Текст книги "Жди гостей"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава четырнадцатая

Я просыпаюсь, разбуженный троекратным звоном моих часов, с языком, так плотно прилипшим к небу, что понадобилось бы зубило, чтобы их разъединить.

Тем временем моя Фелиция, уже в полной боевой готовности, входит с подносом в руках. Она поставила на него все, что необходимо мужчине, легшему спать в пять часов утра, чтобы проснуться в семь, то есть чашку крепкого кофе и коктейль собственного приготовления. Этот коктейль состоит из: полстакана теплой воды, лимонного сока и полстоловой ложки питьевой соды.

Вы проглатываете его залпом, затем выпиваете чашку кофе и ждете десять минут... Вас охватывает непередаваемое блаженство, равно как и кипучая потребность деятельности.

– Ты уверен, что тебе так уж необходимо уходить? – вздыхает мама.

– Увы, – ворчу я. – Между нами говоря, я очень обеспокоен исчезновением матушки Берю. Эта бедная женщина-вамп попала в такое опасное осиное гнездо...

– В самом деле!

– А ты разбудила ее товарищей по постели?

– У меня на это не хватает мужества, – вздыхает Фелиция.

Она поднимает палец, чтобы призвать меня к тишине: «Послушай!»

Мне нет необходимости напрягать слух.

– Это что, по радио передают запись 24-часовой автогонки в Ле Мане?

– О нет, – вздыхает моя дорогая мама. – Я бы просто поостереглась его включать.

– В общем, ты права, – говорю я. – Пусть выспятся. Раз уж они так заснули, они будут дрыхнуть до полудня

Я вскакиваю с постели и принимаю очень холодный душ. Это окончательно восстанавливает мои силы. Я натираюсь лосьоном фирмы «Балансьяга» и, поскольку мужчина должен защищать себя от непогоды и от женской похоти, надеваю спортивный костюм из английского твида, доставленный из Швеции голландским кораблем.

– Ты вернешься к обеду? – с надеждой спрашивает Фелиция.

– Не осмеливаюсь тебе обещать, мама, но я тебе звякну. Она провожает меня до самой машины по саду, усеянному капустными кочерыжками и розами в разгар стриптиза.

– Ты не знаешь, любят ли твои друзья соленую свиную грудинку? Я хотела приготовить ее к обеду.

– Они без ума от нее. Особенно Толстяк. Приготовь побольше. Он будет тебе клясться, что у него птичий аппетит, забыв упомянуть о том, что речь идет о хищной птице.

Фелиция качает головой, бесконечно довольная. Ее мечта – кормить все человечество. Это начинается с меня и заканчивается муравьями, для которых она раскладывает щепотки сахара-песка на подоконнике.

– Будь осторожен, мой малыш!

– Не беспокойся, мама. К тому же я иду на свидание к даме. Выражение ее лица обозначает: «Тем более!» Я мчусь в тумане, который покрывает Париж сероватой пеленой.

Булонский лес усыпан рыжими пожухлыми листьями, которые несутся вскачь по асфальтированным аллеям. Я люблю осень, – кажется, я вам уже говорил об этом, хотя вам на мои признания наплевать так же, как на ваш первый дырявый зуб. В этом самоотречении угасающей природы (если вы считаете, что я перебарщиваю, примите аспирин) думается необычайно легко. Часто, и мне неоднократно приходилось это констатировать, появление новых идей находится в прямой зависимости от погоды.

Придерживаясь скорости шестьдесят километров, как предписывают дорожные указатели в Булонском лесу, столь дорогом поэтам и садистам (одно не мешает другому, даже наоборот), я меланхолически думаю о том, что Толстяк втянул меня в мерзкую историю... Согласитесь, что мне не везет. Я с трудом добиваюсь недельного отпуска, чтобы чуть-чуть прийти в себя, и тут, вместо того чтобы ничего не делать и профессионально бить баклуши, я вынужден проводить бессонные ночи в бегах за этой ужасной мамашей Берюрье!

На краю аллеи стоит утренняя проститутка, обутая в сапожки и закутанная в норковую шубу из натурального кроличьего меха; она улыбается мне, как будто я привез ей средство от обморожения. Я проезжаю метров десять и останавливаюсь. Мне только что пришла в голову настолько блестящая мысль, что снаружи ее можно принять за северное сияние.

Поверьте мне, ребята, для продуктивного размышления ничто не может сравниться с утром. Только в торжествующих лучах рассвета серые клетки работают наиболее эффективно. Попробуйте, и вы согласитесь...

– Ты берешь меня с собой, зайчик?

Это шлюха просовывает свою размалеванную рожу в проем дверцы. Она неправильно меня поняла, увидев, что я остановился неподалеку от нее; из этого она сделала вывод, что я любитель утреннего секса, и предлагает мне экстаз.

Я разъясняю ей ее ошибку. И тут она принимается характеризовать меня таким убедительным тоном, который меня буквально потрясает что я физиологически неполноценный тип, что мне надо поискать у других (преимущественно у греков) то, чего мне не хватает. Причем, уточняет она, это всего лишь временный выход, поскольку, согласно ее мнению, чисто интуитивному, мое настоящее призвание – это гнусные привычки, естественным следствием которых является самоудовлетворение, по сути дела, связанное с моей некредитоспособностью.

Затем, поощренная моим молчанием, она добавляет, что мое лицо – явная манифестация моих наклонностей и что достаточно на меня взглянуть один раз, чтобы понять: если любовь меня и возбуждает, то разве что через замочную скважину.

Она бы еще долго продолжала меня отчитывать, если бы само провидение не внушило бы какому-то автомобилисту хорошую мысль остановиться перед моей тачкой и спросить у дамы, не согласится ли она прокатиться в его двухлошадной колымаге

Безраздельно принадлежа по своему социальному статусу к пролетариату, она соглашается, и я слышу, как она спрашивает у этого двухлошадника, завершится ли прогулка в этом двухцилиндровом движителе объемом в 4125 см3 с полусферическими цилиндровыми головками (и, несмотря на это, все-таки вращающимися) в отеле... Водитель отвечает отрицательно. Он не хочет тратиться, и бесполезно пытаться его наколоть. Он хочет заполучить ее тут же. Еще один женатый мужчина, который начинает день с того, чем ему следовало бы закончить вчерашний.

Одним словом, жизнь! Не всегда мужчина, любящий маринованную селедку, находит женщину, которая ее обожает, а женщина, которая без ума от господина Гетари, вступает в брак с мужчиной, обладающим полным набором его пластинок! Что труднее всего достигается в этом мире, так это гармония.

Вы, естественно, сочтете, что я отклоняюсь от темы и злоупотребляю вашим драгоценным временем, но, как говорила мне одна знакомая лицеистка, «иногда полезно дать прикоснуться, потрогать пальчиком изъяны бытия».

А тем временем, пока последовательница перипатетиков3939
  Перипатетики – философская школа Аристотеля, в которой учащиеся обучались, прогуливаясь


[Закрыть] сначала приглашала меня, а потом осыпала ругательствами (что за стиль, поверьте, он даже может вызвать воспаление матки4040
  Игра близких по звучанию слов: «мастерство», «владение стилем» и «воспаление матки»


[Закрыть]), моя блестящая идея завершила процесс кристаллизации. И знаете, что я делаю? Вместо того чтобы отправиться в «Карлтон» к миссис Лавми, как я намеревался вначале, я поворачиваю налево и вновь выезжаю на дорогу, ведущую в Мэзон-Лаффит. Не смейтесь, это мое «Болеро» Равеля.

Восемь часов. Эстелла уже встала, если судить по той быстроте, с которой она откликается на мой звонок. На ней темно-синий халат, шелковая повязка на голове. Увидев меня, она хмурит брови.

– Вы! – удивленно говорит она, как в довоенных пьесах театра «Одеон».

– Я! – отвечаю я, как в тех же самых пьесах того же самого театра.

Она открывает ворота.

– Я вам не помешал?

– Э-э... нет, но я очень спешу, так как я должна поехать забрать Джими... Миссис Лавми только что мне позвонила. Он проснулся и...

Я небрежно трогаю ее за бедро.

– Как я соскучился по тебе, Эстелла. Знаешь, у меня как будто произошло короткое замыкание!

– Дорогой, – сухо говорит она, как старая супруга, думающая о чем-то другом. И добавляет: – Ну и ночь! Ты никогда не угадаешь, что произошло!

– Что-нибудь серьезное!

– В четыре часа утра явилась полиция. Два полицейских!

– Не может быть!

– Да. Они мне рассказали какую-то нелепую историю об ограблении, которое они хотели предотвратить. В какой-то момент я даже подумала, что это два гангстера. Но у них был такой идиотский вид, что это отметало всякие сомнения.

Я с трудом сдерживаю смех и закрываю рот носовым платком, сохраняя на лице лучащееся нежностью выражение.

– Ограбление?

– Какой-то осведомитель будто бы их предупредил, что готовится налет.

– Моя бедняжка, как ты, должно быть, испугалась.

– Я никогда ничего и никого не боюсь, – утверждает Эстелла.

Мы входим в дом. Дабы остаться верным своей привычке, я целую ее взасос.

– Хочешь, я поеду с тобой за малышом? – спрашиваю я у своей эгерии4141
  Имя нимфы, которая будто бы была советчицей римского императора Нумо Помпилия


[Закрыть].

– О нет! – отвечает она. – Возможно, его мать будет возвращаться со мной сюда. Это невозможно. И как бы мимоходом спрашивает:

– А ты что, сегодня не работаешь, дорогой?

– Знаешь, у меня много свободного времени, потому что агентством практически руковожу я.

Похоже, она действительно куда-то торопится. Без всякого стеснения она раздевается тут же передо мной, чтобы облечь себя в элегантную парижанку. Она надевает бежевый костюм с кожаной отделкой – просто чудо! – и причесывается.

– Интересно, как ты можешь жить одна с этим ужасным ребенком, – говорю я.

– О, это ведь временно. А потом, есть прислуга.

– Это старик Уктюпьеж предложил ее вам?

– Да... Ты этого не знал?

Я кусаю себя за язык.

– Да нет... я не помню таких мелочей. Мы сегодня увидимся вечером, красавица?

– Попытаюсь. Если смогу освободиться, я позвоню тебе в агентство.

– Договорились.

Она садится за руль «шевроле» с откидным верхом.

– Подбросить тебя до ворот? – спрашивает она.

– 0'кэй!

Она высаживает меня у ворот, подвергается еще одному массажу гландов и говорит мне «до скорого!»

Я направляюсь в агентство. Уктюпьеж-сын уже что-то делает в световом круге настольной лампы. Поскольку сейчас утро, он в домашней куртке из серой бумазеи с шотландскими отворотами и кашне, которое плохо скрывает его небритый со вчерашнего дня подбородок.

– Здравствуйте, – любезно говорит он мне, – уже на работе?

Над его плоским черепом в позолоченной раме продолжает бушевать битва при Мариньяне.

Экстрарасходящееся косоглазие, которое позволяет Уктюрьежу одновременно видеть то, что находится перед ним, и то, что находится за ним, никогда не было еще столь сильным.

Заметьте, что благодаря этому недостатку торговец газонами надежно защищен. На него невозможно напасть внезапно ни с какой стороны.

– Кажется, вы рекомендовали домработницу супругам Лав-ми, когда они поселились в Мэзон-Лаффите?

– Верно.

– Я хотел бы получить адрес этой женщины.

– Это легко сделать... Она итальянка, мадам Куштапьяна. Живет на Нижней улице.

– Это где?

– Внизу улицы Верхней. Номер... Погодите... Он листает клеенчатую средневековую тетрадь.

– Номер тринадцать, – сообщает он.

– Я вас благодарю. Указания остаются те же, господин Уктюпьеж. Если позвонят, предупредите меня!

Я пожимаю старый обломок, который служит ему рукой, и исчезаю в направлении Нижней улицы.

Въезжая в узкую улочку с односторонним движением, я замечаю на другом ее конце хромированный дилижанс моей Эстеллы. Я замедляю ход, чтобы дать ей возможность оторваться от меня, и, вместо того чтобы остановиться у рокового номера 13, начинаю на расстоянии преследовать черный «шевроле».

Эта церемония длится недолго. Вопреки тому, что мне сказала моя цюрихская красавица, она направляется не в Париж, а возвращается домой, на проспект Мариво. Может быть, она заезжала передать какие-нибудь указания синьоре Куштапьяна и там обнаружила, что что-то забыла? Но нет, она выходит из машины, открывает ворота, загоняет во двор свой болид и запирает ворота.

Что же делает малыш Сан-Антонио – любимец женского пола? Вы догадываетесь. Он поспешно возвращается к домработнице. Эта особа обитает в симпатичной квартире из одной комнаты вместе с мужем, старым дядей-калекой, свекром и свекровью, полоумной племянницей, своими семью детьми и тетушкой из Бургоса. Это сверхтучная матрона с усами, как у мамаши Берю, грудастая, пузатая и с акцентом, о котором самое малое что можно сказать, так это то, что он не напоминает акцент сибирских степей.

– Кто вы? – спрашивает она, недоверчиво глядя на меня. Я принимаю самое постное выражение лица в стиле убитого горем гробовщика:

– Мадам Куштапьяна?

– Да.

– Мадам, я пришел сообщить вам о большом несчастье... Все семейство уставилось на меня: муж, дневной сторож в ночном кабаре, собравшийся на работу с котомкой через плечо; дядя-калека, открывший рот; свекор и свекровь, закрывшие его, с ложками в руках; племянница-идиотка, разразившаяся смехом; шестеро ребятишек, уронивших штаны, стоя в очереди к треснутому горшку, на котором восседал седьмой.

– Что за несчастье? – вздыхает огромное создание.

– Произошел несчастный случай с малышом, у Лавми. Признаться, я не люблю подобные приемы, но мне необходимо быстро решить дела и избежать лишней болтовни.

В перенаселенной комнате поднимается вопль. Все, кто понимают по-французски, начинают рыдать. Мамаша Куштапьяна ломает окорока.

– Мой Джузеппе! Мой Джузеппе! – вопит она. – Скажите мне, он не умер?

– Нет, всего лишь набил огромную шишку на лбу. Она успокаивается. Муж принимается выговаривать ей что-то прочувственное на языке д'Аннунцио. Я прекращаю эту учебную тревогу. Мое удостоверение действует в данном случае, как очень мощный тормоз.

– Что это? – повторяет дама с сиськами.

– Полиция! – это наконец разговорился дневной сторож.

Он говорит, жестикулирует, брызжет слюной, полагая, что так он быстрее выскажется. Он ругает меня. Он призывает в свидетели всех присутствующих, в том числе и меня. Он обращается к Господу Богу... Я вынужден кричать еще громче, чтобы призвать его к спокойствию. Короче, все удалось расставить на свои места. Но, честное слово, далось это нелегко.

Я избавлю вас от подробностей описания восклицаний, междометий, воззваний и заклинаний. В общем, если только ваше серое вещество не включено на переменный ток, вы поняли, к чему клонится дело.

Вчера в отеле, куда я привел жену младшего ефрейтора, я заметил, глядя на фото семьи Лавми, опубликованное в «Киноалькове», что так триумфально выставляемый красавчиком Фредом ребенок – совсем не тот, которого я видел в колыбели и за которым присматривает малышка Эстелла.

А так как мой мизинчик работает на всю катушку, я понял, что она лелеет младенца мамаши Куштапьяны. И мамаша Куштапьяна признала это без труда. Я кладу конец мученическим страданиям трансальпийской мамы, признавшись ей, что я блефовал и что ее последний ребенок чувствует себя прекрасно. И тут же ее горе сменяется яростью. Она хватает бутылку с намерением отправить ее с оплаченной доставкой мне в голову, но очень вовремя вмешался производитель младенцев Куштапьяна.

Купюра в десять франков, предусмотрительно выложенная на стол, успокаивает бедную женщину.

– Почему вы доверили своего бамбино Лавми? – спрашиваю я.

Она медлит с ответом. Я очень четко объясняю ей, в чем именно состоят прерогативы полицейского. Она понимает, что шурин, который является начальником на одной из фабрик по производству туалетной бумаги, такой же, как ты. Вечно торопится, как будто кто-то его подгоняет.

– Плевать я хотел на твоего шурина! Пусть он подотрется своей собственной бумагой, чертов ты осел. Расскажи мне лучше о Харрисоне.

– К нему действительно обращалась миссис Унтель.

– По какому вопросу?

Старая развалина качает головой.

– Ты мне не говорил, чтобы я расспрашивал...

– Ах ты старая затянувшаяся катастрофа! – топаю я ногами от возмущения. – Это помогло бы мне выиграть время! Я бросаюсь к двери.

– Ты организуешь наблюдение за «Карлтоном». Я хочу иметь подробный доклад обо всем, что делает миссис Лавми.

– Жена этого...

– Да. Возьми людей и действуй незаметно. Не знаю, какова скорость тех, кто бегает сломя голову, но уверен, что в этот момент они меня не смогли бы обойти.

Тэд Харрисон – парень высокого роста в золоченых очках с челюстью жевальщика резинки и веснушками до самого галстука.

Он говорит по-французски с акцентом, что, видимо, способствует его успеху у женщин, любящих экзотику.

– Опять полиция! – произносит он, улыбаясь. – Решительно, я скоро уверую, что моя совесть нечиста!

Что касается меня, то мой стиль вам известен, прямо к цели и поменьше болтовни!

– Господин Харрисон, один из моих сотрудников сообщил мне, что вы общались с миссис Унтель.

– Точно!

– Она связалась с вами из США, до прибытия во Францию, не так ли?

– Вовсе нет. Она нанесла нам визит...

– Ах да... Как мне сказали, она хотела снять какой-нибудь замок?

Наконец, он проявил признаки волнения. Его безмятежный взор излучает послание морзянкой.

– Это еще не все...

– Ну?

– Она подыскивала пансион для своего маленького сына. Пансион с кормлением, потому что ее ребенок еще очень бэби!

– Понимаю, – говорю я, от волнения по-английски. – И вы нашли для нее то, что она искала?

– Естественно!

– Дайте мне, пожалуйста, адрес...

Он открывает ящик, затем миниатюрный классификатор и протягивает мне прямоугольник визитки

«Приют ангелов»

Лион-ла-Форе

Мое сердце учащенно бьется

– Скажите-ка, вы сами занимались устройством ребенка туда?

– Нет, я лишь дал адрес.

– А это не вы приезжали в аэропорт на встречу с миссис Унтель?

– В аэропорт?

– Ну вы, надеюсь, читаете газеты?

– Только американские...

– Так вы ничего не знаете?

– Ничего.

Я ему излагаю дело в общих чертах. Он не может прийти в себя от изумления

– Я не знал. Нет, ни я, ни кто-либо из моего бюро не ездил в аэропорт к миссис Унтель.

Поскольку мои познания в американском быстро прогрессируют, я говорю «о'кэй!» и пожимаю ему руку.

– Ах да! Скажите, дорогой мистер Харрисон, когда миссис Унтель приходила к вам, ее сопровождала секретарша?

– Нет.

– Большое спасибо!

Я произношу это почти ликующе. Я ставлю пару белых монахинь-близнецов против пары биноклей белого монаха, что если я проявлю прыть, то к концу дня буду на коне.

Я мчусь в Сен-Клу. Фелиция только что поставила на огонь нарезанные кусочки свиной солонины...

– Включай газ и надевай пальто, – поспешно говорю я ей. – Я увожу тебя в краткосрочное путешествие.

Дорогая моя бедняжка! Мое распоряжение приводит ее в полную растерянность

– В такое время! Но, Антуан, ведь только одиннадцать часов...

– Нам понадобится всего два часа туда и обратно. Ты мне нужна.

– Но... А твои друзья?

– Они спят, и, чтобы их разбудить, понадобилась бы водородная бомба

– А мой завтрак...

– Поставь на слабый огонь, если пережарится, сделаешь паштет. Но, умоляю тебя, мама, поторопись

В глубине души она и не мечтает о лучшем. Поездка с сыном у нее никогда не вызывает протеста, если даже речь идет о скоропалительном путешествии... Она надевает пальто, повязывает на голову косынку и пишет на грифельной доске, которая служит ей для ведения подсчетов: «Мы скоро вернемся. Если вы захотите поесть, в холодильнике найдете остатки мясного рагу и консервы на верхней полке стенного шкафа».

Теперь она спокойна. Мы стремительно срываемся с места, и я начинаю искать выезд на руанскую дорогу.

То, что именуется «Приютом ангелов», предназначено для золотых ангелочков. Я бы удивился, обнаружив там маленьких истощенных индусов или ребятишек с улицы Бельвиль. Да, это бы меня удивило. Приют представляет собой небольшое дворянское поместье, которое высится на вершине округлого холма... Обширная, словно зеленый залив, лужайка простирается до самой дороги.

Я звоню. Мне открывает садовник. Я говорю, что мне нужно видеть директора. Он сообщает, что директор – это директриса, однако это нисколько не уменьшает моего желания с ней встретиться, а даже наоборот.

Предшествуемый обработчиком газонов, я поднимаюсь песчаной аллеей, ведущей к дому.

Приют полон очаровательных дам с усиками (в ходе этого следствия я только их и вижу), которые забавляют малолетних детишек, показывая им зайчиков-побегайчиков или тряся погремушками... Зал для игр просторен, чист, со свежим воздухом. Здесь все дышит роскошью, гигиеной, опрятностью. Неожиданно я оказываюсь в зимнем саду, который, наверное, восхитителен летом. Зеленые насаждения, садовые растения и т. д. Там и сям разбросаны очень романтические кресла из металла; так и представлешь Себя в картине художника Пейне.

Появляется директриса. Это достойная особа, блондинистая и строгая, которая, должно быть, и спит на наставлениях по гигиене детей грудного возраста и надевает резиновые перчатки, чтобы распечатать письма.

Я начинаю с начала, то есть предъявляю ей доказательство моих высоких полицейских полномочий. Ее это не волнует.

– По какому делу?

Я извлекаю из бумажника фотографию из «Киноалькова», которую я взял на себя труд вырезать.

– Этот ребенок находится у вас, не так ли? Она изучает изображение.

– Да, это маленький Джонсон.

Я хорошо сделал, что спросил о ребенке, не назвав никакой фамилии. Привезя его сюда, мамаша Унтель записала его под вымышленным именем. В этих престижных яслях для богачей чек, безусловно, заменяет удостоверение личности, если он содержит изрядное количество нулей после как можно более округлой цифры.

Я говорю об этом директрисе, которая краснеет от смущения.

– Эта дама была мне рекомендована одним американским агентством. Я попросила ее показать паспорт, но она его забыла и обещала принести в следующий раз.

– Ну да...

Она потрясена заглавием и фото.

– Это сын Фреда Лавми, киноактера?

– Вы сами видите. Но это не все, я спешу и должен забрать этого ребенка.

– Но...

– Успокойтесь, я прихватил с собой дипломированную няню, которая займется им. Принесите ребенка!

Мой тон производит на нее впечатление, как говорила одна проститутка, муж которой был сборщиком налогов. Она в последний раз бросает взгляд на столик, где по-прежнему лежит мое удостоверение, и удаляется.

Что же касается меня, я ликую, потому что я в форме. В какой форме, спросите вы меня? Так вот, я в форме полицейского, которому улыбается удача.

Истекает короткая пятнадцатиминутная четверть часа, возвращается директриса, эскортируемая усатой дамой в белом халате, несущей младенца. Я сравниваю его с фотографией. Ошибки нет, это в самом деле сын Лавми

Я оставляю свой адрес хранительнице будущих несчастных типов, чтобы у нее было алиби на случай возможных осложнений, и возвращаюсь к машине

Можете представить себе Фелицию, увидевшую меня с ребенком на руках. Она краснеет, бледнеет, голубеет и, продемонстрировав таким образом свой патриотизм, спрашивает меня полным надежды голосом:

– Антуан! Это... Это твой?

Ну и воображение у моей мамы! Сразу какая-нибудь святочная история. Она тут же выстраивает следующий сценарий. Я был любовником какой-то несчастной девушки. Она умерла, дав жизнь прелестному дитяти с фаянсовыми глазами. Боясь признаться Фелиции в существовании этого младенца, я сдал его на мебельный склад. Но, поскольку угрызения терзали мою совесть, я решился наконец представить ей Сан-Антонио-младшего.

– Нет, мама, это не мой...

Ее лицо становится печальным.

– Жаль, – просто говорит она. – Это был бы такой замечательный подарок, Антуан... Прежде чем я умру...

– Прежде чем ты умрешь, мама, обещаю тебе заполнить детьми двенадцать ясель.

– Какой он милый! Поезжай потише. Инстинктивно я поднимаю ногу и начинаю чувствовать, как неясное очарование взламывает броню моей души. Она права, моя Фелиция: иметь в доме такого малыша – ничуть не хуже, чем иметь что-либо другое. Загвоздка в том, что одновременно. Пришлось бы держать в доме его мать.

Я не понимаю, почему до сих пор не открыли отдел малышей в «Галерее Лафайет» или в «Прентане»4242
  Известные парижские универсальные магазины


[Закрыть]... Да, именно в «Прентане»! Все было бы расписано: «Продается, по случаю отъезда, ребенок без родословной. Несерьезных покупателей просят воздержаться...»

Он шикарный, этот малыш Джими. Няня, похоже, ему нравится. Это другой, его заместитель, склонен орать, что неизбежно, ибо он итальянец. И тут ничего не поделаешь: песни – в крови у итальянцев!