Текст книги "Дети Нового леса"

Автор книги: Фредерик Марриет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Глава XXV

Вновь поселившийся в доме мистера Хидерстоуна Эдвард еще много дней с тревогой воспринимал приход очередной почты, которая могла принести весть о поимке короля, и каждый раз вздыхал с облегчением, убедившись, что поиски так и не принесли результатов. Беспокоила его и другая проблема, и он неустанно последнее время обдумывал, каким образом ее лучше решить. Начало этим его размышлениям положило отправленное послание Чалонера пожилым леди. Если ответ придет положительный, сестры отправятся в Портлейк, и, естественно, не под фамилией Армитидж, а под своей собственной. Но ведь он, Эдвард, по-прежнему выдает себя мистеру Хидерстоуну за внука Якоба Армитиджа? Значит, отъезд Элис и Эдит придется скрыть от него. Но долго ли можно хранить их отсутствие в тайне, если Пейшонс им постоянно наносит визиты?

Впрочем, и без практической стороны вопроса Эдварда все равно продолжали бы мучить сомнения. Хранитель настолько ему раскрылся и был с ним так откровенен, что Эдвард считал едва ли не подлостью со своей стороны продолжать с ним теперь игру, затеянную с первого дня их знакомства. В тот момент он просто не мог поступить иначе. Теперь же, когда отношения их давно вступили в совершенно иную стадию и мистер Хидерстоун, рискуя карьерой, а то и жизнью, столько сделал для него и для его друзей, давно бы следовало вести себя с ним окончательно честно. Прокручивая в уме, как добиться этого, не нанеся хранителю еще большей обиды былым своим недоверием, он пришел к выводу, что ему нужен веский предлог, и вроде бы даже нашел его. Он откроется Пейшонс, взяв с нее обещание не раскрывать его тайны, а уже позже поставит при первом удобном случае в известность и ее отца, который тогда не сможет его упрекнуть, что он оказал недоверие их семье, так как Пейшонс уже все знала.

Свои отношения с ней он тоже последнее время упорно анализировал. Сперва она просто отчаянно ему нравилась, затем его чувства переросли эту стадию в нечто гораздо большее, и в результате она до краев заполнила его сердце, и он отчетливо осознал, что нет в целом мире девушки, столь прекрасной, умной и обаятельной. Словом, он понимал, что влюбился, и это тоже рождало в его душе множество мук и сомнений, ибо за пылкой этой душой не было в данный момент ни гроша, и пусть он даже признается ей, что он Беверли, шанс получить ее руку и сердце сомнителен.

То был для него период метаний, когда, вроде бы твердо приняв решение, он спустя миг терял убежденность, что оно правильно, и приходил к иным выводам, кажется, лишь для того, чтобы и их моментально отвергнуть. Скрытность перед хранителем внезапно стала опять ему представляться правильной, так как давала тому при случае право сказать, не кривя душой, что он даже не представлял себе, кому в действительности дарит свое покровительство и доверие. Под этим предлогом, кажется, есть смысл открыться Пейшонс, и, вероятно, она поймет его, а может, и даст совет, как ему лучше себя повести с отцом. По поводу ее чувств к нему, Эдварду, он мог лишь прийти к заключению, что не полностью ей безразличен. Но простирается ли ее привязанность дальше признательности и способна ли полюбить она человека, которого полагает ниже себя по рождению? Поколебавшись еще немного, он все же решился на разговор с ней.

Остаться наедине им какое-то время не выходило. Возле Пейшонс целыми днями вертелась Клара, и только, когда однажды она, чересчур накануне легко одевшись, простыла и вынуждена была пропустить по этой причине очередную вечернюю прогулку, они наконец оказались вдвоем.

Сперва они шли в совершенном молчании, и каждый их шаг разносился звонко в тиши морозного вечера. Пейшонс заговорила первой:

– Ты так невесел теперь стал, Эдвард. Мне кажется, тебя что-то мучает. И вот я гадаю, только ли поражение в битве за короля этому виной?

Она вызывала его на откровенность, и он поспешил использовать шанс:

– Да, Пейшонс, у меня столько всего скопилось на совести, что совершенно не знаю, как поступить. Вот бы мне кто-нибудь посоветовал, но где же найти столь близкого друга?

– Эдвард, отец мой твой искренний друг, и, по-моему, он неплохой советчик, – заверила девушка.

– Я знаю это. Но дело-то в том, что тут многое и с ним связано, и тщетно было бы мне обращаться к нему за советом, – исподволь подбирался к сути Эдвард.

– Может, тогда ты сочтешь уместным открыться мне? Если, конечно, это секрет, который можно доверить женщине. В любом случае ты получишь совет искреннего друга. Уж в этом-то, я надеюсь, тебе не приходится сомневаться.

– Скажу тебе больше, лишь на тебя в данном случае я и могу положиться. Вот, Пейшонс, в чем дело. Я не доверил твоему отцу один очень важный секрет. Правда, когда мы только что с ним познакомились, у меня, может, было на то оправдание, но после того как он мне столь доверился, я ощущаю себя очень скверно. Мне кажется, очень несправедливо с моей стороны по-прежнему это скрывать от него. А как признаться и не обидеть, тоже не знаю. Но это с одной стороны. С другой же – мои обстоятельства могут сложиться так, что лишнее обо мне знание повернет в весьма худшую сторону его жизнь. Тайны бывают разные. И если отец твой не сможет поклясться перед своими нынешними соратниками, что не знал моего секрета, в то время как он вдруг выплыл наружу, ему грозят крупные неприятности. Ты поняла меня?

– Если честно, пока не очень, – пожала плечами она. – Вроде у тебя есть какая-то тайна, которую тебе неловко скрывать от моего отца, но ты в то же время считаешь, что, если она станет ему известна, это может ему навредить. Ума не могу приложить, о чем ты?

– Ну вот для примера представь себе, что король Карл Второй, которого сейчас ищут по всей стране, укрылся на чердаке вашей конюшни. Я это знаю, а твой отец пребывает в полном неведении. Затем короля обнаруживают, но отец твой действительно ничего не знал, может спокойно в этом поклясться, и все ему безусловно поверят. Если же я поставлю его в известность, что король там, кто знает, чем для него это может кончиться?

– Ты, Эдвард, имеешь в виду, что тебе известно, где прячется король? – встревожилась девушка. – В таком случае мне понятны твои сомнения. Умоляю, ни в коем случае ничего не рассказывай моему отцу! Это действительно может поставить его в очень сложное положение и причинить ему большой вред. Ведь сочувствовать делу и принимать в нем участие – совсем не одно и то же. Насколько я знаю, отец мой сочувствует королю, однако, как ты мог заметить, открыто в борьбу за него не вступает. Впрочем, уверена, даже если бы он узнал, где он прячется, никогда бы его не выдал. Но все же держи по-прежнему свой секрет от отца подальше и ради него, и ради меня, если я для тебя хоть что-нибудь значу.

– Что-нибудь? – прорвало Эдварда. – Да ты даже представить себе не можешь, сколько для меня значишь. Ни одна девушка в мире не может сравниться с Пейшонс Хидерстоун. Даже в разлуке я не провел ни минуты, чтобы о ней не думать.

– Ах, мастер Армитидж, – с крайне ехидным видом произнесла она. – Благодарю вас, конечно, за эти пылкие чувства, но мы, кажется, говорили не про меня, а про вашу тайну.

Кровь бросилась в голову Эдварду от обиды и боли.

– Примите мои заверения, мистрис Пейшонс, я вполне правильно понял, зачем вы назвали меня мастером Армитиджем, – тихо проговорил он, поджав побелевшие губы. – Вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы живо поставить на место. Спасибо. Вы вовремя мне напомнили о моем низком происхождении. Прошу вас и впредь это делать, если я вдруг забуду о той дистанции, ближе которой не смею к вам приближаться.

– Эдвард, зачем ты так? У меня даже в мыслях подобного не было, – перебила его с виноватым видом Пейшонс. – Я назвала тебя мастером Армитиджем лишь потому, что ты мне ужасно грубо льстил. А я лести совершенно не выношу, от кого бы ее ни услышала. И ответила бы на нее точно так же любому, пусть он и гораздо выше меня положением. Забудь о моих словах. Я не хотела ни огорчить тебя, ни обидеть. Но я не настолько глупа и наивна, чтобы принять на веру подобную чушь.

– Твое дело, конечно, если ты посчитала за лесть совершенную правду, – ответил ей он. – Нравится тебе или нет, но я высказал то, что чувствует мое сердце. И еще многое мог бы добавить, оставшись искренним. Если бы ты не напомнила мне о моем невысоком происхождении, то узнала бы больше. Но, думаю, лучше оставить это, раз ты меня так осуждаешь.

Он умолк, и какое-то время они прошагали, не проронив ни слова.

– Эдвард, – не выдержала наконец Пейшонс. – Мне совершенно не хочется обсуждать, кто из нас прав, а кто виноват. Но есть одно замечательное старое правило: кто первым после размолвки протянет другу оливковую ветвь, тот заслуживает прощения. Считай я ее тебе протянула и спрашиваю: есть ли смысл ссориться дальше из-за одной только глупой фразы, в которую я и не думала вкладывать то, что тебе почудилось? Неужели я столь подла и высокомерна? Сам посуди, как я могу считать ниже себя человека, если он мне столь дорог?

– Хватит, Пейшонс. Я сам виноват, – прервал ее Эдвард. – Мне просто следовало поменьше мечтать. Но размышлять о себе и тебе мне так нравилось, и я столь увлекся, что совершенно забыл: это всего лишь грезы, которые вряд ли когда-то осуществятся. Вряд ли есть смысл это дальше скрывать: я люблю тебя, Пейшонс. Так люб-лю, что расстаться с тобой для меня будет хуже смерти. Быть тобою отвергнутым для меня непосильное горе. Вот и вся правда. Теперь ты все знаешь и, вероятно, имеешь право сердиться.

– Ты мне не дал никакого повода рассердиться, – ответила девушка. – Просто до этого часа я считала тебя просто искренним другом и благодетелем. Думать о чем-то большем с моей стороны неправильно. Я еще так молода, что обязана следовать наставлениям своего отца. Любая вольность моя была бы ему оскорбительна. Спасибо тебе, что ты так высоко меня ставишь, но все же мне жаль, что ты это сказал.

– То есть, если отец твой не будет против моего низкого происхождения, оно перестанет иметь для тебя значение? – Эдвард, не отрываясь, глядел ей в лицо.

– Я вовсе не вспоминаю о нем, кроме тех случаев, когда ты сам принимаешься мне зачем-то напоминать.

– В таком случае, Пейшонс, позволь мне вернуться к той самой тайне, в которую я собирался тебя посвятить. На самом деле…

– К нам идет мой отец, – не дала договорить ему Пейшонс.

– И почему же мне так не хочется сейчас с ним встречаться? – шепнул в сердцах Эдвард.

Мистер Хидерстоун тем временем уже подошел к ним.

– Я искал тебя, Эдвард, – начал он с очень торжественным видом. – Из Лондона пришла новость, которая очень меня обрадовала. Мне наконец предоставили то, чего я давно добивался, и, должен сказать, ты вложил большой вклад в благополучный исход этого дела. Там было много неясностей, пока ты не вернулся в форме парламентского солдата, а затем так разумно повел себя с офицерами поисковых групп. Теперь все уладилось окончательно, и нам с тобой предстоит как следует поработать.

Дома хранитель сразу провел его в кабинет и, едва они там оказались, взял со стола письмо.

– Мне даровали собственность, которую я попросил за свои заслуги. – Он протянул письмо Эдварду. – Вот. Читай.

Документ был официальный. Парламент информировал мистера Хидерстоуна, что его обращение касательно передачи в собственность поместья Арнвуд одобрено, получило согласие и подписано уполномоченными членами комиссии, в связи с чем ему дозволяется немедля вступить во владение вышеупомянутым поместьем.

Эдвард с белым, как полотно, лицом положил документ на стол.

– Завтра же выедем вместе на место и осмотрим его. Я собираюсь восстановить дом, – совершенно захваченный новыми планами, не замечал, что делается с его собеседником, мистер Хидерстоун.

Эдвард молчал.

– Ты плохо себя чувствуешь? – удивила его реакция хранителя.

– Да, сэр, – с усилием произнес тот. – Вернее, я совершенно здоров, но, должен признать, что сильно разочарован. Никогда не подумал бы, что вы примете собственность из нечистых рук, столь подлым образом конфисковавших ее у законных владельцев.

– Мне очень жаль, Эдвард, что я настолько упал в твоих глазах, но все же позволь заметить: я и впрямь бы не принял ни при каких обстоятельствах собственность, на которую есть законные претенденты, – принялся объяснять мистер Хидерстоун. – Вот, к примеру, собственность покойного Ратклиффа принадлежит нашей Кларе, хоть в данный момент и конфискована. Думаешь, я согласился бы ею владеть? Да никогда в жизни. Но с Арнвудом-то совершенно иное дело. У него нет наследников. Все Беверли погибли в огне пожара. Значит, его неизбежно либо кому-нибудь отдадут, либо он перейдет в собственность государства. Мне предлагали другие конфискованные имения, но я отказывался именно потому, что есть люди, которые, как надеюсь, снова потом начнут владеть ими по праву. А вот Арнвуд приму, и только его. Надеюсь, Эдвард, ты веришь, что я не кривлю душой?

– Сперва я хотел бы задать вам вопрос, сэр. Вообразите, вдруг так случилось, что все же кто-то из Беверли не погиб в огне. И вот он явился к вам, предъявив свое право на собственность. Вы отдадите ему поместье? – с трудом сдерживал дрожь в голосе Эдвард.

– Разумеется, – твердо проговорил мистер Хидерстоун. – Я надеюсь попасть в рай. Если вдруг обстоятельства сложатся так, как ты только что мне сказал, буду просто считать, что помог уберечь чужую собственность от нечистых рук. И немедленно передам ее в качестве доверителя, который ей пользовался лишь временно.

– Ну, в таком случае я и впрямь могу вас поздравить, – наконец смог выговорить это Эдвард.

– Справедливости ради замечу, что все сейчас мною сказанное не особо заслуживает похвал, – развел руками хранитель. – На деле-то мою искренность не проверить. Наследников Беверли нет в живых, и Арнвуд станет приданым Пейшонс Хидерстоун.

Сердце Эдварда учащенно забилось. Подойди хранитель всего несколькими минутами позже к ним с Пейшонс, и он бы успел ей признаться, кто есть на самом деле. Но он был прерван его приходом на полуфразе и сейчас оказался в кошмарнейшей ситуации. Момент упущен, и в какой форме он ни раскроет правду, это представится мистеру Хидерстоуну оскорбительным. Тем более если еще попросит у него руки Пейшонс, словно нищий наследник, который стремится выгодным браком вернуть себе состояние.

Нервозность его не укрылась от мистера Хидерстоуна, и он, объясняя ее либо усталостью, либо плохим самочувствием, заторопил его к ужину. Еще каких-то полдня назад он даже подумать не мог, что общая трапеза в этом доме начнет представляться ему ужасной. На Пейшонс он и взглянуть теперь не решался, Клара же неустанно его изводила вопросами, отчего он так странно выглядит и ведет себя. Едва заставив себя досидеть до конца, Эдвард сослался на сильную головную боль и пошел к себе.

Он действительно тут же лег, но о сне в таком состоянии не могло быть и речи. Вновь и вновь он прокручивал в голове события этого жуткого дня. Имеет ли он основания полагать, что Пейшонс ответила на его чувства взаимностью? Он вспомнил ее реакцию на свое признание. Нет, слишком спокоен уж был ее тон, чтобы вселять надежду. Теперь же, когда она станет наследницей такого имения, появится множество претендентов на ее руку. Так что он, Эдвард, может отныне навек распрощаться и со своей любовью, и с фамильной собственностью. Даже если хранитель был искренен в заверениях возвратить моментально Арнвуд, явись законный его наследник, для Эдварда это, собственно, ничего не меняло. Во-первых, таким обещаниям грош цена, когда убежден, что наследников нет. А во-вторых, пусть он от Арнвуда и откажется, парламентские из кожи вон вылезут, но не вернут его Беверли. «Ах, зачем я вообще покинул наш дом в лесу! – охватило вдруг сожаление Эдварда. – Я ведь уже почти смирился с той жизнью. Еще бы немного, глядишь и привык окончательно, может, мне даже стала бы нравиться эта доля. А теперь, окунувшись в совсем другой мир, я несчастен, и нет мне здесь иной доли, как горечь и унижение. Выход теперь один: уйти из-под этого крова как можно скорее. Пристрою сестер, посоветуюсь с Хамфри, и нам обоим пора отправляться на поиски своей судьбы.

Так до рассвета и не сомкнув глаз, он спустился вниз, попросил Сампсона передать мистеру Хидерстоуну, что едет домой навестить своих и вернется к вечеру, и, не мешкая, пустился в дорогу. Он так подгонял своего вороного, что прибыл на место, когда все семейство только садилось завтракать. При сестрах ему хотелось выглядеть беззаботным, однако он столь осунулся за минувшую ночь, а веселье его было до того натужным, что они не на шутку встревожились. Едва все встали из-за стола, он поманил Хамфри на улицу.

– Что с тобой, дорогой мой брат? – тот больше не в силах был сдерживать беспокойство.

– Сейчас все узнаешь. – И Эдвард сполна поделился с ним всеми событиями минувшего вечера. – Такая вот ситуация, Хамфри, – потерянно выдохнул он, завершив. – И что мне прикажешь делать теперь? Сам понимаешь, больше я оставаться там не могу.

– Ну, мне кажется, если у Пейшонс действительно есть к тебе чувства, дело не столь уж плохо, – куда проще рассматривал положение младший брат. – Вряд ли ее отец имеет какие-то возражения против вашего брака. К тому же тогда его совесть по поводу Арнвуда будет чиста. Но ты говоришь, что Пейшонс тебе на признание ничего не ответила?

– Она лишь спокойно мне заявила, как ей жаль, что я это сказал, – с отчаянием проговорил Эдвард.

– Но разве женщины нам всегда говорят то, что думают? – возразил Хамфри.

– Кто-то, может, и нет, но не Пейшонс. Она сама правда, – покачал головой Эдвард. – К чему обманывать себя попусту? Все ее чувства ко мне – лишь одна благодарность. Не будь этого, она, вероятно, мне бы ответила и порезче.

– Но ей ведь неизвестно, что ты Эдвард Беверли. Думаю, это многое бы для нее изменило, – вполне допускал Хамфри.

– А ты не подумал, как унизительно, если за тебя соглашаются выйти замуж только благодаря имени и положению? – горестно сморщился Эдвард.

– Я о другом подумал, – откликнулся младший брат. – Вот, например, она тебя любит, но из-за твоего низкого положения считает неподобающим выражать свои чувства, поэтому их и скрывает.

– Тем, кому так важны правила, вообще чувства не свойственны, – отрезал Эдвард.

– У меня, конечно, нет опыта в подобных делах, – развел руками Хамфри, – но мне говорили, что очень трудно читать в сердце женщины. Хотя скорее, наверное, не говорили, а я это где-то прочел или вообще приснилось, – совсем запутался он. – В общем, что ты теперь собираешься делать?

– То, что, боюсь, ты совсем не одобришь, – откликнулся он. – Пока не дождусь ответа от тетушек Чалонера, все будет по-прежнему. Потом же, если получим согласие, Элис с Эдит отправятся к ним, а я намерен нарушить все прежние планы. Покину страну, верну за границей себе настоящее имя и постараюсь найти там место. Надеюсь, король мне в этом поможет.

– По-моему, это самая худшая часть твоего решения, – не стал кривить душой Хамфри. – Но если тебе так спокойнее, что ж.

– Ты тоже можешь поехать со мной, и будем, как раньше, делить удачи и неудачи поровну, – предложил ему Эдвард. – Впрочем, решай все сам.

– Тогда я не буду решать впопыхах, – сказал Хамфри. – Мы же с тобой еще раньше договорились, что, если сестры уедут, я останусь здесь с Пабло. Вот так я пока и сделаю, во всяком случае, до того момента, пока не получу от тебя весточку из-за границы. Кстати, и сам тогда сообщу тебе, что у нас происходит. Ну а дальше посмотрим.

– Пусть будет так, – согласился Эдвард. – Скорее бы только пристроить сестер. Тоскливо мне долго здесь оставаться.

Проговорив еще очень коротко с братом, он пустился в обратный путь и успел как раз к ужину, после которого хранитель передал ему письмо для мистера Чалонера, дошедшее вложенным в послание Ленгтона, где сообщалась последняя новость: король благополучно бежал во Францию.

– Благодарение Богу! – воскликнул Эдвард. – Если не возражаете, сэр, я прямо завтра доставлю Чалонеру письмо. Мне известно, что он очень ждет его.

Хранитель без колебания дал согласие, и наш герой поднялся к себе, не обменявшись ни словом с Пейшонс и Кларой, кроме дежурных фраз, которые в силу необходимости произнес за столом.

Не проспав за всю ночь и часа, он спозаранку пронесся верхом к дому Клары и разбудил своим окриком еще мирно спавшего Чалонера, который, немедленно пробежав глазами письмо, протянул его Эдварду. Идея племянника поручить их заботам девочек Беверли привела сестер Конингем в полный восторг, и они заверяли, что ждут не дождутся теперь их приезда и примут их словно собственных дочерей. В соответствии с пожеланиями пожилых леди девочек нужно срочно отправить в Лондон, где их уже дожидается карета, в которой они под опекой преданной камеристки будут доставлены в Ланкашир. В заключение тетушки Чалонера слали искренние приветы капитану Беверли и просили его оставаться в полной уверенности, что его сестер окружат всемерной заботой.

– Нет слов, как я обязан тебе, Чалонер, – крепко пожал ему руку Эдвард. – Постараюсь как можно скорее отправить сестер. Сам же, если позволишь, составлю тебе компанию, как только ты соберешься обратно во Францию.

– Разумеется, Эдвард. Я не желал бы себе там лучшей компании. Только ведь, кажется, раньше ты совершенно не был намерен этого делать, – с озадаченным видом добавил он. – Что же тебя заставило так решительно изменить свои планы?

– Я потом все тебе расскажу, – пообещал Эдвард. – Кстати, вряд ли смогу навестить вас с Гренвиллом в ближайшие дни. Хамфри повезет девочек в Лондон, а мне придется его заменить на ферме. Пабло один с такой уймой дел не справится. Так что мы с братом завезем вам еды и снова увидимся, только когда он вернется на ферму.

Эдвард возвратился домой, где немедленно сообщил новость. Сестры в общем-то были уже готовы к ней. Но одно дело «наверное» и другое – «наверняка» и к тому же срочно, и, узнав, что им вскоре предстоит разлука с любимыми братьями, они пролили немало слез. Элис удалось урезонить довольно быстро. Эдит же рыдала сперва над каждым из братьев, потом оплакивала по очереди расставание с каждым из своих любимых животных, начиная от пони и кончая козлятами, поняв же вдруг, что ей предстоит разлука и с Пабло, исторгла из себя такой поток слез, что Хамфри и Эдвард смогли лишь с большими усилиями привести ее в норму. Наконец Эдвард, обсудив с Хамфри детали предстоящей поездки и пообещав вскоре вернуться на помощь Пабло, отбыл к мистеру Хидерстоуну.

Следующие два дня оказались для Хамфри полны хлопот. Купить в Лимингтоне билеты до Лондона и необходимые для поездки вещи девочкам, обеспечить продуктами двух лесных беглецов, собраться, ничего не забыв, в дорогу – вот далеко не полный список забот, поглотивших его. Действовал он, как обычно, четко и основательно и, вовремя справившись со всеми задачами, три дня спустя довез Элис и Эдит до Лондона, где по указанному в письме сестрами Конингем адресу их уже ожидала преклонных лет камеристка, тут же вошедшая с ними в добрые отношения. Хамфри пожелал им счастливой дороги в Ланкашир и спешно направился к Новому лесу.

По возвращении его ждал неприятный сюрприз. Эдвард за время его отсутствия дома ни разу не появился. Хамфри, полный плохих предчувствий, оседлал одного из пони и припустился к дому хранителя. Не доехав совсем чуть-чуть, он увидел Освальда, который в большой тревоге ему сообщил, что Эдвард свалился в ужаснейшей лихорадке, несколько дней уже бредит и не приходит в сознание и его состояние чрезвычайно опасно.

Хамфри поторопился к дому и моментально потребовал у отворившего ему Сампсона провести его в комнату брата. Положение было не лучше того, которое описал ему Освальд. Эдвард метался в жару на кровати, подле него находилась в роли сиделки Фиби.

– Можете уходить, – резко бросил ей Хамфри. – Я его брат и теперь буду с ним.

Фиби немедленно подчинилась. Они остались вдвоем.

– Бедный мой, бедный Эдвард, – склонился к нему с глазами, полными слез, Хамфри. – Несчастлив тот час, когда ты вошел в этот дом.

Брат начал бредить, попытался было встать на ноги, но тут же от слабости рухнул обратно на свое ложе. В безумном сумбуре и пылкости его речи явственно проступало, однако, то, что себя он именовал не иначе как Эдвардом Беверли и постоянно выкрикивал что-то о Пейшонс Хидерстоун и об Арнвуде. «Если он постоянно именно этим и бредит, то, верно, тайн здесь ни для кого уже никаких не осталось, – заключил Хамфри. – Ну, ничего. Теперь с ним буду я».

Он просидел у его изголовья с час, когда в комнате показался врач. Подойдя к пациенту, он тщательно посчитал его пульс, а затем осведомился, кому поручен уход за ним.

– Я его брат, и теперь это моя забота, – сказал ему Хамфри.

– В таком случае, дорогой мой сэр, как только заметите, что он начал потеть, а я, к счастью, вижу уже на его лице испарину, не позволяйте ему сбросить с себя одеяло. Если он пропотеет обильно, считайте, что его жизнь спасена.

С этим врач удалился, пообещав заглянуть еще раз попозже. Прошло два часа. Хамфри заметил, что лицо брата словно облили водой. Он натянул на него одеяло до самого подбородка. Эдвард немедленно попытался его сбросить. И, несмотря на то что болезнь отняла у него много сил, младшему брату изрядно пришлось побороться с ним, пока он достиг желаемого результата. Эдвард покрылся обильной испариной, затем перестал бредить и биться и погрузился в спокойный, глубокий сон.

– Благодарение Небесам! – вырвалось облегченно у Хамфри. – Теперь есть надежда.

– Ты сказал, есть надежда? – немедленно раздалось у него за спиной.

Пейшонс и Клара вошли совершенно неслышно.

– Да, – кинул он укоряющий взгляд на старшую девушку. – Если верить тому, что сказал мне врач, есть надежда, что брат мой все же сумеет покинуть живым этот дом, в который имел несчастье войти.

Выпалил он это резким и грубым тоном, и оправдывало его лишь то, что Пейшонс ему представлялась главной причиной несчастья с братом, который, не обойдись она с ним так дурно, был бы сейчас здоров. Девушка, ничего ему не ответив, упала на колени возле кровати и начала беззвучно молиться. Хамфри ожег запоздалый стыд. «Нет же, она совсем не такая», – пронеслось у него в голове, и он теперь дорого дал бы, предоставься ему возможность упрятать свои слова обратно в уста. Прочтя молитву, Пейшонс и Клара так же беззвучно, как и вошли, покинули комнату.

Потом появился хранитель. Он протянул руку Эдварду. Тот, сделав вид, что не замечает, не стал ее пожимать. «Хватит с него и Арнвуда, а без руки моей обойдется», – вновь закипела в нем злость. Хранитель, пощупав лоб Эдварда и убедившись, что он стал прохладным, тихо проговорил:

– Слава Тебе, Милосердный Боже, за Милость Твою. Бесценная жизнь спасена Тобой ныне. – Выдержав краткую паузу, во время которой пристально всматривался в лицо спящего Эдварда, он обратился к Хамфри: – Как там ваши сестры? Дочь прислала меня о них справиться. Если вы остаетесь здесь на ночь, я пошлю сейчас к вам домой человека, и он сообщит им, что вашему брату лучше.

– Их больше там нет, мистер Хидерстоун, – сухо проговорил Хамфри. – Они перешли под опеку наших друзей. Я сам отвез их к ним в Лондон, иначе я давно бы уже сидел у постели брата.

– Вы потрясли меня своей новостью, – был совершенно ошеломлен мистер Хидерстоун. – У кого же, позвольте узнать, вы их разместили и в каком качестве?

Хамфри понял, что разоткровенничался гораздо больше, чем следовало. Внукам егеря незачем было ехать куда-либо за воспитанием и образованием.

– В лесу им стало так одиноко, сэр, – принялся он сочинять на ходу подходящую версию. – Вот мы с Эдвардом и отправили их под опеку тех, кто хорошо устроит их в городе.

Этот ответ хранителя явно расстроил, и он с хмурым видом покинул комнату, чтобы, однако, тут же в нее вернуться вместе с врачом. Тот, осмотрев пациента, остался вполне доволен, объяснил Хамфри, когда и какие лекарства теперь ему нужно давать, и под конец уверенно заявил, что пробудится Эдвард ото сна уже в полном сознании, его же, врача, присутствие вряд ли необходимо до следующего вечера, когда он снова нанесет визит.

Эдвард не пробуждался до самого рассвета, открыв же глаза, сразу узнал Хамфри. Тот поднес ему чашку с водой. Он жадно ее осушил.

– О, Хамфри, выходит, что я по-прежнему еще здесь, но мне сейчас очень хочется спать. – И, откинув голову на подушку, он опять погрузился в сон.

Солнце уже светило вовсю, когда в комнате возник Освальд.

– Сказывают, опасности для него больше нет, мастер Хамфри, а вы вот уже здесь всю ночь просидели. Если дозволите, я сейчас подежурю-ка вам на смену. А вы прогулялись бы пока на свежем воздухе. Это наверняка вас чуток взбодрит.

– Спасибо, Освальд, я так и сделаю, – ничего не имел против он. – Эдвард уже один раз просыпался и, слава богу, был в разуме. Наверняка вас узнает, как только снова откроет глаза. Вот тогда вы и позовите меня.

Едва свежий ветер обдул его щеки, Хамфри и впрямь почувствовал прилив бодрости и решил прогуляться, но почти тут же увидел Клару, которая явно спешила ему навстречу.

– Как ты? – еще не остановившись, выпалила она. – И как себя чувствует Эдвард?

– Ему уже лучше, и, кажется, он уже вне опасности, – коротко бросил он.

– Но, Хамфри, что побудило тебя вчера сказать эти слова? – изумленно взирала на него девушка.

– Не помню, чтобы я вообще вчера говорил, – стремился уйти от опасной темы он.

– Нет, говорил, и, если забыл, могу повторить тебе, – не так-то легко было сбить с толку Клару. – Ты сказал: «Есть надежда, что брат мой сумеет покинуть живым этот дом, в который имел несчастье войти».

– Ну, может, и так, но это были скорее мысли вслух, – не мог уже отпереться Хамфри.

– Но почему у тебя возникли такие мысли? К какому еще несчастью Эдвард вошел в этот дом? Отвечай! Я хочу это знать. Пейшонс потом долго плакала. Зачем ты это сказал? Ведь раньше совсем по-другому думал.

– Да, дорогая Клара. Я раньше действительно думал совсем по-другому, но теперь кое-что изменилось. Только давай-ка оставим это. Все равно объяснить я тебе не могу.

Клара умолкла, но лишь на мгновение, чтобы тут же затронуть не менее щекотливую область.

– Пейшонс сказала, что твои сестры уехали. Ей это сообщил отец. Это правда?

– Да, уехали, – подтвердил Хамфри.

– Но почему? Зачем? Кто теперь будет ухаживать за всеми вашими зверями и птицами? Кто приготовит тебе еду, Хамфри? Как ты без них со всем этим справишься? И отчего тебе даже в голову не пришло сообщить нам с Пейшонс об их отъезде? Мы так хотели бы с ними проститься!