Текст книги "Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!"
Автор книги: Фредерик Браун
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Часть 2
Кукольный театр
Важная персона
Значит, так: жил на свете Хэнли, Ал Хэнли, и глянули бы вы на него – ни за что бы не подумали, что он когда-нибудь сгодится на что-нибудь путное. А знали бы, как он жил, пока не прилетели эти дариане, так и вовсе не поверили бы, что будете – когда дочитаете – благодарны ему до гроба…
В тот день Хэнли был пьян. Не то чтобы данный факт относился к фактам исключительным – Хэнли вечно был пьян и поставил перед собой цель ни на миг не протрезвляться, хоть с некоторых пор это было и не очень легким делом.
Денег у него давно не осталось, и приятелей, у которых можно бы занять, тоже. А список знакомых истощился до того, что он считал удачей, если удавалось заполучить с них на день хотя бы центов по двадцать пять.
И наступили для Хэнли печальные времена, когда поневоле отшагаешь много миль, прежде чем столкнешься с кем-то хоть слегка знакомым, чтоб появилась надежда стрельнуть монетку. А от долгих прогулок из головы выветриваются остатки хмеля – ну, не совсем выветриваются, но почти, – и оказался он в положении таком же, как Алиса в Зазеркалье: помните, когда она повстречалась с королевой и пришлось бежать во всю мочь, чтобы просто оставаться на месте…
Попрошайничать у незнакомых – это был не выход, фараоны держались начеку, и дело кончилось бы ночевкой в каталажке, где не дадут и капельки спиртного, а тогда уж лучше прямо в петлю. На той ступеньке, куда скатился Хэнли, двенадцать часов без выпивки – и пойдут такие лиловые кошмары, по сравнению с которыми белая горячка – легкий ветерок рядом с ураганом…
Белая горячка – это же галлюцинация, и только. Если ты не дурак, то прекрасно знаешь, что никаких галлюцинаций на самом деле нет. Иной раз они даже вроде развлечения – кому что нравится. А лиловые кошмары – это лиловые кошмары. Чтобы понять, что это такое, нужно выпить виски больше, чем обыкновенный смертный в состоянии в себя вместить, и нужно пить без просыпу годами, а потом лишиться спиртного вдруг и полностью, как лишают, например, в тюрьме.
От одной мысли о лиловых кошмарах Хэнли начало трясти. И он принялся трясти руку старому другу, закадычному приятелю – видел Хэнли этого приятеля всего-то пару-тройку раз и при обстоятельствах, не слишком для себя приятных…
Звали старого друга Кидом Эгглстоном, и был он крупный, хоть и потрепанный мужчина, в прошлом боксер, а затем вышибала в кабаке, где Хэнли, разумеется, не мог с ним не познакомиться.
Однако вам необязательно запоминать, ни кто он есть, ни как его зовут: все равно его, приятеля, ненадолго хватит, по крайней мере ненадолго в рамках нашего рассказа. Точнее, ровно через полторы минуты он издаст ужасный крик и лишится чувств, и мы с вами больше про него и не услышим.
И все же, коль на то пошло, должен вам заметить, что, не закричи Кид Эгглстон и не лишись он чувств, вы бы, может статься, не сидели, где сидите, и не читали, что читаете. Может статься, вы копали бы сейчас глан-руду в карьере под зеленым солнцем на другом конце Галактики. Уверяю вас, вам это вовсе не понравилось бы; не забывайте, что именно Хэнли спас вас – и до сих пор спасает – от подобной участи. Не судите его строго. Если бы Три и Девять забрали не его, а Кида, все, неровен час, повернулось бы иначе…
Три и Девять были пришельцами с планеты Дар, второй (и единственно пригодной для жизни) планеты вышеуказанного зеленого солнца на другом конце Галактики. Три и Девять – это, разумеется, не полные их имена. Имена у дариан – числа, и полное имя или номер у Три было 389 057 792 869 223. Во всяком случае, так этот номер выглядел бы в пересчете на десятичную систему.
Надеюсь, вы простите мне, что я называю одного из пришельцев Три, а второго – Девять и заставляю их таким же образом именовать друг друга. Сами они меня ни за что бы не простили. Обращаясь друг к другу, дариане каждый раз произносят полный номер, и любое сокращение почитается у них даже не невежливым, а прямо оскорбительным. Но при этом они и живут намного дольше нас. Им не жалко времени, а я спешу.
В тот момент, когда Хэнли упоенно тряс руку Кида, Три и Девять пребывали точнехонько над ними, на высоте примерно одной мили. Пребывали не в самолете, и не в космической ракете, и уж, конечно не в летающей тарелке. (Само собой, мне известно, что за штука эти тарелки, но про них как-нибудь в другой раз. Не хочу отвлекаться.) Дариане пребывали в кубе пространства-времени.
Вероятно, вы потребуете объяснений. Дариане обнаружили – дайте срок, и мы, может, сами обнаружим, – что Эйнштейн был прав. Материя не способна перемещаться со скоростью большей, чем скорость света, без превращения в энергию. А вам ведь не хотелось бы превратиться в энергию, не правда ли? Дарианам тоже – а исследования в Галактике они, тем не менее, начали, и начали давно.
Дело в том, что на Даре пришли к выводу: можно путешествовать со скоростью выше скорости света при условии синхронного передвижения во времени. То есть путешествовать не в пространстве как таковом, а в пространственно-временном континууме. И в своем полете от Дара до Земли путешественники благополучно покрыли расстояние в 163 тысячи световых лет.
Но одновременно они переместились в прошлое на 1630 веков, так что время путешествия для них самих оказалось равным нулю. Потом, на пути домой, они переместились, на 1630 веков в будущее и попали в пространственно-временном континууме в исходную точку. Надеюсь, вы разобрались, что я хотел сказать.
Словом, так или иначе, а куб парил, невидимый для землян, на высоте одной мили над Филадельфией (и не спрашивайте меня, почему над Филадельфией, – сам не представляю, как можно выбрать Филадельфию для чего бы то ни было вообще). Куб парил там уже четыре дня, а Три и Девять ловили и анализировали радиопередачи, пока не научились понимать их и разговаривать на том же языке.
Нет, конечно, ничего они не выяснили ни о нашей культуре, какова она на деле, ни о наших обычаях, каковы они в действительности. Сами посудите, мыслимое ли дело составить себе картину жизни на Земле, отведав каши из радиовикторин, мыльных опер, дешевых скетчей и ковбойских похождений?
Правда, дариане не особенно интересовались, какая тут у нас культура, их заботило одно: чтобы она не оказалась слишком развитой и не могла представлять для них угрозу, и за четыре дня они уверились, что угрозой и не пахнет. Трудно их винить, что они пришли к такому мнению, тем более что они правы.
– На посадку? – спросил Три.
– Пора, – сказал Девять.
Три обвил своим телом рычаги управления.
– …Ну да, я же видел, как ты дрался, – разглагольствовал Хэнли. – Ты был хорош на ринге, Кид. Не попадись тебе такой никудышный тренер, ты бы знаешь кем заделался!.. Было в тебе такое… хватка, вот что. А как насчет того, чтобы зайти на уголок и выпить?
– За чей счет, Хэнли? За твой или за мой?
– Понимаешь, Кид, я как раз поиздержался. Но не выпить мне нельзя – душа горит. Ради старой дружбы…
– Нужна тебе выпивка, как щуке зонтик. Ты и сейчас пьян, так уж лучше пойди проспись, покуда не допился до чертиков…
– Уже, – сказал Хэнли. – Да они мне нипочем. Вот, полюбуйся, они же у тебя за спиной…
Вопреки всякой логике Кид Эгглстон оглянулся. И тут же, издав пронзительный вопль, свалился без памяти. К ним приближались Три и Девять. А позади рисовались неопределенные очертания огромного куба – каждое ребро футов по двадцать, если не более. И этот куб был и в то же время как бы не был – жутковатое зрелище. Наверное, именно куба Кид и испугался.
Ведь в облике Три и Девять, право же, не было ничего пугающего. Червеобразные, длиной (если бы их вытянуть) футов по пятнадцать и толщиной в центральной части тела около фута, а на обоих концах заостренные, словно гвоздики. Приятного светло-голубого цвета – и без всяких видимых органов чувств, так что и не разберешь, где у них голова, а где ноги; да это и не важно, потому что выглядят оба конца совершенно одинаково.
К тому же, хоть они и придвигались все ближе к Хэнли и распростертому на панели Киду, у них не удавалось различить ни переда, ни зада. Двигались они в своем нормальном свернутом положении, плывя в воздухе.
– Привет, ребята, – сказал Хэнли. – Напугали вы моего дружка, черт вас дери. А он бы мне поставил – прочитал бы мораль, а потом поставил. Так что с вас стаканчик…
– Реакция алогичная, – заметил Три, обращаясь к Девять. – И у другой особи тоже. Возьмем обоих?
– Незачем. Другая, правда, крупнее, но слишком уж слабенькая. К тому же нам и одной довольно. Пошли!
Хэнли отступил на шаг.
– Поставите выпить – тогда пойду. А нет – желаю знать, куда вы меня тащите…
– Мы посланы Даром…
– Даром? – переспросил Хэнли. – Даром только кошки мяукают. Так что никуда я с вами не пойду, если вы, сколько вас, не поставите мне выпить…
– Что он говорит? – осведомился Девять у Три. Три помахал одним концом в том смысле, что и сам не понял. – Будем брать его силой?
– А может, он пойдет добровольно. Существо, вы войдете в куб по доброй воле?
– А там есть что выпить?
– Там все есть. Просим вас войти…
И Хэнли приблизился и вошел. Он, конечно, не очень-то верил в этот призрачный куб, но терять ему было все равно нечего. А потом, раз уж допился до чертиков, лучше всего отнестись к ним с юмором. Куб изнутри был твердым и теперь не казался ни прозрачным, ни призрачным. Три намотался на рычаги управления и легкими движениями обоих концов управлял чувствительными механизмами.
– Мы в подпространстве, – сообщил он. – Предлагаю сделать остановку, изучить добытый образец и установить, пригоден ли он для наших целей…
– Эй, ребята, а как насчет выпивки?
Хэнли начал не на шутку волноваться. Руки у него тряслись, по хребту то вверх, то вниз ползали мурашки.
– Мне кажется, он страдает, – заметил Девять. – Возможно, от голода или от жажды. Что пьют эти существа? Перекись водорода, как и мы?
– Большая часть планеты покрыта, как мне представляется, водой с примесью хлористого натрия. Синтезировать для него такую воду?
– Не надо! – вскричал Хэнли. – И даже без соли – все равно не надо! Выпить хочу! Виски!
– Проанализировать его обмен веществ? – спросил Три. – С помощью интрафлуороскопа это можно сделать в одно мгновение… – Он размотался с рычагов и направился к машине странного вида. Замелькали огоньки. – Удивительно, – сказал он. – Обмен веществ у данного существа зависит от С2Н5ОН…
– С2Н5ОН?
– Именно так. От этилового спирта – по крайней мере в основном. С некоторой добавкой Н2О и даже без хлористого натрия, наличествующего в здешних морях. Есть еще другие ингредиенты, но в минимальных дозах; по-видимому – это все, что он усваивал на протяжении 6 последних месяцев. В крови и в клетках мозга 0,234 процента спирта. Представляется, что весь обмен веществ в его организме основан на С2Н5ОН.
– Ребята, – взмолился Хэнли. – Я же так помру от жажды. Ну кончайте трепаться и налейте мне стаканчик.
– Потерпите, пожалуйста, – ответил Девять. – Сейчас я изготовлю все, что вам необходимо. Только настрою интрафлуороскоп на другой режим и еще подключу психометр…
Вновь замелькали огоньки, и Девять переместился в угол куба, где была лаборатория. Что-то там произошло, и спустя минуту он вернулся с колбой. В колбе плескалось почти две кварты прозрачной янтарной жидкости.
Хэнли принюхался, потом пригубил и тяжко вздохнул.
– Я на том свете, – сообщил он. – Это же ультрапрималюкс, нектар богов. Такой шикарной выпивки просто не бывает…
Он сделал несколько больших глотков, и ему даже не обожгло горло.
– Что это за пойло, Девять? – поинтересовался Три.
– Сравнительно сложный состав, в точности соответствующий его потребностям. Пятьдесят процентов спирта, сорок пять воды. Остальные ингредиенты – пять процентов, но их довольно много: сюда входят в надлежащих пропорциях все витамины и соли, нужные его организму. Затем еще добавки в минимальных дозах, улучшающие вкусовые свойства, – по его стандартам. Для нас, дариан, вкус этой смеси был бы ужасен, даже если мы могли бы пить спирт или воду…
Хэнли снова вздохнул и опять хлебнул. Слегка покачнулся. Поглядел на Три и ухмыльнулся:
– А теперь я знаю, что вас тут нет. Не было и нет…
– Что он хочет сказать? – обратился Девять к Три.
– Мыслительные процессы у него, по-видимому, совершенно алогичны. Сомневаюсь, что из существ данного вида получатся сколько-нибудь приличные рабы. Но, конечно, мы еще проверим. Как ваше имя, существо?
– Что в имени тебе моем, приятель? – вопросил Хэнли. – М-можете звать меня как вам угодно, я р-разрешаю… Вы мне сам-мые, сам-мые лучшие дрзя… Б-берите м-меня и вез-зите, к-куда хотите, т-только разбдите, к-когда мы приедем, к-куда мы едем…
Он глотнул из колбы еще разочек и прилег на пол. Непонятные звуки, которые он теперь издавал, ни Три, ни Девять расшифровать не смогли… «Хррр… вззз… хррр… вззз…» – или что-то в этом роде. Они попытались растолкать его, но потерпели неудачу. Тогда они провели ряд новых наблюдений и поставили над Хэнли все опыты, какие могли придумать. Прошло несколько часов. Наконец он очнулся, сел и уставился на дариан безумными глазами.
– Не верю, – сказал он. – Вас тут нету, одна видимость. Дайте выпить, Христа ради…
Ему вновь поднесли колбу Девять восполнил убыль, и она вновь была налита до краев. Хэнли выпил. И закрыл глаза в экстазе.
– Только не будите меня!
– Но вы и не спите.
– Тогда не давайте мне уснуть. Я понял теперь, что это такое. Амброзия, напиток богов…
– Богов? А кто это?
– Да нету их. Но они пьют амброзию. Сидят у себя на Олимпе и пьют…
– Мыслительные процессы совершенно алогичны, – заметил Три.
Хэнли поднял колбу и провозгласил:
– Кабак есть кабак, а рай есть рай, и с мест они не сойдут. За тех, кто в раю!
– Что такое рай?
Хэнли задумался.
– Рай – это когда заведешься и надерешься, и шляешься и валяешься, и все задаром…
– Даром? Что вам известно о Даре?
– Дар судьбы. Дар небес. Сегодня с виски, завтра – без. Пока вы меня не прогнали, ребята, ваше здоровье!
Он еще выпил.
– Слишком туп, чтобы приспособить его к чему-нибудь, кроме самых простых физических работ, – сделал вывод Три. – Но если он достаточно силен, мы все-таки рекомендуем вторжение на планету. Тут, вероятно, три-четыре миллиарда жителей. Нам нужен и неквалифицированный труд – три-четыре миллиарда принесут нам существенную помощь…
– Ура-а-а! – завопил Хэнли.
– Кажется, у него неважная координация, – задумчиво сказал Три. – Но, может быть, он действительно силен… Как вас зовут, существо?
– Зовите меня Ал, ребята.
Хэнли кое-как поднялся на ноги.
– Это ваше личное имя или наименование вида? И полное ли это наименование?
Хэнли прислонился к стенке и поразмышлял немного.
– Наименование вида, – заявил он. – А если полностью… Давайте-ка я вам по-латыни…
И припомнил по-латыни.
– Мы хотим испытать вас на выносливость. Бегайте от стены к стене, пока не устанете. А колбу с вашей пищей я тем временем подержу…
Девять попытался взять у Хэнли колбу, но тот судорожно вцепился в нее.
– Еще глоточек. Еще ма-аленький глоточек, и тогда я побегу. Право слово, побегу. Куда хотите…
– Быть может, он нуждается в своем питье, – сказал Три. – Дайте ему, Девять…
«А вдруг мне теперь перепадет не скоро», – решил Хэнли и прильнул к колбе. Потом он жизнерадостно сделал ручкой четырем дарианам, которые оказались перед ним.
– Валяй на скачки, ребята! Все скопом… Ставьте на меня. Выиграете как пить дать. Но сперва еще по ма-аленькой…
Он глотнул еще – на сей раз действительно по маленькой, унции две, не больше.
– Хватит, – сказал Три. – Теперь бегите.
Хэнли сделал два шага и плашмя растянулся на полу. Перевернулся на спину и остался лежать с блаженной улыбкой на лице.
– Невероятно! – воскликнул Три. – А он не пробует нас одурачить? Проверьте, Девять…
Девять проверил.
– Невероятно! – повторил он. – Воистину невероятно, но после столь незначительного напряжения образец впал в бессознательное состояние. Настолько бессознательное, что потерял всякую чувствительность к боли. И это не притворство. Данный вид не представляет для нас ни малейшей ценности. Готовьтесь к старту – мы возвращаемся. В соответствии с дополнительной инструкцией забираем его с собой как экземпляр для зоосада. Такую диковину нельзя не забрать. С точки зрения физиологии это самое странное существо, какое мы когда-либо обнаруживали на десятках миллионов обследованных планет…
Три обернулся вокруг рычагов управления и обоими концами стал приводить механизмы в действие. Минули 163 тысячи световых лет и 1630 веков и взаимно погасили друг друга с такой полнотой и точностью, что создалось впечатление, будто куб вообще не двигался ни во времени, ни в пространстве.
В столичном городе дариан, которые правят тысячами полезных планет и посетили миллионы бесполезных, например Землю, Ал Хэнли занимает просторную стеклянную клетку, установленную в зоосаду на самом почетном месте: ведь он, Хэнли, самый поразительный здесь экспонат.
Посреди клетки – бассейн, откуда он то и дело пьет и где, по слухам, даже купается. Бассейн проточный, постоянно наполненный до краев чудеснейшим напитком – напиток этот настолько же лучше лучшего земного виски, насколько лучшее земное виски лучше самого грязного и самого вонючего самогона. Более того, в здешний напиток добавлены без ущерба для вкуса все витамины и соли, нужные экспонату для поддержания обмена веществ…
От напитка из бассейна не бывает ни похмелья, ни каких-то других неприятных последствий. И Хэнли получает от своего житья такое же наслаждение, как завсегдатаи зоосада от поведения Хэнли; они взирают на него в изумлении, а затем читают надпись на клетке. Надпись начинается с латинизированного наименования вида – того наименования, которое Хэнли припомнил для Три и Девять:
АЛКОГОЛИКУС АНОНИМУС
Основная пища – С2Н5ОН, слегка приправленный витаминами и минеральными солями. Иногда проявляет блестящие способности, но, как правило, полностью алогичен. Степень выносливости: может сделать, не падая, лишь несколько шагов. Коммерческая ценность равна нулю, однако весьма забавен как образчик самой странной формы жизни, обнаруженной в пределах Галактики. Место обитания: третья планета системы ИК 6547-ХГ 908.
Хэнли и впрямь забавен, столь забавен, что дариане при помощи специальных процедур превратили его в практически бессмертное существо. И это здорово, потому что, если бы такой интересный зоологический экспонат взял да помер, они могли бы прилететь на Землю за новым. И могли бы случайно нарваться на вас или на меня – а если вы или я в этот день по недоразумению окажемся трезвыми? Скверная получится штука.
Я, Блинчик и марсиане[18]18
Рассказ написан в соавторстве с Маком Рейнольдсом.
[Закрыть]
Хочешь послушать, как Блинчик спас Землю от марсиан? Хорошо, приятель. Это случилось на краю Мохаве, сразу на юг от Долины Смерти. Я и Блинчик были…
– Блинчик, – проворчал я, – ты гроша ломаного не стоишь, с тех пор как разбогател. Слишком раздулся от гордости, чтобы таскаться по пустыне и честно делать дневную норму. Что, я не прав?
Блинчик не отвечал. Не обращая на меня внимания, он брезгливо смотрел прямо перед собой, на песок, на пыль, на маленькие островки кактусов. Да и что он мог ответить? Впрочем, весь его вид ясно говорил о желании поскорее вернуться назад, в Крукеро или же в Бишоп.
Я хмуро посмотрел на него.
– Иногда мне кажется, что тебе с самого начала все это было не по душе, Блинчик. Да, конечно, ты провел большую часть жизни в горах и в пустыне, как и я. И возможно, знаешь их лучше меня. Вынужден признать это хотя бы потому, что это ты, а не я, наткнулся на последнюю нашу жилу. И все равно я не думаю, что ты любишь пустыню и горы.
У меня есть основания так говорить, Блинчик. Сужу по тому, каким ты стал с тех пор, как нам заплатили за эту жилу. Теперь тебе нет нужды ходить с такой кислой физиономией – а именно это выражение не сходит с нее с того дня, когда мы получили деньги в банке. Я тебя всерьез предостерегаю. Ты ведь что делаешь, как только мы оказываемся в Бишопе или в Нидлсе? Прямой наводкой отправляешься в ближайший салун, вот что. И все в городе понимают, что у нас завелись деньжата.
Блинчик протяжно зевнул и ногой взбил облачко пыли. Он ничего не имел против моей болтовни, потому что в пустыне и тому подобных местах всегда приятно услышать хоть чей-нибудь живой голос. Но прислушиваться к моим словам Блинчик не собирался. Впрочем, это меня мало смущало. Я не я буду, если не выложу ему все, что думаю.
– И тебе мало тратить наши деньги в одной забегаловке. Стоит тебе опорожнить галлон пива в одном месте, как ты намыливаешься в следующее. Все вокруг только и толкуют о тебе, Блинчик. Но тебе и на это наплевать. Повторяю, ты так пыжишься от гордости, что тебе безразлична любая болтовня о твоей персоне.
А ведь мы получили совсем не так много денег, чтобы можно было совсем завязать с работой. Стоит нам осесть в городе постоянно, мы в два счета окажемся на мели. Учитывая твою страсть к салунам и пиву. Ну, по крайней мере, ты не напиваешься дома; полагаю, ты воображаешь, что за это я должен быть тебе благодарен.
Блинчик фыркнул в ответ на мои слова и остановился.
– По-твоему, пора разбить лагерь? – спросил я, оглядываясь. – Хотя какая разница? Это место ничуть не хуже любого другого. На дюжину миль вокруг ни капли воды.
Я снял рюкзак у Блинчика со спины и начал устанавливать маленькую палатку. Вообще-то я прекрасно обходился и без палатки, пока не наткнулся на свою жилу – конечно, благодаря Блинчику, – но тот ковбой на складе поймал меня в момент слабости с деньгами в кармане и уговорил эту палатку купить. Естественно, палатка оказалась полное барахло, зато давала Блинчику замечательный повод дуться на меня из-за того, что ему приходилось ее таскать.
Блинчик с минуту наблюдал за мной, затем легким шагом потрусил в сторону в поисках какой-нибудь ослиной еды, которую можно найти в пустыне. Я знал, что далеко он не уйдет и мне не нужно ни стреноживать его, ни за ним присматривать, и поэтому занялся своими делами, позволив ему заниматься своими.
То, что я ему говорил, вовсе не было преувеличением. Он отлынивал от работы на протяжении вот уже многих дней, и причина этого не вызывала сомнений. Блинчик хотел вернуться туда, где мог бы получать свою ежевечернюю норму пива, а заодно и еду по высшему разряду – на закуску. С тех пор как он стукнул копытом по скале и угодил прямо по серебряной жиле, во всех барах всех городков поблизости ему предоставляли кредит. Он запросто заходил внутрь, и бармен наливал ему ведро пива. Блинчик выпивал все до капли и легким шагом устремлялся к следующему бару. Он с ума сходил по пиву. И выпить мог чертовски много.
Может, мне не нужно было позволять ему это делать, но, как я уже сказал, жилу открыл Блинчик, поэтому я решил, что так будет честнее. Временами я, конечно, жалел об этом, как в тот раз, например, когда он по ошибке забрел в развлекательный комплекс в Крукеро и опорожнился прямо посередине танцзала. Хотя разве можно ожидать от осла, чтобы он разбирался в таких вещах, верно? Да и не танцевал там в тот раз никто, поэтому вообще непонятно, из-за чего было поднимать шум. Забавно, что Блинчик никогда не делал ничего подобного в тех местах, где к нему относились хорошо, и я иногда спрашиваю себя почему. Особенно после того случая с марсианами. Но мы еще не дошли до него.
Как бы то ни было, я ворчал и брюзжал на Блинчика; меня самого так и тянуло в город, и, наверно, поэтому я так наседал на своего четвероногого компаньона. Вообще-то посещения города нравились мне меньше, чем Блинчику, – я довольно скоро начинал чувствовать, что сыт по горло всем этим шумом, суетящимися вокруг людьми, домами, спаньем в постели и что нужно драпать оттуда обратно в горы. В этом единственное реальное различие между мной и Блинчиком – в городе он выдерживает дольше.
Спустя полчаса я готовил ужин, и Блинчик, по-видимому, решил, что я не замечу, если он сунет свой нос в палатку. В поисках чего бы стянуть, естественно. Блинчик самый вороватый из всех ослов, которых я когда-либо видел. Если что-то, решает он, его хозяину сильно нравится, то он стащит это «что-то» быстрее, чем успеваешь сказать: «Святая мамалыга». Даже если сам не любит этого и не хочет. Одно время мне смертельно надоело, что он ворует блинчики, которые я готовлю себе на завтрак, и я стал замешивать в тесто много красного перца. Думаете, это его остановило? Как бы не так! Кого угодно, только не Блинчика. Он был так счастлив, сумев благополучно смыться с моими блинчиками, что их ужасный вкус волновал его меньше всего.
Словом, Блинчик – явление уникальное, исключение из ослиной породы. Все это я рассказываю к чему – чтобы плавно перейти к истории с марсианами. Ну, пожалуй, сейчас самое время.
Приближалось утро; было это шестого или седьмого августа. Почему «или»? Потому что в пустыне иногда теряешь счет дням.
Как бы то ни было, проснулся я оттого, что услышат крик Блинчика, вроде как возмущенный. И сразу понял – что-то произошло, без причины Блинчик таким голосом не вопит. Я высунул голову из палатки и увидел эту штуку – воздушный шар, как я подумал сначала. Воздушный шар, из нижней части которого било яростное пламя. Ну, подумал я, сейчас рванет.
Но ничего не рвануло. Воздушный шар снесло в сторону не больше чем футов на пятьдесят, и пламя погасло.
– Святая мамалыга! – пробормотал я, обращаясь к себе самому и Блинчику. – Его, наверно, унесло ветром с какой-нибудь ярмарки.
Я начал выползать из палатки, прикидывая, где она может быть, эта штука. Надо же было проверить, что там такое. Людей увидеть я не рассчитывал, корзины под шаром не было. А если они и были, я имею в виду корзину и людей в ней, то зажарились до хрустящей корочки, учитывая, какой из этой штуки вырывался огонь.
Я начисто позабыл о Блинчике. Он, видимо, испугался, и вряд ли кто посмел бы его за это судить. Однако вместо того, чтобы уносить от страха копыта, он пятился к палатке. И когда услышал, что я шебаршусь у него за спиной, лягнул меня задним левым копытом. Не думаю, что специально.
Короче, на какое-то время я отключился.
Когда я снова пришел в себя, уже совсем рассвело. Я был без сознания ну, может, час, может, два. Приложил руку ко лбу, застонал от боли и вдруг вспомнил про тот самый воздушный шар. Пошатываясь, поднялся на ноги и пошел на него взглянуть.
Воздушный шар вовсе не был воздушным шаром. Как-то я видел воздушный шар в Миссури на ярмарке, а еще видел на картинках, так что эта штука была чем угодно, только не воздушным шаром. Зуб даю.
И потом, кто-нибудь разве слышал, что в воздушном шаре можно находиться внутри?
Впрочем, существ, выскакивающих из этой штуки и впрыгивающих в нее обратно, обычными людьми назвать было трудно. Первое, что мне пришло в голову, – может, все это как-то связано с цирком? У них же там куча всяких жутких уродцев, зверей – ну и странных приспособлений вроде этого шара. Только я никак не мог разобрать, кто передо мной – уродцы или животные. Наверное, что-то среднее.
Как бы там ни было, эти существа выскакивали из того, что я посчитал поначалу воздушным шаром, и вбегали обратно, кто на задних лапах – или ногах? – а кто на всех четырех сразу. Те, что перемещались на двух конечностях, ростом достигали где-то четырех футов, те, что на четырех, были едва по колено телке. Они таскали всякие диковинные устройства и устанавливали их прямо здесь, в пустыне, примерно на полпути между мной и этой шарообразной штуковиной. Трое из них собирали то, что приносили другие.
Тут я заметил Блинчика. Он стоял совсем рядом с ними и вовсе не казался испуганным. Просто любопытным, как и полагается ослиной породе.
Я собрал все свое мужество и поплелся туда, чтобы посмотреть, что же они там собирают. И ничего не понял. Я сказал им: «Привет!» – но они не ответили и обратили на меня не больше внимания, чем если б я был койотом.
Держась на расстоянии, я обогнул стороной их компанию, приблизился к шару и потрогал его рукой. Святая мамалыга! Он был сделан из гладкого, твердого металла, что твое дуло кольта, а размером был с двухэтажный дом.
Одно из низеньких забавных существ подбежало и прогнало меня, размахивая чем-то вроде фонарика. Я вообще-то подозревал, что это был совсем не фонарик. Но не горел особым желанием проверить, так ли это на самом деле. Поэтому отошел от шара на двадцать футов и продолжал наблюдать оттуда.
Довольно скоро они вроде бы закончили собирать ту штуку, над которой трудились. Блинчик стоял от нее всего в каких-нибудь пяти футах. Я тоже начал подбираться поближе, но один из них снова взмахнул «фонариком», и я отступил.
Двое стояли возле возведенной штуковины, оттягивая рычаги и крутя какие-то ручки. На самом верху устройства имелось что-то вроде громкоговорителя – ну, знаете, наподобие тех, что использовали в старинных граммофонах. Внезапно из него раздалось:
– Теперь все настроено правильно, Мэнду.
Меня словно кипятком окатили. Это что же получается? Какие-то непонятно откуда взявшиеся в пустыне типы, к тому же выглядящие так, будто сбежали из зоопарка, и у них – говорящая машина! Я сел на землю и уставился на громкоговоритель.
– Да, похоже на то, – продолжал голос. – Теперь мы сможем установить с ним связь. Разумеется, если тип интеллекта этого землянина соответствует нашему.
Тут все они отошли от устройства, остался только один. Он посмотрел на моего Блинчика и сказал:
– Приветствую тебя.
– Приветствую и тебя тоже, – ответил я. – Блинчик осел. Как насчет того, чтобы поговорить не с ним, а со мной?
– Эй, кто-нибудь! – заявил громкоговоритель. – Пожалуйста, сделайте так, чтобы прирученное создание прекратило издавать этот чудовищный шум!
Насколько я мог слышать, Блинчик не издавал вообще никакого шума. Тем временем кто-то из этой чудной компании уже махал фонариком в мою сторону. Понятно, я замолчал и стал глядеть, что же будет дальше.
– Позволю себе предположить, – продолжал громкоговоритель, – что ты – представитель преобладающей формы разумной жизни на этой планете. Приветствую тебя от лица обитателей Марса.
Забавная штука с этим их говорящим устройством: каким-то образом оно заставило меня запомнить каждое слово – и те, что слышались из него, и те, которые говорились вокруг, даже если не все эти слова мне были понятны.
Я пытался придумать, что бы такое сказать в ответ, и тут, чтоб мне провалиться, Блинчик опередил меня. Он открыл рот, обнажил зубы и издал громогласный рев.
– Спасибо, – отозвался громкоговоритель. – Отвечаю на твой вопрос. Это акустический телепатор. Он, грубо говоря, озвучивает мои мысли, и они воспроизводятся в сознании слушателя на его языке. Звуки, которые ты якобы слышишь, не в точности соответствуют тем, что он издает; телепатор испускает некое сочетание звуков, а уж твое подсознание, с помощью несущих колебаний, воспринимает их как произнесенные на твоем родном языке. Он действует неизбирательно, то есть разные создания, говорящие на разных языках, способны понимать мои мысли. Мы лишь регулируем настройку приемной части устройства – вот она-то носит избирательный характер, соответствующий модели твоего разума.
