Текст книги "Стендинг или правила приличия по Берюрье"

Автор книги: Фредерик Дар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Мы даем Матиасу возможность излить свои горечи. А они переполняют его, как тесто квашню.

– Кстати, – спрашиваю я Берю, – ты зачем приходил к нему с визитом?

Толстый, который пролил слезу сочувствия за здоровье нашего Рыжего, сразу же меняется в лице. Его физиономия вытягивается, а взгляд повисает, как глаза у космонавтов, закладывающих вираж на космической ракете.

– Мне нужно было задать ему доверительный вопрос.

– И какой же?

Он колеблется, грызет ноготь и непринужденно сплевывает его – да так метко – в мой стакан.

– О, в конце концов, я бы очень хотел, чтобы ты оказался на моем месте. Это касается тебя.

Щелчком пальцев он делает знак бармену принести еще горючего и продолжает:

– Сегодня вечером на лекции, когда Матиас пришел к тебе, я все просек.

– Что?

– Прежде всего, я узнал тебя. До этого у меня было только предчувствие, но когда я увидел вас вдвоем, я усек, что ты был именно ты.

– Браво, Толстый.

Но его трудно умаслить этой похвалой. Его злость на меня замешана на хороших дрожжах, и мне придется приложить немало усилий, чтобы вновь завоевать его расположение.

– Затем, – продолжает Внушительный, – до меня дошло, что мое назначение преподом – все это туфта и ничего больше.

Его голос дрогнул. Его тщеславие дало трещину в направлении высоты.

Он надавливает своим чудовищным указательным пальцем на нижнее веко и оттягивает его вниз, обнажая громадный, неподвижный и кровянистый глаз.

– А это видел? – говорит он. – Ты думаешь, что я ничего не соображаю, Сан-А. Матиас здесь препод. Ты гримируешься под слушателя. Меня, как по волшебству, назначают преподомстажером. Если тебе хочется сыграть со мной в какую-то идиотскую игру, то ты еще не выиграл, хочу я тебя предупредить. Я улыбаюсь, чтобы выиграть время.

– В чем же суть твоей извилистой мысли. Толстый? Скажи…

– Когда я приехал, я узнал, что два слушателя отправились на тот свет. Потом кто-то роется в моей комнате, все перетряхивает в чемодане, вплоть до камамбера, а это была единственная живая вещь, которой я запасся на время моего пребывания здесь. А если ты хочешь знать суть моей мысли, торговец несвежим салатом, то слушай. В общем, в школе происходит что-то темное. Тебе поручают провести расследование. И мосье Сан-Антонио моей бабушки, хитрый, как два торговца рогатым скотом, направляет члена нумбер ван своей команды на место, чтобы обеспечить свои тылы в нужный момент.

– Ну и что. Толстый, это же даже почетно, как я понимаю?

– Это было бы так, если бы ты играл в открытую, а не заставлял меня поверить в то, что я настоящий преподаватель хороших манер!

– Но ты же и есть преподаватель, жизнерадостный кретин! Согласен, это я попросил, чтобы тебя назначили преподом. Но ведь сейчас ТЫ ПРЕПОД! – реву я. – Ведь важен результат, разве нет!

Это успокаивает его. Он рассматривает белок моего глаза, чтобы убедиться, не осталось ли там капельки обмана, а потом спрашивает повеселевшим голосом:

– Почему ты не ввел меня в курс?

– Потому что я хотел, чтобы мы замаскировались по-разному и ни у кого не возникло подозрений, что мы с тобой заодно, понимаешь?

Он не понимает, но из-за моего таинственного тона, тем не менее, говорит, что да. Берюрье – сама искренность в своем роде. Послушный. Ворчливый, но довольный, когда его вынуждают закрыть поддувало. Он знает, что он небезгрешен и небеспределен.

– Я предпочитаю играть с открытыми картами. Толстый, и хочу сделать тебе комплимент по поводу твоих лекций. Все, о чем ты рассказывал – высший класс. Ты можешь продолжать свою программу, это отличная работа.

От комплимента он розовеет и прячет свое смущение в своем стакане.

Четверть часа спустя мы расстаемся с Матиасом. Наше мероприятие сегодня вечером оказалось безрезультатным. Абонент не позвонил, но кое-что все-таки произошло, не так ли?

И не банальное!

– Тебя проводить до твоей тещи? – спрашивает Толстый приятным голосом.

– О, нет! О, нет! – живо отвечает Рыжий, – на сегодня хватит.

И он удаляется под робкую сень пустынной улицы, сгорбив спину. Его шевелюра мерцает, как японский фонарик.

Глава 10
Третий урок Берюрье: отрочество и помолвка

Я на цыпочках крадусь по коридору нашей общей спальни, но едва я подхожу к своему боксу, меня перехватывает голос Ракре.

– Месье возвращается после партии экстаза?

– Да нет, я навещал свою старую тетю, которая живет недалеко отсюда.

Он играет серенаду на духовом инструменте, которым его наделила природа. Это он от радости.

– Я уверен, что твоя старая тетя мне понравится, – шутит он.

– Я могу устроить тебе с ней встречу, может быть, ты в ее вкусе, говорю я, разоблачаясь.

– А как она из себя, эта красотка?

– В стиле Полины Картон, только качеством похуже. В мое отсутствие ничего стоящего не случилось?

– Ничего!

Я залезаю под одеяло и тут же засыпаю.

На следующий день стоит чудесная погода. Солнце еще бледновато, но тем не менее усердно заливает своим живительным светом школу (Черт возьми! Я начинаю ударять по классике!).

Объявление, вывешенное в холле, извещает слушателей, что в связи с тем, что у них в среду вечером будет свободное время, лекция по правилам хорошего тона начнется в 13 часов.

На занятиях по другим дисциплинам я не проявляю особой активности. Мне не терпится встретиться с Матиасом, чтобы узнать, давал или нет о себе знать корреспондент после вчерашнего бурного вечера. Но я напрасно верчу головой по сторонам. Огненного нигде не видно. Я надеюсь, что его родственнички по линии жены не слишком строго его наказали!

В полдень я случайно встречаю Берюрье. Он сидит на скамейке в парке. Он задумчив и немного не в себе. Я подхожу к нему.

– Вы запутались в ваших мыслях, господин преподаватель? – подчеркнуто громким голосом говорю я.

Его тяжелые веки на несколько миллиметров приподнимаются, и он устремляет на меня свой потухший взгляд.

– Я обмозговывал, – говорит он.

– Что? – спрашиваю я, присаживаясь рядом.

– Вопрос о липовой религии папаши Клистира. В конце концов это неплохая штука. А почему бы мне не создать свою религию, а? Я бы назначил себя папой. Готов биться об заклад, что Александризм было бы совсем неплохо. Я бы стал проповедовать культ вина и дружбы. О нем совсем забыли. Нужно его возродить. Ну, а потом, когда я стану папой, у меня будет такая власть над моей благоверной…

Он качает кумполом.

– Интересно, стала Берта потоньше после лечения или нет. Я получил от нее открытку о том, что там в Бриде вроде все нормально, но она ничего не говорит о весах.

– Она хочет сделать тебе сюрприз. Ты расстался с Матильдой Казадезюс, а встретишься с Жанн Моро.

Он морщится.

– Это далеко не так. Я боюсь, брат, я боюсь. В супруге все должно быть в достатке. В любви я люблю изобилие. Малюсенький флюгер, который крепится на громоотводе, – это не для меня.

Он еще немного о чем-то мечтает и шепчет:

– А я все же хочу вернуться к этой истории с религией. Ты думаешь, что я бы смог?

– Почему бы и нет. Я уже готов записаться в певчие мальчики хора. Александр-Бенуа Первый – это звучит здорово. Ну, а пока суть да дело, ты о чем сегодня будешь говорить?

Он шмыгает носом, улыбается и заявляет, похлопав через карман по своей энциклопедии:

– Об отрочестве, Сан-А. Меня очень беспокоит эта глава.

Он торжественно смотрит на часы.

– Та знаешь новость? Моя графиня послезавтра приезжает в Лион. Я думаю, что она простила мне ее разломанный старинный кабинет. Я хочу, чтобы она приняла участие в моей лекции, для практической наглядности. Настоящая дама из высшего света, – разве это не лучшая иллюстрация?

– Это фантастическая идея, – соглашаюсь я, но мой голос дрожит от еле сдерживаемого смеха, – ты думаешь, она согласится?

Не без благородства он вытаскивает из кармана телеграмму и небрежно, двумя пальцами, протягивает ее мне. Я разворачиваю ее и читаю: С БОЛЬШИМ УДОВОЛЬСТВИЕМ ПОМОГУ ВАМ, МОЙ ДОБРЫЙ ДРУГ. ОХОТНО ПРИНИМАЮ ВАШЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ. ДО ПЯТНИЦЫ.

ГРАФИНЯ ТРУССАЛЬ ДЕ ТРУССО. – Быстро ты все провернул, поздравляю, – оцениваю я его оперативность.

– Ты понимаешь, я хочу воспользоваться этим случаем, чтобы продемонстрировать светские правила в ее присутствии. Сегодня я буду говорить о юности и о помолвке, завтра я расскажу им о женитьбе, так что к ее приезду у слушателей уже будет солидная база.

Затем, сменив тон, он шепотом спрашивает:

– А как твое расследование?

Бравый Берю – полицейская ищейка, верная и влюбленная в свою работу.

– Безысходная тишина. Все как в тумане. Если бы не было этих двух покушений на Матиаса и на меня, прошлой ночью, я бы и вправду поверил, что речь идет о двух самоубийцах.

– Это самое простое решение, – неодобрительно говорит Неуступчивый. – Ты меня знаешь, Сан-А, ты знаешь, что я нюхом чувствую темные дела. В общем, я могу тебя заверить, что мы оказались в поганой ситуации. Что-то назревает, парень. Открой глаза. Что-то назревает дрянное.

Он встает, разглаживает ладонью сморщившиеся в гармошку штаны.

– Ну, а пока, долг прежде всего!

И как прелат, который твердит про себя молитвы из своего требника, он удаляется по аллее, перелистывая «Энциклопедию светских манер». Он уже сейчас похож на папу своей неторопливой и мудрой походкой, своими елейными жестами, своим озабоченным видом, который оттягивает его огромную башку. Он ждет, пока мы все зайдем в конференц-зал, и только после входит сам. В одной руке он держит свою шляпу, в другой – вспоротую папку. Он идет, как Святой Марс, идущий на смертные муки. Он твердой поступью поднимается на эстраду, оборачивается, с сожалением смотрит на несколько пустых скамеек и заявляет:

– Я вижу, что кое-кого нет. К ним-то, в частности, я и обращаюсь. Ладно, мои лекции факультативные, но те, кто прогуливает их под предлогом того, что сегодня вечером увольнение и что нужно надраить фамильные драгоценности для того, чтобы пойти повеселиться с подружками, являются самыми нестойкими типами. Когда-нибудь они пожалеют об этой слабости. Когда им устроят письменный экзамен по хорошим манерам, и когда они сдадут чистенькие листы бумаги экзаменатору, они с большим сожалением вспомнят о Берюрье, но будет уже слишком поздно, и эти идиоты так и закостенеют в своем невежестве. Садитесь!

Мы выполняем команду.

– И наоборот, – продолжает он, – я поздравляю присутствующих. И я не удивлюсь, если кто-то из сидящих здесь дослужится однажды до префекта полиции!

Он садится. Какой-то недобрый шутник расшатал его стул, ножки стула разъезжаются, и Его Святейшество под грохот ломающегося дерева приземляется на свой широкий зад.

На какое-то мгновение он замирает в неподвижности, восседая своим огромным курдюком на груде обломков, не веря своим ушам и испытывая больше страданий от уязвленного самолюбия, чем от ушибленного зада. Наконец он качает головой и поднимается, потирая пониже спины…

– Я полагаю, – говорит он, – что шутник, который подстроил это со стулом, входит в число отсутствующих?

И поскольку мы храним молчание, крепко сжав зубы, чтобы удержать рвущийся наружу смех, он продолжает:

– Раз вы все ищейки, ребята, то найдите мне виновного. Для вас провести такое расследование – пустяк, правда?

Его кислая улыбка исчезает с его лица, и он ревет на весь зал:

– Я его хочу завтра, и без всяких. Иначе я сам лично займусь расследованием, и тогда дело будет дрянь!

Он посылает за мебелью, которая будет способна выдержать его вес, и, яростно сметя ударом ноги обломки стула, приступает к теме:

– Сегодня, давайте, храбрецы, потолкуем о молодости: от отрочества до помолвки, попутно затронув военную службу. Это главная глава, поэтому в ваших же интересах держать ваши евстахиевы трубы открытыми.

Он вытягивает перед собой руки и сцепляет свои камнедробильные пальцы.

– Прежде всего, давайте договоримся, – с пафосом возвещает он. —Имеется два сорта молодых людей: юноши и девушки! По причине того, что французская галантность не имеет для меня, так сказать, секретов, я начну с этой второй категории. У юношей и девушек есть две общие вещи: учеба и сигарета. Первая иногда заканчивается дипломом, а вторая – женитьбой. По бывают случаи, когда все заканчивается гораздо хуже. Давайте разберемся.

Самое опасное у девушек – это то, что они кокетки. По моему мнению, именно это является источником большинства бед. Возьмем главное: здоровье. Кокетливая девица с самых юных лет силком сажает себя на диету «шиш с маслом», чтобы на ее талии можно было застегнуть браслет для наручных часов. Я, Берю, ответственно заявляю, что салат и гренки – это бич современного общества. Те девицы, которые морят себя голодом, может быть и на самом деле приобретают стройность велосипедной спицы, но я задам вам вопрос, по поводу которого я прошу вас поразмышлять: «А что же дальше?» Тонкие девушки производят впечатление лишь на одну категорию людей: толстых девушек! Они принимают белое за черное, воображая себе, что мужики будут сходить от них с ума только по той причине, что они могут носить вместо пояса кольцо для салфеток! Все мы, собравшиеся здесь, знаем, что прельщает нас в дамах: конечно не их кости, а их мясо. Чем больше у них авантажности в лифчике, округлости в трусиках и значительности под подвязкой чулка, тем больше выгоды от этого имеет для себя мужик. Граждане, относительно современных девушек я скажу так: мне за них стыдно и, в то же время, мне их жалко! У них задний проход держится на двух подпорках не толще задней лапки паука, а корсаж такой же плоский как ландшафт Голландии.

Они считают себя ослепительными красавицами, а на самом деле похожи на мумии. От этого страдает их здоровье. Позднее они будут рожать рахитичных детишек, винные фужеры. Поэтому, когда они забеременеют, и не знаешь, что для них готовить: то ли пеленки, то ли формалин. И вы должны задолбить в голову вашим супругам, чтобы они, став матерями, сразу же учили своих дочек тому, что скелетами те рано или поздно станут, но жизнь состоит не в том, чтобы демонстрировать свои кости, а в том, чтобы упаковывать их в красивую, свежую и аппетитную плоть. Если вы ставите под сомнение, что я говорю, возьмите интервью у помощниц хозяек тайных публичных домов, и они скажут вам, кого, среди их козочек, чаще и охотнее всего дерут за рога: кругленьких или угловатых, толстых или худых, тех, которые наполняют руку, или тех, кто ее ранит. Короче, жентельмены, разуйте глаза и кричите на каждом углу в полный голос о том, что под шелковым чулком гораздо красивее смотрится икра, а не большая берцовая кость, что кокетливый бюстодержатель должен поддерживать жаркие, ядреные и торчащие титьки, а не две половинки засахаренных абрикосов, и что прозрачные, воздушные и расшитые со всех сторон трусики сшиты для того, чтобы обтягивать аппетитную круглую буханку хлеба и прекрасный съедобный плод, а не болтаться на круглых скобках, между которыми ничего нет, кроме многоточия.

Сколько страсти, неудержимого лирического вдохновения в громовом голосе трибуна, богатого модуляциями и пронизанного гневом и негодованием.

Берюрье промахивает платком свое лицо, затем, жестом, воинственным и в то же время ласкающим, массирует себе адамово яблоко через свою упитанную бычью шею.

– Итак, – продолжает он, – научите их, своих девиц, презирать кокетство или, лучше всего, вбейте им в голову, что настоящее кокетство это здоровье. Дохленькие девицы красиво выглядят только на страницах иллюстрированных журналов, но не надо подражать им. Ими надо не восхищаться, а, наоборот, жалеть их. Зеленоватый цвет лица производит фурор в Китае, но не у нас, где объективной реальностью является розовый цвет! Впалые щеки это хорошо для описания портрета Козетты из «Отверженных». Плечи, как колючая проволока, точка подвески вместо задницы, козьи ляжки, ягодицы, как капли растительного масла, суставы, как черенки виноградной лозы, грудь N 0000,1 – все это годится только для марок, выпускаемых по случаю кампании по борьбе с туберкулезом, сынки мои! Но не для того, чтобы стать идеалом женщины, как говорит поэт!

Он набирает полную грудь воздуха и продолжает:

– Мать несет громадную ответственность, что касается девушки. Помимо того, чтобы та не стала кокеткой, она должна научить ее вкалывать с самого ранья. Еще пацанкой девица должна убирать свою постель, прибирать в комнате, стирать и, самое главное, уметь готовить.

Я знаю бабенок, которые намыливаются жениться, а сами не могут сварить яйцо. Если не брать в расчет идеальные случаи, зададим себе, граждане, вопрос: что же остается, что может скрепить этот союз? Когда мужик приходит домой из шахты, надо, чтобы кроме Зитрона по телеку, его ждало здесь что-нибудь более существенное! Окорок по-парижски, колбаски «Амье», ветчина в банках «Олида» на серебряном блюде вполне сойдут, если у тебя нет времени, и ты торопишься. Но мужчина нуждается в домашней стряпне, ему нужно что-нибудь вареное и жареное. Консервы из филе макрели в томате можно проглотить на скорую руку, так же как консервы из свинины с картофелем и кислой капустой. Что касается слипшейся лапши, то ею можно, на худой конец, заморить червячка в страстную пятницу. Но во всех остальных случаях, когда ты ставишь свои подставки под стол, ты имеешь полное право иметь на этом столе вкусные, изысканные и нежные блюда! Приличный кусок жареной говядины с салом, морковью и луком, кролик с горчицей, курица в сметане, фаршированный рулет, эскалоп в сухарях по-милански – вот сколько голов может забить жена в ворота уважения своего мужа. Я понятно излагаю?

Мы пылко высказываем свое одобрение.

– Вывод: девушек надо учить не только уплетать за обе щеки, но, кроме того, надо учить их готовить. В наши дни – это проще пареной репы, потому что у нас есть светила, которые распространяют кулинарные знания в массах. Я хочу привести в качестве примера человека, по поводу которого я хочу сказать, что он является французом нумбер ван. Это – Раймон Оливер. Тот самый человек, от имени которого у вас тает во рту, поет в желудке, приходит в экстаз слизистая оболочка. Он не только приводит в восторг гастронавтов, но и делится своими изумительными кулинарными познаниями с народом. Он публикует такие книжки, от одного чтения которых у вас начинают уставать слюнные железы! Не каждый может себе позволить пожрать в ресторане «Большой рот», но любой может купить прозу его владельца вместо его стряпни и сделать короткое замыкание в желудочном соке. Такие книги должны были в обязательном порядке входить в школьную программу, если бы у нас было настоящее министерство национального образования. Поэтому вам, будущим или почти будущим родителям, нужно устранить этот пробел в образовании ваших дочерей, научив их читать произведения Раймона. И, может быть, наступит день, когда эти олухи из шведского комитета будут присваивать Нобелевскую премию на только химикам, но и поварам. Раймон Оливер – лауреат Нобелевской премии по жратве! Я целиком за, более того, а за это ратую. Эту идею надо развеять по всем странам света, как это делает симпатяшка на обложке словаря «Ларусс»! Великие повара имеют право на все почести. Для них мало трех звезд на погонах, хотя это на одну звезду больше, чем у вашего генерала. Я бы им без всяких нацепил сразу семь звезд. Дал бы им маршала, а что! А в придачу жезл для подмешивания соусов «Каррер», «Лассер» и прочих других.

Берюрье прокашливается, по привычке лезет рукой под стул за бутылкой красного, но вспомнив, что он сегодня на запасся горючим, обреченно машет рукой и, проглотив слюну, сосредоточивается на своей лекции.

– Итак, девушек надо учить есть, готовить и вести домашнее хозяйство. Это – главное! И только после этого формировать характер. Нет ничего более отвратительного, чем эти жеманницы, с умным видом разглагольствующие о вещах, когда ты не понимаешь, о чем они, собственно, говорят! Если я утверждаю, что они должны читать Оливера, а не Сартра, у меня есть на этот счет свои соображения. Сартр – это для мужиков, потому что мужик должен учиться думать. А жена должна иметь в виду одно: сделать мужчину счастливым. Счастье муженька – счастье супружницы. Супружеская чета и ее счастье переплетаются, как переплетается ночью сама чета, когда ею овладевает страсть в одном месте. Чтобы два человека понимали друг друга, нужно, чтобы один говорил "Я", а другой отвечал «Ты». Если оба говорят "Я", это бедлам, крупные ежедневные конфликты, вечная война нервов с серенадой на балконе, летающие тарелки и тривиальное «иди к своей разэдакой матери». Гармония – в подчинении. Возьмем, например, Францию при де Голле. Когда он говорит "Я", Франция воркующе отвечает «Ты». Вот почему у нас все счастливы. Следовательно, темперамент девушки нужно формировать так, чтобы научить ее всегда и во всем соглашаться и при том – с удовольствием.

Раньше с ней обращались как с рабыней. Она снимала свои белые перчатки единственно для того, чтобы сыграть что-нибудь на рояле, и снова натягивала их, как только смолкали последние аккорды. У нее даже не было времени закрыть крышку рояля.

Свои ручки, так же как и ляжки, она должна была постоянно прикрывать материей. Стоило оголить кусочек кожи, и это уже грозило немедленным скандалом. Это считалось дерзостью, провокацией. Даже голое запястье считалось похотью. И найдись тогда человек, который предсказал бы появление сплошного купальника, неверующие подпалили бы ему перышки на костре инквизиции.

Он потрясает своей энциклопедией.

– Они здесь объясняют все, что должна делать воспитанная девушка. Что она должна ходить, не поднимая глаз от половика. Как она должна делать реверанс, что она должна здороваться только после того, как с ней заговорят, что именно она должна говорить, танцуя менуэт у маркизы моей бабушки и вообще! Что при исполнении какой-нибудь шопенианы она обязательно должна положить перчатки на крышку рояля. Что взгляд ее должен бегать по сторонам. Что она должна знать, в какой момент разговора ей нужно краснеть и в какое время удалиться в свои покои, чтобы господа спокойно могли покурить сигары. Как помочь матери разнести гостям чай или кофе и при этом держать глаза опущенными вниз, а мизинчик отставленным в сторону. Что корсаж должен быть застегнут наглухо, улыбка благодарности не сходить с лица, а само лицо светиться добродетелью и иметь ангельское выражение непорочной девушки, которая не усекает, ни что такое недвусмысленный взгляд, ни каламбур. Да, в моем учебнике говорится обо всем. Как она должна благодарить за подарки, как говорить комплименты своему дедуле в день его рождения, как не давать свое фото претендентам на свою руку. Какой выдерживать тон, чтобы с достоинством вытерпеть объяснение в любви: «Поговорите об этом с моими родителями. Изложите им чувства, относительно которых вы считаете, что вы оказываете мне честь, и они доведут до вашего сведения, надо ли вам закрыть свой рот на замок или вы можете держать его открытым и продолжать в стиле „я тебе это“ без всякого риска попасть в аварийную ситуацию».

По сути все сводится к этому. Авторы книжки слишком строгие: ни в коем случае не разговаривать со своим кавалером, прикрываясь веером; не закидывать ногу на ногу и, главное, не смеяться, даже тогда, когда саксофонист проглотил мундштук саксофона, а господин Тюрлюлюлю из французской академии разбил себе шнобель о паркет, поскользнувшись и потеряв ориентировку в кружении вальса, или выплюнув свою вставную челюсть в декольте баронессы, склонив свою голову для поцелуя руки. А также постоянно следить за своей речью и не употреблять никогда непристойных выражений своего старшего брата типа «это скучно» или «я это обожаю». Молодой человек, по мнению писак этой энциклопедии, может позволить себе в речи оговорки, но молодая дева – никогда!

Берю поднимает свою голову (надо же поднять престиж коллег по профессии).

– Что можно сказать об этих рекомендациях? – вопрошает он. —Откровенно говоря, лично я считаю, что они слишком суровые. Делать девушку чересчур целомудренной – это непристойно, и это деморализует.

Так же, как внушать ей страх по поводу кусочка голой кожи и прямого взгляда. Это же хорошо, что она легко одета и шутит со своими хахалями, что дает свою фотку, когда у нее просят, и не имеет идиотских комплексов. Но все это при условии, если не выходят за рамки. В большинстве случаев безобразия творятся на пляжах. Посмотрите только на этих бесстыдниц. Почти голые, они лежат на парнях, ерзают на них и щекочут им маленький язычок своим нормальным языком. Это же скандал. Поймите меня, мужики, правильно. Я не прокурор, но я не одобряю такие непристойные вольности. Конечно, надо, чтобы девчонка вела себя непристойно, но только в интиме. Делать это на людях значит ударяться в крайности. Я ничего не имею против поцелуев взасос, но надо это делать тактично: в лежачем положении, под пляжным зонтом, например, или, на худой конец, в вертикальном положении в кабине для переодевания. Но при одном условии: не допускать громких стонов, а если сдержать их нельзя, следует для глушения включать на полную мощность транзистор. Девушке надо доставлять радость в жизни. Это же совершенно естественно. Но нужно всегда проявлять сдержанность.

Элегантность еще никому не приносила вреда. Но опасность представляет не только пляж. Вы думаете, бал лучше? Вы только посмотрите! Они танцуют, слепив губы и склеив пупки, трутся низом животов. Во время рокинрола это выглядит, в общем, вполне прилично, но во время танго это выходит за рамки. Они лихорадочно делают друг другу припарку и беспрестанно трясут задами. Ими овладевает сексуальная горячка! А ведь бал – общественное место. А что касается укромного местечка, в их распоряжении остается только уборная. Но это не романтично и, тем более, не практично.

Послушайте, я вспоминаю, как однажды, когда я служил в армии в Понтуазе, я решил сходить подрыгать ногами в дансинг. Я все четко помню, как будто это было вчера. Вертящийся шар с зеркальными гранями отбрасывал красные блики, как при пожаре универмага «Нувель Галери». От света слепило глаза. Но освещались только физиономии, а животы, как и неугомонные руки, были в тени. Я также четко вижу свою партнершу, как будто это было только вчера. Она была рыжая. У меня до сих пор стоит в шнобеле ее запах. По части запаха от рыжих всегда получаешь истинное наслаждение. По-настоящему пахнут женщиной только рыжие. Это почти что домашний запах. Это волнует кровь. Мужчины не умеют пользоваться носом. Они нацепляют на свой рубильник очки и считают, что на большее он не годится. Вернемся к моей рыжей. Я ее намертво пристыковал к себе: одна пятерня на заднице, другая – на бюсте. Это и есть любовь: возбужденное состояние, желание все хватать, все закупоривать, все пожирать, мять мадам как пластилин, снизу до верху, до тех пор, пока она не станет мягкой как тесто и начнет таять под руками. А моя, скажу я вам, завелась с полоборота. У меня было такое впечатление, что я танцую с проводом высокого напряжения. К какому бы месту я к ней ни прикасался, меня начинало трясти как от 220 вольт. С нее отовсюду летели искры, когда бывает, когда в темноте снимаешь нейлоновую комбинацию. Я так прилип к этой бабенке, что, казалось, я так и родился вместе с ней, вот так: лицом к лицу, сросшись, как головка салата-латука на все времена – на горе и радости! Как будто мадам моя старушка снесла нас прямо сейчас, на этой танцплощадке, под звуки оркестра, наигрывающего какую-то испанскую мелодию, среди которых резко выделялись стенания гитары. Но вот музыка смолкла, а мы все стоим в центре площадки и продолжаем поглаживать облицовку друг друга. Глаза закрыты, мы ничего и никого не видим, мы затерялись в необъятных просторах вселенной. Очнулись мы, когда нас хлопнул по плечу хозяин дансинга: «Эй, вы, влюбленные, если вы хотите получить удовольствие, поищите себе для этого другое заведение». В ответ мы бормотали что-то нечленораздельное. У нас глаза были будто склеены пластырем. Пошатываясь, мы направились в туалетную комнату. Она была одновременно и гардеробом. Но в ней на всех была всего одна кабина. Из нее как раз вышел какой-то здоровенный малый с отвратительной рожей. У него что-то не ладилось с подтяжками. Я так думаю, что у него проблемы возникли из-за того, что на штанах оторвались пуговицы. Мы его буквально оттолкнули с дороги. Так нам не терпелось быстрее покончить с нашим делом. Он видел, как мы, буквально вломились в кабину и с трудом закрыли на щеколду дверь, потому что вдвоем в кабине было тесно как в телефонной будке. Рыжая что-то нечленораздельно мычала от переполнявших ее чувств. На мое несчастье уборная была сделана по-турецки, без толчка. Мой башмак скользит по остаточным туалетным явлениям и проваливается в очко. Я сразу становлюсь на двадцать сантиметров короче. Я хочу подняться на поверхность и шарю рукой, за что уцепиться. Рука натыкается на ручку цепочки сливного бачка. Ручка, как сейчас помню, была похожа на еловую шишку. Как будто это было вчера, доложу я вам!

Я хватаюсь за ручку, и тут на мои ноги с шумом извергается десять литров воды. Ниагарский водопад! Моя туфля увлекается бурным потоком в дыру. Гуд бай, ботинок фирмы «Андре»! Я остаюсь обутым на одну ногу. Шарм свидания рассеивается, как дым. Мужики, которых позвал тип с подтяжками, стали колотить в дверь. Их было одиннадцать. Десять из них хотели полюбоваться зрелищем, а одиннадцатому было не до того: его интересовало только очко клозета для своей нужды. Он вопил, что в обед объелся морскими мидиями и что у него во внутренностях разыгрывается драма. И. что ему нужно срочно облегчиться, пока не случилась большая беда! Этого мне только не хватало. И моей подружке тоже. Она стала обзывать меня педиком. Было тесно. Для одного человека уборная была довольно большая, но для двоих – слишком маленькая. Тем более, что у одного из двоих нога застряла по колено в дыре. Я принял боевое решение. У меня голова остается холодной даже во время тревоги. Я никогда не теряю контроль над собой. Я выбрался из-под бачка, который наполнялся водой со специфическим шумом, что еще больше возбуждало нужду мужика с мидиями. Рыжая нервно топала ногами.

«Не суетись, красотка! ~ умоляюще сказал я ей. – Открывай тихонечко дверь и выходи. А я за тобой».

Она не слушалась и не хотела выходить. Ее всю трясло. Нервы у нее расшатались, и она не контролировала себя. Она продолжала обзывать меня страшным зверюгой, педиком и еще не знаю кем. Наконец, она решилась и вышла к негодующим и орущим мужикам – со спущенными чулками. Ее освистали. Да! В этот момент у бедняжки вид был далеко не великосветский! Великомученик с морскими мидиями только и ждал, когда ему освободят место. Он уже расстегнул штаны и поддерживал их двумя руками, заняв исходное положение для решающей операции.