Текст книги "Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!"

Автор книги: Фредерик Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

– Не называй мою жену… Слушай, а ты и правда Рекс?

– Конечно, я Рекс.

– Принеси ему собачьей еды, Милашка, – попросил Элмо. – У меня появилась идея. Давай пойдем на кухню и продолжим наш разговор там.

– Могу я получить сразу две банки? – спросил доберман.

Дороти принесла из кладовой угощение для Рекса.

– Конечно, Рекс, – сказала она.

Доберман улегся на пороге кухни.

– Почему бы тебе не приготовить что-нибудь и для нас, Милашка? – предложил Элмо. – Я голоден. Послушай, Рекс, ты хочешь сказать, что они улетели, даже не попрощавшись с нами?

– Они попросили меня передать вам слова прощания. И сделали тебе подарок, Элмо, чтобы отплатить за гостеприимство. Один из них заглянул в твое сознание и нашел психологический блок, который мешал тебе придумывать новые сюжеты для рассказов. Он его убрал. Ты снова сможешь писать. Возможно, не лучше, чем раньше, но больше тебе не придется сидеть, бессмысленно уставившись на пустой лист бумаги.

– Ну и черт с ним, – проворчал Элмо. – А как насчет космического корабля, который они не смогли починить? Они его оставили?

– Конечно. Они вытащили из него свои тела и привели их в порядок. Кстати, они и в самом деле пуги. Две головы, пять конечностей, которые можно использовать в качестве рук или ног; у каждого шесть глаз, по три на голову, каждый глаз на длинном стебельке. Жаль, что ты их не видел.

Дороти поставила на стол холодную еду.

– Ты не против, если у нас будет холодный ланч, Элмо? – спросила она.

Элмо бросил на нее невидящий взгляд и переспросил:

– Что?

А потом вновь повернулся к доберману. Пес встал и подошел к большой миске с собачьим кормом.

– Спасибо, Милашка, – сказал он и принялся шумно есть.

Элмо сделал себе бутерброд, откусил большой кусок и начал жевать. Доберман вылизал миску, попил воды и вернулся на лоскутный коврик у двери.

Элмо посмотрел на пса.

– Рекс, если я сумею найти брошенный корабль, мне не придется писать рассказы, – заявил он. – Там наверняка окажутся вещи, которые… Давай я сделаю тебе предложение.

– Конечно, – ответил доберман, – если я расскажу, где он находится, ты найдешь еще одного добермана-пинчера, который составит мне компанию, а ты получишь щенков. Правда, ты пока об этом не знаешь, но так будет. Пуг номер Один внедрил эту мысль в твое сознание. Он сказал, что я тоже имею право на награду.

– Ладно, но ты скажешь мне, где корабль?

– Разумеется, скажу, ведь ты уже закончил есть свой бутерброд. Он напоминал пылинку, которая попала на кусочек ветчины. Он был микроскопически маленьким. Ты его только что съел.

Элмо Скотт схватился руками за голову. Пасть добермана открылась, язык вывалился наружу – казалось, пес смеется над Элмо.

Элмо ткнул в добермана пальцем:

– Ты хочешь сказать, что до конца жизни мне придется писать рассказы, чтобы заработать себе на хлеб?

– А почему бы и нет? – спросил доберман. – Они пришли к выводу, что так ты обретешь счастье. К тому же теперь, когда психологический блок убран, это будет совсем нетрудно. Тебе больше не придется начинать со слов: «Пришло время всем людям доброй воли…» Более того, ты совсем не случайно заменил людей на пугов; это была идея Первого. Он уже находился в моем теле и наблюдал за тобой. И ему ужасно понравилось.

Элмо встал и принялся расхаживать из угла в угол.

– Похоже, они перехитрили меня во всех аспектах, кроме одного, Рекс, – пробормотал он. – Тут я их поймал, если ты согласишься мне помочь.

– Как?

– С тобой мы сможем заработать целое состояние. Ты – единственная говорящая собака в мире. Рекс, мы купим тебе ошейник, усыпанный бриллиантами, и станем кормить свежими бифштексами и… ты получишь все, что пожелаешь. Так ты согласен?

– На что?

– Говорить.

– Гав, – сказал Рекс.

Дороти Скотт посмотрела на Элмо Скотта.

– Зачем ты это делаешь, Элмо? – удивилась она. – Ты же сам говорил, чтобы я не просила его подавать голос, если мы не собираемся его угощать, – а он только что поел.

– Понятия не имею, – сказал Элмо. – Я забыл. Ну, пожалуй, пора заняться рассказом.

Элмо перешагнул через собаку и направился к пишущей машинке. Он уселся перед машинкой и позвал:

– Эй, Милашка!

Когда Дороти вошла и встала рядом с ним, он сказал:

– Кажется, у меня появилась идея. И все благодаря этой фразе: «Пришло время всем добрым путам прийти на помощь Элмо Скотту». Я даже название придумал: «Старые добрые пуги». О парне, который пытался написать научно-фантастический рассказ, когда его… пес, я сделаю его доберманом, вроде нашего Рекса… подожди, скоро ты его прочитаешь.

Он вставил новый лист в пишущую машинку и напечатал заголовок:

СТАРЫЕ ДОБРЫЕ ПУГИ.

Потерянный парадокс

Жирная темно-синяя муха вынырнула откуда-то из-за экрана и начала монотонно кружить под потолком аудитории. Профессор Дологан, стоявший у доски, не менее монотонно кружил по определениям и постулатам курса логики, который он читал студентам. Шорти Маккаб сидел на заднем ряду, поглядывая то на профессора, то на муху. Наконец он решил, что наблюдать за мушиными пируэтами все же интереснее. В них было меньше занудства.

– Негативный абсолют, – продолжал профессор Дологан, – образно говоря, не является абсолютно негативным. Противоречие это – только кажущееся. Если поменять порядок слов, они приобретают новое значение. Следовательно…

Шорти Маккаб неслышно вздохнул. Он продолжал следить за мухой, раздумывая, откуда она могла взяться. Наверное, с ближайшей помойки. Шорти даже знал, что в энтомологии такие мухи называются трупными. Тоже странно. Скорее, название осталось с давних времен. Откуда тут взяться трупам? Поблизости нет скотобоен, не говоря уже о полях сражения. Шорти был бы и сам не прочь покружить сейчас над сонной аудиторией и от души пожужжать. Ведь если принять во внимание размеры мухи и громкость жужжания, оно было вполне сопоставимо с ревом авиалайнера.

Опять-таки, если соотнести размеры мухи и круглой пилы, то и здесь уровень производимого мухой шума оказывался выше. Шорти временно отвлекся от мухи и стал думать о круглой пиле. Интересно, а металл ею можно пилить? Ну и нагреется же она тогда. «Наша круглая пила раскалилась добела». Это еще откуда? – подумал Шорти. Наверное, из какого-нибудь детского стишка. Во всяком случае, рифма примитивная. Он стал придумывать другие рифмы, связанные с круглой пилой, и вскоре убедился, что все портит прилагательное «круглая». Он отбросил прилагательное, и дело сразу пошло на лад. «Пильщик пилою пилил пеликана». Шорти понравилось, что все слова начинались с одной буквы. Только несколько смущал перепиленный пеликан. Живодерство какое-то. Уж пусть лучше пилит неодушевленный предмет. «Пильщик пилою пилил пелерину».

– Можно посчитать абсолютное некоей формой бытия, – нудил профессор.

Можно, великодушно согласился Шорти Маккаб. Можно одно принять за другое, за пятое или десятое. И что это мне даст, кроме головной боли? Он вновь переключил внимание на темно-синюю муху, маневры которой становились все интереснее. Муха теперь кружила над доской, постепенно снижаясь. Возможно, она намеревалась приземлиться прямо на голову профессора Дологана и торжествующе зажужжать там.

Шорти не угадал. Муха скрылась позади профессорского стола. Лишившись развлечения, Шорти стал оглядываться по сторонам, подыскивая себе новую пищу для глаз или для ума. Ничего, кроме затылков. И словом перекинуться не с кем – на заднем ряду он был один. Можно, конечно, порассуждать об особенностях роста волос на затылках. Нет, волосы его не занимали.

Шорти стал прикидывать, сколько студентов в аудитории сейчас спят под «колыбельную» Дологана. Выходило, что около половины. Он бы и сам с удовольствием заснул, но не мог. Вчера он допустил глупейшую ошибку, улегшись спать пораньше, и теперь был вынужден сидеть и мучиться.

– Однако, – чуть возвысил голос профессор Дологан, – если мы оставим без внимания нарушение закона вероятности, возникающего из утверждения, что позитивный абсолют меньше абсолютного позитива, это приведет нас…

Ура! Муха выпорхнула из своего тайного укрытия и устремилась ввысь. Достигнув потолка, муха на некоторое время задержалась там, критически осмотрела все лапки, после чего полетела в самый конец аудитории.

Шорти оживился. Если муха и дальше будет двигаться кругами в его сторону, то вскоре окажется в каких-нибудь двух дюймах от его носа. Так оно и случилось. Шорти скосил глаза, продолжая следить за мухой. Она пролетела мимо и…

И ее не стало. Примерно в двенадцати дюймах слева от Шорти Маккаба муха вдруг перестала жужжать и исчезла. Нет, она не скончалась от разрыва мушиного сердца и не рухнула в проход. Она просто…

Исчезла. Вылетев в проход, на расстоянии четырех футов от пола, муха растворилась в воздухе. И ее жужжание тоже растворилось. Во внезапно наступившей тишине голос профессора Дологана зазвучал громче, но ни о чем забавном тот по-прежнему не говорил.

– Создавая нечто посредством допущений, противоречащих факту, мы создаем псевдореальный набор аксиом, являющихся в какой-то мере обратной стороной существующего…

У Шорти Маккаба, продолжавшего глядеть в ту точку пространства, где исчезла темно-синяя муха, непроизвольно вырвалось:

– Уф-ф!

– Вы что-то сказали?

– Простите, профессор, – скороговоркой забормотал Шорти. – Я ничего не сказал. Я… просто откашлялся.

– Так вот. Обратная сторона существующего… О чем я говорил? Ах, да. Мы создаем аксиоматическую основу псевдологики, предлагающей различные ответы на все существующие вопросы. Я имею в виду…

Убедившись, что профессорские глаза съехали с него, Шорти повернул голову в сторону прохода и опять посмотрел на то место, где исчезла муха. Впрочем, а была ли там муха? Скорее всего, ему просто померещилось. Муха летела слишком быстро, и если он вдруг потерял ее из виду…

Краешком глаза Шорти проверил, не смотрит ли на него профессор Дологан. К счастью, профессор был вновь поглощен своим предметом. Тогда Шорти осторожно протянул руку, намереваясь достичь точки, в которую якобы влетела и где пропала злополучная темно-синяя муха.

Шорти толком не представлял, что именно должна ощутить там его рука. Он вообще ничего не почувствовал. Он пытался рассуждать по законам логики. Если муха влетела в ничто и он, Шорти, ничего в том месте не ощутил, это еще ничего не доказывало. Но почему-то он почувствовал легкую досаду. Шорти сам не знал, каких ощущений ожидать от этой точки пространства. Вряд ли он надеялся коснуться мухи, которой там не было, или натолкнуться на какой-то невидимый, но твердый предмет, или еще что-нибудь в этом роде. Однако что могло случиться с мухой?

Шорти облокотился на стол и в течение целой минуты добросовестно пытался забыть о мухе и сосредоточиться на лекции профессора. Но это было еще хуже раздумий о темно-синей жужжалке.

В тысячный раз подряд он спрашивал себя: почему его угораздило записаться на этот курс логики и именно на поток Е2, который вел Дологан? Попробуй, сдай экзамен этому зануде. И вообще, зачем Шорти Маккабу логика, если он решил специализироваться по палеонтологии? Палеонтология ему нравилась: динозавры, хоть и вымершие, были чем-то осязаемым. В отличие от логических абстракций, их можно было, что называется, ущипнуть. А логика? Бр-рр! Впору потом говорить: «Я не утоп едва, нырнув в поток Е2».[24]24
  В оригинале этот поток называется 2В, что позволяет герою, вслед за Гамлетом, повторить: «2В or not 2В». (Прим. перев.)


[Закрыть] Уж лучше изучать окаменелости, чем слушать Дологана.

Взгляд Шорти ненароком переместился на руки.

– Уф-ф! – вырвалось у него.

– Мистер Маккаб! – обратился к нему профессор.

Шорти не ответил. Ему сейчас было не до вопросов. Он сосредоточенно разглядывал свою левую руку, на которой… исчезли пальцы. Ну и наваждение. Шорти закрыл глаза.

Дологан снисходительно, по-профессорски, улыбнулся.

– Насколько могу судить, наш уважаемый студент, скромно занявший последний ряд, решил, что материал лекции лучше усваивается… во сне. Может, кто-нибудь возьмет на себя труд и попытается…

Шорти моментально убрал руки на колени.

– Я… я не сплю, профессор. Просто… на секунду прикрыл глаза. Извините, профессор. Вы что-то сказали?

– А вы разве нет?

Шорти проглотил слюну.

– Я… наверное, нет.

– Мы обсуждали, – продолжал профессор, обращаясь ко всей аудитории (хвала небесам!), а не лично к Шорти, – возможность того, что в принципе считается невозможным. Сказанное мною не является терминологической путаницей. Мы должны с предельной внимательностью отличать невозможное от того, что я, рискуя нарушением языковых норм, не могу назвать иначе, как авозможным. Последнее…

Шорти незаметно вновь положил руки на стол и… С правой рукой все обстояло нормально. А вот левая… Шорти закрыл глаза, потом открыл. Пальцы на левой руке пропали, но пропали очень странным образом. Он по-прежнему их ощущал. Шорти пошевелил пальцами. Он чувствовал, как они шевелятся.

Но зрительно они исчезли. И не только зрительно. Шорти попытался дотронуться до них правой рукой и ничего не почувствовал. Правая рука спокойно прошла сквозь пространство, занятое пальцами левой. И никаких тебе ощущений. В то же время его левая рука ощущала свои пальцы и могла ими шевелить. Это несколько успокоило Шорти, хотя он по-прежнему был сбит с толку.

Потом он вспомнил, как протянул руку к тому месту, где исчезла темно-синяя муха. И, словно подтверждая мелькнувшее у него подозрение, он ощутил… Что-то слегка щекотало один из невидимых пальцев левой руки. Что-то ползло по его пальцу. Легкое, весом никак не более темно-синей мухи. Затем щекотание прекратилось, как будто муха слетела с пальца.

Шорти вовремя закусил губы, чтобы не огласить аудиторию еще одним «уф-ф!». Ему стало не по себе.

Не свихнулся ли он часом? Или профессор прав, и он в самом деле незаметно для себя уснул? Может, он и теперь продолжает спать? Сейчас он себя ущипнет, и тогда станет ясно: спит он или нет. Пальцами правой руки (единственными, которые он видел) Шорти что есть силы ущипнул себя за ляжку. Стало больно. «Хорошо, – продолжал мысленно рассуждать он, – если мне снится, что я ущипнул себя за ляжку, почему мне не может присниться, что она заболела?»

Он повернул голову влево. Там не было ничего заслуживающего внимания: пустой стол с другой стороны прохода, рядом – еще один пустой стол, стена, окно и голубые небеса за окном.

Однако…

Шорти взглянул на профессора. Тот стоял вполоборота к аудитории и писал на доске, попутно комментируя написанное:

– Обозначим бесконечность через N, а фактор вероятности – через а.

Шорти вновь осторожно протянул левую руку к проходу, внимательно следя за нею. Он был почти уверен, что на этот раз протянул руку чуть дальше. Кисть руки исчезла. Шорти резко дернул левое запястье. Он весь вспотел.

Он свихнулся. Просто сошел с ума.

Шорти пошевелил невидимыми пальцами левой руки. Пальцы шевелились, и он это прекрасно ощущал. Говоря научным языком, тактильно-кинетические ощущения сохранялись. И вместе с тем… он опустил кисть левой руки на стол и… не почувствовал поверхности стола. Тогда Шорти специально изогнул левую руку так, что ее кисть просто обязана была уткнуться в стол или… пройти насквозь. Никаких ощущений.

Получалась какая-то ерунда: кисть его левой руки была где угодно, только не на конце левого запястья. Куда бы он ни переместил остаток левой руки, ее кисть все равно оставалась в левом проходе. А если он сейчас встанет и выйдет из аудитории, кисть так и останется здесь, совершенно невидимая? А если он уедет за тысячу миль отсюда? Нет, это какая-то невообразимая глупость.

Но еще глупее, что кисть его левой руки болтается неведомо где. И это уже не глупость. Это полный идиотизм, а на каком расстоянии находится его левое запястье: в двух ли футах или за тысячу миль – значения не имеет. Точнее, расстояние может отражать лишь степень идиотизма.

Да и там ли сейчас его левая кисть?

Шорти достал из кармана перьевую авторучку и поднес к месту предполагаемого нахождения левой кисти. Так оно и есть! В правой руке у него осталась лишь половина авторучки. Вторая половина исчезла. Осторожно, чтобы не лишиться пальцев на правой руке, Шорти чуть приподнял оставшуюся на виду часть авторучки и резко отпустил.

Ага! Авторучка исчезла из поля зрения, зато с легким стуком ударилась о невидимые костяшки пальцев левой руки! Она там застряла! От неожиданности Шорти пошевелил пальцами, и авторучка упала. Весь вопрос, куда? Она не шлепнулась на пол в проходе. Его любимая пятидолларовая авторучка (деньги, между прочим!) исчезла в никуда.

Уф-ф! Ну и кретин же он. Беспокоится из-за авторучки, как будто кисть левой руки – это пустяк! Что же теперь делать?

Он закрыл глаза.

«Шорти Маккаб, – мысленно произнес он, – ты должен логически обдумать сложившуюся ситуацию и найти способ вернуть кисть левой руки, где бы она ни находилась. Ты не имеешь права поддаваться страху. Возможно, ты заснул и это все тебе только снится. Но, возможно, это вовсе не сон, и, если это не сон, тогда, парень, ты попал в передрягу. А теперь давай рассуждать логично. Существует некое место, находящееся не здесь, а в каком-то ином измерении. Все живые и неживые объекты, попадающие туда, исчезают из поля зрения, и ты не можешь достать их обратно.

Каким бы ни было то измерение, там остается кисть твоей левой руки. И твоя правая рука не знает о том, что делает левая, поскольку одна находится здесь, а другая – там. Как там сказано? „И пусть твоя левая рука не знает…“ Нашел время развлекаться, дуралей. Тут нет ничего смешного».

Но кое-что он может сделать прямо сейчас – определить, пусть и грубо, форму и размеры этого… «пространства исчезновения». На столе лежала оставленная кем-то коробочка со скрепками. Шорти вытащил оттуда несколько штук и бросил одну в проход. Пролетев не более восьми дюймов над полом прохода, скрепка исчезла. Не просто залетела куда-нибудь под стол, а исчезла.

Так, первые данные он уже получил. Вторую скрепку Шорти бросил немного в сторону. Тот же результат. Он нагнулся, стараясь не высовывать голову в проход, и бросил еще одну скрепку почти над самым полом. Она исчезла, пролетев все те же восемь дюймов. Четвертую скрепку Шорти пустил чуть правее, а пятую – чуть левее. «Пространство исчезновения» достигало не менее одного ярда в длину и, скорее всего, тянулось параллельно проходу.

А в высоту? Очередную скрепку Шорти метнул вверх, и она исчезла где-то на высоте шести футов. Следующую он постарался бросить еще выше, нацелив немного вправо. Скрепка описала красивую дугу и приземлилась на голову студентки, сидевшей в трех рядах от Шорти, по другую сторону прохода. Девушка вздрогнула и поднесла руку к волосам.

– Мистер Маккаб, не наскучила ли вам моя лекция? – суровым тоном спросил профессор Дологан.

Шорти так и подскочил.

– Д-да… то есть… нет, профессор. Я просто…

– Вы просто ставили опыты по баллистике и изучали природу параболы. Парабола, мистер Маккаб, представляет собой кривую, описываемую запущенным в пространство телом, при условии, что на него не воздействует никакая другая сила, кроме первоначальной движущей силы и силы тяготения. А теперь вы позволите мне продолжить начатую лекцию или вы желаете выйти к доске и продемонстрировать свои баллистические изыскания коллегам для расширения их кругозора?

– Простите, профессор, – пробормотал Шорти. – Я был… я имею в виду… я хочу извиниться.

– Благодарю вас, мистер Маккаб. Продолжим… – Профессор вновь повернулся к доске. – Если через b мы обозначим степень авозможности, в отличие от с…

Шорти угрюмо взирал на свои руки. Точнее, на одну свою руку, лежащую на коленях. Потом, словно спохватившись, он повернул голову в сторону стенных часов, висевших над дверью аудитории. До конца лекции оставалось пять минут. Он должен что-то придумать, и как можно быстрее.

Шорти опять вперился глазами в проход. Нет, он уже не надеялся что-либо там увидеть. Но «исчезающее пространство» давало немало пищи для размышлений. Как-никак там осталось семь скрепок, его любимая авторучка и, наконец, кисть его левой руки.

Итак, ему известно, что есть нечто. Невидимое и непонятно где расположенное. Оно неосязаемо на ощупь, и предметы вроде скрепок ударяются о него совсем беззвучно. Туда есть вход, но нет выхода. Можно сунуть туда правую руку и ощупать ею пальцы левой. Только назад кисть правой руки будет уже не вытащить. А лекция через считанные минуты закончится, и тогда…

Полный завал. Ему оставалось сделать последний опыт: невероятный, но все же имеющий хоть какой-то смысл. Шорти рассудил: там с его рукой ничего плохого не случилось. Так почему бы не шагнуть туда целиком? Куда бы он ни попал, он окажется там весь.

Шорти дождался, когда профессор опять повернется к доске. Потом, не раздумывая… вернее, боясь думать… он встал и шагнул в проход.

Шорти не понял: или за окном вдруг стемнело, или он попал в полную темноту. Он больше не слышал монотонного голоса профессора, зато над ухом раздалось знакомое жужжание. Похоже, темно-синяя муха продолжала летать во тьме.

Шорти свел руки, и правая обхватила левую. Он облегченно вздохнул: по крайней мере, он обрел былую цельность. Но почему здесь такая темень?

Кто-то чихнул.

Шорти подпрыгнул.

– Здесь… кто-то есть?

Его голос немного дрожал, и Шорти надеялся, что это все-таки сон и он сейчас проснется.

– Конечно, есть, – ответил довольно резкий и ворчливый мужской голос.

– И… кто?

– Что значит – кто? Я. Неужели сам не видишь? Ах да, ты же меня не видишь. Забыл. Нет, ты только послушай того парня! А еще говорят, что мы свихнутые.

В темноте послышался хохот.

– Какого парня? – спросил Шорти. – И кто кого называет свихнутым? Послушайте, у меня ни малейшего…

– Того парня, – повторил голос. – Преподавателя. Ты что, своими глазами… А, черт, опять забыл, что ты его не видишь. Тебе вообще нечего здесь делать, и вдобавок ты мне мешаешь слушать этого тупаря, который болтает про ископаемых ящеров и отчего они скопытились.

– Про кого? – снова не понял Шорти.

– Про ископаемых ящеров, осел. Про динозавров. Нет, этот прыщ у доски совершенно чокнутый. И после этого они еще осмеливаются обзывать чокнутыми нас!

Шорти Маккаб вдруг почувствовал, что просто-таки необходимо поскорее сесть. Он пошарил руками, нащупал поверхность стола и рядом – пустой стул. Шорти облегченно плюхнулся на стул и сказал:

– Простите, мистер, но ваши слова для меня – китайская грамота. Кто кого называет чокнутыми?

– Они нас. Неужели тебе непонятно? Впрочем, этому нечего удивляться. Если бы понимал, не спрашивал. Ты мне лучше скажи, кто запустил сюда муху?

– Давайте с самого начала, – взмолился Шорти. – Где я сейчас?

– Ты же – из нормальных — сердито ответил голос. – Ткни вас носом во что-нибудь непривычное, и из вас тут же посыплются вопросы… Погоди немного, я все тебе объясню. А пока сделай милость, прихлопни эту муху. Надоела, зараза.

– Я ее не вижу. Я…

– Да заткнись ты. Ты мешаешь мне слушать, ради чего я сюда и притащился… Ну что за ересь он порет? Говорит: динозавры вымерли из-за своих гигантских размеров. Им, видите ли, требовалось много пищи, а ее стало не хватать. Ну и бред! Да чем крупнее зверь, тем у него больше шансов добыть себе пропитание. Разве не так?.. Ой, что он порет? Чтобы травоядные вымерли от голода? Это в густых-то лесах? Или чтобы вымерли плотоядные, когда вокруг полным-полно травоядных? И… Нет, зачем я тебе все это говорю? Ты же – из нормальных.

– Я… я в этом не совсем уверен. Если я нормальный, то вы кто?

– Я – сумасшедший. Свихнутый. Чокнутый. Повернутый.

Шорти Маккаб глотнул воздух. Ему было нечего сказать в ответ. Тот, кому принадлежал голос, был прав на сто с лишним процентов, отнеся себя к названной категории.

Шорти опять попробовал думать логически. Находясь в этой неведомой тьме, он слышал голос профессора Дологана, продолжавшего излагать свою тягомотину насчет позитивного абсолюта. Человек, которому принадлежал голос, явился сюда послушать чью-то лекцию о вымирании динозавров. Не мог же профессор Дологан одновременно читать две лекции: о логике и ископаемых ящерах! Тем более что старик совершенно не волокет в палеонтологии и вряд ли отличит карликового птеродактиля от рождественской индейки.

– Ой! – подпрыгнул Шорти, почувствовал, как его сильно хлопнули по плечу.

– Прости. Я хотел прихлопнуть эту чертову муху. Она как раз уселась на тебя. Жаль, промахнулся. Обожди немного, я сейчас зажгу свет и выгоню ее. Ты ведь тоже хочешь отсюда выйти?

Жужжание смолкло.

– Понимаете, – начал Шорти, – прежде чем выбираться отсюда, я хотел бы знать, где нахожусь. Меня распирает от любопытства. Наверное, я рассуждаю как сумасшедший…

– Нет, на сумасшедшего ты не тянешь. Сумасшедшие – это мы. Во всяком случае, они так говорят. Знаешь, болтовня этого придурка о динозаврах мне вконец наскучила. Уж лучше я поговорю с тобой. Но как ты оказался здесь? И ты, и эта муха. Видно, какой-то сбой в машине. Обязательно скажу Наполеону…

– Кому?

– Наполеону. Он здесь главный. В других местах есть свои Наполеоны, они там тоже главные. Многие из нас считают себя Наполеонами, но только не я. Это, так сказать, распространенный закидон. Но Наполеон, о котором я говорю, – он один на весь Доннибрук.

– Доннибрук? Это же, кажется, психиатрическая лечебница?

– Разумеется. Где еще ты найдешь человека, считающего себя Наполеоном?

Шорти Маккаб закрыл глаза. Никакой разницы: тьма не стала ни светлее, ни темнее. Тогда он мысленно сказал себе: «Я должен непрерывно задавать вопросы, пока не услышу от этого незнакомца что-нибудь вразумительное или пока мне не станет ясно, что я сам свихнулся. Возможно, я действительно свихнулся и нахожусь сейчас в свихнутом состоянии. Но даже если я и свихнулся, в данный момент я все равно нахожусь в аудитории, где профессор Дологан читает лекцию… Или нет?»

Он открыл глаза.

– Давайте попробуем взглянуть на все это под иным углом зрения. Где сейчас находитесь вы?

– Я? Известное дело, в Доннибруке. Это если исходить из понятий нормальных людей. И все мы здесь… ну кроме тех, кто по другую сторону. Понимаешь? А в эту самую минуту… – Голос его стал каким-то сконфуженным. – Я нахожусь в палате с войлочными стенами.

– А я? – испуганно спросил Шорти. – Я что, тоже нахожусь в этой палате?

– Ты? Нет, ты же из нормальных. Сам удивляюсь, и что я увяз с тобой в разговорах? Существует четкая разграничительная черта. Это ты должен знать. Все получилось так из-за сбоя с машиной.

«С какой машиной?» – хотел было спросить Шорти, но вдруг понял, что ответ может вызвать лавину новых вопросов. Наверное, лучше придерживаться какой-то одной темы, пока он не начнет хоть что-то понимать. Возможно, тогда и другие станут понятнее.

– Вы тут говорили про Наполеона и сказали, что среди вас их несколько. Мыслимо ли это? Не может быть двух одинаковых Наполеонов.

– Это ты так думаешь, – насмешливо ответил голос. – И это доказывает твою нормальность. Ты рассуждаешь, как привыкли рассуждать нормальные люди. Но ребятам, считающим себя Наполеонами, чихать на рассуждения нормальных людей. Почему не может быть сотня Наполеонов, если есть сотня безнадежно свихнутых, которым ты никогда не втолкуешь, что это невозможно?

– Видите ли, – сказал Шорти, – даже если Наполеон был бы сейчас жив, он оставался бы единственным Наполеоном. А остальные девяносто девять, в лучшем случае, заблуждались бы, считая себя Наполеонами. Это же элементарная логика.

– Здесь твоя элементарная логика не действует, – раздраженно возразил голос. – Я без конца тебе твержу: мы – сумасшедшие.

– Мы? Вы хотите сказать, что и я…

– Ты ни при чем, успокойся! Когда я говорю «мы», я подразумеваю себя и других, кто находится здесь, а не тебя. Теперь-то ты понял, что тебе тут нечего делать?

– Нет, – сказал Шорти.

Он почему-то совершенно перестал бояться. Должно быть, все это ему снилось, хотя его и одолевали сомнения насчет сна. Зато Шорти был абсолютно, непробиваемо уверен, что он – не сумасшедший. Так ему сказал голос, говорящий с ним в темноте, а тот, кто с ним говорил, хорошо понимал разницу между нормальными людьми и сумасшедшими. Сотня Наполеонов!

– Вы меня очень заинтересовали, – сказал Шорти. – Пока я не проснулся, я хотел бы как можно больше узнать про ваш мир. Кстати, мы еще не познакомились. Меня зовут Шорти. А вас?

– Отчасти я рад знакомству с тобой, Шорти. Обычно вы, нормальные люди, вгоняете меня в скуку, но ты, чувствую, несколько отличаешься от них. Я не стану раскрывать тебе имя, каким меня называют в Доннибруке. Вдруг тебя еще дернет заявиться меня проведать или что-нибудь в этом роде? Зови меня просто Доупи.

– Простите… это имя, кажется, из сказки о семи гномах. Вы считаете себя одним из…

– Ни в коем случае. Я ведь не параноик. Ни одна из моих… маний, как бы ты их назвал, не связана с ложным отождествлением. Обыкновенное прозвище, каким меня привыкли здесь называть. Зовут же тебя в твоем мире Шорти.[25]25
  Доупи по-русски можно перевести как Обалдуй; Шорти – Коротышка. (Прим. перев.)


[Закрыть] Так что, мое настоящее имя тебя не касается.

– А какая у вас… мания? – осторожно спросил Шорти.

– Я – изобретатель. В твоем мире меня бы назвали одержимым или чокнутым изобретателем. Я считаю, что изобрел несколько машин времени. И это – одна из них.

– Вы хотите сказать, что я… нахожусь в машине времени? В таком случае это уже кое-что объясняет. Но послушайте: если это – машина времени, причем работающая машина времени, почему вы считаете, что изобрели ее? Я хотел сказать: если она существует…

Доупи засмеялся.

– Но машина времени принципиально невозможна, вот в чем парадокс. Твои профессора быстренько тебе растолкуют, накидав разных ученых слов, почему она невозможна. Они скажут: машина времени невозможна потому, что в одной и той же точке пространства одновременно не могут находиться два объекта. Тогда бы кто-то мог переместиться в прошлое и убить себя тогдашнего. Они нагородят тебе кучу подобных примеров и сделают вывод: машины времени нет и никогда не будет. Только сумасшедший может…

– Однако вы только что сказали, что одна из ваших машин времени находится рядом. Где… где она? Точнее, в каком она сейчас времени?

– Сейчас? Разумеется, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году.

– В… простите, но сейчас еще шестьдесят третий год. Если только вы не перенесли меня в будущее. Я прав?

– Нет. Я постоянно находился в шестьдесят восьмом году и слушал там эту дурацкую лекцию о динозаврах. А ты влез сюда из прошлого, отстоящего на пять лет. И все из-за дырки во времени. Надо будет обмозговать это с Напо…

– Но где я… где мы оба… сейчас?

– Ты в той же аудитории, Шорти, откуда ты выпал. Но ты находишься там спустя пять лет. Сам можешь убедиться. Давай, протяни руку влево. Туда, где ты когда-то сидел.

– А я сумею… потом вернуть свою руку обратно или опять все будет как сегодня?