355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фредерик Поттешер » Знаменитые судебные процессы » Текст книги (страница 18)
Знаменитые судебные процессы
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 03:19

Текст книги "Знаменитые судебные процессы"


Автор книги: Фредерик Поттешер


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

 
Виолетта пыталась распутать
И распутала
Ужасный змеиный клубок
Кровных связей.
 

Однако все уверены, что кровные связи вновь сплетутся в тугой узел, когда Виолетта встретится с матерью. После той ночи, когда было совершено преступление, они виделись всего один раз. Это было около года назад в больнице Сент-Антуан, несколько дней спустя после того, как мать пришла в сознание. Ужасная сцена. Виолетта упала перед ней на колени, умоляя простить ее. Монотонным, глухим голосом, словно доносившимся из могилы, госпожа Нозьер произнесла;

– Я прощу тебя только после твоей смерти.

Госпожа Нозьер не захотела присутствовать на открытии процесса. Но сегодня она заняла свое место—на ней густая, черная вуаль, скрывающая лицо. Когда председатель суда Пейр вызывает ее для дача свидетельских показаний, она отбрасывает вуаль, открывая изможденное лицо, на котором лихорадочно горят глаза,

– Госпожа Нозьер, – спрашивает председатель, – можете ли вы сообщить господам присяжным причины, по которым вы решили выступить истицей?

– Чтобы найти сообщников преступления и обелить память мужа, – отвечает Жермена Нозьер твердым и спокойным голосом, – Я любила мужа, И не в силах вынести, чтобы кто-то, даже родная дочь, чернил его.

Выступать истицей против собственной дочери нелегко. И наверное, поэтому после недолгого молчания мать Виолетты Нозьер произносит:

– Я больше не испытываю ненависти к моему несчастному ребенку!

«Несчастный ребенок» на скамье подсудимых прячет лицо в ладонях.

Госпожа Нозьер убеждена в наличии сообщников. По ее словам, Виолетта не могла без посторонней помощи раздобыть яд и составить подложное письмо, якобы подписанное доктором Дероном, Кроме того, она сомневается, чтобы у дочери хватило сил поднять ее, лежащую в бессознательном состоянии на иолу, и уложить на кровать. Нет, у Виолетты определенно был сообщник. И Жермена Нозьер знает его имя – Жан Дабен, любовник дочери. А вот доказательство: как-то встретившись с Дабеном, несчастная Женщина заметила, что у него на пальце красуется перстень ее мужа.

Напряжение в зале возрастает. Всем известно, что в момент совершения преступления Дабен был далеко от Парижа, в Бретани. А перстень ему подарила Виолетта, выкрав его у отца. Она действительно проделала все в одиночку. Но мать не может свыкнуться с этой мыслью, не может взглянуть правде в глаза.

На вопрос председателя Пейра госпожа Нозьер отвечает, что Виолетта прекрасно знала о их сбережениях, о тех ста восьмидесяти тысячах франков, которые хранились в банке.

– Вы допускаете мысль, что ваша дочь решилась на убийство в надежде получить эти деньги?

– Конечно, господин председатель, я так пола гаю, – дрожащим голосом произносит госпожа Нозьер.

Председатель обращается к обвиняемой:

– Виолетта Нозьер, что вы можете сказать по поводу показаний вашей матери?

Виолетта вскакивает и кричит: – Мама! Мама! Госпожа Нозьер поворачивается к дочери и, громко рыдая, протягивает к ней руки.

– Виолетта, дочь моя, то, что ты сказала о своем бедном отце, – немыслимая, ужасная ложь, но могу ли я забыть, что ты мое дитя?!

Виолетта тянется к матери. Будь это возможно, они упали бы друг другу в объятия. Пейр в затруднении. Он обращается к Жермеие Нозьер:

– Вы свободны, мадам. Суд благодарит вас и искренне сочувствует вашему горю.

Госпожа Нозьер на мгновение останавливается перед присяжными. Заломив руки, она молит:

– Пожалейте! Пожалейте мое дитя!

Зал оцепенело молчит. Каждый спрашивает себя, что еще может произойти, чем кончится вся эта мелодрама.

Один за другим выступают психиатры, освидетельствовавшие Виолетту в тюрьме Птит-Рокет. Три психиатра, среди которых особо выделяется доктор Трюэль, главный врач психиатрической лечебницы Сент-Анн. Это его ЗЗбЗ-я экспертиза.

У экспертов сомнений нет. Виолетта полностью ответственна за свои действия. Она не страдает душевными заболеваниями. Ее сифилис не сопровождался нарушениями мозговой или нервной деятельности. Скорее всего, подсудимая – обыкновенная девушка, непомерно эгоистичная, мечтающая о свободе и приключениях, лживая, но отнюдь не нимфоманка.

Здесь есть чему удивляться. Если Виолетта не нимфоманка, то почему она придумывала себе жизнь, даже отдаленно не напоминающую ту, которую она вела в действительности? Не объясняется ли это страстным стремлением соединить воедино мечту и реальность? Зачем такое нагромождение лжи по любому поводу? Если Виолетта не нимфоманка, то как могло появиться обвинение в кровосмесительстве? Разве можно доводить ложь до таких пределов?

Эксперты, похоже, даже не удосужились разобраться в этих вопросах. Да и беседовали они с Виолеттой всего часа полтора.

После треволнений, вызванных встречей Виолетты с матерью, сообщение психиатров выслушано с недоумением. Но останавливаться на этом не стоит– для дачи свидетельских показаний вызван Жан Дабен.

Любовник Виолетты не вызывает никаких симпатии у публики. Известно, что он злоупотреблял щедростью девушки, что касается прессы, то она представила его чуть не сутенером, хотя он им и не был. Оказавшись под угрозой исключения из университета, Дабен предпочел пойти добровольцем в армию и вскоре должен отправиться к месту службы в Южный Тунис. На нем кавалерийская форма цвета хаки. Высокий стройный молодой человек не лишен известной привлекательности. Но неприкрытое презрение, с которым он относится к окружающим, еще больше настраивает против него и так не расположенных к нему магистратов.

Не глядя на Виолетту, он рассказывает о связи с пей и закапчивает следующими словами:

– Несмотря на все случившееся, я сохраняю о мадемуазель Нозьер самые лучшие воспоминания. Ее поступок представляется мне необъяснимым.

– Вы не чувствуете себя в какой-то мере ответственным за него? – спрашивает председатель суда.

– Конечно! – отвечает Дабен. Но его тон противоречит словам.

– На что она тратила деньги? – задает вопрос Пейр.

– Она оплачивала номер в отеле и давала мне ежедневно пятьдесят – сто франков.

– И вы считали это нормальным?

Дабен небрежно, пожалуй слишком небрежно, отвечает:

– Она говорила, что у нее богатые родители.

– Жан Дабен, – буквально рычит Пейр, – я не имею права судить вас, но вы проявили исключительную беспечность я аморальность! Вы поступили теперь на военную службу. Желаю, чтобы новая жизнь помогла вам обрести уважение хотя бы в собственных глазах.

Жан Дабен снисходительно улыбается, чем вызывает гнев прокурора Годеля:

– Пора изменить манеру поведения, Дабен. Разве вы не чувствуете, что думают о вас люди, сидящие в этом зале.

Дабен пожимает плечами, всем своим видом показывая, что мнение публики для него ничего не значит. На этот раз Годель теряет самообладание:

– Вы обесчестили свою семью! – кричит он. – Вы жили за счет несчастной девушки, которую я должен обвинять. Весьма жаль, что вы не предстали перед судом. Но вы заслужили всеобщее презрение, знайте это!

Все это время Виолетта сидит не шелохнувшись; она очень бледна, и чувствуется, что ее нервы натянуты до предела и что она бесконечно устала. Пустым взглядом провожает она уходящего под свист публики молодого военного, которого больше никогда не увидит. Она любила его, любила по-настоящему. Теперь она понимает, что Жан Дабен всего лишь забавлялся с ней, и забавлялся не без пользы для своего кармана.

После этих волнующих сцен публика уже без всякого интереса выслушивает показания друзей машиниста Батиста Нозьера, говорящих о нем как о честном труженике, примерном супруге и отце.

Третий, и последний день процесса Виолетты Нозьер. Любопытствующих собралось не меньше, чем накануне. Все ждут обвинительной речи прокурора Годеля. Тронули ли его слова матери, молившей о сострадании, или он сосредоточит все внимание на ужасном преступлении дочери?

Первым выступает метр Буатель, представитель гражданского истца. Вначале он напоминает о высоких качествах Батиста Нозьера как человека и отца, Батиста Нозьера, ставшего жертвой своей собственной дочери, которая, если верить ее словам, сама оказалась его жертвой. Метр Буатель говорит очень сдержанно, но в его голосе слышится волнение, когда он пересказывает содержание утреннего разговора с госпожой Нозьер, которой снова нет в зале.

– Госпожа Нозьер сказала мне: «Не надо обвинять Виолетту, Передайте, что я прощаю все причиненное ею зло. Я прощаю ей все, даже мерзкую ложь».

Метр Буатель на мгновение замолкает. Затем поворачивается к присяжным и, к всеобщему удивлению, произносит:

– Госпожа Нозьер отказалась от выступления. Впрочем, она не собиралась обвинять свою дочь. Я передаю вам ее слова. Господа присяжные, Жермена Нозьер умоляет проявить сострадание к ее ребенку.

Присутствующие поражены. Итак, госпожа Нозьер отказалась от обвинений; неужели любовь к дочери оказалась сильнее и скорби, и ненависти! Трудно поверить. Даже Виолетта ошеломлена этим сообщением.

Но если мать, жертва, не требует наказания, по требует ли его общество? Годель встает при полном молчании зала.

Преступление Виолетты Нозьер относится к тем деяниям, которые не дают проникнуть в душу и сердце человека никакой жалости, никакому снисхождению. Метр Годель делает паузу. Прокурор – грозный противник: его обвинительные речи могут служить образцом сдержанности и в то же время эффективности,

– Господа присяжные, прошу вас приговорить эту несчастную девушку к смертной казни, ибо она не только убила, но и, не пощадив памяти отца, вылила на него целый ушат гнусной клеветы и лжи, подсказанной ей ее извращенным воображением.

Виолетта в который раз теряет сознание, И потому не слышит заключительной части речи прокурора Годеля.

– Прежде чем выступить с обвинительной речью, мне пришлось выдержать сильнейшую внутреннюю борьбу. Моя душа разрывалась между долгом и состраданием к этому несчастному девятнадцатилетнему ребенку. Но в ее действиях нет ни единого обстоятельства, которое могло бы облегчить ее участь. Господа присяжные, вам известно, что женщин у нас не посылают на гильотину. Я призываю вас выполнить свой долг, как я выполнил спой.

Председатель суда Пейр объявляет перерыв. Виолетта пришла в себя, она вдруг вскакивает с места и кричит:

– Они хотят моей смерти, по они меня не получат! Я покончу с собой!

Полицейские силой выводят ее из зала.

Когда заседание возобновляется, председатель суда Пейр предоставляет слово молодому защитнику Виолетты метру де Везин-Ларю. И снова зал застывает в изумлении. Вместо защитительной речи адвокат приглашает неожиданного свидетеля. Это двадцатилетний студент факультета права, как и Жак Дабен. Его имя Ронфлар, он сын консула Франции в Варшаве. Виолетта ни разу не называла следственному судье его имени.

– Я пришел сюда, – заявляет он, – чтобы облегчить свою совесть. Я встретил Виолетту два года назад. Я никогда не был ее любовником, мы всегда оставались только друзьями, но она доверила мне тайну своих отношений с отцом. Она говорила мне: «Он слишком часто забывает, что я его дочь». И говорила она это не мне одному. Меня удивляет, что у других не хватило мужества заступиться за нее в такой трудный момент.

Как расценить это показание? Председатель суда Пейр в замешательстве. Годель берет под сомнение слова свидетеля, чем вызывает его возмущение,

– Здесь верят лишь свидетелям обвинения! – восклицает он.

Председатель суда призывает его к порядку, и Ронфлар удаляется, дружески махнув рукой Виолетте.

На публику его выступление произвело смешанное впечатление. Было непонятно, какие цели преследовала защита, вызывая Ронфлара в качестве свидетеля, тем более что вопреки его собственному обещанию он не сообщил никаких новых фактов.

Иными словами, защита попала впросак. Метр де Везин-Ларю понимает свою оплошность и поэтому в защитительной речи старается обойти молчанием фактическую сторону дела. Все те, кто предвкушал, что в своей речи защитник сделает упор на факте кровосмешения и будет доказывать его, приводя множество скабрезных подробностей, разочарованы. Адвокат ограничился лишь намеками, отдавая себе отчет в том, что у присяжных по этому поводу уже сложилось собственное мнение. Никто не верит Виолетте.

Метр де Везин-Ларю пытается доказать, что Виолетта даже не помышляла об убийстве матери. Зачем ей это было делать?

– Госпожа Нозьер, – сообщает он, – пообещала дочери приданое в шестьдесят тысяч франков, если Дабен женится на ней. Разве этого мало, чтобы обрести счастье с любимым парнем?

Адвокату не удается полностью убедить в своей правоте никого из сидящих в зале, хотя все еще находятся под впечатлением вчерашней трогательной сцены между матерью и дочерью. Если сказанное правда, то зачем было давать госпоже Нозьер яд, который едва не свел ее в могилу?

Однако Виолетта убила своего отца. Но в какой мере она несет за это ответственность? Психиатры утверждают, что она совершенно вменяема, но ведь у них было слишком мало времени на обследование Виолетты. И адвокат обрушивается на назначенных прокуратурой экспертов.

– Вспомните, что в настояшее время молчаливость– доминирующая черта характера моей подзащитной. Эксперты признают, что не могли добиться от нее нужных разъяснений. Вспомните это, и вы, как и я, придете к выводу, что с научной точки зрения их доклад ничего не стоит.

Метр де Везин-Ларю не ограничивается этим… С особой силой нападает он на доктора Трюэля, который провел уже 3363 экспертизы.

– Не забудьте, – восклицает он, обращаясь к присяжным, – что именно доктор Трюэль был среди тех, кто в прошлом году обследовал сестер Папен из Ле-Мана, чудовищным образом умертвивших своих хозяек! Какое же заключение дал наш эксперт? Он заявил, что обе сестры душевно здоровы! А ведь всего через несколько недель после приговора суда одну из них, Кристину, признали невменяемой и поместили в лечебницу для умалишенных. Господа, вот что такое эксперт, когда он работает на обвинение! Метр де Везин-Ларю не стесняется в выражениях, но присяжные невозмутимы. Затем адвокат затрагивает «специфическое заболевание» Виолетты – сифилис.

– Для второй стадии заболевания, – разъясняет он, – характерно помутнение сознания: воля ослабевает, моральные устои расшатываются, эмоции требуют выхода.

Однако адвокат не собирается все объяснять только заболеванием. В наступившей тишине он продолжает:

– Я защищаю детей. И здесь я помогаю ребенку. Чтобы понять происшедшую трагедию, следует вспомнить о своих собственных чувствах, которые обуревают нас в нашем трудном путешествии через отрочество. Ведь преступление Виолетты Нозьер – жестокая реакция потерянного поколения,

И метр де Везин-Ларю рисует нелицеприятный портрет родителей Виолетты. Он упрекает их в отсутствии должного внимания и заботы, в полном непонимании своей дочери, в попытках привить ей мелкобуржуазные идеалы и взгляды. Родители хотят сделать из Виолетты – жизнерадостной и впечатлительной девушки с богатым воображением – ученого сухаря. Виолетта восстает против родительской опеки и, ослепленная искушениями и миражами Латинского квартала, теряет здоровье и душевную чистоту. Адвокат на некоторое время замолкает, затем говорит:

– Ответственность всегда лежит на тех, у кого в руках власть. За проступки своей дочери прежде всего ответственны родители Виолетты. Я прошу вас простить их виновное дитя.

Метр де Безин-Ларю закончил свою речь.

– Хотите ли вы что-нибудь добавить? – спрашивает председатель суда у обвиняемой.

Нет, ей нечего сказать. Она только еще раз повторяет:

– Я прошу прощения и благодарю мать за то, что она простила меня.

Объявляется перерыв, и присяжные удаляются на совещание. Оно длится час. Наконец первый член суда присяжных, генеральный инспектор Академии, зачитывает утвердительные ответы на все вопросы, обрекая таким образом подсудимую на смертную казнь. Не было найдено ни одного смягчающего обстоятельства. Зал молчит.

– Введите обвиняемую!

Эти слова звучат в последний раз. Обвиняемая превратилась в осужденную. Виолетта, выпрямившись, заслушивает приговор, никак не проявляя своих чувств. Однако видно, что она крайне напряжена. Доктор Сикар настороже. Опасаясь, что Виолетта потеряет Сознание или с ней случится нервный припадок, он приближается к ней. Но Виолетта не нуждается в нем, она больше ни в ком не нуждается. Еще ни разу в жизни она не была в столь полном одиночестве. И вдруг Виолетта поворачивается к присяжным и кричит срывающимся голосом:

– Вы мне все отвратительны! Вы – безжалостные негодяи! Вот вы кто!

Ее уводят силой.

В тот же вечер директор тюрьмы Птит-Рокет, знакомя Виолетту, которой адвокат уже дал подписать кассационную жалобу, с тюремным распорядком, сказал:

– Теперь ведите себя хорошо. Увидите сами: заслужив помилование п снижение срока наказания, вы окажетесь на свободе через десять лет. Вы еще будете молоды.

«Ведите себя хорошо…» С этого дня во французских тюрьмах ни один заключенный не будет вести себя более образцово, чем Виолетта Нозьер. Страстно желая обрести свободу и в своем одиночестве цепляясь за любовь матери, девушка-убийца совершенно преобразится. Она ни разу не повысит голос. ни разу не взбунтуется от отчаяния, совершенно не поддастся деградирующему влиянию тюремного мира. Для надзирательниц, для администрации, для всех тех, кто продолжает интересоваться ее судьбой, Виолетта – из ряда вон выходящее явление.

Перед Рождеством в 1934 году президент Альбер Лебрен смягчает ей наказание: ее переводят в эльзасскую тюрьму Агио. Мать чисто навещает ее, они переписываются. В 1937 году Виолетта в письме к матери публично отказывается от обвинений в кровосмесительстве, которые выдвигала против отца.

С этого дня Жермена Нозьер всячески помогает метру де Везин-Ларю, который надеется добиться освобождения Виолетты. В дело вмешивается орден доминиканцев – Виолетта заявила, что, выйдя из тюрьмы, пострижется в монахини.

Шестого августа 1942 года маршал Петен заменяет пожизненное заключение лишением свободы на двенадцать лет, и 28 августа 1945 года, ровно через двенадцать лет после своего ареста, Виолетта Нозьер выходит на свободу. Рядом с ней улыбающийся молодой человек галантно несет ее чемоданчик. Это ее жених.

Жених! Виолетта Нозьер не перестает удивлять. Доминиканцы не скрывают своего разочарования. Несмотря на данные обещания, раскаявшаяся отцеубийца ускользнула от них.

Наконец-то она свободна. Она свободна жить где угодно, поскольку генерал де Голль отменил и сопутствующее наказание в виде двадцатилетней ссылки. Она обрела свободу жить и любить. В декабре 1946 года Виолетта выходит замуж за того самого молодого человека, который встречал ее у выхода из тюрьмы. Она забирает к себе мать. Отныне две женщины не расстаются. Виолетта умирает первой в 1966 году от рака костей. Она похоронена в одной могиле с отцом на кладбище деревни Неви-сюр-Луар, где родилась.

Но та, которая покоится рядом с убитым ею человеком, уже не преступница. Ее образцовая жизнь и упорство адвоката де Везин-Ларю, который не переставал бороться за дело своего первого клиента, привели к совершенно невероятному результату.

В марте 1963 года Виолетта Нозьер, отравительница и отцеубийца, была реабилитирована судом города Ренн и полностью восстановлена в правах; более того, с нее полностью была снята судимость – совершенно уникальная мера в истории французской юстиции по отношению к приговоренной к смерти преступнице.

Почему суд города Ренн и министерство юстиции вынесли такое беспрецедентное решение в пользу Виолетты Нозьер? Вразумительного публичного разъяснения не последовало. Однако, как предполагают, было сочтено, что девушка стала жертвой приставаний подвыпившего отца, хотя мать и не подозревала об этом. Мотив необходимой обороны не был упомянут, но пришли к заключению – таково по крайней мере всеобщее мнение, – что безупречное поведение осужденной и ее стремление к социальной реабилитации послужили мотивами для реабилитации юридической.

Известно, что, обретя свободу, выйдя замуж и став примерной и преданной матерью семейства, Виолетта Нозьер превосходно воспитала своих детей и до самой своей смерти окружала горячей заботой мужа. Сегодня, когда ее уже нет в живых, дети хранят о пей воспоминание как о нежной доброй матери.

Жила-была однажды девушка восемнадцати лет, с которой никогда ничего не случалось!

13. ПРОЦЕСС СОКРАТА

Один за другим пятьсот и один судья садятся на предназначенные для них деревянные скамьи, расположенные амфитеатром и покрытые тростниковыми циновками. Напротив на высоком помосте усаживается председатель суда. Рядом с ним располагаются секретарь суда, глашатай и лучники, которым надлежит поддерживать порядок. В центре – урна для голосования судей.

Процесс – открытый, и потому здесь собралась большая толпа, состоящая исключительно из мужчин. Еще рано, но по всему видно, что день будет хорошим. Начинают петь цикады. Слыша их, судьи приободряются: непогода не помешает судебному разбирательству, которое происходит под открытым небом.

Обстановка поистине необычная. Но место и время этого процесса объясняют его несходство с современным судом присяжных: мы с вами в Афинах весенним утром 399 года до н. э. …

Трудно себе представить, какими были Афины двадцать четыре века тому назад. «Город десяти тысяч домов», – писали современники. Цифра внушительная! Это значит, что население его составляло триста – четыреста тысяч человек. Представьте себе их среди узких улочек, в примитивных, лепящихся друг к другу жилищах из дерева или белых известняковых плит да добавьте к этому грязь, запахи и палящее солнце Средиземноморья.

В течение предшествующих десятилетий Афины выработали единственную в своем роде политическую систему – демократию. Все мужское население города после прохождения военной службы получало гражданские права и непосредственно участвовало в управлении городом. Исключение составляли женщины, проживающие в городе чужеземцы да рабы.

Правда, сейчас этот самый большой город Греции переживает трудные времена. Только что закончилась ужасная, двадцатисемилетняя война со старым соперником – Спартой, в которой Афины потерпели поражение. Город был оккупирован, враги установили деспотический режим – правление «тридцати тиранов» во главе с афинянином Критием. От этого режима Афины только что избавились.

Потрясения и несчастья подходят к концу, однако, как это часто бывает на исходе смутного времени, наряду с появлением действительно важных проблем вспоминаются старые обиды. Это – время сведения счетов. Но сейчас по крайней мере снова действуют демократические учреждения, и в частности суд. В Афинах судьи выбираются по жребию из добровольцев. Каждый год таким образом назначается шесть тысяч человек. Они подразделяются на двенадцать судебных отделений по пятьсот одному человеку в каждом.

В это утро пятьсот один судья занимают свои места. Ветер раздувает их туники. Перед ними, у подножия помоста, – обвиняемый: пожилой человек с седой бородой, босой, одетый в старый грубошерстный плащ сомнительной свежести. Это Сократ, сын каменотеса Софрониска и повитухи Филареты.

В чем же его обвиняют? Официальное обвинение, предъявленное неким Мелетом, звучит ясно и определенно: «Мелет обвиняет Сократа в отрицании богов, признанных городом, и во введении новых божественных существ, а также в совращении молодежи. Предлагается смертная казнь».

Кто же он – этот Сократ? Начать с того, что это мужчина семидесяти лет, довольно неприглядной наружности. Большие выпученные глаза, приплюснутый нос, круглое лицо делают его, несмотря на седую бороду и полноту, похожим па сатира.

Элегантным его тоже никак не назовешь. Пренебрежение Сократа к одежде вошло в поговорку. В то время как большая часть его сограждан облачена в белоснежные туники, он просто прикрывает наготу шерстяным плащом без пояса и без застежки, никогда не носит сандалий, предпочитая ходить босиком и летом и зимой.

Так кто же он такой, этот человек, который выглядит одновременно и как мудрец, и как бродяга, – человек, которому теперь угрожает смерть?

Сократ родился в Афинах в 469 году до н, э. в семье каменотеса. Юношей вопреки всем обычаям он отказался наследовать отцовскую профессию. Ради какого же занятия? Прямо сказать, никакого. Во всяком случае, не такого, которое походило бы на какую-то профессию и приносило практическую пользу обществу. Всю свою жизнь Сократ провел в беседах.

Вот уже пятьдесят лет, как он прогуливается по улицам Афин, заговаривая то с одним, то с другим. Он вызывает собеседника на разговоры, расспрашивает, что тот думает о морали, о политике, выслушивает ответы и отвечает па вопросы. Так он беседовал на самые различные темы с тысячами молодых и не таких уж молодых людей и на Агоре – площади для проведения народных собраний, – в общественных банях и в тени оливковых рощ.

Афины в это время были наводнены учителями философии, политики и морали. В поисках учеников они ходили по городу. Называли их софистами. В Афинах, где царили демократические обычаи, где красноречие имело первостепенную важность, поскольку все решения принимались в ходе публичного обсуждения, многие стремились брать уроки у софистов. Но уроки эти были не бесплатными, и стоили они довольно дорого. Сократ же никогда ни у кого ничего не просил за своп наставления. Для него философия была ежедневным, естественным занятием – его образом жизни.

Сократ резко отличался от своих сограждан. Хотя он и был женат, – говорят, на сварливой женщине по имени Ксантиппа, – хотя у него и было трое детей, он жил как бы сам по себе. Его неустанная деятельность, его потребность выспрашивать всех и всякого о морали и справедливости были совершенно непонятны большинству жителей Афин. И как всегда, непонятное вызывало недоверие либо насмешки. В двадцатых годах в Афинах можно было видеть комедию Аристофана «Облака», где Сократ появлялся сидящим в свешивающейся с потолка корзине: он обожествлял облака и обучал искусству выдавать плохое за хорошее.

А ведь Сократ объяснял свое поведение. Сотни раз он повторял, что им руководит его «демон». Этому слову не надлежит придавать того уничижительного смысла, которое оно приобрело сегодня, «Демон» Сократа – это таинственное явление, своеобразное божественное откровение, внутренний голос, который понуждает его к действию и который, быть может, является просто голосом его совести. Говоря так, Сократ лишь отстаивал свое право на свободный выбор религиозных и моральных убеждений.

Этого ему и не прощают. Вот почему Сократ предстал этим утром перед афинским судом, обвиняемый в том, что он развращает молодежь и не почитает богов, признанных городом.

Обычно в судебном процессе первое слово принадлежит представителю обвинения. Но в Афинах нет прокурора. Все судебные дела должны возбуждаться в индивидуальном порядке отдельными гражданами. И вот перед судьями первый обвинитель Сократа – Мелет. Это совсем еще молодой человек, который пробует свои силы в поэзии. Волосы у него гладкие, нос орлиный, щеки едва покрыты пушком.

Итак, выступает Мелет, а вслед за ним – два других обвинителя Сократа, Ликон и Анит, и все трое требуют для него смертной казни.

Ремесленник и политик Ликон – убежденный демократ, типичная для нового афинского режима фигура. Но подлинный вдохновитель обвинения – Анит. Богатый и влиятельный горожанин, отец которого нажился на торговле кожей, Анит был как-то высмеян Сократом во время публичной дискуссии. Этого он не может забыть. Более того, сын Анита стал одним из учеников Сократа и после бесед с философом решил не наследовать профессии отца – обстоятельство, по мнению Анита, оправдывающее обвинение в развращении молодежи.

Вместе с тем, хотя Сократ никогда не занимался политикой в буквальном смысле слова, он все же не нравился многим демократам, В самом деле, среди его учеников числились довольно скомпрометированные личности: Алкивиад, молодой аристократ со скандальной репутацией, а главное – сам Критий, глава проспартанского кровавого диктаторского режима, только что ниспровергнутого народной революцией.

Невзирая на различия во взглядах и идеологии, Сократ беседовал с ними, как и со всеми другими, на темы справедливости, морали и познания истины. Дело в том, что Сократ не принадлежит ни к какой партии: его интересует только личность. А это в период политической неустойчивости и гражданских столкновений – непростительное преступление и страшная ошибка.

Короче говоря, Сократ мешает. Этот оборванный, плохо вымытый бездельник, который только тем и занимается, что пристает со своими вопросами то к одним, то к другим, стал раздражать всех. Что он во все суется, в конце концов? Как будто бы афинские родители сами не в состоянии воспитать своих сыновей?..

Анит замолкает. Слово за Сократом. Солнце поднялось уже высоко. Цикады звенят в соседней оливковой роще.

В соответствии с афинскими законами обвиняемый должен защищаться сам. Он не вправе нанимать адвоката. А кто не способен обеспечить свою защиту, обращается к специалисту, так называемому логографу. Тот составляет защитительную речь, а обвиняемый заучивает ее наизусть.

Один из наиболее известных логографов, Лисий, написал такую защитительную речь и для Сократа, но старый философ отказался от нее, сказав с мягкой иронией; «Прекрасная речь, мой Лисий, но для меня неподходящая. Разве и прекрасные наряды не были бы для меня неподходящими?!»

Итак, Сократ будет защищаться без чьей-либо помощи. Секретарь суда перевернул клепсидру – водяные часы, по которым следят за регламентом. Сократ имеет право говорить ровно столько времени, сколько говорили его обвинители.

Как ни странно, Сократ не был оратором. Он привык к беседам в непринужденном, дружеском тоне. И то, что он говорит сейчас, поражает всех.

– Было бы удивительное счастье для юношей, – бросает он судьям, – если бы их портил я одни, остальные же приносили им пользу!

Но Сократ не довольствуется самозащитой. Он нападает. Разве наиболее авторитетный из всех оракулов – оракул Дельфийского храма – не назвал Сократа самым мудрым из людей? Что же он хотел этим сказать?

– Я решил выяснить, – говорит обвиняемый. – Я расспросил всех почитаемых за мудрецов и понял, что на самом деле они не знают ничего.

И он спокойно добавляет:

– Я действительно самый мудрый из людей, потому что другие полагают, что они что-то знают, а на самом деле не знают ничего, а я знаю, что я ничего не знаю…

В собрании шум, раздаются протестующие голоса. Сократ продолжает. Теперь он говорит о своем «демоне», о своем внутреннем гении, и отстаивает право следовать его советам. Он во всеуслышание заявляет, что если его оправдают, то он, как и прежде, будет обучать своей философии. Затем он предостерегает судей от вынесения ему смертного приговора:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю