Текст книги "Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!"

Автор книги: Фредерик Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Фредрик Браун
Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!

Вместо пролога

Просто смешно!

Мистер Везеруокс допил вторую чашку кофе. В его голосе, когда он заговорил, чувствовалась твердая решимость.

– Моя дорогая, – сказал он, – обрати, наконец, самое серьезное внимание на то, чтобы в нашем доме больше не появлялось подобных небылиц.

– Хорошо, Джесон. Я просто не заметила…

– Разумеется, не заметила. Но ведь за то, что читает твой сын, отвечаешь, в конце концов, ты.

– Постараюсь быть более внимательной, Джесон. Я не видела, как он принес этот журнал, действительно не имела никакого представления, что…

– И я, конечно, пребывал бы в таком же блаженном неведении, если бы вчера вечером случайно не заглянул к нему под подушку. «Утопические истории»!

Кончики усов мистера Везеруокса задрожали от негодования.

– Такая абсурдная, безответственная писанина! – сказал он. – Путешествия в другие галактики через гиперпространство! Одному богу известно, что это должно означать. Машины времени, телепортация, телекинез! Дичь какая-то. Просто смешно. Вместо того чтобы разумно употребить время на…

– Успокойся, мой дорогой, – сказала жена с легким оттенком нетерпения, – отныне я еще строже буду следить за тем, что читает Джеральд. Я с тобой совершенно согласна.

– Спасибо, моя дорогая, – удовлетворенно сказал мистер Везеруокс. – Мы не должны допускать, чтобы наши дети засоряли себе голову подобным вздором.

Он взглянул на часы, поспешно поднялся и, поцеловав жену, отправился на службу.

Выйдя из квартиры, он шагнул в антигравитационную шахту и медленно спустился с высоты двухсот этажей на улицу, где к нему тут же подкатило одно из дежуривших здесь атомных такси.

– К Лунному порту! – приказал он роботу-водителю.

Откинувшись на мягкую спинку сиденья, мистер Везеруокс закрыл глаза и сосредоточился на телепатическом выпуске последних известий. Он надеялся услышать что-нибудь новое о Четвертой экспедиции на Марс, но это была всего лишь обычная передача из Центрального института бессмертия.

Часть 1
Арена

Игроки[1]1
  Рассказ написан в соавторстве с Маком Рейнольдсом.


[Закрыть]

I

Ты лежишь, замерзая и потея одновременно. Тебя то и дело выворачивает наизнанку, отчего болят внутренности и сожжено горло. Но ты игрок, и это твоя игра: остаться в живых до возвращения космического корабля, называющегося так символично – «Освободитель».

Тебе осталось еще… сколько? Ты не знаешь, потому что потерял счет времени, перестал следить за сменой дня и ночи. Тридцать девять дней – земных дней – должно пройти между отлетом и возвращением корабля, когда он подберет тебя. Но ты не знаешь, сколько дней прошло и сколько еще осталось. Как ты мог забыть заводить часы? Почему ты каждый день не делал пометки на стене, как поступает пленник в своей темнице, считая дни до освобождения?

Ты лишен возможности читать, чтобы время текло быстрее, – даже если бы не чувствовал себя так скверно и мог получать удовольствие от чтения, – потому что Чужаки забрали все твои книги. Ты с радостью отдал бы жизнь за возможность писать, но это немыслимо из-за психического запрета, который они наложили на тебя в состоянии гипноза. Ты не можешь вспомнить, как выглядят отдельные буквы, каким звукам они соответствуют, не говоря уж о том, чтобы написать целое слово.

Тебе придется заново учиться писать, если только вид написанного или напечатанного текста не оживит твою память, когда ты получишь возможность увидеть его снова. Они обшарили тут все, пока не убедились, что в этом крошечном куполе не найдешь ни одной печатной буквы. Не осталось даже серийного номера на баке с кислородом или этикетки на тюбике зубной пасты.

Естественно, они забрали предметы, необходимые для письма, включая бумагу. Можно, конечно, царапать чем-нибудь на стене, если б только знать, как писать. Ты пытался… Вертел в голове слово кошка, понимал, как оно звучит и что это понятие означает. Однако даже ради спасения собственной жизни ты не смог бы вообразить, как это слово пишется и сколько в нем букв, две или десять. Сама концепция того, что такое буква, почти ускользает от тебя. Ты понятия не имеешь, как звук можно изобразить на бумаге. Нет никакой надежды самостоятельно уничтожить блок, внедренный в твое сознание. Нечего и биться над этим.

Но, по крайней мере, ты сможешь рассказать обо всем, если сумеешь дожить до возвращения корабля. А ты должен дожить, чтобы иметь возможность рассказать. Не то чтобы тебе так уж хочется остаться живым, при нынешнем твоем самочувствии. Но ты должен. Если придется сражаться за каждый вдох, значит, будешь сражаться. Твоя собственная жизнь тут меньше всего имеет значение.

Снова подкатывает тошнота. Ну, просто не думай об этом. Думай о чем-нибудь другом. Вспомни дорогу сюда с Земли, доброй старушки Земли. Думай о чем угодно, только забудь, что творится у тебя внутри.

Вспомни взлет. Как ты был напуган и в то же время восхищен происходящим вокруг тебя. Открываются клапаны, начинают работать насосы, перегоняя жидкий водород и озон от стартовых ускорителей к основному двигателю. Судя по вибрации, он включился. «Освободитель» слегка задрожал на взлетной площадке.

Затем рев стартовых ускорителей оглашает окрестность на много миль вокруг. Внутри корабля этот звук превращается в пронизывающий все грохот. И потом возникает инфразвуковая вибрация, порождая ощущение непонятного, не поддающегося анализу ужаса. Шум на всех уровнях – и тех, которые человеческое ухо может слышать, и тех, которые недоступны его восприятию. Никакие ушные затычки не в состоянии блокировать ультра– и инфразвук. Ты слышишь эти звуки не ушами, а всем телом.

Да, взлет был самым сильным переживанием за всю твою жизнь, каким бы рутинным он ни казался капитану и трем другим членам экипажа «Освободителя». Для тебя он был первым, для них двадцатым или тридцатым. Впрочем, тебе предстоит пережить еще один, при возвращении на Землю, – если доживешь до того, как «Освободитель» прилетит за тобой. И на этот раз ты вынесешь испытание с ощущением счастья, потому что впереди тебя ждет возвращение к нормальной работе в обсерватории.

Полет туда плюс полет обратно, и между ними тридцать девять дней на Луне – для человека, который не космонавт и становиться космонавтом не собирается, приключение более чем достаточное. А тех неприятностей, которые ты переживаешь сейчас, любому хватит на всю оставшуюся жизнь. Вот только знать бы, как долго она продлится – эта твоя оставшаяся жизнь? Минуты? Часы? Если Чужаки ошиблись в расчетах или если ты ошибся в расчетах…

Не думай об этом. Ты должен выжить. Ты перехитрил их – во всяком случае, ты так считаешь. И беспокоиться сейчас – только зря трепать себе нервы. Ты делаешь все, что можешь, а можешь ты лишь лежать и не дергаться, чтобы как можно меньше расходовать кислород. Они оставили тебе в обрез и воды, и пищи, но главное для тебя – кислород. Если не будешь лежать спокойно, его вряд ли хватит.

Нужно свести расход кислорода к минимуму, а значит, как можно меньше двигаться. Самое лучшее – спать, тогда кислорода потребляется меньше всего. Но все время спать невозможно. Фактически, ты вообще не можешь много спать, учитывая, насколько ты болен и измучен.

Все, на что ты способен, – это спокойно лежать и думать. Думать о чем угодно. К примеру, о том, почему ты здесь.

Ты здесь потому, что, как и множество других специалистов обсерватории, откликнулся на объявление в «Астрономическом журнале», которое чрезвычайно взволновало тебя.

«Требуется специалист, молодой человек, с хорошим состоянием здоровья, психологически устойчивый, которому предстоит провести от одного до двух месяцев в маленькой обсерватории на Луне. В его задачу входит сделать серию снимков Земли для метеорологических исследований. Необходимо уметь работать со звездной камерой Огдена, применять фильтры, самостоятельно обрабатывать фотопластинки».

Там ничего не говорилось об умении обучать покеру представителей иной формы жизни. Однако винить за это Американское метеорологическое общество нельзя. Какие могут быть на Луне формы жизни – даже люди здесь не живут постоянно. Тут вообще нет ничего сколько-нибудь ценного, кроме маленьких обсерваторий вроде этой. Через два года или через двадцать лет, когда будут созданы ракеты, способные долететь до Марса и до Венеры, на Луне, конечно, выстроят базы, но, как и эта, они обеспечат только одно – возможность наблюдать.

Сейчас ты, пожалуй, единственный человек на Луне. Если и есть другие, то они в тысячах миль отсюда, потому что базы строились в кратерах на периферии видимой половины. А этот маленький купол, где ты находишься, размещен чуть ли не в самом центре обращенной к Земле стороны.

Нельзя сказать, что ты многое успел сделать. Во всяком случае, с камерой Огдена поработать так и не удалось. Не твоя, конечно, в этом вина – Чужаки увезли ее, а без камеры как будешь фотографировать?

Тридцать девять дней – почти два месяца, включая время полета и обучения, – а ты не сможешь продемонстрировать ни одного снимка. Однако если ты умрешь, никто не станет тебя в этом винить. Прекрати! Ты не должен умереть – не посмеешь.

Не думай о смерти. Думай о чем угодно. О том, например, как ты оказался здесь. Как капитан «Освободителя» Торкелсен высадил тебя… сколько дней назад? Три? Или тридцать? Больше трех, наверняка больше. Если бы светонепроницаемая сдвигающаяся панель наверху купола была открыта, можно было бы видеть через стекло, день сейчас на Луне или ночь.

Можно было бы видеть Землю, следить за ее вращением. Один оборот – один земной день, и ты знал бы тогда, сколько дней прошло и сколько осталось. Ты видел бы Землю независимо от того, что сейчас на Луне – день или ночь, – потому что Земля прямо над головой. Но тогда терялось бы тепло, потому как только через стекло его уходит больше, чем через стекло плюс изолирующую панель, а на такой риск ты пойти не мог.

Чужаки оставили тебе треть от имевшегося комплекта батарей – ровно столько, чтобы минимально поддерживать твою жизнь. Они полагали, что не дают тебе ни малейшего шанса с помощью неизвестной им химии получить каким-то образом кислород, которого у тебя в обрез.

Конечно, можно открывать панель ненадолго, только чтобы взглянуть наружу, и тут же закрывать ее снова, тогда много тепла не утечет. Но это потребует энергии, и физической, и психической, и увеличит расход кислорода. Нельзя позволить себе шевельнуть хотя бы пальцем без крайней необходимости.

Капитан Торкелсен сказал, качая головой:

– Ну, мистер Тайер – или лучше называть тебя Боб, раз полет окончен и больше нет необходимости соблюдать формальности? – отныне ты сам себе хозяин. Мы вернемся за тобой через тридцать девять дней, час в час. И к этому времени ты вполне созреешь для полета обратно, уж поверь мне.

Торкелсен и представить себе не мог, до какой степени он, Боб, созрел для полета обратно!

Ты тогда усмехнулся и сказал:

– Я кое-что провез контрабандой, капитан. Пинту отличного бурбона – надо же отпраздновать мою высадку на Луну. Как насчет того, чтобы пойти со мной в купол и пропустить по стаканчику?

Капитан покачал головой.

– Сожалею, Боб, но приказ есть приказ. Мы должны взлететь ровно через час с момента приземления. А этого времени тебе едва хватит, чтобы надеть скафандр и добраться до купола. Мы будем следить отсюда, чтобы убедиться, что ты вошел внутрь. Но этого времени уж точно не хватит, чтобы все мы влезли в скафандры, вошли в купол, вернулись, сняли скафандры и успели взлететь в срок. Тебе известно, как много в нашем деле значит точный расчет времени.

Да, ты понимал, как важен в космическом пилотировании точный расчет времени. И, значит, понимал также, что «Освободитель» не прибудет и на пятнадцать минут раньше, чтобы забрать тебя отсюда; но и не опоздает даже на пятнадцать минут. Тридцать девять дней означает тридцать девять дней – не тридцать восемь и не сорок.

Поэтому ты кивнул в знак согласия и понимания, а потом спросил:

– В таком случае, почему бы нам не открыть пинту здесь и не пустить ее по кругу?

Торкелсен засмеялся и сказал:

– В самом деле, почему нет? Никакие правила не запрещают пить на борту – только перевозить спиртное нельзя. Ну, а раз ты уже нарушил этот запрет…

Пинта на пятерых – это по два глотка на брата, и пока ты допивал свою долю, они помогли тебе надеть громоздкий скафандр. После трех дней тесного контакта они уже не были для тебя безымянными космическими бродягами. Они стали Диком, Томми, Эвом и Коротышкой. Однако Дика ты называл по имени только про себя, а вслух по-прежнему капитаном, хотя он теперь и называл тебя Бобом. Почему-то Торкелсену «капитан» подходило лучше. Ну, как бы то ни было, все они замечательные ребята. Хотелось бы знать, увидишь ли ты их снова.

II

Нет, нет, ты не будешь думать о том, что происходит сейчас. Лучше мысленно вернуться в прошлое, хотя бы недалекое, всего на несколько дней назад. Итак, ты входишь в шлюзовую камеру со своим багажом – двумя огромными сумками, которые на Земле и поднять бы не смог, а здесь несешь как пушинку, несмотря на неуклюжий скафандр. Молча машешь на прощание рукой – ты в скафандре и разговаривать с ними не можешь. Они машут тебе в ответ и закрывают дверь шлюзовой камеры. Воздух с шипением выходит – хотя до твоих ушей не долетает ни звука, – и открывается внешняя дверь.

И – вот она, Луна. До твердой скальной поверхности не меньше пяти футов, но никакой лестницы нет. На Луне гравитация пустяковая. Ты сбрасываешь вниз сумки и видишь, как они мягко падают. Это придает тебе мужества спрыгнуть следом. Твое приземление оказывается настолько легким, что от неожиданности ты не удерживаешься на ногах и падаешь, зная, что они не сводят с тебя глаз и наверняка смеются. Но это дружеский смех, и ты ничего не имеешь против.

Ты встаешь, делаешь кораблю «нос», подхватываешь сумки и идешь к куполу, до которого всего сорок ярдов. И радуешься, что тяжелые сумки увеличивают твой вес. Даже вместе с ними ты весишь меньше, чем на Земле, и потому, идя по гладкой скальной поверхности вулканического происхождения, ставишь ноги очень осторожно.

Оказавшись у внешнего шлюза купола – это выступающая часть, похожая на тамбур иглу у эскимосов, – ты открываешь дверь, оборачиваешься, машешь рукой и видишь, как они машут в ответ.

Ты не тратишь времени даром, потому что тебе хочется оказаться внутри, пока они еще здесь. Вдруг дверь шлюза заело – хотя ты твердо знаешь, что такого практически не случается, – или еще что-то пойдет не так. Тогда у тебя будет время снова выбраться наружу и знаком привлечь внимание экипажа корабля. Один из них будет дежурить возле иллюминатора, пока они не взлетят, а до этого еще десять минут.

Ты бросаешь беглый взгляд на купол снаружи. Это полусфера двадцати футов высотой и сорока футов в поперечнике у основания. Она кажется большой, но, освоившись внутри, ты поймешь, что это не так. Шкафы с припасами и гидропонный «огород» занимают чересчур много места, а оставшееся пространство поделено поровну между жилым помещением и мастерской.

Ты входишь в шлюзовую камеру и закрываешь за собой внешнюю дверь. Маленькая лампочка автоматически вспыхивает над рукояткой, которую нужно повернуть, чтобы дверь закрылась герметически. Ты оттягиваешь рычаг, и воздух с шипением начинает поступать в камеру. Ты следишь за показаниями измерительного прибора и, когда давление становится нормальным, открываешь внутреннюю дверь, ведущую в сам купол.

Здесь все готово для тебя. Во время предыдущего полета сюда завезли, установили и тщательно проверили камеру и прочее оборудование, которое может тебе понадобиться. На этот раз корабль привез только тебя и твои личные вещи.

Ты входишь внутрь. И в течение нескольких мгновений испытываешь ощущение, будто сошел с ума.

Они там, все трое. И, едва осознав, что они тебе не чудятся, ты сразу же понимаешь, что это Чужаки с прописной буквы. Потому что, хоть они и выглядят гуманоидами, они не люди. У них ровно столько рук и ног, сколько нужно, есть глаза и уши, но пропорции совершенно другие. Ростом они около пяти футов, с жесткой на вид, смуглой кожей и безо всякой одежды. И все они мужчины; сходство с людьми достаточно велико, чтобы не ошибиться в этом.

Выронив сумки, ты поворачиваешься, чтобы выскочить обратно в шлюзовую камеру. Может, ты еще успеешь дать знак кораблю. Великий боже, не мог же он улететь так скоро! Вот они – первые инопланетяне, и такого еще никогда не бывало. Необходимо сообщить новость Земле.

Это важнее, чем первая высадка на Луну десять лет назад, важнее, чем атомная бомба двадцатилетней давности, важнее всего на свете. Интересно, они разумны? Наверняка да, иначе как бы они проникли сквозь шлюзовую камеру? Ты хочешь вступить с ними в контакт, ты хочешь делать все сразу, но через минуту-другую «Освободитель» взлетит, и это сейчас самое главное.

Ты круто разворачиваешься и протискиваешься наполовину в дверь, когда голос в твоем мозгу произносит:

«Стоять!»

Телепатия… Они телепаты! Слово это звучит как приказ, но, если ты подчинишься или хотя бы задержишься для объяснений, «Освободитель» улетит. Ты идешь дальше, мысленно пытаясь дать им понять, что нужно торопиться, что ты вернешься, что ты рад этой встрече, что ты дружественно настроен, просто поезд вот-вот уйдет. Ты надеешься, что они смогут прочесть твои мысли и расшифровать их. Или если не смогут, то хотя бы не станут тебя задерживать.

Ты почти проходишь через внутреннюю дверь, как вдруг что-то останавливает тебя. Ты не можешь двигаться, тебя охватывает слабость. Затем пол под ногами сотрясается – это взлетел корабль. Все, опоздал.

Ты пытаешься повернуться, но все еще не способен двигаться. Тебе становится хуже. В глазах темнеет, ты падаешь, не чувствуя удара о пол.

Ты приходишь в себя и обнаруживаешь, что лежишь на полу, уже без скафандра. Ты поднимаешь взгляд на нечеловеческое лицо. Может, вовсе не злое, но нечеловеческое.

В сознании звучит:

«С тобой все в порядке?»

Это не твоя мысль.

Ты пытаешься разобраться, все ли с тобой в порядке. Вроде бы да, разве что немного трудно дышать – как будто в воздухе не хватает кислорода.

Новая мысль:

«Мы понизили содержание кислорода в соответствии с особенностями нашего обмена веществ. Я чувствую, это для тебя неприятно, но знаю, что не смертельно. Я чувствую, что в остальном ты не пострадал – голова поворачивается, и хотя следующая мысль предназначена не тебе, ты воспринимаешь ее. Камелон, ты проспорил мне сорок единиц. Это уменьшает мой долг до семидесяти единиц».

«Проспорил?» – думаешь ты.

«Я утверждал, что тебе требуется больше кислорода, чем нам. Мы заключили пари, и я выиграл. Можешь встать, если хочешь. Мы обыскали тебя и это сооружение на предмет оружия».

Ты садишься… Голова слегка кружится.

– Кто вы? Откуда?

«Не обязательно говорить вслух, – возникает мысль. – Мы можем читать в твоем сознании, а ты в нашем, хотя с некоторыми ограничениями и только если мы позволим… вот как сейчас. Меня зовут Борл, а моих товарищей – Камелон и Дэвид. Я чувствую, что имя Дэвид распространено и у вас тоже. Это, конечно, просто случайное совпадение. Наша раса называется тарны. Мы с планеты из очень далекой от вас системы. Из соображений безопасности я не стану сообщать тебе, где это и на каком расстоянии от вашей системы. Тебя зовут Бобтайер. Ты с планеты Земля, а этот планетоид – ее спутник».

Ты киваешь – ненужный жест. Слегка пошатываясь, ты встаешь и оглядываешься. Твое внимание привлекает самый крупный из трех Чужаков. Приходит мысль:

«Меня зовут Камелон. Я здесь главный».

Ты думаешь:

«Приятно познакомиться, дружище, – смотришь на второго и мысленно продолжаешь: – И с тобой тоже, Дэвид».

Выясняется, что ты уже в состоянии отличить их друг от друга. Камелон на несколько дюймов выше остальных. У Дэвида кривой… по-видимому, это у него нос. У Борла – того, кто наклонился над тобой, когда ты пришел в сознание, – лицо симпатичнее, чем у двух других. Кожа у него темнее и кажется более старой.

«Да, я здесь самый старший», – возникает в сознании.

Это пугает тебя. От них ничего не скроешь – хуже, чем в турецкой бане.

«Десять единиц, Дэвид. Ты должен мне десять единиц».

Это мысль Камелона. Ты различаешь их мысли, хотя понятия не имеешь как. Интересно, за что Дэвид должен Камелону десять единиц?

«Я поспорил с ним, что ты отнесешься к нам по-дружески. Так и случилось. Тебя немного отталкивает наш физический облик, Бобтайер, но и нас твой – тоже. Тем не менее никаких мыслей о насилии у тебя не возникает».

«Почему они должны возникать?» – спрашиваешь ты.

«Потому что, прежде чем улететь, мы должны убить тебя. Однако ты кажешься настолько безвредным, что мы с радостью сохраним тебе жизнь, пока можем изучать тебя».

– Очень мило, – говоришь ты вслух.

«Как странно, Камелон, – думает Борл. – Он говорит одно, а думает другое. Это нужно запомнить на случай, если однажды нам придется разговаривать с кем-нибудь из этих людей с помощью средств коммуникации на расстоянии. Они лгут, как дикари с четвертой планеты Кентавра».

«Вы не лжете, – думаешь ты, – но вы убийцы».

«Убийство – это когда убивают тарна, а не кого-то из низших существ. Вселенная создана для тарнов. Низшие расы служат нам. Ты должен мне еще десять единиц, Дэвид. Он боится смерти больше, чем мы, хотя мы живем в тысячу раз дольше».

«И это странно. Повсюду во вселенной страх смерти пропорционален сроку жизни. Ну, значит, нам будет легче завоевать Землю, раз они так боятся смерти. Впрочем, не так уж легко… учитывая, о чем он подумал сейчас. Они будут сражаться».

Внезапно возникает мысль: пусть уж лучше они поскорее убьют тебя, чем будут рыться в твоем сознании. А может, все же есть способ убить их?

«Даже не пытайся, – думает Камелон. – Ты безоружен, а мы, хотя телосложением и мельче тебя, примерно такой же силы. Кроме того, любой из нас усилием мысли может парализовать тебя – или лишить сознания. Фактически мы вообще не используем материального оружия. Сама эта идея кажется нам отвратительной. Мы сражаемся только силой мысли, и только друг с другом, и еще когда захватываем низшие расы. Да, я понял. Ты думаешь, твоей расе нужно непременно узнать обо всем этом. К несчастью, ты умрешь раньше, чем успеешь предостеречь их».

«Камелон, – думает Борл, – спорю на двадцать единиц, что физически мы сильнее его».

«Принято. Как проверить? A-а, он с легкостью нес эти две сумки, по одной в каждой руке. Подними их».

Борл предпринимает попытку поднять сумки. Ему это удается, хотя не без труда.

«Ты выиграл, Камелон».

У тебя мелькает мысль, как часто эти… ну, допустим, люди в каком-то смысле… спорят друг с другом. Такое впечатление, что предметом их спора может стать все что угодно.

«Да, спорим, – думает Борл. – Азарт – величайшее из доступных нам удовольствий. Азарт во всех своих проявлениях и формах – наша страсть, наш способ расслабиться. Во всем остальном мы очень целеустремленная раса. Да, я ощущаю, что у вас есть и другие удовольствия – бегство от действительности с помощью спиртных напитков, наркотиков, чтения. А также акт воспроизводства, соревнования в скорости и выносливости, причем в качестве как участников, так и зрителей, и процесс поглощения пищи, в то время как для нас еда – всего лишь необходимое зло. Самое нелепое в вас то, что вы получаете удовольствие от игры, даже если не заключаете никаких ставок».

Тебе все эти радости известны и без него. Однако сможешь ли ты когда-нибудь испытать их снова?

«Нет, нам очень жаль, но не сможешь».

Им жаль? А что, если застать их врасплох…

Куда там! Внезапно тебя парализует. Ты не можешь двинуть ни рукой, ни ногой. Ясное дело – всякому действию предшествует мысль о нем. Как только мелькнула эта мысль, паралич исчез.

Ты снова можешь двигаться, но ощущаешь себя беспомощным, как никогда в жизни. Если бы ты мог поднять руку и хорошенько врезать…

Да можешь ты, можешь – но какой теперь в этом толк? Уже слишком поздно. Чужаки улетели, и ты здесь один, умираешь и, возможно, бредишь, и ты здесь сейчас, а не тогда. Все кончено, осталось только медленно умирать – и надеяться, что ты не умрешь и выиграешь эту игру. Ты тоже знаешь, что такое азарт.

Тебе трудно дышать, все внутри ссохлось, ты страдаешь от холода, голода и жажды, потому что они оставили тебе всего ровно столько, чтобы ты до срока не протянул ноги. А потом, решив, что у тебя нет никаких шансов выдержать тридцать девять дней ада – и, может, они были правы, – бросили тебя умирать одного, без единой книги. Но ты должен сохранить ясный ум на случай, если вдруг произойдет чудо и ты выживешь.

Внезапно ты понимаешь, как можно выяснить, сколько времени прошло и сколько осталось. Ты ведь сам, пока твой разум был еще достаточно ясен, решил разделить пищу и воду на тридцать девять порций и поглощать по одной порции того и другого в день.

Это была неплохая идея, и она срабатывала – первые два дня. Но потом ты забыл завести часы, и они встали, и, заводя их, ты нервничал и злился на себя, и тебе было так плохо, что ты уже почти не мог этого выносить, и ты завел их слишком сильно и сломал пружину.

И теперь у тебя нет возможности узнать время, и ты решил придерживаться системы, при которой будешь есть и пить только тогда, когда больше не сможешь выносить голода – но и в этом случае не больше половины дневной нормы.

И ты думаешь – надеешься, – что не отошел от этого решения даже в те периоды, когда впадал в бредовое состояние и не отдавал себе отчета в том, где ты и что происходит. И, значит, количество оставшейся еды и воды все-таки может дать хотя бы примерное представление о том, сколько времени прошло.

Ты соскальзываешь с койки и ползешь – ходьба забирает слишком много энергии, даже если бы у тебя хватало сил ходить, – туда, где хранятся запасы продовольствия. Там осталось двадцать порций и еды, и воды – значит, прошла примерно половина времени. И это хороший знак – что того и другого осталось одинаковое количество. Если бы, пребывая в бреду, ты ел и пил, сколько хочется, вряд ли у тебя получилось бы употребить поровну того и другого.

Посмотрев на оставшиеся порции, ты решаешь, что можно потерпеть еще немного, и уползаешь обратно на койку. И лежишь, стараясь не шевелиться. Удастся ли протянуть еще двадцать дней? Ты должен.

Сразу после того, как тебя парализовали, чтобы показать, насколько ты беспомощен, а потом освободили, в сознании Камелона что-то мелькнуло. Это, конечно, была чистая случайность, просто на мгновение растаяли барьеры, и ты не только понял поверхностные мысли, но и заглянул в глубину. Как долго это продолжалось? Спустя, может, секунду Борл послал Камелону мысленное предостережение, барьер снова оказался на месте, и тебе стали доступны лишь мысли, лежавшие на поверхности. В этих мыслях ощущались гнев и досада Камелона на самого себя за допущенную неосторожность.