Жанна, выпрямившись во весь рост, резко говорит:

– Да, было много света. Но не всякий свет сияет для вас!

Суббота 17 марта 1431 года.

Жанна уже целую неделю не выходит из своей камеры. Конечно, ее содержат так строго за дерзость по отношению к судьям. Теперь заседания суда проходят при закрытых дверях, в стенах самой тюрьмы. И эта мера – еще одно нарушение в списке (и так уже довольно длинном) беззаконий и несправедливостей.

Прежде всего Жанну поместили в светскую тюрьму под охрану английских солдат, хотя каноническое право гласит, что обвиняемый, предстающий перед судом церкви, должен содержаться в церковной тюрьме. Жанне, кроме всего прочего, полагалось находиться в женской тюрьме, под охраной женщин.

Но быть может, самое чудовищное состоит в том, что она должна защищаться сама, ей не дали ни защитника, ни наставника. Чему тут, впрочем, удивляться: ведь известно, что все расходы по процессу покрываются англичанами и это они оплачивают судей. К тому же еще до открытия процесса было объявлено, что в том весьма невероятном, впрочем, случае, если с Жанны снимут обвинение в ереси и колдовстве, ее тут же выдадут англичанам, и тогда ее будут судить они. Что и говорить, религиозный процесс лишь ширма для другого, настоящего процесса, – для процесса, который Англия устроила над этой девушкой, поклявшейся «выдворить англичан из Франции» и едва в этом не преуспевшей.

Итак, новое заседание проходит в камере Жанны. Епископ Кошон, конечно, здесь. Рядом с ним инквизитор Руанский Жан Леметр, судебный исполнитель, монах и два доктора богословия из Парижского университета. Допрос начинает господин Жан де Ла Фонтен.

– Готовы ли вы отдать на суд нашей святой матери-церкви все ваши поступки, как дурные, так и добрые? – начинает оп.

Заданный вопрос – самый важный. Жанна это хорошо понимает. Она старается отвечать осмотрительно:

– Я люблю церковь и хотела бы поддерживать ее всеми своими силами, и не мне надо было запрещать идти к мессе! Что до моих поступков, то я целиком полагаюсь на царя небесного, меня пославшего к Карлу, истинному королю Франции.

Ответ осторожный, хотя и твердый. Но Жанна опять не может сдержаться и бросает в лицо своим судьям:

– Вот увидите, французы скоро выиграют большую битву. Вспомните мое предсказание, когда это произойдет,


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю