Текст книги "Мозговик. Жилец"

Автор книги: Фредерик Браун

Соавторы: Ролан Топор
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Теперь ему больше ничего не было нужно, решил мозговик; все остальное, если было что-либо представлявшее интерес в голове Гросса, он мог выяснить позднее, в более спокойной обстановке. В конце концов, пока тело мозговика будет, примерно в течение часа, насыщаться питательным раствором, его мыслящая часть будет находиться в мозгу старого фермера.

Подчиняясь приказу мозговика, Зигфрид Гросс тихонько встал с постели и босиком подошел к двери комнаты. Выйдя и тихонько прикрыв за собой дверь, он нащупал путь к лестнице и стал спускаться вниз. Он не стал зажигать свет, пока не добрался до кухни.

Как можно тише он извлек из холодильника суп и миску с подливой. Он отлил некоторое количество супа в кастрюлю, размер которой был достаточным, чтобы поместить мозговика, перелил туда же подливу из миски и тщательно перемешал. Затем он зажег газ и поставил кастрюльку на слабый огонь. Помешивая раствор, он периодически проверял температуру, пробуя из ложечки получившийся бульон.

Когда вся подлива растворилась и температура стала достаточной довольно высокой (что мозговик в панцире мог выдерживать температуру от пятидесяти и более градусов ниже нуля почти до температуры кипения воды), Гросс выключил конфорку.

Затем он вышел из дома, оставив дверь кухни открытой, чтобы оттуда шел свет, опустил руку под деревянные ступеньки и извлек тело мозговика. После этого он вошел в кухню и аккуратно опустил его в кастрюлю с бульоном.

Взглянув на часы, чтобы проследить за продолжительностью приема пищи, Зигфрид Гросс присел на стул и стал ждать. Пока он сидел, мозговик просматривал информацию, содержавшуюся в его мозге, сортируя и классифицируя его знания.

То, что он при этом выяснил, не было особенно впечатляющим и ограничивало возможность использования нового хозяина за рамками нынешней конкретной задачи.

Зигфрид Гросс в свои шестьдесят пять лет был угрюмым и одиноким человеком. Хотя он поддерживал неплохие отношения с соседями и с некоторыми торговцами в городе, однако друзей у него не было. Он никого не любил, и никто не любил его; даже его жена. Несмотря на прожитые вместе годы, между ними не было теплоты и привязанности. Они оставались вместе исключительно потому, что нуждались друг в друге, хотя и по разным причинам. У Эльзы не было родственников, на которых она могла бы рассчитывать и не было возможностей заработать себе на жизнь; Зигфриду была нужна ее помощь в управлении хозяйством, в поддержании порядка в доме. Можно сказать, что они только терпели друг друга, хотя и вражды между ними не было.

У них было двое детей, сын и дочь, но Зигфрид настолько испортил с ними отношения, когда они были молодыми людьми, что оба решили покинуть ферму и перебраться в город. Каждый написал по несколько писем Эльзе, но Зигфрид запретил ей отвечать на эти письма, так что теперь Гроссы даже не знали, где живут их дети.

Будущее фермера обещало быть довольно мрачным, поскольку вот уже несколько лет он страдал медленно развивающимся артритом, который постепенно прогрессировал.

Докторам Зигфрид не верил, да они и вряд ли могли бы ему помочь. Ему уже тяжело было выполнять необходимые работы на ферме, мучили боли. Зигфрид понимал, что через несколько лет, если боли будут усиливаться, ему ничего не останется, как отказаться от работы и продать свою небольшую ферму. По всей вероятности, он смог бы выручить за нее достаточно денег, чтобы купить им с Эльзой домик и прожить в нем остаток дней, но, к сожалению, больше ему не на что было надеяться – медленно, но неуклонно болезнь изуродует его, если он вообще сможет долго прожить.

Озлобленность, не покидавшая его всю жизнь, частично объяснялась тем, что он ненавидел эту страну и ее правительство. Фактически она была его страной чисто номинально; сам он всегда считал себя не американцем, а немцем.

Родители привезли его в Штаты из Германии в возрасте четырех лет. Они стали натурализованными гражданами из чисто практических соображений, в результате чего он тоже стал гражданином США. Но подлинную верность они всегда хранили лишь своей истинной родине так же, как и он. До школы, куда он пошел в семь лет, Зигфрид не разговаривал по-английски. Ему было чуть больше двадцати, когда Соединенные Штаты вступили в первую мировую войну. Его пытались призвать в армию, и в результате он провел полтора тяжелых года в качестве интернированного отказника.

В действительности он вполне одобрял войну, просто ему не хотелось воевать “против своих”.

Он приветствовал возрождение Германии при Гитлере и стал убежденным нацистом, хотя и не вступал ни в какие организации. Когда Соединенные Штаты вступили во вторую мировую войну, его неприязнь к ним стала еще более острой.

К тому времени ему было уже далеко за сорок, так что о призыве в армию не могло быть и речи, однако в своих высказываниях он стал значительно более резким, чем в молодые годы. Поговаривали о том, что его следовало бы арестовать, но власти сочли, что при всей своей словесной агрессивности он совершенно безобиден и не в силах помешать Америке вести войну. Да и по правде сказать, если бы всех симпатизировавших нацистам жителей штата Висконсин стали отправлять в концентрационный лагерь, то последний разросся бы до размеров всего штата Висконсин.

Частенько во время войны, да и после ее окончания, он с раздражением думал о своем сыне, покинувшем родной дом незадолго до начала войны. Сын и дочь считали себя американцами. Это было одной из причин наряду с их желанием покинуть ферму, по которой между ними и отцом частенько вспыхивали споры. Неужели его сын был призван – или даже добровольно согласился сражаться против Фатерлянда? Если так, то пусть он погибнет.

Во время войны, чтобы следить за ходом событий, он выписал ежедневную газету и купил себе радиоприемник.

После поражения Гитлера он отказался от подписки, а радио разрубил топором.

Всю свою жизнь Гросс мечтал, что в один прекрасный день, пусть даже, когда он вынужден будет пойти на отдых, в этот день он вернется на Родину. Но всегда, даже в те времена, когда его финансовое положение позволяло это сделать, находились причины, его останавливавшие. Теперь он знал, что мечте уже не суждено сбыться. Он обречен умереть в этой чужой стране, в которой он прожил шестьдесят лет среди чужих. Причем после смерти родителей он остался совершенно один среди совершенно чужих людей.

Только в одном отношении он слился с этой страной: он говорил по-английски и почти совсем забыл немецкий. Поначалу они с Эльзой разговаривали друг с другом по-немецки, но она, столь покорная ему во всем остальном, после рождения детей настояла на том, чтобы в семье говорили только по-английски. Если он обращался к ней на своем родном языке, она отвечала на английском. Он не был учителем, поэтому дети никогда не учили немецкий, если не считать нескольких фраз. Так что и он сам в конце концов сдался.

Все эти факты о своем новом хозяине мозговик узнавал лишь для того, чтобы как-то убить время, пока его собственное тело находилось в питательном растворе, да еще потому, что все, каким-то образом касающееся традиций, образа мыслей и поведения человеческих созданий, могло ему впоследствии пригодиться. Он не испытал сочувствия к своему нынешнему хозяину в его отчаянной ситуации; его заботила только потенциальная полезность хозяина. И мозговик уже пришел к выводу, что после сегодняшней ночи Зигфрид Гросс будет ему не нужен.

Гросс был затворником; он ни с кем не общался, так что не мог собирать необходимую для мозговика информацию, не привлекая к себе внимания. Это противоречило его манере поведения, к которой вce окружающие успели привыкнуть. У него не было телефона, он ни с кем не переписывался. В Бартлесвилль он ездил на фургоне, запряженном лошадью; у него никогда не было машины, и он никогда не хотел ее иметь.

Да и эти-то поездки совершал всего лишь раз в неделю, чтобы закупить необходимую провизию. Исключение составляли случаи, когда он вез что-либо на продажу, то, что не могло подождать до очередного субботнего визита. Посещал он только весьма определенные места и нигде не задерживался просто поболтать или узнать последние сплетни. Вот уже больше пятнадцати лет – с тех пор, как Германия второй раз потерпела поражение – он не уезжал никуда дальше Бартлесвилля, дальше пяти миль от дома.

Нет, Зигфрид Гросс, учитывая его характер и образ жизни, будет худшим из всех возможных инструментов для сбора информации. Свою нынешнюю задачу он выполнил, а стало быть, завершив ее, должен будет уйти. Кроме всего прочего, мозговик уже выявил идеального хозяина для сбора информации – кота. Пока он вынужден будет пребывать в теле Гросса, он не сможет использовать этого шпиона, но придет время и какой-нибудь кот непременно приведет его к нужному человеку, более отвечающему его целям.

Но пока Гросс сидел здесь, ожидая конца питательного цикла, мозговик решил получить от него сведения о соседях.

Таких данных оказалось немного, да и значимость их была, скорее всего, невысока. Гросс знал о своих соседях куда меньше, чем, например, Томми Хоффман. Он даже не знал еще о самоубийстве Томми, всполошившем всю округу. Видимо, он мог узнать о нем лишь во время своей традиционной субботней поездки в Бартлесвилль.

Тем не менее, мозговик получил ответ на вопрос, который его ранее заинтересовал, а именно – почему ближайшие соседи Гросса держали такого свирепого пса, которого приходилось сажать на цепь в сарае. Фамилия соседа была Лурса (французская, хотя сами они имели бельгийское происхождение). Их собака – сука ньюфаундленда, водолаза – весьма ценная, Джон Лурса охотился с ней на уток. Прежде, чем она стала столь свирепой по отношению ко всем, кроме самого Лурса, он случил ее с другим хорошим ньюфаундлендом и ожидал потомства через несколько недель. Случилось так, что собака набросилась на жену Лурса – к счастью, не покусала ее – и была приговорена к смерти, но супруги надеялись, что она не принесет вреда своим новорожденным щенкам, а потому решили сохранить ей жизнь до тех пор, пока она выкормит их, а уж потом пристрелить свирепую тварь. Джон посадил собаку на цепь в дальнем углу сарая и строго запретил жене и дочери появляться поблизости. Гросс знал об этом, поскольку Лурса был одним из немногих людей, с которыми угрюмый немец поддерживал почти хорошие отношения; Лурса предлагал Гроссу щенят, причем очень настойчиво даже после того, как Гросс отказался. Гросс не любил собак так же, как и людей. Кота он еще мог терпеть, коль скоро тот жил в сарае и охотился там на мышей.

Глазами Гросса мозговик взглянул на часы и решил, что тело его находится в питательном растворе вполне достаточно: для оценки у него были только такие параметры, ибо, находясь в теле хозяина, он оказывался лишенным возможности ощущать свое собственное тело.

Гросс поднялся, вынул панцирь мозговика из уже остывшего бульона и направился вместе с ним к двери. Тут мозговик кое-что вспомнил, и Гросс повернул обратно. Подойдя к раковине, он очень тщательно вымыл панцирь, а затем насухо вытер его. Мозговик подумал, что запах раствора наверняка привлечет внимание какого-нибудь домашнего животного, которое начнет рыть землю возле ступенек, а то еще и вытащит мозговика из-под них. Собственно у самого мозговика запаха не было. Он узнал об этом от Бака, когда пес выкапывал его из песка в пещере, а затем переносил к пустому стволу дерева.

Гросс вынес тело мозговика на улицу, оставив дверь открытой, чтобы свет из дома помог ему найти укрытие. Мозговик решил сделать его еще более надежным, а поэтому Гросс раскопал мягкую землю под ступеньками и погрузил панцирь примерно на дюйм в грязь, а затем аккуратно заровнял все руками. После этого он таким же способом убрал следы своих босых ног возле ступенек.

Затем он вернулся в дом для того, чтобы умереть.

Но прежде он убрал все следы того, чем занимался на кухне; вылил оставшийся бульон в раковину, вымыл три предмета, которые использовал, положил посуду туда, откуда брал. Конечно, Эльза заметит исчезновение супа и подливы и удивится этому, однако тут уж он ничего не мог поделать. С другой стороны, последнее время ее память стала похуже, и она, по всей вероятности, подумает, что просто забыла о том, как использовала “пропавшие” продукты. Да и в конце концов, после его неожиданной смерти ей будет не до того. Хотя не очень-то она будет горевать по поводу его ухода. А позднее может придти к выводу, что так для нее даже лучше. То, что можно выручить, продав ферму, обеспечит старость одному человеку куда лучше, чем двоим.

Стоит ли упоминать об этом в посмертной записке? На этот раз необходимо оставить подобную записку. Такой урок извлек мозговик из случая с Томми Хоффманом; уж слишком много было вокруг него загадок, что и побудило Хоффмана и Гарнера отправиться к пещере; они даже собрались перекапывать дно. Мозговик хотел, чтобы самоубийство Гросса выглядело вполне правдоподобным, хорошо мотивированным и ни у кого не вызвало подозрений.

Он приказал Гроссу взять блокнот и ручку и сесть к кухонному столу. Затем мозговик задумался, решая, какую записку мог написать Гросс, если бы действительно решился наложить на себя руки. Он безусловно не стал бы приводить такой, например, мотив, как желание оставить Эльзе побольше денег на старость. Кроме того, его записка наверняка была бы короткой и сухой, без всяких извинений и прощаний.

Гросс выводил буквы на бумаге медленно и старательно, причем написание слов больше походило на немецкое, хотя слова были английские, сохранявшие произношение Гросса: “Я не могу больше вынасить боль артерита. Я убивать себя”.

Он подписался полным именем, а затем по-немецки выдал фразу, в которой выразил всю свою ненависть к этой стране. Последнее, что он написал, было: “Германия превыше всего”.

После этого он вынул из шкафа свой дробовик, зарядил его и снова сел за стол. Засунул дуло в рот, поставил ружье вертикально и нажал на курок. Разлетевшиеся по комнате сгустки крови и мозга попали и на предсмертную записку, сильно ее забрызгав, но слова по-прежнему были хорошо различимыми.

Вернувшись в собственное тело, на этот раз надежно спрятанное под деревянными ступеньками, мозговик с помощью своих перцептивных способностей услышал, как Эльза выкрикнула сверху имя мужа. Затем он увидел, как она зажгла свет в спальне, потом в холле и стала спускаться по лестнице на первый этаж.

Глава девятая

Док Стаунтон с трудом проснулся, перевернулся в кровати и поднес к глазам часы. Было уже больше десяти часов, что его нисколько не удивило вчера он заснул очень поздно. Он лишь поздним вечером вернулся из Бартлесвилля, куда ездил специально, чтобы позвонить в лабораторию и узнать результаты анализа на бешенство. По телефону ему сообщили то, что, как он потом признался себе, он и ожидал услышать.

У Бака не было бешенства. Не было также никаких органических нарушений, не считая ударов, вызвавших смерть под колесами, которые показало вскрытие. То, что пес бросился под машину, не имело никаких соматических предпосылок.

Док тяжело вздохнул и позвонил в Уилкокс, надеясь застать шерифа. Шерифа могли заинтересовать результаты анализа, по крайней мере – должны были заинтересовать.

Однако шерифа на месте не оказалось, и никто не мог сказать Доку, когда он объявится. Док задержался в городе, чтобы пообедать в одном из местных ресторанов. После обеда он еще дважды пытался поймать шерифа – по служебному и по домашнему телефону, оба раза безуспешно.

Он провел некоторое время в таверне, приняв участие в карточной игре, происходившей в задней комнате. Один из местных торговцев, Ханс Вейсс, бакалейщик, в магазине которого Стаунтон закупал свои припасы, пригласил его принять участие в игре. Присутствовало всего четверо, включая Ханса, и необходим был пятый игрок. Ставки были минимальными, но способными придать игре интерес: потолок – пятьдесят центов. Док проиграл двадцать долларов за первые полчаса, не взяв ни одной партии, затем ему пошла карта и он вернул проигранное. Еще дважды, около восьми и около девяти часов, он пытался дозвониться до шерифа, и снова неудачно. Следующий раз он взглянул на часы уже около полуночи и решил, что так поздно звонить уже неудобно. К этому моменту он выигрывал уже около семидесяти долларов, а в игре участвовали уже семеро. Док решил, что пора прекращать игру, не дожидаясь, когда это предложит кто-нибудь другой. Однако сделать это не удалось до половины второго ночи, так что он добрался домой только в два, выиграв больше сорока долларов. При этом он подружился со всеми принимавшими участие в игре и получил приглашение сыграть как-нибудь еще. В конце концов, надо же дать ребятам шанс вернуть проигранное. Большего не мог предложить новый в их компании человек.

И вот теперь, утром в четверг, он зевнул и с трудом поднялся. Можно бы поехать в Бартлесвилль к полудню и попытаться еще раз дозвониться до шерифа. Они могли бы встретиться в Уилкоксе, если у шерифа будет время. Еще лучше, если шериф и сам собирается в Бартлесвилль, тогда они смогут встретиться за ленчем.

Выпив чашку кофе, он отправился в Бартлесвилль и в половине двенадцатого позвонил шерифу из закусочной. На этот раз удачно.

– Это Док Стаунтон, шериф, – представился он. – Хочу поговорить с вами, если у вас найдется свободная минутка. Вы не собираетесь сюда приехать? Если хотите, я сам подъеду в Уилкокс.

– Я как раз собирался выезжать, Док. В Бартлесвилль.

– Отлично. Может, перекусим вместе?

– Я не прочь. Где?

Док предложил:

– Давайте встретимся в таверне. Одна рюмочка не повредит, если мы потом плотно закусим.

Шериф согласился и сказал, что будет на месте примерно через полчаса.

Док прошел от телефона к прилавку закусочной, чтобы купить кое-что. Продавцом оказался один из тех мужчин, с которыми он накануне играл в покер. Они поздоровались.

– Слышал, что вы звонили шерифу, Док, – заметил продавец. – Надеюсь, у вас все в порядке?

– Да, слава Богу. Хотел кое-что ему передать.

– Надеюсь, не по поводу нашей вчерашней игры в покер? А скажите-ка, Док, ведь вы живете за Бэскомб-роуд, не так ли?

Док кивнул.

– Всегда удивлялся, откуда взялось это название. Но я и в самом деле живу там. А почему вы спрашиваете?

– Там еще одно самоубийство было этой ночью. Вы разве о нем не слышали?

Дока как будто что-то кольнуло в шею.

– Нет, не слышал. Я только что приехал и, кроме вас, никого не видел. Так кто это?

– Один старый грубиян, его зовут Зигфрид Гросс. Потеря небольшая; никто его не любил, а он тем более никого не любил. Он живет, то есть жил, в пяти милях от города. Это примерно в трех милях от вас.

Док принялся расспрашивать, но узнал лишь две вещи: что Гросс застрелился поздно ночью из дробовика и что он оставил записку, в которой объяснял, что уходит из жизни из-за невыносимой боли от артрита.

Стаунтон положил покупки в машину и поехал в таверну.

Бармен Майк беседовал с двумя посетителями как раз о самоубийстве Гросса, но никаких новых сведений не было.

Док сидел за пивом, когда в помещение бара вошел шериф и сел рядом.

– Сегодня пива не надо, – устало сказал шериф. – Пожалуй, я выпью кое-что покрепче, Майк. Двойной бурбон.

Док заказал себе еще пива, и Майк пошел к бару.

Шериф зевнул.

– Похоже, вы уже слышали про Зигфрида Гросса, – сказал он, – я вынужден был ехать туда посреди ночи и с тех пор не спал. Боже, как я устал. А ведь мне нужно опять туда ехать.

– Можно мне поехать с вами? – спросил Док.

– Если хотите. У вас появились какие-то соображения в связи с историей Гросса, Док?

– Нет, ведь когда я звонил вам, то ни о чем еще не знал. Я хотел сказать насчет собаки Хоффмана. У нее не было бешенства.

Брови шерифа поднялись в изумлении.

– Вы хотите сказать, что проверяли это? Но зачем, ведь собака никого не укусила! Или все же укусила?

– Нет, никого. Но, я очень заинтересовался этим, особенно после того, как вы сказали, что собака боялась машин. Я недоумевал, почему же в таком случае пес так слепо бросился под колеса. Если он был бешеным, это хоть что-то объясняло бы.

– Что вы, Док, собаки каждый день гибнут под колесами. Наверное, пес гнался за кроликом, перебегавшим дорогу, шел по следу и не увидел машину. Нельзя же в самом деле проводить дознание в верховном суде штата о самоубийстве собаки!

– Конечно, нет. Однако скажите, наконец, шериф, что необычного в самоубийстве Гросса.

– Вообще все это было ужасно. Он выстрелил из дробовика прямо себе в рот, так что мозги разлетелись по всей кухне. Человек из похоронного бюро, которого я захватил с собой, целый час провозился, приводя помещение в порядок. Господи, ну и кровищи было там!

– Будет ли проводиться дознание?

– Зачем? Ведь осталась его собственноручная предсмертная записка. Лишняя трата средств налогоплательщиков. Давайте-ка еще по одной и пойдем есть, ладно?

Лишь во время десерта и кофе Док вновь поднял вопрос об обстоятельствах самоубийства или событиях, хоть как-то с ним связанных.

– Да, пара событий случились в эту ночь, – признался шериф, – хотя к самоубийству они не имели отношения. Сова влетела к нему в дом где-то около полуночи, разбив стекло. Гроссу пришлось ее прикончить, потому что у нее крыло оказалось сломанным.

– Из того самого дробовика?

– Нет. Из винтовки двадцать второго калибра. И примерно через три часа он покончил с собой. Я думаю, он лег спать, но не смог заснуть от мучивших его болей и, в конце концов, решил прекратить свои страдания тем же способом, которым избавил от жизни страдавшую сову. Решив это, направился на кухню и выпалил в себя.

Док нахмурил брови.

– Был ли какой-нибудь физический контакт между Гроссом и совой?

– Нет, только после того, как она умерла. Застрелив ее, Гросс выбросил трупик в окно и сказал жене, что закопает его утром.

Шериф сделал паузу и глотнул кофе из чашки.

– Птицу закопал Лурса, тот парень, что живет рядом с ним. Да, еще кот. Той же ночью кот Гроссов забрался в амбар к Лурса, и там его загрыз их пес, кстати, очень свирепый.

У Дока Стаунтона перехватило дыхание. Он произнес очень тихо, так тихо, что шериф едва расслышал его.

– Сова и Кошечка уплыли в море, на славной лодочке зеленой.

– Что это?

– Это строчка из Эдварда Лира. А скажите, шериф, вы хоть раз слышали, чтобы сова врывалась в дом, разбивая стекло?

– О совах не слышал такого. Но вообще-то, Док, птицы час-то бьются в стекла. У меня на доме есть нарисованное окно, так в него часто влетают птицы. В основном воробьи. Обычно только на минутку оглушаются, но, случается, и шеи ломают. Ну что, можем ехать? В моей машине поедете или в своей?

Глава десятая

Мозговик за последнее время узнал много удивительного для себя.

После самоубийства Зигфрида Гросса он довольно долго оставался без хозяина, так что, находясь под деревянными ступеньками и используя свои перцептивные способности, мог видеть и слышать все, происходившее на ферме Гросса и поблизости от нее.

Прежде всего он узнал, что проявил неосторожность и возбудил всеобщее любопытство теми поступками, которые заставлял совершать своих хозяев и, в особенности, способами самоубийства, которые выбирал.

Он и понятия не имел о том, что из-за самоубийства человека может быть поднят такой шум, даже если человек оставляет записку, в которой излагает свои мотивы. То, что случилось в доме Гросса после самоубийства, стало для мозговика откровением, многое объяснив в человеческом поведении.

Все началось сразу после рокового выстрела из дробовика.

Эльза Гросс сбежала вниз по лестнице. Она оказалась куда более возбужденной и расстроенной, чем ожидал мозговик, знавший из мыслей Гросса, что подлинной любви между супругами не было.

Первый шок был сильнейшим. После того, как пик его миновал, Эльза надела туфли и, набросив пальто прямо на ночную рубашку, выбежала из дома и поспешила к своим соседям, Лурса, которых мозговик накануне ночью видел через окно у постели больного ребенка. Именно их свирепый пес избавил его тогда от очередного хозяина, кота.

Примерно через полчаса Эльза Гросс вернулась вместе с Лурса. Из разговора между ними мозговик узнал, что Лурса позвонил шерифу, который прибудет в течение часа; Лурса как раз и пришел сюда, чтобы вместе с Эльзой дождаться приезда полиции. Жена его не смогла прийти, оставшись с больным ребенком, которому, правда, стало лучше, хотя он был еще очень слаб.

Лурса предложил Эльзе сходить наверх и одеться. Сам он тем временем тщательно осмотрел кухню, стараясь не наступать в лужицы крови, разбрызганной повсюду. Несколько раз он перечитал записку Гросса и покачал головой.

Но ни разу не прикоснулся к ней, да и вообще не тронул ни одного предмета на кухне.

После этого Лурса вышел в гостиную – там мозговик тоже все мог видеть и слышать – и сел дожидаться Эльзу.

В гостиной они и побеседовали.

Мозговик узнал, что несмотря на записку Эльза Гросс была совершенно ошарашена внезапным самоубийством мужа. Да, у него действительно был артрит, но не настолько ужасный, чтобы толкнуть его на самоубийство. В конце концов, он выглядел совершенно нормальным этой ночью, во всяком случае боли не мучили его около полуночи, когда их разбудила сова, внезапно разбившая окно. Лурса расспросил Эльзу, и она подробно рассказала о случае с совой.

– Странно, – сказал Лурса, – никогда не слыхал ничего подобного о совах. Может, на них какое-то безумие напало? Как, например… да, а вы знаете про Томми Хоффмана?

Она ничего не знала и поэтому Лурса рассказал ей о случившемся раньше.

Примерно после трех часов ночи приехал шериф с машиной “скорой помощи”, коронером и гробовщиком.

Из всех разговоров и событий, происшедших этой ночью, мозговик понял, насколько серьезно люди относятся к самоубийству себе подобных, даже если самоубийца оставляет записку с объяснением причин своего поступка.

На следующий день он узнал еще больше. Приходили соседи, чтобы выразить сочувствие миссис Гросс и предложить свою помощь. Вновь пришел Лурса, на этот раз с плохой новостью по поводу кота Гроссов. Кот забрался в амбар к Лурса, и там их пес, хотя он и сидел на цепи в самом углу, каким-то образом смог загрызть кота. Потом приходили еще соседи, и уже предметом обсуждения стала история с котом.

К полудню миссис Гросс обнаружила исчезновение супа и подливы. Мозговик понял это по тому, как тщательно она осматривала холодильник, несколько раз переставив банки.

После полудня снова появился шериф, на этот раз с каким-то незнакомым человеком. Он сообщил миссис Гросс, что предстоит дознание, хотя, учитывая наличие предсмертной записки, оно будет чистой формальностью и не займет много времени. Шериф предложил провести дознание на следующий день в морге и сказал, что подвезет миссис Гросс туда на машине, а потом отвезет домой. Там же она сможет сделать необходимые распоряжения насчет похорон.

Затем шериф представил человека, приехавшего с ним.

Мистер Стаунтон. Он сказал, что мистер Стаунтон – ученый, проводящий свой отпуск в окрестностях Бартлесвилля, и что он заинтересовался обстоятельствами таинственного самоубийства Томми Хоффмана, которым пытается найти хоть какое-то правдоподобное объяснение. Теперь же, поскольку еще одно самоубийство случилось здесь же и через столь короткое время, он хотел бы переговорить с ней, если она не возражает.

Миссис Гросс не возражала; более того, она настояла на том, чтобы угостить приехавших кофе.

Мистер Стаунтон оказался маленьким жилистым человеком лет пятидесяти, с серо-стальными коротко подстриженными волосами и необыкновенно живыми, сверкающими голубыми глазами.

Любознательность его была ненасытной. Он задал сотни вопросов, и на все Эльза Гросс ответила. Вопрос о том, не было ли еще чего-то необычного, привлек внимание к исчезновению продуктов из холодильника и к смерти кота. Каждое из этих обстоятельств породило множество дополнительных вопросов. Стаунтон был одновременно озадачен и возбужден.

Теперь мозговик понял, до какой степени он недооценил человеческое любопытство. Это не удивительно, если учесть, что его знакомство с людьми ограничивалось до сей поры человеком с весьма незрелым сознанием. Томми не занимал себя серьезными проблемами, а лишь принимал мир таким, каков он есть. Гросс же был упрямым догматиком, который вообще ничем не интересовался, помимо своего узкого личного мирка.

Тем большим откровением для мозговика стал образ мышления этого маленького человечка Стаунтона, его манера задавать вопросы, умение выслушивать и т. д. К тому же, как сказал шериф, он был ученым. В какой области, интересно? Судя по вопросам, которые были им заданы, он не физик, но во всяком случае, это не менее подходящий хозяин, чем владелец ремонтной мастерской.

Уже после того, как Стаунтон и шериф уехали, мозговик сообразил, что стоило бы узнать, где живет этот перспективный хозяин. Но шериф и Стаунтон уже находились на границе зоны его перцептивных возможностей, и мозговик стал лихорадочно подыскивать хозяина, который смог бы догнать машину шерифа.

Первая мысль была о лошади в сарае, но мозговик отверг ее, хотя в данный момент лошадь дремала. Как уже было сказано, мозговик многое понял. Лошадь могла вырваться из сарая и поскакать за машиной, но это находилось настолько за пределами нормального поведения лошади, что привлекло бы к ней нежелательное внимание и поставило под угрозу весь план мозговика. Лошади не выскакивеют ни с того ни с сего из конюшен, чтобы погоняться за автомобилями.

Затем мозговик подумал о птице. Сначала о ястребе, как наиболее быстрой из птиц, но поблизости не оказалось спящей особи. Совы сейчас спали, но он решил, что сова не сможет угнаться за машиной.

Наконец он подумал о воробье. Скорость воробья была ему неизвестна, но их было такое множество, что наверняка какой-то воробей спал поблизости.

Выбранный мозговиком воробей действительно спал на дереве ярдах в двухстах от дома. Поднявшись в воздух, он увидел, что опоздал: шериф и Стаунтон приехали на разных машинах, в сейчас эти машины разъезжались в разные стороны, причем каждая уже отъехала примерно на четверть мили. Даже для глаз воробья они отъехали слишком далеко, чтобы определить, какая именно машина ему нужна. Кроме того, мозговик сразу же понял, что воробью не догнать машину.

На этот раз мозговик решил тщательнее избавляться от хозяина. Он пролетел над дорогой и углубился в лес, чтобы разбиться о дерево; он помнил о том, как сова инстинктивно закрывала глаза, и сосредоточил усилия на том, чтобы глаза воробья были открыты. Однако и это не привело к успешному концу: помешала совсем маленькая веточка. Она отклонила полет и, вместо того, чтобы сломать себе шею, воробей сломал крыло и теперь лежал беспомощный под деревом.