Текст книги "Жди гостей"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава седьмая

В Булонской студии царит невообразимый гам, фильм, который снимает Фред Лавми, вызывает у его поклонников поток чернил (и поток уксуса у завистников). Временно он называется «Вступление холеры в Марсель». Сюжет его прост. Потомок Лафайета подхватил холеру в финикийском городе. Он должен умереть. Единственный человек, способный его спасти, – американский ученый индейского происхождения, который ненавидит Лафайета и отказывается помочь умирающему.

Жена потомка садится в самолет и летит к этому ученому, которого очаровывает в ходе экстраординарной сцены в его лаборатории. Падшая, но торжествующая, она возвращается в Марсель с лекарством в кармане. Лавми играет ученого, а Урсула-Мов де Полиньяк исполняет роль жены потомка. Потомка играет некий Пети-Дернье, молодой французский исполнитель любовных ролей (его подлинное имя Игорь Вастриянян). На роль холеры претендуют несколько пользующихся известностью бацилл Медицинского факультета Святого Рогоносца.

Едва войдя в большой холл студии, я замечаю целую орду журналистов с фотоаппаратами через плечо, которые там днюют и ночуют, чтобы не пропустить ни единого чиха красавца Фреда.

Чья-то энергичная рука обрушивается на мое плечо. Я узнаю своего друга Альбера Ларонда из «Сумерек». Это виртуоз пера по части создания небылиц. Он обладает заслуживающим уважения даром поставлять новости прежде, чем они происходят. Он даже не утруждает себя опровержениями, если его уличают. Именно он является автором знаменитой статьи о встрече Эйзенхауэра и Хрущева в пивной «Вселенная» по случаю какого-то турнира доминошников, равно как и известной заметки о туннеле под Атлантикой с ответвлением в Гималаи.

– Сан-Антонио! – ликует он. – Что бы это значило? Я, конечно, догадывался, что ты со своей смазливой мордой рано или поздно попадешь в кино! Ты же всегда был плейбоем полицейского участка.

Эта встреча тревожит меня и одновременно чарует. Тревожит потому, что от Ларонда можно ожидать чего угодно, например увидеть в одном из следующих номеров его газеты сообщение о том, что я буду сниматься в главной роли в фильме «Маленькие дамы предпочитают большие члены». Доволен же я потому, что этот чертов писака является как раз тем человеком, который может стать моим гидом в кругах киношников.

– Кончай трепаться, сочинитель, я в отпуске и просто решил приятно провести время.

– В таком случае, не сюда тебе надо было приходить, – парирует Альбер, – поскольку по части чокнутых – лучшего места, чем здесь, не найти.

Если судить по той суматохе, которая царит в студии, надо признать, что он недалек от истины. Очаровательный тип этот Альбер... Высокого роста, лишенный всякой растительности спереди, белокуро-рыжий, с бледным лицом и сардоническим взглядом, он всегда одет в костюмы стоимостью в сто тысяч франков, мятые, как туалетная бумага; носит дорогие галстуки, скрученные, словно веревка, и рубашки, в которых всегда не хватает нескольких пуговиц. Его мушкетерские манжеты также лишены запонок и элегантно закатаны на рукава пиджака. Более того, поскольку он вечно в бегах и располагает лишь одной парой туфель, которые не жмут, туфли эти выглядят так, будто он извлек их из сумы какого-нибудь бродяги.

Он прижимает меня к декорации, представляющей улицу Риволи. Мой зад упирается в табачную лавку, а локоть касается третьего этажа парикмахерской для лысых. Его инквизиторский взгляд вонзается в мои глаза, будто две вязальные спицы.

– Послушай, легавый красавчик, – тихо говорит он, – не собираешься же ты учить гримасничать старую обезьяну вроде меня. Если ты считаешь, что я поверил твоим сказкам про отпуск, то ты ошибаешься. Что тут заваривается, приятель? Послушай, если ты будешь со мной подобрее, обещаю тебе серию твоих фотографий на первой полосе «Сумерек», отражающих все периоды твоей жизни – от момента, когда ты сосал свой палец, до момента, когда ты втыкаешь его в глаза своим клиентам, чтобы заставить их говорить...

Ну и чертов Ларонд! Он еще больший болтун, чем я.

– Превосходно, – говорю я, нанося ему удар коленом в промежность, чтобы заставить его отпустить меня, – превосходно, Бебер! Значит, если я принадлежу к обществу полицейских, то стоит мне где-нибудь появиться, как тут же начинают думать, что неподалеку в холодильнике спрятан труп? Уверяю тебя, что я здесь нахожусь из чистого любопытства. С тех пор как я читаю твои непристойности в «Сумерках», я испытываю желание поближе познакомиться со съемочной площадкой. И я выбрал съемки Фреда Kавми, поскольку в газетах только и говорят об этом сумрачном красавце... Вот и все!

Ларонд пристально смотрит на меня и начинает понимать, что не добьется от меня никаких конфиденциальных признаний.

– Хочешь, составлю тебе протекцию, чтобы ты смог увидеть съемки идола интернационала восторженных идиоток?

– Я как раз собирался тебя об этом попросить...

– Годится, следуй за мной. Я вхож к режиссеру Биллу Антету2525
  В произношении звучит как «одержимый»


[Закрыть] с тех пор, как привел ему целое стадо не очень пугливых красавиц, чтобы скрасить ему вечера.

Ларонд знает киностудии Франции лучше, чем свою собственную квартиру, в которую почти никогда не ступает его нога. Он ведет меня по лабиринту широких загроможденных коридоров, опутанных электрокабелями. Я прохожу мимо ряда стульев в стиле «ампир», огибаю фламандский камин из псевдокерамики, перешагиваю через ивовый манекен и останавливаюсь, по-прежнему сопровождаемый Бебером, перед внушительной дверью, за которой можно было бы разместить с удобствами семью из двенадцати человек.

Над дверью горит красный свет.

– Красный свет включен! – объявляет Бебер. Он продолжает пристально всматриваться в меня взглядом, который прилипает, как почтовая марка.

Чтобы рассеять испытываемую мной неловкость, я спрашиваю:

– Ну что фильм, классный?

– Как все новые фильмы, – жалуется эта машина по производству восклицательных знаков. – С тех пор как нравы стали прогрессировать, больше не существует возможности снять стоящую историю.

Включившись в разговор, он работает на полных оборотах.

– Понимаешь, комиссар моей мошонки, история – это когда мужчина хочет поиметь женщину и по причине икс, игрек или зет не может этого добиться до конца фильма или книги. Возьми, например, Сида, – вот тебе типичная история. Сейчас же, в эпоху извращенных представлений, если мужчина желает женщину, он тут же ее получает в натуральном виде, мгновенно, не собирая для этого семейный совет, улавливаешь? При подобном положении дел история как таковая невозможна!

Красный свет гаснет. Механик открывает дверь.

– Следуй за мной! – бросает Альбер.

Он врывается на огромную съемочную площадку, будто в общественный туалет. Ларонд везде себя чувствует как дома. Когда он находится у кого-нибудь в гостях, создается впечатление, что хозяева дома начинают чувствовать себя гостями.

На площадке царит настоящий адский гам. Меня ослепляют прожекторы; от снующих туда-сюда людей, равно как и от жары, у меня начинает рябить в глазах. Здесь полно народа, одетого в бархат, замшу и свитера, который болтает по-французски и по-английски.

Ларонд перешагивает через подпорки декораций, и мы оказываемся на полном свету, на чудесно воспроизведенной марсельской улице. Есть даже булыжная мостовая и Старый порт вдали.

– Глянь-ка, – говорит Альбер, – вон та лысая, как яйцо, обезьяна, мечущаяся возле камеры, это и есть режиссер Билл Антет. Знаешь, сколько ему платят за пребывание во Франции? Две тысячи франков в день, одно только содержание. Он не в состоянии все это истратить, поэтому является своего рода Дедом Морозом для парижских проституток.

Мы обходим целый лес котелков на треногах. Чуть-чуть в стороне я обнаруживаю Фреда Лавми. Должен согласиться, что этот парень достоин восхищения. Он сидит в шезлонге, помеченном его именем. На нем костюм из альпака цвета гусиного помета, кремовая рубашка, бордовый галстук. Глаза его полузакрыты, рот же – широко открыт, и какой-то тип высокого роста с мордой эксгумированного мертвеца что-то впрыскивает ему в слизистую оболочку.

– Что он делает? – спрашиваю я у Бебера.

– Вводит ему антибиотики. Лавми считает, что французским студиям не хватает гигиены, и он принимает меры предосторожности. Такая ценная зверюга обязана о себе заботиться. Представь себе, этому двуногому платят восемьсот миллионов за один фильм! Каждый произнесенный им слог обходится недешево...

Весьма развязно Ларонд обращается к актеру.

– Привет, Фредди! – лает он.

Лавми открывает глаза и закрывает рот, будто он не в состоянии синхронизировать процесс.

– Хэлло, Боб!

– Представляю вам моего друга, – говорит он по-английски, указывая на меня пальцем. – Это очень хороший парень, который умирает от желания познакомиться с вами.

Какое-то мгновение я испытываю страх при мысли, что Бебер вдруг назовет мою профессию. Он этого не сделал, и я уверен что допустил это умолчание сознательно. Этот чертов писака – большой психолог. Он меня хорошо знает. Ему известно, что для меня актеры представляют такой же интерес, как триппер консьержа соседнего дома и что если я сую нос в студию, то для этого у меня есть серьезные основания. В глубине души я ему признателен за это, и мое дружеское расположение к нему усиливается.

– Хэлло! – говорит мне знаменитый Фред, отстраняя типа с ингалятором, дружелюбно подмигивая и потягиваясь. Он производит впечатление неплохого парня, этот Лавми. У него вид пресыщенной кинозвезды, и его серые клетки, видимо, не мешают ему спать. В общем, он приятный тип, и это видно сразу.

– Это тот самый человек, который тебя интересует! – говорит Альбер.

Заметив выражение беспокойства на моем лице, он пожимает плечами:

– Можно говорить смело, он не понимает по-французски. Впрочем, ему трудно говорить даже по-американски. Его язык, дружище, – это цвет пригородного жаргона янки. Его университеты-проститутки Филадельфии, а местные легавые с помощью дубинок научили его разнице между добром и злом. Тем больше его заслуга в том, что ему удалось преуспеть, не так ли?

– Еще бы!

Теперь Фред и вовсе становится мне симпатичным. За его внешностью беззаботного хулигана угадывается какая-то тоска и чисто человеческое одиночество.

– Красивый парень, а? – говорит Бебер тоном конокрада, расхваливающего свой товар. – В его жилах течет польская и ирландская кровь, и вот тебе результат! Ох уж эти американцы, что за забавные люди! У них нет прошлого, но зато какое будущее!

– Что он говорит? – спрашивает у меня Фред и вновь подмигивает.

Вам известно, что если я и понимаю английский, то говорю на нем с трудом. Тем не менее я отваживаюсь на пару фраз, что вызывает смех у кинозвезды.

– Кто этот здоровый разносчик бутербродов с горячими сосисками? – осведомляюсь я, указывая на человека с ингалятором.

– Его секретарь. Он является его менеджером, горничной и козлом отпущения... Его зовут Элвис. Это великолепный педераст угрюмого типа...

Я мечтательно рассматриваю этого человека. Не он ли, случайно, является похитителем достойной мадам Берюрье?

У меня возникает идея.

– Мне бы доставило большое удовольствие иметь фотографию Лавми, – говорю я. – Не фото из фильма, а непринужденный снимок, как, например, сейчас, во время ингаляции. Насколько я тебя знаю, ты не мог упустить такую возможность!

– Действительно, – соглашается Альбер. – Если ты хочешь получить такой снимок, это легко сделать. Мой фотограф как раз здесь со своим альбомом.

Он на какое-то время удаляется. Лавми спрашивает, не занимаюсь ли я журналистикой. Я даю ему утвердительный ответ.

Секретарь укладывает свой инструмент для ингаляции ротовой полости в металлическую коробку.

Почему эта металлическая коробка заставляет меня подумать о той, о которой упомянула Толстуха в своем рассказе? Помните, коробка, в которой находилась губка, пропитанная хлороформом?

Я призываю себя к спокойствию... «Мой маленький Сан-Антонио, не слишком полагайся на свое воображение: это может тебя завести очень далеко...»

Возвращается Ларонд, держа между указательным и большим пальцами квадрат глянцевой бумаги.

– Это тебе подойдет? – насмешливо спрашивает он. На снимке изображен секретарь Лавми анфас, занимающийся своим патроном, в то время как актер заснят со спины.

На лице у моего друга появляется макиавеллевская улыбка.

– Сознайся, Тонио, тебя интересует этот длинный тип? Я это понял по одному взгляду, который ты на него бросил. Уверен, что здесь дело нечисто. Слушай меня внимательно. Я согласен тебе содействовать и помогать максимально. Но, если в нужный момент ты не дашь мне приоритет, я помещу в газете фотомонтаж, где ты будешь представлен голым на осле и с метлой для туалетов в руках как символом твоей профессии.

Глава восьмая

Чета Берю выглядит, как в самые худшие дни. Супруги всерьез начинают испытывать голод, а съеденный ими запеченный паштет был для них все равно, что одна маргаритка для коровы. Особенно взбешена старуха. Волосы на ее бородавках аж дрожат от возмущения.

В машине жарко, и два прототипа идеальной пары напоминают вареных раков.

– Ну и долго же вы там провозились, – сердито заявляет китиха, воинственно выставляя свои усы. – Вы не представляете, как мы маринуемся в вашей машине с самого утра!

Я воздерживаюсь от сообщения, что я думаю на сей счет, а думаю я, что, по большому счету, им пристало бы быть законсервированными в банке для огурцов. Держа в узде свой гнев, как говорят наездники, я протягиваю ей фото Элвиса.

– Узнаете? – резко спрашиваю я. Мамаша Берю бросает свой тухлый взгляд на прямоугольник глянцевой бумаги.

– Нет! – категорически отрицает она. – Никогда не видела этого фрукта. Кто это?

Я разочарован. Что-то мне подсказывает в глубине души, что секретарь имеет какую-то связь (так говорится) с этой историей – более мрачной, чем он сам.

– Вы в этом абсолютно уверены? – настаиваю я. – Посмотрите хорошенько!

Тучная начинает трещать, как детская трещотка:

– Вы что, думаете, что я уже совсем слабоумная! Я способна узнать людей, с которыми знакома! И... – Она пытается утвердить противоположную мысль, что представляет определенную трудность. Но в жизни главное – это чтобы вас понимали, вы согласны?

Я засовываю фото человека с ингалятором в перчаточный ящик.

– 0'кэй! – говорю я. – Скажем, что здесь нам не повезло...

– Не повезло! – громогласно заявляют эти Гималаи дурно пахнущего жира. – Не повезло! А дом, это тоже ничего? Я вам говорю, его-то, дом, я ведь узнала.

– В сущности, мадам Берюрье, вы узнали лишь то, что никогда не видели...

Это ее ошеломляет. Толстяк пользуется этим моментом, чтобы рассмеяться, и тут его старуха поворачивается и влепляет пощечину в его свиное рыло.

Дела быстро ухудшаются, и, поскольку у меня нет ни малейшего желания проводить с Бертой в машине матч кэтча, я спешу отвезти супругов в их стойло

– До скорой встречи, мои дорогие, – говорю я им. – Если появится что-то новое, я дам вам знать...

Уф! Наконец-то отделался от них. Я бросаю взгляд в зеркальце заднего вида. Супруги, застрявшие у края тротуара, жестикулируют, как подвыпившие глухонемые неаполитанцы. Чудесный фрагмент жизни, ребята! Берю и его китиха – это ежедневная эпопея. И, самое невероятное, они еще дышат, думают (совсем чуть-чуть) и едят (о да!), как все люди. Господь Бог возгордился, когда сотворил подобные создания. Вот уж поистине богатый каталог! Если об этом хорошенько поразмыслить, может закружиться голова, как если бы вы прыгали на одной ножке по верхнему парапету Эйфелевой башни.

Солнечный циферблат моего бортового табло показывает час пополудни. Мой желудок подтверждает это, и я решаю зайти съесть тарелку квашеной капусты в какую-нибудь пивную. Тем временем моя машина проветрится и освободится от крепкого запаха супружеской четы. Я покупаю вечернюю газету и направляюсь в заведение, расположенное рядом с Военной школой.

За соседним столиком сидят две очаровательные девчушки в белых халатах с наброшенными на плечи жакетами и уминают бутерброды длиной с кларнет Сиднея Бечета. Я им улыбаюсь поверх моей газеты. Они прыскают со смеху. Чтобы рассмешить молоденьких вертихвосток, достаточно пустяка. Когда они вдвоем, они ничего не боятся, но когда одну из них вы зажимаете в темном углу, она начинает звать маму, вращая ошалевшими глазами.

Впрочем, это не очень интересная дичь. Неопытные, еще не развращенные, полные иллюзий, считающие, что все мужчины разгуливают по улицам не иначе как с завязанным в носовом платке обручальным кольцом.

Все это я уже прошел. Не стоит себя утруждать, понапрасну растрачивать слюну. Знать до мелочей жизнь обожаемого актера, его излюбленный сорт йогурта... Какая скука!

Я предпочитаю чтение статьи, посвященной похищению миссис Унтель. Ничего нового, кроме того, что просматривается тенденция не раздувать это дело. Или я ошибаюсь, как говорил господин, который переоделся, чтобы ублажить свою супругу, и которого она не узнала, или же посольство США адресовало несколько телефонных звонков в соответствующие инстанции с просьбой потихоньку замять эту историю.

Редактор газеты высказывает гипотезу о том, что дама будто бы сама последовала за мужчиной в аэропорту и что факта похищения не было. В самом деле, похищение никак не подтверждено. По мнению очевидцев, мужчина, о котором идет речь, вовсе не вынуждал старуху следовать за ним... Полагают, что речь идет всего-навсего об элементарном недоразумении. Я готов спорить с вами на взрослый нейтрон против страдающей насморком молекулы, что завтра об этой истории не помянут ни слова. Это тот тип происшествий, который соскальзывает с наборных гранок, как глицериновая слеза со щеки Брижит Бардо.

Когда я дочитал статью, соседний столик опустел: обе горлицы упорхнули на свою работу.

Значит, я могу погрузиться в творческие размышления. В любом расследовании, когда у вас, как у Декарта, есть свой метод, в определенный момент необходимо подвести итог. Такой момент наступил.

Если следовать хронологическому порядку, то какими же элементами располагаем мы на данный момент?

Первый. Какие-то типы похищают мамашу Берю, держат ее взаперти на протяжении двух дней и отпускают на свободу, не причинив ей никакого вреда и не дав ей никаких объяснений.

Второй. Какое-то время спустя после освобождения ББ эти же самые люди (по меньшей мере, приметы одного из них совпадают) перехватывают в аэропорту американку, которая как две капли воды похожа на Берту. С тех пор о ней ничего не известно, а ее секретарша томится в ожидании, попивая кока-колу...

Третий. Поиски, предпринятые с действенной помощью мамаши Берю, привели нас, правдами и неправдами, на виллу, снятую крупной звездой киноэкрана для своего сына. На вилле проживает нянька ребенка. В Мэзон-Лаффите все выглядит нормально.

Четвертый. Что касается Фреда Лавми – никаких улик. Это симпатичный тип; его менее симпатичный секретарь неизвестен нашей Толстухе.

Я прекращаю перечисление. Вот что я имею. Что же это все в сущности означает? На данный момент единственное, что необходимо выяснить, так это существует ли какая-нибудь связь между мисс Унтель и Фредом Лавми.

Вы видите, что умение детально разобраться в фактах приносит пользу. Таким образом удается упорядочить проблемы.

Я прошу официанта принести одновременно кофе и счет. Я чувствую себя в экзальтированном состоянии, благоприятном для решительных действий. Я намереваюсь пролить свет на эти разноречивые загадки. И, как нет ни малейшего сомнения в том, что я самый красивый полицейский Франции, так же у меня нет ни малейшего сомнения в том, что я сдержу свое обещание.

Клянусь!

В этот послеполуденный час отель «Георг X» пуст, как конференц-зал, в котором собралась бы выступить мадам Женевьева Буибуи2626
  Фамилия имеет значение «кавардак», «кабачок», «притон»


[Закрыть].

Швейцар в серой ливрее с красными обшлагами, похожий на генерала вермахта, в момент, когда я появляюсь в поле его зрения, с сосредоточенным видом подсчитывает свои чаевые.

Холл почти пуст. В регистратуре тип во фраке одним осторожным пальцем приводит в действие пишущую машинку, а между вращающейся дверью и тяжелой портьерой оконного проема бледный молодой лакей читает последний номер газеты «Тен-тен»2727
  Одно из значений – «фигушки!»


[Закрыть].

Я подхожу к швейцару.

– Прошу прощения, дайте, пожалуйста, небольшую справку.

Он засовывает пачку интернациональных банкнот в свой бумажник и соизволяет обратить на меня свой взор, за что я ему признателен.

– Что вы хотите?

– Это в вашем заведении останавливалась миссис Унтель?

Он смотрит на меня осуждающе, как будто я какой-нибудь помет нечистоплотной собаки или кожура гниющего овоща.

– Ну и что? – спрашивает он с пренебрежением, увеличивающимся словно Луна в возрастающей фазе.

Он представляет собой тип невыразительного урода с морщинистым лбом. Его взгляд подобен двум созревшим фурункулам, а его тонкий рот – это рот человека, привыкшего брать плату за свои слова

Я сую ему под нос мое удостоверение. Он бросает на него короткий взгляд. Вздох, который он издает, похож на разрыв газопровода Я – катастрофа для его работы Приставала, которому он должен отвечать без надежды получить чаевые

– Ваши коллеги уже приходили, – возражает он.

– Вы хорошо знаете, что полицейские настойчивы. Итак?..

– Совершенно очевидно, что она была у нас, все газеты об этом писали...

– Она долго жила здесь?

– Около трех недель...

– Хорошая клиентка?

– Превосходная. Особенно для ресторана. Так-так, сходство с мамашей Берю еще более полное, чем я предполагал.

– У нее было много посетителей?

– Не думаю...

– Например, этот господин?

И я ему показываю фото Элвиса. Вы признаете, что я упрямый, а?

Он разглядывает портрет.

– Неизвестен! – говорит он сдержанно.

– Когда миссис Унтель решила возвратиться в Нью-Йорк? Вместо того чтобы ответить, он осторожно скрещивает руки, утомленные бездействием.

– Послушайте, вам лучше взять интервью у ее секретарши... Она знает больше меня... Она здесь! Вы ведь в курсе? – спрашивает меня швейцар с чрезмерно хитроватым видом

– Доложите обо мне!

Он снимает трубку, втыкает какую-то фишку и что-то говорит по-английски

– Мисс Тенгетт вас ждет, – подводит он итог, кладя на место штуковину из пластмассы – Комната 201!

Я воздерживаюсь от благодарности и устремляюсь к монументальному лифту, обитому бархатом, в котором какой-то старый англичанин ожидает благосклонности лифтера. Парнишка продолжает читать о похождениях капитана Хэддэка. Я окликаю его.

– Эй, малыш! Не будешь ли ты так добр запустить свою ракету, мы готовы!

Он стремительно срывается с места.

– Четвертый! – говорит англичанин.

– Третий, – возражаю я.

Поклонник «Тентена» закрывает дверь лифта.