Текст книги "Янтарная Цитадель (Драгоценный огонь - 1)"

Автор книги: Фреда Уоррингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

– Государь, молю, смилостивьтесь над моим грехом... – И, совсем уж жалко: – Кто-нибудь скажет моей маме?

Гарнелис уже привык не замечать криков. Воздев нож, он принялся читать заклинание, прогоняя через себя ту могучую силу, что элир называли гауроф. На верхушке столпа, над головой жертвы, был укреплен кристалл мориона, и по мере того, как бормотал Гарнелис, кварц начал светиться.

Чем больше дергалась жертва, тем туже затягивались цепи. Осознав это, юноша в панике забился еще сильнее, исходя потом. Оковы врезались в голени и бедра, плечи и запястья, в ребра. С каждым ударом сердца от юноши исходил волны ужаса, и с каждой волной кристалл вспыхивал все ярче. Темные силы гауроф наполняли камеру, сплетаясь в могучий смерч.

Бормоча все быстрее и быстрее, царь опустил нож к горлу Триониса и так же сосредоточенно, как двигал фигурки по доске, вонзил острие в нежную плоть, проводя кривой надрез над гортанью.

Юноша завизжал.

Воронка смерча стягивалась все туже, дымчатый морион пульсировал, и от него исходили едва слышимые голоса, на чьи стоны и всхлипы откликался другой, куда больший кристалл, скрытый в глубинах под корнями Цитадели. Все звуки сливались в страшном диссонансе: заклинание, вопли мальчишки и бестелесные вздохи наслаждения.

– Говори! – приказал царь, наблюдая, как по ключицам новобранца стекает кровь. Такая красная. Такая мокрая. Треснула кость. Трионис стонал и молил, скованный болью и нескончаемым ужасом, не зная, когда избавить его от мучений придет смерть.

А чужая сила жадно пила его боль.

– Говори! – вскричал царь, вкладывая всю свою волю в этот приказ агонизирующему телу. – Говори со мною, Галемант!

Юноша потерял сознание, но кривой надрез на его горле открылся, будто второй рот. И голос его был голосом царского сына.

– Керовен, Вальнис. Вы добрые воины, и были мне добрыми друзьями. В этом нет нужды. Моя ссора с отцом не касается вас. Со временем все разрешится. – Пауза, потом: – Нет, я не пойду с вами. Я не дитя, чтобы вести меня силой, и не гончая, которую можно призвать к ноге. Я поговорю с отцом, когда он будет готов, а не... что ж, если вы желаете боя...

Гауроф показывало Гарнелису прошлое во всех деталях, до жути ярко. Как его сын, отважный мечник, сражается в темных подземельях храма Нут. Как Вальнис наносит смертельный удар, и отшатывается, потрясенный содеянным. Как падает Галемант, как умирает, шепча "Скажите отцу...".

– Что? – взвыл Гарнелис. – Что?

– Это ложный путь, – прошептала кровавая рана. – Отец. ты совершил ошибку, а я теперь не смогу вывести тебя. Я всегда буду любить тебя. Но никогда не прощу!

– Тогда открой мне будущее!

– Все открылось мне со смертью. Тайны, которые властители Авентурии узнают, только всходя на престол. Я знаю твой позор, и не желаю участвовать в нем!

Юноша поднял голову, и на царя уставились мертвые глаза его родного сына – холодные, изжелта-зеленые, как два оливина, обвиняющие, убийственные.

Со страшным воплем царь вонзил нож в живот юноши, как Вальнис пронзил мечом его сына. Хлынула из глубоких жил кровь. Гарнелис отшвырнул нож и сунул ладонь в рану, ощущая хлещущую по пальцам горячую кровь, предсмертные муки жертвы, вдыхая всей грудью запах вспоротых кишок. Облегчение затопило его. Гауроф насытилось, и напряжение покидало его. Призванные им силы напитали и землю, и ее владыку, и темное облако в его душе рассеялось.

Гарнелис отступил от столба. С пальцев его стекала кровь. Трионис был мертв. Как жалко выглядело его мертвое тело, как нелепо прервалась его юная жизнь... царь вздрогнул, ужасаясь сотворенному, и все же не вполне осознавая. Они не всегда умирали, но иногда он ничего не мог с собой поделать. Силы покидали его, оставляя за собой печаль, безнадежность, и все же некую чистоту... возможно, сегодня ему удастся уснуть.

За спиной послышался легкий шорох, и обок царя встал Лафеом. Странно все же, как удается этому архитектору всегда знать, где найти царя, и так хорошо понимать его состояние.

– Горестная жертва, но необходимая, ваше величество, как в старые времена, – мягко проговорил Лафеом. – Я прослежу, чтобы тут все убрали. А вам лучше отдохнуть.

Царь кивнул. И только теперь, к удивлению Гарнелиса, ему захотелось плакать. Одинокая слеза скатилась по щеке и крохотным ясным просветом упала в озеро крови у царских ног.

Рассвет застал Излучинку в мертвенном сером запустении после вчерашнего боя. Луг, где погиб Эвайн, густо застилала серебряная роса, но кровь марала землю, красила багрянцем ожерелья паутинок. Крестьяне стояли молча. Ничего подобного вчерашнему не случалось на памяти ни одного из них.

Взошло солнце, выжигая росы, окрашивая холмы и небо однотонным золотом. День должен был выдаться ясный и жаркий.

Когда деревня отдала честь месту гибели Эвайна, жрица Хельвин повела процессию назад. Там, на лесистом склоне, где был деревенский погост, погибшего должны были предать земле, рядом с его предками. Как обычно, обряд проводили жрица и жрец – хотя они и хоронили родного сына. Дед Осфорн напоминал Танфии старый дуб, скрюченный, но крепкий, а бабушка Хельвин березу, светлую и стройную. Жрица обошла круг, призывая благословение и защиту стихий; голос ее дрожал, но не прерывался.

– Да коснутся его ласковые ветра, да напитает его корни щедрый дождь, да поделится солнце своим теплом, и да будет ему земля как чрево Нут...

Жрица и жрец выступали в этом обряде как воплощения богов природы, Брейиды и Антара, принимающих свое дитя обратно в землю. Но никто не мог подумать, что им придется говорить эти слова своему сыну.

Ветерок качал верхушки деревьев, покуда деревенские обходили могилу, бросая подарки и цветы, поминая ушедшего добром. "Эвайн был добрая душа". "Всегда пособить готов". "Вечно он мою тоску развеивал". У Танфии сердце разрывалось при виде родительского горя. За один день их семья уменьшилась на двоих человек. "Это я должна была быть на месте Имми", думала девушка. "Я бы справилась, для меня это стало бы приключением, а у нее не хватит сил".

Как я могу оставить родителей сейчас, когда они столько потеряли?

Когда могилу засыпали, Эодвит посадил над ней молодую березку. В дереве буде жить его брат, и имя его не окажется забыто. Жизнь проистекает из смерти.

Проходя после похорон узкими деревенскими дорожками, Танфия осознала, насколько изменилось все вокруг. Ее дед и бабка по-прежнему шли с достоинством, но молчали, и взгляды их блуждали где-то вдалеке. Бабушка Фрейна брела за Эйнией и Эодвитом, Зырка трусил рядом с Ферином, а вот Танфия приотстала. Вся деревня казалась ей чужой, враждебной, обездомевшей. Ничто уже не будет как прежде. На место веселому товариществу заступила тишина. Зло коснулось их, их жестоко предали, но ужас мешал им признать это. И даже спросить – почему все это случилось.

Первым, на что упал взгляд Танфии при входе в дом, был круг прибитых к кухонной стене табличек. Их вырезала из мшисто-зеленого камня Изомира. Таблички представляли восемь спиц года – тыквы на Помрак, начало зимы и начало годового счета, падуб и омела на Падубную ночь, зимнее солнцестояние, подснежники на Брейидин день, одуванчики на Эстрей, яблоневый цвет на Огнев Терн, шиповник на Купалье, колосья на Лунай, начало страды и яблоки на Поврот, осеннее равноденствие. Наивная красота табличек будто надсмехалась над нею. Танфия вспомнила, как юная Имми сидела за кухонным столом вместе с дедом Ланом, склонив русую головку над куском камня, а дед показывал ей, как держать резец...

Танфия закрыла глаза, отвернулась и вышла из дому. Она так и сидела на крыльце, покуда не настало время сходиться в Дом Собраний. В зал на первом этаже набилась вся деревня. Мегден, помощник Артрина, разносил печенье и кубки с медом.

Наконец, Артрин призвал всех к вниманию.

– На нас обрушилось горе, – начал он. – Мы потеряли двоих дражайших наших товарищей. Все излучинцы равно для нас ценны, никого мы не можем потерять; и все же мы не забудем ни доброты Эвайна, ни красоты Изомиры, прелестнейшей из наших дев...

– Она не умерла, – бросила Танфия достаточно громко, чтобы ее услышали.

Артрин неловко покосился на нее и продолжил:

– И все же мы не должны предаваться несоразмерному отчаянию. Изомира, как мудро заметила ее сестра, жива, и более того – избрана для трудов на славной государевой стройке. Хоть я и понимаю ваши чувства, ваша попытка вернуть ее была неразумна.

– Да? – воскликнул Эодвит. – Ты видел тварей, что на нас набросились? Они-то откуда взялись?

Артрин прокашлялся, помедлил, будто не зная, сознаваться ли.

– Бейн объяснял мне. Все мы наслышаны о посредниках, чародеях, установивших мир после битвы на Серебряных равнинах. Так вот: посредники оказывают царю помощь в рекрутском наборе. Поскольку войско наше слишком малочисленно, чтобы разослать большие вооруженные отряды по дальним краям, посредники рассылают с ними эти... создания, в качестве... подкрепления.

Танфия покосилась на стоящих в дальнем углу Руфрида и Линдена, но те молчали.

– Врешь! – гаркнул кто-то.

– Так мне говорил Бейн, – стыдливо повторил Артрин. – Другого объяснения у меня нет.

– Почему ты не предупредил нас?

– Я пытался! Я сделал все, чтобы вас убедить! И даже тогда я не знал, что это за создания! Мне очень жаль. Но кто мы такие, чтобы оспаривать царскую мудрость, думать, что мы лучше него понимаем благо Авентурии?

– Зачем царю посылать чудовищ против собственного народа? возмутилась Эйния. – Да по его ли велению это все творится?

– В этом я уверен: – ответил Артрин.

– Уходи! – крикнул кто-то еще. – Передай дела Хельвин!

Со своего места поднялась жрица в белых траурных одеждах, тяжело опираясь на березовый посох.

– Я не займу поста управляющего, даже если б и могла, – устало проговорила она. – Артрин не виновен. Сегодня нам указали на истину, которой мы предпочли бы не замечать. Покуда мы остаемся незаметны, наши жизни протекают покойно. Заурома – неприкосновенна, наши правители благодетельны, а мы – свободны. Но стоит кому-то нарушить наш покой, и мы бессильны помешать ему. К кому нам обратиться? К Артрину? Мы уже видим, что он бессилен. К Хаверейнскому совету? Или князю Сеферетскому? Нет, потому что и у них нет настоящей власти. Правит Скальдский совет, пославший к нам Бейна – но и они действуют лишь по указке царя.

А царь мудр. Он знает, что не всякий с радостью покинет отчий дом, и все же так стремится получить свое, что посылает к нам солдат и дра'аков. К кому же нам обращать прошения? Вот вам правда – мы не свободны. Мы как дети, доверенные единственному всемогущему родителю, оставлены единственно на его добрую волю.

Слова ее были встречены потрясенным молчанием.

– Что же нам делать? – прошептал Эодвит.

– Едва ли нам под силу что-то переменить, – ответила Хельвин. – Всю жизнь мы верили царю. Если мы утеряем веру в него, что займет ее место? Ничто. Я хочу вернуть свою внучку, как и вы все – но в попытках сделать это мы лишь погубим себя. Нет мудрости в смерти. Я говорю – попытаемся же жить, как прежде, и да останется ток жизни непрерывным.

И под слитное бормотание толпы она опустилась на место.

– Я ничего не могу добавить, – проговорил Артрин. – Коли не слушаете меня, прислушайтесь к мудрым речам жрицы. Великое зло – противиться царской воле. Вспомним лучше о чести, которую нам оказали.

Эйния плакала, Эодвит поддерживал ее за плечи. Каждый в толпе бубнил что-то под нос, но выступить никто не решался. А Танфия не сдержалась.

– Значит, вы ничего не сделаете? – воскликнула она. – Позволите им увести мою сестру, чтобы мы никогда больше не увидели ее? Я – не позволю!

– Я знаю, как тебе тяжело, – проговорил Артрин, – но Хельвин права. Жизнь продолжается.

– До следующего раза?

Танфия перевела взгляд на родителей, но те только взирали на нее безнадежно, покачивая головами.

– Хельвин права, – прошептала Эйния, утирая нос. – Мне хочется бежать за Имми, ноя не могу! На меня остается Феррин, и мы не можем оставить хозяйство. А далеко ли твой отец уйдет с больной ногой? Слишком много причин остаться. Иногда приходится делать самое тяжелое – опустить руки.

– Мы должны что-то сделать! Вернуть ее!

– Танфия! – резко прервал ее отец. – Тебе мало, что погиб Эвайн?

– Он прав, – поддержала Фрейна. Глаза ее, обычно искрившиеся весельем, были тусклы. – Стиснуть зубы и терпеть.

Она попыталась взять внучку под локоть, но Танфия вывернулась.

– Трусы! – крикнула она – не только родичам, всем! – Нельзя сдаваться!

Но все только отворачивались от нее, опустив головы, даже родители молча, с тем же стоическим упорством, что поддерживало их в самые суровые зимы и при нападениях дра'аков. Настоящие излучинцы! Никогда еще Танфия не ощущала себя такой чужой в родной деревне. В глаза ей осмелилась посмотреть только Хельвин, и колкий бабкин взгляд был многозначителен и укоряющ.

– Танфия! – тихо произнесла жрица. – Не оскорбляй их.

– Я не хотела, но...

– Они поступают, как считают должным. Последуй их примеру. – Хельвин погладила внучку по плечу и вышла.

Ближе к вечеру Танфия в одиночку ушла в любимый свой уголок леса, и там принесла маленькую жертву Брейиде. На курганчик из гальки она положила полевые цветы и пару колосьев. И в первый раз с того страшного утра позволила себе расплакаться.

Она любила эту обрамленную дубами рощицу перистолистых деревьев арх, священных и благодетельных для женщин. Кора их предупреждала тягость чрева, а листья облегчали всяческие боли в матке. Танфия не заводила себе любовников, но здесь, в тени рощи, ей часто приходилось ублажать себя, мечтая о будущих возлюбленных в далекой Парионе, или даже о самом лесном боге Антаре в накидке из листьев.

Но сейчас ей было не до сладострастных мыслей. Понурив голову, она стояла на коленях перед жертвенником, моля Брейиду о защите для сестры.

– Помоги нам! – прошептала она. Руки ее еще зудели от мириада ожогов. – Я знаю, как должна поступить. Но я хочу знать, права ли. Ради отца и мамы, не для себя! Наставь меня.

Еще пару дней назад мир казался таким прекрасным, и в то же время он уже был готов обрушиться. И Изомира, и Руфрид, каждый по-своему, знали это.

Вечерний свет, пробиваясь сквозь кроны, красил рощу изумрудом, и яхонтом, и густой лазурью. Но Танфия уловила, как к ярким краскам примешивается бледный, хрустальный отблеск.

И услыхала шум за плечом, будто чье-то близкое дыхание.

У девушки сердце захолонуло. Дико заозиравшись, она не увидела никого, но вокруг перешептывались чьи-то голоса, кружа голову.

– Кто здесь? – вскрикнула Танфия. – Покажись!

Ей послышался тихий вздох чуть ли не под самым ухом – "Оххх...".

Мир завертелся колесом. Танфия уткнулась лицом в небо, такое близкое, что можно поцеловать танцующие рядом луны, и в то же время она падала, деревья смыкались над нею, как волны, и трава, как паутина, лопалась под ногами. Она хотела вскрикнуть, но только захрипела. Ей улыбнулось мужское лицо в рамке темно-рыжих кудрей, прекрасное и насмешливо-мягкое.

Белый блескучий огонь полоснул по глазам. Оружие, это был клинок, сейчас элиры убьют ее! Танфия приготовилась к смерти. Она нечаянно, не нарочно нарушила какую-то границу, или оскорбила их...

"Нет! Брейида и Антар, упасите меня!"

Мир рывком остановил свое кружение. Все снова было тихо, Танфия лежала на траве. Стиснув кружащуюся голову трясущимися руками, девушка попыталась присесть. Когда это ей удалось, она ощупала руки-ноги, проверяя, целы ли они. Но ран не было.

И тут взгляд девушки привлек блеск на алтаре.

Поверх ее жертвы – цветов и колосьев – лежал тонкий белый предмет. Это был нож, длиной в ладонь, с клинком из белого хрусталя и серебряной рукоятью, украшенной знаками ясного солнца и тройной луны. Оружие было изумительно, потусторонне прекрасным, таким хрупким, словно одно прикосновение руки могло растопить его. Клинок был наполовину утоплен в ножны серебристой кожи, с нашитыми искристыми бусинками, составлявшими ромбовидный узор.

Раньше Танфия никогда не видела элирских ножей, но сразу поняла, что это такое.

– Это предназначено мне? – спросила она в голос. – Это для меня, или это приношение элиров Брейиде?

Никто не ответил.

– Может, я совершаю жуткое богохульство... тогда простите. Но мне пригодится любая подмога.

Прикусив губу, она потянулась к ножу, но тот расточился, растаял под ее пальцами. Танфия отдернула руку и отерла ладонь о юбку, будто коснулась какой-то гадости.

Ее трясло. Алтарь был пуст. Но все казалось таким настоящим... Может, это у элиров шутки такие, подумала она. Или я умом тронулась? Надо ж было так сглупить. Элирские вещи лапать – все равно, что с огнем играться, так в сказках говорят.

И ей снова вспомнилось пропавшее куда-то хрустальное зеркальце, подарок Хельвин.

Бледный свет померк, в роще снова стало тихо. Только сердце Танфии колотилось в груди, и тупая боль нарастала за глазами.

Пошатываясь, она встала, сбивчиво поблагодарила богиню и медленно побрела назад в деревню. Как все переменилось здесь! Все стало тесным, жестким, бесчувственным. Не померк еще закат, а ни живой души не было видно – все рано разошлись из почтения к Эвайну. Но близ Дома Собраний Танфия заметила чью-то тень. Кто-то крался вдоль амбара и задней, черной стены Дома. Завидев девушку, идущий ускорил шаг, будто скрываясь.

– Линден! – окликнула Танфия.

Юноша остановился, смирившись. Танфия затащила его на кухонный дворик. В мутных сумерках она видела, какие черные круги залегли вокруг глаз на его бледном лице.

– Ты ни слова не сказал на собрании! – начала она. – Мог бы и поддержать меня! Или ты не хочешь вернуть Имми?

Линден опустил голову и привалился к стене. Весь его вид выражал глубочайшее отчаяние.

– О боги, Танфия! Если б ты знала, как я этого хочу – не спрашивала бы! Но что толку было языком молоть?

– Будь у тебя капля смелости, чтобы перечить отцу...

– И что было бы? Я бы только его опозорил! Все без толку.

– Знаю. – Танфия положила ему руку на плечо. – Они трусят.

– Не только. Это как сказала жрица: безумие – идти против царской воли. Один раз попытались, и глянь, что вышло.

– Да, и я понимаю, мои родители не могут оставить деревню, как бы ни хотели. Но меня-то ничто не держит! Бабушка наказала мне поступать, как я считаю нужным, будто знала, что у меня на уме. Так что вот – я иду спасать сестру. Все.

Линден глубоко вздохнул. Лицо его отвердело.

– Тогда я с тобой.

Танфия не знала, радоваться ей или тревожиться.

– Ты уверен?

– Да. Страшно, но мне плевать. Я хочу вернуть Имми. Если я останусь без нее, я помру, так что делать нечего. – Он покосился на темное кухонное окно. – Пошли в дом. Все спят.

В кухне, пока Линден возился со свечой и огнивом, а потом разливал пиво в кружки, Танфия присела за длинный исцарапанный стол. Юноша сел напротив.

– Это будет непросто, – заявила Танфия. – Идти придется не одну неделю, даже если по дороге мы сумеем купить или украсть коней. Я даже не знаю, с чего начать. Но уходить надо сегодня. Чем раньше, тем лучше.

– Непросто?

Это сказал не Линден. Скрипнула дверь, и из темноты на свет свечи выступил Руфрид. Шагнув вперед, он оперся о столешницу, и презрительно глянул на Танфию.

– Непросто? Ты хоть понятие-то имеешь, куда собралась?

– Это, между прочим, личная беседа! – огрызнулась Танфия. – Очень на тебя похоже – подслушивать.

– Зачем? – фыркнул Руфрид. – Вы прямо у меня под окном орали во весь голос, как обычно. Если ты думаешь, что потащишь моего братишку в это безумное путешествие, подумай лучше еще раз.

– Руфе, не лезь не в свое дело! – вмешался Линден.

– Вы умом тронулись. До Хаверейна-то пешком еле дойдешь. Как вы собрались еду с собой тащить – не на один день ведь? Как собрались в глуши брести? А если ботинки сносите, или звери лесные на вас накинутся? Ты вот знаешь, как далеко до Парионы, или хоть в какую сторону идти?

– Конечно! – заявила Танфия.

– Тогда нарисуй мне карту, – предложил Руфрид, подталкивая к ней угольную палочку и обрывок бумаги, на котором Мегден записывал дела на день. – Давай.

Закусив губу, Танфия принялась чертить. Излучинка. Холмы. Хаверейн. Афтанский Рог. Горы, река Скальдинка, на ней город Скальд... а дальше что? Девушка призадумалась, потом решительно довершила то, что казалось ей вполне пристойным подобием Авентурии.

– Вот же бредятина, – с мрачным удовлетворением заключил Руфрид. – Ты забыла целое царство, и горный хребет. Париону ты жутко любишь, а как туда пройти – не знаешь.

Танфия швырнула уголек на стол.

– Ну так нарисуй лучше!

– А мне зачем? У отца в кабинете есть карты, их и принесу.

Руфрид запалил вторую свечу от первой и вышел.

– Что он затеял? – спросила Танфия, покуда Руфрида не было.

– Просто он такой есть, – вздохнул Линден.

– Если хочешь, можешь его слушать, а я не стану! Одна пойду!

– Нет, Тан. Ему меня не отговорить.

Пару минут спустя Руфрид вернулся и вывалил перед Танфией здоровенный свиток. Развернув его, девушка увидала перед собой изумительную карту, начертанную черными чернилами на белом шелке. И тут она заметила, что Руфрид держит в руках какие-то бумажки, а лицо его невозможно побледнело.

– Я нашел это на отцовском столе, – проговорил он.

– Что? – переспросил Линден.

Руфрид хлопнулся на скамью рядом с братом.

– Если верить этой расписке, семья Тан должна была получить за Изомиру пятнадцать рудов.

– СКОЛЬКО? – выдохнула девушка.

– Пятнадцать...

– Нам ничего не заплатили! Платить за человека, гнусность какая! воскликнула Танфия. – Покажи.

– Это, кажется, копия расписки, и на ней отцовская роспись, – заметил Руфрид.

– Артрин продал мою сестру? – Танфия готова была вскочить и убивать.

– Но он не такой... – проблеял Линден.

– Верно, не такой, – подтвердил Руфрид. – Что о нем ни говори, а до такого бесчестья наш отец не опустится. Скорей всего, он вернул деньги этому гнусному чинуше.

– Почему?

– Смотри сюда, – сухо бросил Руфрид, расправляя на столе смятый список имен. – Крестами помечены те, кого вызывали на лугу. Мое имя он пометил, а Линдена обошел. Лин там был, но отец точно знал, что его не заберут. Чтобы оставить меня, он, конечно, и гроша бы не дал.

Троица переглянулась.

– Нет, – прошептал Линден. Глаза его блестели сухими слезами гнева. Нет. Будь это правдой, я бы его убил.

Танфия вцепилась к его руки.

– А если б они забрали тебя, у меня на руках сидела бы страдающая Изомира! Какая теперь разница? Артрин слишком закоснел, чтобы сопротивляться. Как и все наши. А я – нет.

– Вы с ума посходили, – заявил Руфрид.

– А мне на твое мнение на-пле-вать! Ты такой же трус, как и все!

– Правда?

– Правда!

– Ошибаетесь, ваше царское всемогучество. Не думай, что ты потащишь моего братишку одного в какое-то безумное бродяжье по глуши. Если идет он, пойду и я. Просто чтобы присмотреть за ним.

– Ох, боги! – Танфия в отчаянии схватилась за голову. – Вот этого мне только не хватало. Это будет просто кошмар.

– Нечего было меня трусом величать. Теперь не остановишь.

– Тогда собирай манатки, – со мстительным удовлетворением заявила Танфия. – Уйдем до рассвета. Надо бы оставить записку родителям, но одна Брейида знает, что мне им написать. Надеюсь, бабушка объяснит; кажется, она меня понимает.

– Если бы мы были женаты, – тихо произнес Линден, попирая руками царский указ, – они бы не забрали ее.

– Кто мог знать?

Руфрид отобрал у брата бумаги.

– Я знаю, что оставить отцу. – Глаза его зло блеснули. – Я приколочу это все к дверям. С рассветом все увидят. И узнают, что натворил мой отец.

Глава четвертая. Огонек и бегство.

Заря застала Танфию, Руфрида и Линдена на холмах близ Хаверейна, усталыми и измученными. Когда первый золотой луч прорезал сумерки, путники: не сговариваясь, присели на валун – отдохнуть и осмотреть стертые руки. Чтобы не сталкиваться с другими путешественниками, они держались в стороне от дороги, отчего идти становилось еще труднее, а толку, кажется, не было никакого. За всю ночь они не увидали ни единой живой души.

Странное это было путешествие. Лилейная и Лиственная луны вели их, слабый свет отбрасывал двойные тени. Танфия часто раньше гуляла ночью, но никогда так – без Изомиры, зная, что домой она уже не вернется. Девушка подпрыгивала от каждого шороха. И с каждым шагом нарастало ощущение, будто кто-то следит за ними, и не уходило, пока его не стерла простая усталость.

Танфия гордилась своими силой и ловкостью, но теперь она начала сомневаться – а под силу ли ей отмахать две тысячи миль, не говоря уже о том: чтобы отыскать сестру и вернуть домой? Девушка вздохнула, потерла лодыжку и откупорила флагу с яблочным соком. Запасы воды, сока и сидра уже почти закончились. В рюкзаках, правда, лежали еще припасы дня на четыре, а то и на пять, смена одежды, соль для чистки зубов, мыло, полотенца и бинты. На поясах все несли охотничьи ножи, а на плечах – луки и колчаны. Лучший лук был у Руфрида – он сделал его сам из дерева и кости. Еще все взяли непромокаемые зимние плащи – когда похолодает, у них уютно будет и брести, и спать, а покуда они давили на плечи жарким грузом.

Но, несмотря на все неудобства, Танфия ощущала душевный подъем. Все ж лучше идти куда-то, чем сидеть дома, надеясь на лучшее, но ничего не зная.

– Тан, сколько у тебя денег? – поинтересовался Руфрид.

– Три десятка кошачьих глазок.

На всякий случай она вытащила монеты из кармана и пересчитала золотисто-коричневые искристые камушки в бронзовой оправе. Сотня глазок составляла одну шпинель, синий камень в серебре, а десять шпинелей изумруд. Шпинельки Танфии приходилось видывать редко, а руды – всего дважды. Прекрасные, травяно-зеленые кружочки в золоте... В Излучинке, где товары по большей части не покупали, а выменивали, деньги значили немного.

Руфрид презрительно хрюкнул.

– И у нас с Линденом на двоих пятьдесят. Далеко мы на этом не уедем. В Парионе на такие деньги каравая не купишь. А этот боров Бейн унес в кармане наши пятнадцать рудов.

– Не наших! Я бы его грязные деньги пальцем не тронула.

– Нет, но нам бы они пригодились, чтобы купить коней. Таким шагом мы сотрем башмаки и сожрем все припасы, не пройдя и полдороги.

Всякий раз, когда Руфрид открывал рот, Танфии хотелось его стукнуть. Именно ей приходилось возвращать Линдену надежды всякий раз, когда брат втаптывал их в землю. Но он был прав. Поэтому-то девушка и злилась.

– Ну уж нет, – выпалила она. – Мы молодые, крепкие. Охотиться умеем, ягоды собрать сможем. А ты ноешь, как старуха. Хотя нет – это оскорбление для всех старушек.

На этом Руфе, слава богам, заткнулся; попытался было саркастически ухмыльнуться, но вышло как-то обиженно.

– Пошли, – нетерпеливо позвали Линден. – Пойдем через город, или в обход?

– Пожалуй что насквозь, – решила Танфия. – Надо фляги наполнить, хлеба купить. Мы ничего дурного не сделали, никто нас останавливать не станет.

– Пока, -предрек Руфрид.

Еще до полудня они вышли на главную улицу Хаверейна. Путники чувствовали себя страшно приметными, но на самом деле никто не обращал на них ни малейшего внимания. Танфия втайне презирала городок за приземленность, но ее привлекало любое поселение побольше Излучинки. Кирпичные дома поглядывали на улицу с высоты нависающих вторых этажей; потрепанные соломенные крыши потемнели от непогоды и пестрели недавними золотистыми заплатами.

К тому времени, когда путешественники добрались до главной площади, ярмарка была в разгаре. Улицы разъездили в грязь; жалобы бредущих на продажу коров, овец и свиней смешивались с людским гомоном. У Танфии кольнуло сердце при мысли о том, что они с Изомирой собирались в этот день на ярмарку вместе с Эвайном.

Жизнь продолжается, подумала она. Но едва ли кто-нибудь из Излучинки попадет на рынок раньше завтрашнего дня. Она постаралась расслабиться, и подошла к уличному разносчику, чтобы наполнить фляги родниковой водой и сидром. На это ушло десять ее драгоценных глазков. Линден тоскливо поглядывал в сторону выгородки, где били копытом три гнедых конька, потом отошел перемолвиться словом с их хозяином.

– Просит за каждую по пять рудов, – вздохнул Линден, вернувшись.

– Вот жлоб! – Руфрид хлопнул брата по плечу. – Ну, даже запроси он пять за всех, нам они все не по карману.

– Забудьте, – посоветовала Танфия. – Придется пешком брести, вот и все.

Они двинулись через толпу. Внезапно Танфия ощутила на своем плече чьи-то неловкие пальцы. Она раздражено обернулась, чтобы оказаться лицом к лицу с некогда рослым, а теперь сгорбленным стариком. Хотя волосы его были белей серебра, серые глаза еще лучились весельем, а широкая улыбка открывала редкие кривоватые зубы.

– Танни? – спросил старик. От него несло перегаром. – Малышка Танни?

Поначалу Танфия не признала его, и только через пару мгновений вспомнил, кто это мог быть.

– О боги – дед?!

Это был Лан, отец ее матери, которого она не видела уже... ой, и не припомнить, лет восемь, наверное. Семья от него отказалась.

– Чего этому пню надобно? – возмутился Руфрид. – Пошли, Танфия. Пусть идет своей дорогой.

– Я не могу, – выдавила девушка. – Это мой дед.

– Что?!

– На ярманку пришли, да? – ухмыльнулся старик.

– Э, не совсем...

– Как Эйния? Я тебя почти и не вижу. Нечестно это, да? С Фрейной я дурно обошелся, знаю, но с тобой-то нет. Пошли ко мне, поговорим. У хозяйки моей в любой час похлебки для всех найдется.

У Танфии заурчало в животе. Ей пришло в голову, что дед может ей помочь; наверное, только он один.

– Ладно, – выговорила она, покосившись на товарищей. – Мы с удовольствием..

Руфрид и Линден воззрились на нее с ужасом.

– Ты с ума сошла? – воскликнул Руфрид. – Мы не можем, нам идти надо!

Дед Лан уже тянул ее за руку, пытаясь увести за собой.

– От еды и крова нам отказываться нельзя, – прошипела девушка. – Вдруг от него будет помощь!

Взгляд Руфрида скользнул ей за спину, и лицо юноши внезапно помрачнело от беспокойства.

– Ладненько, – пробормотал он, – ты права, быстро, идем за ним...

И он погнал Танфию и Линдена вслед за уходящим стариком, едва не наступая им на пятки.

– Осторожно! – воскликнула Танфия. – Что на тебя нашло?

– Я заметил в толпе Колвина. Парня, который за отца черную работу делает. Если Артрин кого-то и пошлет за нами, то его!

Сердце Танфии заколотилось. Оглянувшись, она тоже приметила Колвина тот возвышался над толпой на голову. К счастью, великан стоял к ним вполоборота: не замечая; лицо его скрывали пышная русая шевелюра и бородища. Большим умом Колвин не отличался, но заступать ему дорогу было опасно.

– Он нас видел?

– Не знаю. Вряд ли. Может, нам стоит у твоего деда пересидеть часок. Горе в том, что чем дольше мы сидим, тем больше народу может подойти из Излучинки, чтобы нас остановить.

– Но мы не можем без продыху идти! – заметила Танфия. – Вот, Линден просто зеленый.