Текст книги "Гробница Анубиса"

Автор книги: Фредерик Неваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

При упоминании этих легендарных названий Ганс тотчас сделал стойку:

– Так надо же рвануть туда, порыскать, разве нет?

Этти пожал плечами:

– Ну, допустим, и что мы там будем делать?

Кассандра робко вмешалась:

– У Энрико была одна теория… Но я, право, не знаю… Она такая… в духе второсортных приключенческих фильмов…

– Все равно расскажите! – подбодрил я ее.

Она взяла в одну руку анк, в другую посох и заговорила тихо, почти неслышно:

– Он считал, что это, возможно, ключи… – Заметив, что я изумленно вытаращил глаза, она повторила тверже: – Да, ключи. Ну, знаете, берешь статуэтку инков, суешь ее в дырку в стене, тут же с потолка падает громадный шар весь в колючках и открывается люк… Понимаете?

Я попытался вспомнить, сколько она выпила бокалов шампанского, а Ганс громко заржал.

– Энрико был прав, – отрезал Этти, беря анк из рук Кассандры.

Мы с Гиацинтом и Гансом уставились на него так, будто он возвестил, что мессия прибудет через час.

– Этти, – сквозь зубы прошипел я, – признайся: какое экзотическое растение ты прихватил с собой из Индии на этот раз?

Он протянул мне анк, ткнув пальцем в гравюру, и настойчиво повторил:

– Да, он был прав. Фигура, которую мы принимали за жреца, эти предметы, изображение… Все это никакая не репродукция, это руководство к действию.

Тут даже Кассандра, и та состроила насмешливую гримаску.

– Изделия из сплава титана с алюминием, которым три тысячи лет, и способ употребления старинных культовых предметов, на них же выгравированный… – саркастически резюмировала она, стряхивая с ладоней приставшую к ним золотую пыльцу. – Думаю, мне пора хлебнуть еще шампанского. Я не настолько пьяна, чтобы усмотреть логику в ваших бредовых измышлениях.

– Да вы присмотритесь, чем умничать без толку! – нетерпеливо оборвал ее мой братец. – Видите? Этот лишний персонаж не прикасается к фреске, держа в руках один из двух наших предметов, он указывает на ней то место, куда надлежит его вставить.

– А ведь это не такой уж бред… – осмелился заметить Гиацинт.

Я стал вглядываться в изображения. И был вынужден признать, что предположение брата впрямь не лишено смысла.

– Вот что нам нужно найти: фреску! Это дверь, а ключи у нас есть, – подытожил он.

– Ладно, предположим, – с сомнением протянул я. – Условно, стало быть, допустим, что так оно и есть. Плутарх пишет, что во времена эхнатоновой охоты на ведьм бальзамировщики прятали маску. Сети I пришел к власти после Эхнатона, притом не сразу. Как жрецы могли прятать маску в храме или каком-либо ином сооружении, воздвигнутом фараоном, которого еще и в помине не было?

Братец одарил меня лучезарной улыбкой.

– «Позже это селение изменило свой лик, другие люди вступили на землю его, и оно стало зваться иным именем», – процитировал он. – Эти предметы были изготовлены уже после смерти Эхнатона, в царствование Сети I, когда почитателям Анубиса уже ничто не угрожало. Маску не перепрятали в другое место, но само место, где она хранилась, изменило свой лик. Понимаешь, о чем я толкую? В годину преследований, когда любые символы язычества подлежали упразднению, жрецы не стати бы рассеивать тут и там приметы, по которым можно было найти и уничтожить самые священные реликвии их веры, да и самой их жизни грозила бы страшная опасность. Они хранили свою тайну, но в эпоху Сети I, когда все успокоилось, они, вновь почувствовав себя защищенными, позаботились о том, чтобы их преданные последователи смогли отыскать гробницу своего бога. Дословно истолковав сказанное Плутархом, мы тут-то и впали в заблуждение. – Порывшись в ворохе разбросанных на столе бумаг, он выхватил оттуда листок с греческим текстом. – «Опасаясь преследований…» ммм, где же это? Ara, вот: «Опасаясь преследований и гнева царицы, они прятали Стража Могил под кровом одного из них. Несколько позже в попечении о том, чтобы божественные останки не были потеряны или, забытые своими служителями, не лишились их молитв и жертвоприношений, изготовлены были два освященных фетиша, указующие место гробницы». «…И там, на погребенной маске бога, начертана тайна тайн – секрет вечной жизни, до сей поры доступный одним лишь жрецам». Он пишет «несколько позже», но, Морган, мы же забыли, что в те времена, когда жил Плутарх, эти события уже были глубокой древностью: полторы тысячи лет прошло! При таких масштабах «несколько позже» может означать хоть шестьдесят дней, хоть шестьдесят лет – разница невелика.

Кассандра, которая все время, пока Этти говорил, не сводила с него глаз, облизнула пересохшие губы. То ли она уже видела сотни тысяч долларов награды, вот-вот готовых стать явью, то ли ее проняло вдохновенное очарование моего братца, искрящегося от облепившей его золотой пыли, но главное, от страстной профессиональной увлеченности.

Выражая свое искреннее восхищение, я отвесил ему легкий поклон, на который он ответил полным грации индийским «намасте».

– Ну-с, профессор Лафет, Кинополис, так Кинополис! – вскричал я, обращаясь к самому себе.

Я не спал уже часа два с той минуты, как проснулся, вздрогнув, от кошмарного сна: отец привиделся мне распростертым на столе – его бальзамировали заживо. Человек без лица, по всей вероятности Гелиос, крепко держал его за руки, между тем как хихикающий шакал, склонясь над ним, потрясал скальпелем и крюком вроде тех, которыми пользовались бальзамировщики, вводя их в ноздри трупа, перед тем как опустошить и выскоблить черепную коробку.

Взмокнув от пота, со вздыбленными волосами я соскочил с кровати. Пошарив, на ощупь отыскал шорты, натянул их и, выйдя из комнаты, побрел в салон, намереваясь выпить стакан холодной воды и выкурить сигарету, чтобы прогнать жуткие картины, все еще туманившие мой мозг. Я пробирался впотьмах, когда впереди мелькнул слабый свет – красноватый огонек сигареты, судя по запаху, набитой не только одним табаком.

– Что, и вам тоже не спится?

Я узнал усталый голос Гиацинта.

Мало-помалу мои глаза привыкли к темноте, и голубоватое сияние луны, проникающее сквозь застекленные балконные двери, позволило мне разглядеть нашего ангела-хранителя – он в легких пижамных штанах расслабленно покоился на диване, держа в одной руке бокал с коньяком, в другой – то, что Ганс назвал бы «куревом в два листика».

– Вы бы поосторожнее с такой смесью, да еще в жару, – посоветовал я.

Гиацинт невесело усмехнулся:

– Не беспокойтесь: мне, чтобы свалиться под стол, нужно что-нибудь покрепче… а жаль, – добавил он едва слышно. И предложил поделиться сигаретой, но я ее отверг. – Зря, она первоклассная, – сказал и выпустил длинную струю дыма, продержав его в легких как мог дольше. – И часто он возит с собой сувениры этого рода?

– В каждую поездку, – посетовал я, закуривая свою, далеко не столь оригинальную сигарету.

– Какие дьявольские уловки помогают ему проскакивать через таможню?

– Если я это скажу, я вам все удовольствие испорчу.

Он хохотнул утробно, болезненно, почти грубо – звук был неприятен и как-то совсем на него не похож.

– Этти… Странный он, по правде говоря. Очаровательный, конечно, и все-таки… утомителен. – Он залпом осушил коньяк и снова затянулся своей отравой, в его остановившемся взгляде чудилось смятение. – Даже опасен. – (Я промолчал.) – Вы не спрашиваете почему?

– Это не нужно. Я знаю своего брата.

Он тщательно раздавил окурок.

Его движения оставались четкими и спокойными, но я чувствовал, какая буря глухо нарастает в его душе. Уносимая вихрем невысказанной муки, она рвалась на волю из своей плотской тюрьмы, жаждала порвать привычные пусты выдержки. Хотя меня снедало любопытство, я снова предпочел помолчать, надеясь, что он не выдержит первым, Так и случилось.

– «Опус Деи», – внезапно выдохнул он так, будто перед этим долго задерживал дыхание.

Может быть, очень долго… годами…

– Простите, что вы сказали?

– Вы знаете, что такое «Опус Деи»?

– Что-то слышал. Испанская католическая организация, кажется, основанная в конце двадцатых. А к чему вы…

– Я вырос в сиротском приюте иезуитов близ Рима. Без семьи, без каких-либо средств к существованию, – рассчитывая лишь на милость Ватикана. У меня не было иного выбора, кроме как продолжить свое обучение в лоне сей достопочтенной организации или же подростком начать зарабатывать и стать неудачником. Я предпочел первое.

– При чем же здесь «Опус Деи»?

Он продолжал, словно бы не расслышав моего вопроса, как человек, измученный непосильной ношей, которому необходимо наконец сбросить этот мешок кирпичей со своих саднящих плеч:

– Все шло хорошо, пока мне не исполнилось четырнадцать лет. Именно в этом возрасте я впервые убил человека. – (Я содрогнулся.) – Мой наставник наказал меня за переделку одного латинского текста, немного слишком вольную. Удары линейки были для меня привычны, я бы, вероятно, забыл о них так же быстро, как обо всех предыдущих, если бы этот пес не попытался пустить в ход другое орудие, по меньшей мере неподходящее для вразумления подобного рода. Полагаю, вы догадываетесь, что я имею в виду? – (Горло перехватило, я молча кивнул.) – Ну, я схватил нож для разрезания бумаги, да и чесанул его там, где было средоточие злого умысла. Отец Джованни истек кровью, как кабан. Моя рука не дрогнула, и я ни единого мгновения не сожалел о своем поступке. Жалоб на меня, разумеется, никто не подавал, и никакого расследования не затевали, но свои вещички мне пришлось собрать. Мое дальнейшее воспитание доверили другому религиозному заведению, состоявшему под началом «Опус Деи». Тогда я еще ничего об этом не знал. Там меня, естественно, подготовили к карьере священнослужителя. В пасторский сан я был рукоположен двадцати двух лет от роду, но я стал священником не совсем обычного сорта.

«А ведь Этти был прав! – подумал я в растерянности, припомнив то, что недавно сказал мой братец о Гиацинте. – Снова в который раз не ошибся!»

– Мои занятия теологией перемежались упражнениями довольно специфического свойства. «Опус Деи» имеет свои вооруженные формирования, и меня туда включили. По воскресеньям я с утра благостно раздавал прихожанам облатки, а спустя несколько часов отправлялся сводить счеты с теми, на кого мне было указано накануне: с политиками, мафиози, прелатами. Всеми мыслимыми способами. В том возрасте, когда другие лишь начинают разрывать узы, привязывающие их к семейному очагу, у меня уже была такая репутация, что самые лучшие наемные убийцы бледнели. Притом, разумеется, минимальное жалованье и никакой свободы: за этим «Опус Деи» ревностно следил. Ни семьи, ни друзей, ни доходов – я был машиной для убийства, отменно распропагандированной и удобной в эксплуатации, – хоть семь шкур дери. Однако не подумайте, что у меня не было желания бежать, уж поверьте, за ним бы дело не стало. Но куда, как? И что бы я делал на воле?

– Как же вы выбрались из этого ада?

– Меня из него вызволили.

– Гелиос? – прошептал я.

– Да, Гелиос… Не будь его, я бы и теперь там был. Или в гробу. Однажды ко мне в церковь, где я служил, пришел один из его людей. Не знаю, как он обо мне проведал, но он сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться. Заключить договор. На сей раз оплачиваемый. И весьма щедро. С гарантией, что тем, кто вверг меня в эту преисподнюю, недолго осталось гулять на этом свете. Как я выяснил позже, Ватикан, обеспокоенный растущим могуществом «Опус Деи», решил указать этой организации ее место, хорошенько пройдясь по ней метлой. Гелиос был с самого начала замешан в этом деле. И несомненно, выторговал себе большие преимущества. Как бы то ни было, мне пришлось убрать одну свою прихожанку, когда-то состоявшую в «Опус Деи», любовницу некоего прелата из числа папских приближенных, она родила от него ребенка, по мнению Гелиоса, явно затем, чтобы шантажировать его по заданию организации. Мне такое поручение не нравилось, ведь эта женщина всегда относилась ко мне на редкость внимательно. Но такова была цена свободы, и она стала первой жертвой на этом алтаре. За несколько месяцев «Опус Деи» был обезглавлен, отныне его деятельность в лоне Ватикана вновь поддавалась контролю. Так я и примкнул к Гелиосу. То, чем я ныне стал и чем был, моя свобода, мое право выбора – всем этим я обязан ему. – Он закурил вторую сигарету с травкой. – Ну что ж, профессор, ваше любопытство на мой счет наконец утолено?

Потрясенный тем, что услышал, я не сразу обрел дар речи. Лишь после долгой паузы сумел выговорить:

– Ваша свобода? Простите, но… мне кажется, вы так долго были ее лишены, что забыли значение этого слова.

Он, не отвечая, налил себе еще одну рюмку коньяку. Потом бросил жестко:

– Спокойной ночи, Морган.

Я не стал спорить: пусть остается наедине со своими призраками. Из головы не шло предсказание брата: «Эта стена вся в трещинах. Он пока не отдает себе отчета, насколько…»

11

Около пяти часов утра я проснулся от крика, который заставил бы меня вскочить с постели, если бы за этим звериным жалобным стоном не последовал другой, более чем понятный.

Заинтересовавшись, я навострил уши.

Стоны раздавались снова и снова, пока не разрешились сладострастным вздохом, за которым последовал приглушенный смех. И тут-наконец сквозь тонкую перегородку до меня донесся высокий звучный голос Кассандры.

Я повернулся на другой бок, намереваясь еще вздремнуть, но стоны возобновились, став громче. Мой братец, плут этакий, усердствовал на славу!

Не без легкой зависти – вынужден это признать – я закинул руки за голову и постарайся отвлечься, забыть о назойливых мурашках, что забегали внизу живота.

Когда я встал, было уже часов семь, и я собрался позвать коридорного, чтобы заказать чашечку кофе покрепче. Тут в салон вошел Этти и воззрился на меня с отвращением:

– Как только у тебя духу хватило, Морган?

– Хватило духу на что?

– Разделить ложе с этой… этим…

– Да ты о ком толкуешь?

– О Кассандре!

– Но… я думал, что это ты с ней… – изумленно пробормотал я.

Теперь он в свой черед вытаращил глаза. Возмутился:

– Я? За кого ты меня принимаешь?

– Но тогда с кем же?..

Я не закончил фразы, слишком огорошенный, чтобы выговорить имя того, кто как раз в этот момент вошел – эффектно, под стать лучшим актерам бульварного театра: халат напялен криво, под глазами мешки.

– Знаешь, – заявил Ганс, тыча пальцем в сторону Этти, – когда у тебя выдастся свободная минутка, надо нам потолковать о «Камасутре». – (Братец прикусил губу, чтобы не рассмеяться, но мне было не до смеха, я смотрел на него, не в силах издать ни звука.) – Уж не знаю, она «корова» или, скорее, «слониха», но ты имел у нее большой успех!

У меня вырвался вздох облегчения. Моя маленькая гордость молодого самца была бы глубоко уязвлена, если бы этот сопляк столь основательно меня обскакал. Но если это был и не Ганс, то…

– Добрый день! – бросил Гиацинт, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Я украдкой оглядел его с головы до ног. Он, по-видимому, был в столь блестящей форме, что я чуть было не усомнился в реальности нашего ночного разговора.

– Похоже, тебе резвости Этти не помешали выспаться, – заметил Ганс. – Хотел бы я сказать то же о себе. – И он зевнул.

Гиацинт, явно позабавленный недоразумением, повернулся к моему братцу:

– Значит, вы ночью подняли шум? Я ничего не слышал.

Этти, глянув на него, только чуть заметно усмехнулся.

Кассандра, свежая после душа, вполне одетая и притом весьма нарядно, не замедлила появиться как раз вовремя, чтобы налить себе чашку упоительного кофе, только что принесенного коридорным. Держалась как ни в чем не бывало.

– Я спущусь в холл. – сказала и уплыла, покачивая бедрами.

Как бы невзначай я стал пробираться к Гиацинту с целью задать ему парочку вопросов, но он улизнул в ванную. Ревновал ли я? По всей видимости, да! Аж позеленел от ярости.

Но анекдотец не пришелся по вкусу не только мне. Если Этти создавшаяся ситуация смешила до упаду, Ганс бросал на него взгляды, красноречиво говорящие о сугубой неудовлетворенности. Глубоко задетый, он встал и побрел к себе в комнату, бурча:

– Неудивительно, что Индия перенаселена.

Около трех часов дня мы отправились на вокзал. Кассандра, попытавшись зарезервировать места на пароходе, чтобы спуститься по Нилу, столкнулась с проблемой, которую мы совершенно упустили из виду: здесь опасались нападения террористов на приезжих с Запада.

Пассажирским судам, исходя из понятных соображений безопасности, было запрещено курсировать в среднем Египте. Что до фелук, бороздивших реку, этих маленьких парусников, что служат достоверной приметой нильских почтовых открыток, нечего было даже думать о том, чтобы раздобыть такую: для иностранцев существовал формальный запрет всходить на борт фелуки. За нарушение власти вас могли арестовать и выдворить за пределы страны.

Итак, мы решили снизойти до машины местного производства из боязни, что автомобиль Кассандры чересчур заметен, однако и тут нас ждало разочарование. Для проезда по региону требовался пропуск за подписью местного начальства и непременный эскорт. Учитывая связи Гелиоса, это бы затруднений не составило, но подвергаться контролю каждые двадцать километров и волей-неволей приноравливаться к присутствию вооруженного эскорта – такая перспектива разом свела на нет наш робкий замысел прокатиться по тому, что египтяне именуют дорогами – надо думать, в насмешку.

Отчаявшись добиться толку, мы волей-неволей решились ехать поездом, который курсирует вдоль речного берега из одного конца страны в другой.

Гиацинт собирался заказать билеты в первый класс, но в последнюю минуту мы с Этти убедили его взять пять коек в туристском, где могли бы путешествовать иностранцы.

– Вы вошли во вкус, профессор, начинаете ценить роскошь, – подколол он меня, пряча билеты в карман.

После того как ему объяснили, что в обычном поезде, пусть даже и в первом классе, нет ни мало-мальски сносной обстановки, ни кондиционера, он понял, почему это нам не улыбается. Тащиться в тряском вагоне вдоль Нила со скоростью, не превышающей пятидесяти километров в час, само по себе достаточно мучительно, чтобы сверх того терпеть еще жару, тошнотворную вонь, мусор и тараканов.

– Одни боги знают, до чего неуютными могут быть индийские поезда, – добавил Этти, – душные, тряские, загроможденные товарами и скотиной. Но в сравнении с египетскими они могут сойти чуть ли не за Восточный экспресс.

– Значит, они быстрее? – спросил Ганс.

– Нет, но их хотя бы убирают чаще, чем раз в пять лет.

Чтобы не оставлять Ганса или Кассандру в одиночестве, мы зарезервировали два купе вместо трех. Молодая женщина разделит свое купе с Гиацинтом, а Ганс пристроится третьим к нам с братом. В каждом купе, несмотря на тесноту, имелись ватерклозет и маленький душ, что отнюдь нельзя признать роскошью.

Отправление поезда, само собой, задержалось почти на час, но мы уже были готовы к подобным сюрпризам.

Из вагона-ресторана Этти удалось сделать несколько телефонных звонков. За два часа мы насилу одолели километров сто, и поезд остановился в Бени-Суэйфе, главном городе провинции и важном центре торговли хлопком, где также с успехом выращивают сахарный тростник и нищету. Ганс мечтательно разглядывал сквозь оконное стекло дорогу, убегающую вдаль, туда, к Красному морю.

– Вот это и есть Египет? – пробормотал он, всмотревшись в стайку отталкивающе грязных, запыленных ребятишек, столпившихся возле бродячего торговца эрезусом – неким подобием сока из лакричника.

– Ну, Ганс, здесь же более сорока процентов населения живут за чертой бедности, – терпеливо напомнит мой братец. – Начинай привыкать к таким вещам, иначе я тебя в Индию не возьму, поскольку там, видишь ли, с этим еще хуже.

Он был лишен возможности повидаться хотя бы с одним из своих прежних египетских коллег, которые священнодействовали кто в Луксоре, кто в Каире, и это его ужасно раздражало.

– Мы так далеки от пышности царственных пирамид и от репортажей о пятизвездочных речных прогулках, а, Ганс? – вмешался я.

Мы заказали кебаб и минералку, но как только нам все это принесли, братец тотчас потребовал, чтобы тепловатые бутылки, по-видимому, наполненные водой из-под крана, забрали и взамен подали неоткупоренные. Официант прожег его взглядом убийцы, но, получив в ответ такой же да еще в сопровождении угрожающей усмешки, повиновался.

– Ты мог бы держаться полюбезнее, – укорил я Этти.

Но когда парень вернулся с тремя литровыми бутылями – запотевшими, прямо из холодильника, я порадовался придирчивости братца. Еще немного, и мы бы закайфовали, как какая-нибудь заправская туристка со стажем.

Официант поклонился до земли и улизнул, не прося чаевых.

– Что мы ему сделали? – проворчала Кассандра. – Почему ему вздумалось сыграть с нами такую шутку?

Тут мое внимание привлек мимолетный блеск – на груди у братца что-то сверкнуло. Я узнал кулон – золотой Шива, танцующий в пламенном круге, утыканный крошечными бриллиантиками, мой подарок, который я три года назад преподнес ему ко дню рождения. Обычно он носил этот медальон, скрывая под одеждой, но на сей раз его рубаха была расстегнута чуть не до пояса.

– Ты в мусульманской стране, Этти, – напомнил я, наполняя стаканы наших товарищей минералкой.

Братец проследил за моим взглядом и прикрыл свое украшение ладонью.

– Сними его, – сказал я.

Этти побледнел:

– Я не стану отрекаться от своей религии ради…

– Прошу тебя, – не уступал я.

– Да в чем дело, Морган? – запротестовал Ганс. – Мы же носим кресты, и ничего, никто нас не задирает!

– Столкновения между индусами и мусульманами, что ни год, приносят тысячи жертв, убитых и раненых, Ганс, – вставил Гиацинт.

– Мы же не в Индии, моя радость.

– Мы также и не в Палестине, однако если ты повесишь себе на шею звезду Давида, сомневаюсь, что тебе удастся пройти двести метров в целости и сохранности.

Этти сорвал с себя медальон, пробурчал сердито:

– Ну, и что теперь? Прикажешь выдавать себя за пакистанца?

Старец в традиционном одеянии безупречной белизны, спокойно уплетавший свой обед, сидя у него за спиной, оглянулся и учтиво приветствовал нас. Хотя мы говорили по-французски, он, видимо, прекрасно все понял.

– Ваши друзья правы, молодой человек. Путешествуя по здешним местам, лучше быть осторожным. Мы уже не в Каире. – Он заплатил по счету наличными и на прощание молвил: – Бог да пребудет с вами, дети мои.

Этти отозвался насмешливо:

– Зачем? Ему что, одному страшно?

Я по примеру своих спутников счел за благо сдержать улыбку из боязни, как бы дело не обернулось худо. Но старый египтянин расхохотался:

– С вашего позволения, я воспользуюсь этой остротой в одной из моих будущих книг.

Он похлопал моего братца по плечу и удалился, все еще смеясь.

Мы захватили свой кофе в купе, чтобы продолжить разговор, не опасаясь нескромных ушей. Усевшись на большую кровать, Гиацинт тут же вытащил из нашего багажа бумаги, анк и посох.

Мы в последний раз принялись перечитывать переводы текстов в надежде, что кого-нибудь озарит блистательная идея, когда Этти вдруг потребовал, чтобы все помолчали. А сам навострил уши; мы последовали его примеру.

Сначала я ничего особенного не слышал, потом различил легкий свист, дуновение, как если бы из воздушного шарика постепенно выходил воздух.

Брат побелел, на лбу заблестели бисеринки пота.

– Как можно осторожнее поднимите ноги и поставьте их на матрас. Очень медленно…

При виде его искаженного лица нам стало не по себе, и мы, хотя недоумевали, послушались, стараясь двигаться, подражая ему. Он же, широко раскрыв глаза, всматривался в пол. И вдруг мы увидели, как она выползает из-под кровати. Длинная змея, вся в черных блестящих чешуйках. Кассандра не смогла сдержать вскрика, зато Ганс, с видом проникновенного знатока склонив голову набок, тоном врача, обнаружившего у пациента насморк, изрек:

– Кобра. Поскольку она не приняла позу нападения, причин для паники нет… А вот теперь они есть.

Рептилия расправила кожаный мешок у себя на горле и поднялась на хвост, ее раздвоенный язык трепетал на расстоянии не более метра от нас.

– Гиацинт, – придушенно прошипел я, – чего вы ждете? Доставайте пистолет!

– А что я, по-вашему, пытаюсь сделать?

– Главное, не двигайтесь! – предупредил Этти.

Ганс громко сглотнул.

– Она плюется, да? – (Мой брат кивнул.) – Плохо дело…

– Я ее отвлеку, а ты схватишь!

– У меня есть выбор?

– Нет.

– Так и знал, что ты это скажешь.

Я в смятении переводил взгляд то на одного, то на другого. Что они нам готовят, эти двое? Что Ганс не боится змей, даже ядовитых, я знал, наше последнее путешествие доказало это, но между тогдашним опытом и нападением на плюющуюся кобру расстояние, как от Земли до Луны…

– Что вы делаете? – пролепетала Кассандра, увидев, что они медленно спускают ноги с кровати. – Да вы рехнулись!

Я знаком приказал ей молчать, и мы оторопело уставились на Этти, который, сжав кулак, принялся раскачивать его перед глазами кобры равномерным, спокойным, завораживающим движением.

Глядя, как они приближаются к змее, я ощутил, что сводит в животе.

– Что они делают? – зашептал Гиацинт.

– Это способ, каким заклинатели змей гипнотизируют кобр, – еле слышным голосом прошелестел я, с трудом веря в реальность спектакля, что разыгрывался перед нами. – Они же глухие, эти твари. Их не музыка пленяет, а покачивание флейты.

Теперь Этти приблизился к кобре вплотную, и она, медля с нападением, танцевала, следуя за коварными движениями его сжатого кулака. Когда Ганс рванулся вперед, змея чуть не укусила Этти за руку, но парень отшатнулся, и все началось сызнова.

– Ганс… – сквозь зубы поторопил его мой брат.

– Мне почти удалось, но она… не проявила чистосердечной готовности к сотрудничеству!

С ужасающей медлительностью братец подманит кобру поближе к полу, и тут Ганс вдруг схватил ее за голову. Кобра тотчас выплюнула свой яд, словно кто на пульверизатор нажал.

Кассандра дернулась, я рефлекторно закрыл лицо руками, но это было ни к чему. Ганс предусмотрительно повернул вниз ее голову с торчащими наружу зубами.

– У меня руки скользят! – внезапно вскрикнул парень в испуге. – Этти, она вырывается!

– Проклятие! – простонал брат, перехватывая змею, которая тотчас в бешенстве обвилась вокруг его предплечья. Я схватил принадлежавший Кассандре нож с тремя лезвиями, который все еще находился при мне, но Этти запротестовал: – Убери нож, Морган! Это животное на тебя не нападало.

– Откройте окно! – закричал Ганс, вцепляясь в стеклянный прямоугольник и с усилием отодвигая его в сторону.

Со множеством предосторожностей братец вышвырнул змею за окно, и хотя бросок был произведен изо всех сил, это не помешало ей уже налету извернуться, пытаясь ужалить его.

Как только нежелательная соседка была таким образом выдворена, обоих наших героев пробрала дрожь. Они напомнили мне тех, кого передергивает при одном виде мерзких насекомых, но когда приходится раздавить гигантского таракана, их долго мучает воспоминание об этом жутком чипсовом хрусте, что издает хитиновый панцирь, ломаясь и плюясь вязкой слизью.

Этти потащил Ганса в ванную и тщательно вымыл ему руки, проверив, нет ли там какой царапины, а потом вытер яд, крупными брызгами темневший на полу.

Что до нас, мы, еще не совсем оправившись от шока, глазели на них почтительно и изумленно.

Конечно, в Индии, когда мы были мальчишками, мне приходилось видеть, как братец бросал вызов таким тварям, каких, благодарение богам, не встретишь нигде, кроме тех мест, но мне еще не случалось присутствовать при поединке с плюющейся коброй. А Ганс-то каков! Этот мальчишка никогда не перестанет меня удивлять…

Наступившее молчание прервал Гиацинт:

– Как по-вашему, что здесь делала эта гадина?

От этого вопроса словно леденящий ветерок повеял в купе.

Этти вновь смылся в ванную. Я пошел за ним и закрыл за собой дверь.

– Как ты себя чувствуешь? – пробормотал я на хинди, увидев, что он осторожно прячет упаковку с транквилизатором.

Он ополоснул руки, обмыл лицо и с улыбкой отозвался на том же языке:

– Нормально. Со мной все в порядке.

Уже много месяцев прошло с тех пор, как брат по совету невропатолога прекратил прием лекарств, но иногда, сильно переволновавшись, еще совал под язык таблетку, чтобы подкрепить душевное равновесие.

– Да у тебя их почти не осталось, Этти, – заметил я, вытащив упаковку, купленную полгода назад.

– Не важно, – отмахнулся он.

– Нет, это очень важно! – Я снова перешел на французский: – Почему ты не возобновил свой рецепт?

– Я и так достаточно напичкан наркотиками! – отрубил он резко.

И вышел из ванной. Я последовал за ним.

В купе полным ходом шел обмен предположениями.

– Фантом! – высказался Ганс. – Кто же еще?

– Да, – признала Кассандра, – шуточка в стиле этого подонка.

– И что, он побывал здесь, а в наших вещах пошарить не удосужился? Только затем и приходил, чтобы подбросить эту тварь? Да ну, это не серьезно! – возразил я.

– Змея и по доброй воле могла сюда заползти, – вставил Этти, а увидев, что мы смотрим на него как на придурка, добавил: – Одна кобра на пятерых – маловато, вам не кажется?

– В нашем купе, возможно, тоже приготовлен какой-нибудь сюрприз… – предположила Кассандра.

Набравшись храбрости, мы отправились в соседнее купе, предусмотрительно захватив с собой посох и анк, и произвели там тщательнейший обыск, обшарив все уголки.

– Похоже, Этти прав, – подвела итог наша прекрасная спутница. – Здесь ничего нет.

– Это более чем сомнительно, – возразил Ганс, вглядываясь в лопасти потолочного вентилятора. Тут все шарахнулись прочь, а он хихикнул. – Ну, просто скопище придурков… я не о змее толкую!

Он вскочил на кровать и протянул руку к винту в головке вентилятора, который при первом же прикосновении отлетел нелегким металлическим лязгом шлепнулся на пол.

– Будь осторожен, – предупредил Этти, – а то лопасти посыплются тебе на голову.

Однако лопасти не вывалились, они оставались на месте. Парень соскочил с кровати, бросил винт на пол и прыгнул на него всей своей тяжестью.

– Надеюсь, что это не прошло даром для его ушей! – воскликнул он, и я теперь только, пораженный, осознал, что винт на самом деле был «жучком».

– Как тебе удалось заметить такую маленькую штучку?

Ганс гордо приосанился:

– Именно потому и заметил, что она чересчур мала. Винт, на котором держатся лопасти такого рода устройств, должен быть не меньше моего большого пальца и при этом не торчать на виду, – пояснил он, тыча пальцем в сторону вентилятора.

Гиацинт, растянувшись на диване, печально смотрел на осколки разбитого микрофончика.

– Наверняка здесь припрятаны и другие такие же, – вздохнул он.

– Сначала охота на зловредное животное, потом ловля таких вот маленьких рыбок, – подавленный, прошептал Этти. – Сколько еще сюрпризов готовит нам погоня за Гелиосовым сокровищем?