Текст книги "История Французской революции (1789 по 1814 )"

Автор книги: Франсуа Минье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

Демократы восстановили в Пантеоне свой клуб, существование которого Директория терпела некоторое время; их вождем был Гракх Бабеф, называвший сам себя народным трибуном. Это был человек смелый, с экзальтированным воображением, с чрезвычайным демократическим фанатизмом и обладавший громадным влиянием на свою партию. Он приготовлял общество в своем журнале к царству всеобщего счастья. Общество Пантеона увеличивалось со дня на день, а потому становилось опасным для Директории, старавшейся вначале только обуздать его. Но вскоре его заседания стали продолжаться до глубокой ночи; демократы туда являлись вооруженными и замышляли напасть на Директорию и Советы. Тогда Директория решила бороться с ними открыто: 8 вантоза IV года (февраль 1796 г.) она закрыла общество Пантеона и 9-го известила об этом Законодательный корпус особым посланием.

Демократы, лишенные места своих собраний, принялись за дело другим способом: они привлекли на свою сторону полицейский легион, составленный большей частью из бывших революционеров, и в согласии с ним решили уничтожить Конституцию III года Директория, осведомленная об этом новом маневре, распустила полицейский легион, предварительно обезоружив его другими отрядами, в верности которых была убеждена. Заговорщики, пойманные вторично врасплох, остановились на плане нападения и восстания: они образовали повстанческий Комитет общественного спасения, имевший через второстепенных агентов сношения с чернью двенадцати парижских общин. Членами этого главного комитета были: глава заговора, Бабеф, и такие бывшие члены Конвента, как Вадье, Амар, Шудьё, Рикор, депутат Друэ, бывшие генералы децемвирного комитета Россиньоль, Парэн, Фион, Лами. Множество отрешенных от должности офицеров-патриотов из департаментов, скрывшихся в Париж, и бывших членов якобинской партии, составляли армию этого заговора. Вожди их часто собирались в месте, ими называемом храмом Разума; они там пели жалобные песни на смерть Робеспьера и оплакивали рабство народа. Они завели сношения с войсками, стоящими в Гренельском лагере, облюбовали там одного капитана, по фамилии Гризель, считая его своим, и все приготовили к нападению.

Они хотели установить всеобщее счастье, для чего надо было приступить к разделу имущества, доставить преобладание правительству настоящих, чистых абсолютных демократов, создать Конвент из шестидесяти восьми монтаньяров, оставшихся после преследования их во время реакции термидора, и дать им в помощники по одному демократу на департамент; наконец, они решили отправиться из различных кварталов, ими между собой распределенных, в одно и то же время против Директории и против Советов. В ночь восстания они должны были прибить повсюду два объявления, – первое из них содержало такие слова: „Конституция 1793 года, свобода, равенство, всеобщее счастье“, а другое: „Те, кто насильно захватили верховную власть, должны быть осуждены на смерть свободными людьми“ Заговорщики были готовы, воззвания отпечатаны, день назначен, но они были преданы Гризелем, как это обыкновенно случается в заговорах^[53].

21 флореаля (май), накануне назначенного для нападения дня, заговорщики были схвачены на их тайном собрании. У Бабефа нашли весь план и документы, касающиеся заговора. Директория предупредила Советы об этом особым посланием, а народу объявила особой прокламацией. Эта странная, с такой яркой окраской фанатизма, попытка представляла собой только повторение прериальского восстания, но без его средств и надежды на успех, и потому возбудила глубокий ужас. Воображение все еще было напугано свежим воспоминанием господства якобинцев. Бабеф, как смелый заговорщик, предложил мир Директории, несмотря на то, что был ее пленником.

„Считали бы вы, граждане директора, – писал он им, – унизительным для себя вести переговоры со мной, как власть с властью? Вы видели, какого множества людей, меня окружающих, я пользуюсь доверием; вы видели, что моя партия не уступает вашей; вы видели, какие глубокие разветвления она имеет, и я убежден, что при виде всего этого вы дрожали“.

Он оканчивал словами: „Я вижу только один благоразумный выход: объявите, что не было никакого серьезного заговора. Пять человек, показав себя великими и великодушными, могут теперь спасти родину. Я ручаюсь, что патриоты защитят вас своими телами; они ненавидят вовсе не вас, а только ваши непопулярные поступки. За себя лично я даю вам столь же обширное ручательство, как моя постоянная откровенность“. Директория, вместо такого примирения, обнародовала письмо Бабефа и предала заговорщиков Верховному суду в Вандомс.

Их сторонники сделали еще одну попытку. В ночь на 13 фрюктидора (август) около 11 часов они двинулись в числе шестисот или семисот человек, вооруженных саблями и пистолетами, против Директории, но нашли ее защищенной ее гвардией. Тогда они отправились в Гренельский лагерь, надеясь благодаря связям, завязанным ими раньше, привлечь его на свою сторону. Весь лагерь спал, когда к нему подошли заговорщики. На крик часовых: „Кто идет?“ они отвечали: „Да здравствует республика! Да здравствует Конституция 1793 года!“ Часовые подняли тревогу в лагере. Заговорщики, надеясь на присутствие батальона из Горда, на самом деле переменившего место, направились к палатке капитана Мало; тот приказал трубить сигнал к подъему и велел своим полуодетым драгунам сесть на лошадей. Заговорщики, изумленные этим приемом, слабо оборонялись, были изрублены драгунами и бежали, побросав много убитых и пленных на поле сражения. Эта неудачная экспедиция была почти последней попыткой партии; при каждом поражении она теряла свою силу и получила тайное убеждение, что ее господство прошло. Гренельское предприятие было для нее крайне пагубным; кроме своих потерь в этой стычке, она еще лишилась значительного количества своих членов вследствие приговоров военных комиссий, бывших для нее тем же, чем были революционные трибуналы для ее врагов. Комиссия Гренельского лагеря присудила, в пять приемов, тридцать одного заговорщика к смерти, тридцать к вечной ссылке и двадцать к заключению.

Несколько времени спустя Вандомский верховный суд занялся разбором дела Бабефа и его сторонников, в числе которых были: Амар, Вадье и Дарте, бывший секретарь Жозефа Лебона. Ни один из них не противоречил друг другу; они говорили как люди, не боявшиеся ни признать свою цель, ни умереть за свое дело. В начале и в конце всякого заседания они пели „Марсельезу“. Этот старинный гимн победы, их уверенная осанка поражали умы удивлением и делали их еще опаснее. Их жены последовали за ними в трибуналы. Бабеф, окончив свою защиту, повернулся к ним и сказал: „Следуйте за своими мужьями до Голгофы, вам не приходится краснеть за то, за что они присуждены к казни“. Верховный суд приговорил Бабефа и Дарте к смерти; услышав этот приговор, оба они закололись кинжалами. Бабеф был последним вождем бывшей партии Парижской коммуны и Комитета общественного спасения, до 9 термидора разделенной, а после соединившейся в одно целое. С каждым днем эта партия уменьшалась. С этого времени начинается ее расстройство и одиночество. Во время реакции она все-таки составляла еще значительную массу, при Бабефе она образовала маленькое товарищество; теперь же остались только отдельные демократы, а партия была уничтожена.

В промежуток времени между гренельским предприятием и осуждением Бабефа роялисты также составили свой заговор. Планы демократов произвели в общественном мнении движение, противоположное виденному нами после вандемьера, и контрреволюционеры стали смелее в свою очередь. Тайные вожди этой партии надеялись найти поддержку в войсках Гренельского лагеря, не примкнувших к заговору Бабефа. Нетерпеливая и неловкая партия эта, не имея возможности подчинить себе массу народных кварталов, как это было в вандемьере, или членов Советов, как это было немного раньше 18 фрюктидора, выдвинула в дело трех людей, без влияния и имени: аббата Бротье, бывшего советника парламента Лавилёрнуа и авантюриста, по фамилии Дюнан. Лица эти, недолго думая, обратились к эскадронному командиру Мало, чтобы с его помощью захватить Гренельский лагерь и затем восстановить старый государственный порядок. Мало их выдал Директории, а Директория предала их гражданскому суду, так как не могла, несмотря на свое желание, назначить над ними суд военный. Судьи их же партии, выбранные под влиянием вандемьера, отнеслись очень снисходительно к заговорщикам, и им было назначено всего-навсего непродолжительное тюремное заключение. К этому времени опять возобновилась борьба между всеми властями, выбранными секциями, и Директорией, опиравшейся на армию. Всякий черпал свою силу и своих судей из своей партии, и в результате, когда избирательная власть подчинилась контрреволюции, Директория постаралась ввести в управление государством армию, видя в ней свою поддержку; это повлекло за собой важные неудобства.

Директория была не только победительницей обеих восставших партий, но также и Европы. Новая кампания была начата в счастливый час. Бонапарт, прибыв в Ниццу, ознаменовал свое принятие командования над Итальянской армией одним из самых смелых вторжений. Незадолго перед этим эта армия была разбита у подножия Альп; она была лишена всего, и ее численность едва достигала тридцати тысяч человек, но зато она была одарена большим мужеством и патриотизмом. Бонапарт, гениально воспользовавшись всем этим, начал свою деятельность, которая затем возбуждала удивление всего мира в продолжение двадцати лет. Он покинул лагерь и отправился в Савойскую долину, чтобы ворваться в Италию между Апеннинами и Альпами. Против него было девяносто тысяч союзников, центром которых командовал Аржанто, левым флангом Колли, а правым Больё. Вся эта громадная армия была рассеяна в несколько дней чудесами гения и смелости. При Монтенотто Бонапарт опрокинул центр врагов и вторгся в Пьемонт; при Миллезимо он окончательно отделил Сардинскую армию от Австрийской, из которых одна бросилась защищать Турин, другая Милан, столицы их владений. Перед тем как преследовать австрийцев, республиканский генерал бросился налево, чтобы покончить с Сардинской армией; при Мондови судьба Пьемонта была решена, и устрашенный туринский двор поспешил покориться. В Кераско было заключено перемирие, вскоре за ним последовал мир между республикой и королем сардинским, уступившим Савойю и графство Ниццское и Тендское, подписанный в Париже 18 мая 1796 г. Занятие Алессандрии, открывавшее доступ в Ломбардию; срытие крепостей Сузы и Лабрюнет, стоявших на заднем фронте Франции, уступка графства Ниццского и Савойи и возможность совместных действий с другой Альпийской армией, под начальством Келлермана, – все это было результатом пятнадцатидневного похода и шести побед.

Война с Пьемонтом кончилась. Бонапарт двинулся против Австрийской армии, не давая ей отдыха. Он перешел через По в Пьячен и через Адду в Лоди. Эта последняя победа открыла ему ворота Милана и позволила овладеть всей Ломбардией. Генерал Больё был отброшен республиканской армией, окружившей Мантую и появившейся затем на горах Австрийской империи, в Тирольские ущелья, генерал Вурмзер заменил тогда Больё, и новая армия соединилась с остатками побежденной. Вурмзер двинулся освободить Мантую и перенести театр военных действий опять в Италию, но он был раздавлен Бонапартом, подобно своим предшественникам. Для этого Бонапарту пришлось на время снять осаду с Мантуи, но, победив своего нового врага, он опять ее возобновил с еще большей твердостью и занял свои позиции в Тироле. План вторжения был исполнен с большой стройностью и полным успехом. В то время, как Итальянская армия угрожала Австрии со стороны Тироля, Маасская и Рейнская двигались к ней со стороны Германии. Моро, опираясь левым крылом на Журдана, правым был близок к соединению с Бонапартом. Эти две армии перешли Рейн при Нойвиде и Страсбурге и приближались фронтом, развернутым на протяжении шестидесяти миль, тесня неприятеля, отступавшего перед ним, но в то же время старавшегося остановить движение и прорвать их линию. Обе армии были уже близки к цели своего предприятия, – Моро вошел в Ульм, затем в Страсбург, перешел Лех, и его авангард уже дошел до ущелий Тироля; но в это время Журдан, бывший с ним не в ладах, выступил за линию и, будучи разбит эрцгерцогом Карлом, начал полное отступление. Моро, не защищаемый больше на своем левом фланге, был принужден следовать за Журданом и тут-то он выполнил свое знаменитое отступление. Ошибка Журдана была громадна; она помешала выполнению обширного плана кампании и дала отсрочку австрийской монархии.

Венский кабинет, уже потерявший Бельгию в войне против революции и слишком хорошо сознававший важность сохранения за собой Италии, защищал ее с крайним упорством. Вурмзер после нового поражения принужден был с остатками своей армии броситься в Мантую. Генерал Альвинци, во главе пятнадцати тысяч венгров, еще раз хотел попытать счастья, но это ему удалось не лучше, чем Больё и Вурмзеру. Новые победы прибавились к чудесам, уже совершенным Итальянской армией, и обеспечили полное покорение Италии. Мантуя сдалась, и республиканские войска, овладев Италией, двинулись через горы по направлению к Вене. Бонапарт имел перед собой принца Карла, единственную надежду Австрии. Он быстро преодолел ущелья Тироля и вышел из гор в Германии. В это время обе армии, Рейнская – под начальством Моро, Маасская под начальством Гоша, с успехом возобновили план предыдущего похода; устрашенному венскому кабинету пришлось заключить перемирие в Леобене. Он истощил все свои силы, испытал всех своих генералов, тогда как Французская Республика осталась во всей своей победоносной мощи.

Итальянская армия довершила в Европе дело Французской революции. Этот удивительный поход был следствием сочетания гениального полководца с подобной ему армией. Бонапарт имел под своим начальством генералов, способных самим быть командующими и брать на себя выполнение целого движения или битвы, и армию, состоящую из граждан с развитым умом, высокой душой и рвением к великим делам. Она была страшно предана делу революции, увеличившей пределы ее родины, сохранившей независимость войска, несмотря на дисциплину, и давшей возможность каждому солдату стать генералом. Чего бы не мог совершить гениальный вождь с подобными людьми? Позже, вспоминая свои первые годы, он сожалел, что сосредоточил в себе одном всю свободу и всю умственную деятельность, сделав армию слишком механической и подчинив генералов только своим приказаниям. Бонапарт начинал собой третью эпоху революционных войн. Кампания 1792 г. была ведена по старой системе, разбросанными отрядами, действовавшими поодиночке и не оставляя общей линии действия. Комитет общественного спасения соединил воедино отряды и заставил их действовать планомерно, а не применяясь к условиям минуты, ускорил их движения и направил к одной общей цели. Бонапарт делал перед каждым сражением то, что Комитет перед всей кампанией. Он направлял все свои силы к одной решительной цели и побеждал многочисленных врагов только благодаря быстроте своих нападений. Он решительно управлял армиями, руководил их движениями даже вне поля своего зрения и всегда имел их под рукой в нужном месте, чтобы занять позицию или выиграть сражение. Его дипломатия была так же превосходна, как и его военное искусство.

Почти все итальянские правительства принадлежали к коалиции, но народ склонялся больше к республике. Бонапарт оперся на народ; не имея возможности завоевать Пьемонт, он его ослабил; преобразовал Миланскую область, до сих пор находившуюся в подчинении у Австрии, в Цизальпинскую Республику; обессилил контрибуцией Тоскану и мелких принцев Пармы и Модены, не захватывая их владения. Папа, подписавший перемирие при первой победе Бонапарта над Больё и не побоявшийся его нарушить при появлении Вурмзера, купил мир уступкой Романьи, Болоньи и Феррары, присоединенных к Цизальпинской Республике. Генуя потеряла свою прежнюю аристократическую организацию и была преобразована в Лигурийскую Республику, единую и нераздельную, венецианская аристократия благоволила к коалиции и, подняв восстание в тылу французской армии, потеряла свою самостоятельность. Венеция третейским судом была присуждена Австрии взамен Милана. Австрия, по предварительным условиям, уступила Бельгию, присоединенную к Франции, и признала Цизальпинскую Республику. Все союзные державы сложили оружие, и даже сама Англия предложила вести мирные переговоры. Мирная и свободная внутри Франция достигла и извне своих естественных границ и окружила себя возродившимися республиками, которые, как Голландия, Ломбардия или Лигурия, защищали ее границы и распространяли ее систему в Европе. Коалиция была совсем не расположена снова напасть на революцию, все правительства которой оказывались победителями, – и анархия после 10 августа, и диктатура после 31 мая, и законная власть при Директории, – и которая (революция) подвигалась при каждом нападении на нее все дальше по европейской территории. В 1792 г. она дошла только до Бельгии; в 1794 г. она вошла в Голландию и дошла до Рейна; в 1796 г. победила Италию и задела Германию. Если бы она продолжала таким образом двигаться, то коалиции пришлось бы опасаться, как бы она не пошла в своих победах еще дальше. Все это заставляло склоняться к всеобщему миру.

Но положение Директории сильно изменилось после выборов V года (май 1797 г.). Эти выборы, проведя законным образом роялистскую партию в Законодательное собрание и правительство, вновь поставили вопрос, уже раз решенный в вандемьере. До сих пор Директория и Советы жили в добром согласии; составленные из партии Конвента и соединенные общими интересами и необходимостью устроить республику, расшатанную различными партиями, они вносили в свои сношения большое миролюбие, а в свои меры много согласия. Советы принимали различные требования Директории, за некоторыми мелкими изменениями, и одобряли ее финансовые и административные проекты и ее поведение относительно заговоров, войны и Европы. Меньшинство, враждебное Конвенту, образовало оппозицию в Советах; осторожно борясь с политикой Директории, оно ожидало усиления от вновь избранной трети депутатов. Во главе этой партии стояли: Барбе-Марбуа, Пасторе, Воблан, Дюма, Порталис, Симеон, Барбье, Тронсон дю Кудре, Дюпон из Немура, – по большей части все это были члены Правой бывшего Законодательного собрания, а кое-кто были и настоящими роялистами. Скоро положение их перестало быть двусмысленным, и благодаря выборам V года они получили подкрепление, и политика их стала более агрессивной.

Роялисты образовали грозный и деятельный союз, имеющий своих вождей, агентов, свои избирательные списки, свои журналы. Они устранили республиканцев от выборов, привлекли к себе всегда идущую за более деятельной партией толпу и на время подняли народное знамя. Они не хотели признавать даже патриотов первой эпохи революции и избирали только решительных контрреволюционеров или сомнительных конституционалистов. Таким образом, республиканская партия оказалась только в правительстве, а партия роялистов захватила власть в избирательных собраниях и Советах.

1 прериаля V года (20 мая) оба Совета были организованы. Дух, их воодушевляющий, они обнаружили с самого первого шага. Пишегрю, отправленный роялистами на новое поле сражений контрреволюции, был восторженно избран президентом Совета пятисот; Барбе-Марбуа с такой же услужливостью был выбран в президенты Совета старейшин. Законодательный корпус занялся выбором одного директора, взамен Летурнера, члена Директории, выходящего по жребию 30 флореаля. Новый выбор пал на Бартелеми, занимавшего пост посланника в Швеции. В качестве человека умеренного и сторонника мира, он равно нравился и Советам, и Европе; но он не мог быть вследствие отсутствия из Франции во все время революции особенно пригодным к управлению республикой.

За этими первыми враждебными действиями против Директории и партии Конвента последовали более действенные нападения; началось беспощадное преследование как администрации, так и политики Директории. Она, в свою очередь, делала, что могла, с помощью законного правительства при еще революционном положении. Ее упрекали в продолжении войны и в расстройстве финансов. Большинство Законодательного корпуса искусно пользовалось общественными потребностями: оно поддерживало неограниченную свободу печати, дававшую журналам возможность нападать на Директорию и тем подготовлять переход к другому господствующему устройству, также поддерживало оно и мир, ведший к разоружению республики, и, наконец, государственную экономию.

Эти требования имели свою полезную и национальную сторону. Утомленная Франция, чтобы довершить восстановление общества, испытывала необходимость во всех этих вещах. Поэтому некоторые требования роялистов разделялись ею, но только по иным причинам. С бо́льшим несколько беспокойством встретила она меры, принятые Советами относительно священников и эмигрантов. Все жаждали умиротворения, но никто не хотел, чтобы вернулись победителями побежденные революцией. Советы занялись поспешно законами об амнистии духовенства и эмигрантов.

Они совершенно справедливо отменили изгнание или заключение в тюрьму священников по религиозным делам или за отсутствие патриотизма; но они захотели восстановить прежние прерогативы католического богослужения, вновь разрешить употребление колоколов и освободить священников от обязательной для всех должностных лиц присяги. Молодой лионский депутат, Камиль Журдан, красноречивый, мужественный и исповедующий с большой смелостью свои религиозные убеждения, считался в Совете пятисот главным панегиристом духовенства. Произнесенная им по этому поводу речь возбудила громадное изумление и ожесточенные протесты. Все время проявлялся энтузиазм исключительно патриотический, и все были удивлены, увидя другой энтузиазм – религиозный. Предыдущий век и революция совершенно отучили от него и даже мешали его пониманию. Наступило время, когда партия старого режима не стала больше бояться проводить свои верования и свой язык рядом с верованием и языком новаторской партии, до сих пор исключительно господствовавшей. В результате, как и все неожиданное, речь Камиля Журдана произвела неприятное впечатление, и его стали называть Журдан-трезвон и Журдан-колокол. Однако попытка покровителей духовенства не удалась, и Совет пятисот не посмел ни допустить употребление колоколов, ни сделать священников независимыми. После некоторых колебаний умеренная партия присоединилась к партии Директории, и гражданская присяга духовенства была удержана в законодательстве, при криках „Да здравствует республика!“

Однако враждебные действия против Директории не прекращались, особенно в Совете пятисот, как более горячем и нетерпеливом, чем Совет старейшин. Все это очень ободрило партию роялистов внутри страны. Снова возобновились репрессии контрреволюционеров против патриотов и покупателей национальных имений. Эмигранты и мятежное духовенство возвращались толпами и, не скрывая своего отвращения к революции, придумывали планы низвержения ее. Власти Директории угрожали в центре, не признавали в департаментах, и она стала совсем бессильной.

Но необходимость защиты, беспокойство всех людей, преданных Директории и особенно революции, возбудило и ободрило правительство. Наступательный образ действий Совета заставил заподозрить его привязанность к республике, он лишился поддержки тех, кто вначале стоял на его стороне. Конституционалисты 1791 г. и партия Конвента соединились вместе. Сальмский клуб, основанный под покровительством этой партии, являлся как бы протестом против клуба Клиши, давно уже служившего местом сборищ для наиболее влиятельных членов Советов. Директория, прибегая к общественному мнению, не забывала также и своей главной поддержки – войска; она перевела в Париж многие полки из армии Самбры и Мааса, бывшей под начальством Гоша Окружность в шесть мириаметров (двенадцать лье), которую войска не могли переступить без посягательства на конституцию, была перейдена; Советы указали Директории на это нарушение; но та выказала подозрительное неведение и дала совершенно неудовлетворительные объяснения.

Обе партии наблюдали друг за другом, – одна господствовала в Директории, Сальмском клубе и в армии, другая – в Советах, клубе Клиши и в салонах роялистов. Толпа пока оставалась зрительницей. Каждая из двух партий была расположена действовать против другой революционным путем. Средняя между этими двумя партия, партия конституционная и умиротворяющая, старалась предотвратить эту борьбу и установить согласие, что было совершенно немыслимо. Карно был во главе этой последней партии; несколько членов Совета молодых, руководимые Тибодо, и довольно большое число членов Совета старейшин помогали его планам умеренности. Карно, бывший в это время во главе Директории, составлял вместе с Бартелеми, на обязанности которого лежали сношения с Законодательным корпусом, меньшинство в правительстве. Чрезвычайно строгий в своем поведении и слишком непреклонный в своих мнениях, Карно не мог сойтись ни с Баррасом, ни с властным Ребелем. К этому несходству характеров присоединялось еще различие во взглядах и образе действия; Баррас и Рёбель, поддерживаемые Ларевельер-Лепо, были не прочь от устройства государственного переворота против Советов, в то время как Карно хотел точно следовать закону. Этот великий гражданин отлично видел, какой образ правления в различные моменты революции пригоден к данным обстоятельствам; раз составленное мнение становилось для него законом, и он всячески стремился к его проведению в жизнь. При Комитете общественного спасения он постоянно думал о диктатуре; при Директории – о законном правительстве. Не признавая никаких тонкостей, он, наконец, оказался в двусмысленном положении; он хотел мира во время войны и законности – при государственном перевороте.

Советы, немного устрашенные приготовлениями Директории, казалось, согласны были на примирение ценой отставки некоторых министров, не пользующихся их особым доверием. Эти министры были: министр юстиции – Мерлен из Дуэ; иностранных дел – Делакруа; финансов – Рамель. И, наоборот, они хотели удержать в министерствах – военном – Петье, внутренних дел – Бенесека, и полиции – Кошона де Лапарана. Не имея в руках директориальной власти, Законодательный корпус хотел быть уверенным в своих министрах. Рёбель, Ларевельер-Лепо и Баррас не только не уступили этому желанию, вводящему врага в среду правительства, но тотчас же отрешили покровительствуемых советом министров от должности и сохранили других. Бенесек был заменен Франсуа из Нефшато, Петье – Гошем, а вскоре затем и Шерером, Кошон де Лапаран – Ленуар-Ларошем, а этот последний, как оказавшийся нерешительным, затем был заменен Сотеном. Талейран также получил место в этом министерстве. Он был вычеркнут из списка эмигрантов со времени окончания заседаний Конвента, как революционер 1791 г., а глубокая проницательность, ставившая его всегда в партию, имевшую больше шансов на победу, сделала его в это время республиканцем и приверженцем Директории. Он получил портфель Делакруа и своими советами и смелостью много способствовал событиям фрюктидора.

Гражданская война становилась все более и более неизбежной; Директория вовсе не желала мира, отсрочивающего как ее падение, так и падение республики только до выборов VI года. Под ее влиянием были из армии присланы угрожающие Советам адреса. Бонапарт следил беспокойным взором за подготовлявшимися в Париже событиями. Будучи тесно связан с Карно и находясь в непосредственной с ним переписке, он все-таки прислал своего адъютанта Лавалетта собрать сведения о несогласиях в правительстве и об окружающих его интригах и заговорах. Бонапарт обещал Директории в случае действительной опасности поддержку своей армии. Он прислал в Париж Ожеро с адресами от своих войск. „Берегитесь, роялисты, – писали солдаты, – от Эча до Сены только один шаг. Берегитесь! Ваши беззакония сочтены и возмездие за них – на концах наших штыков!“ – „Мы с негодованием наблюдали, – писал Главный штаб, – за интригами роялистов, угрожающими свободе. Мы поклялись прахом героев, умерших за родину, вести беспощадную войну против королевской власти и ее приверженцев. Таковы наши чувства, таковы ваши, таковы чувства всех патриотов. Пусть только роялисты покажутся – и они не останутся живыми!“ Советы протестовали, но безуспешно, против такого вмешательства в политику армии. Генерал Ришпанс, командующий пришедшими из армии Самбры и Мааса полками, расположил их в Версале, Медоне и Венсене.

Советы были нападающей стороной в прериале; но затем успех их дела мог быть отложен до VI года, когда они его могли достигнуть без риска и борьбы, и, начиная с термидора (июль 1797 г.), они держались исключительно оборонительной тактики. Подготовляясь к борьбе, они, чтобы освободиться от Сальмского клуба, закрыли все конституционные кружки и увеличили также власть Комиссии инспекторов (зала собрания), сделавшейся правительством Законодательного корпуса и в числе членов которой находились заговорщики-роялисты Вийо и Пишегрю. Охрана Совета, подчиненная прежде Директории, зависела теперь непосредственно от инспекторов зала. Наконец, 17 фрюктидора Законодательный корпус позаботился приобрести себе помощь вандемьерской милиции и декретировал, по предложению Пишегрю, формирование Национальной гвардии. На следующий день, 18-го, эту меру должны были привести в исполнение, а затем Советы решили издать приказание об удалении войск. Принимая во внимание такое положение дела, станет вполне понятным, что великая борьба революции со старым порядком должна была еще раз решиться той или другой победой. Пылкий генерал Вийо хотел, чтобы Советы первые начали борьбу и издали указ об обвинении трех директоров, Барраса, Рёбеля и Ларевельера-Лепо, а других двух директоров призвали в Законодательный корпус; если правительство откажет в послушании, Вийо настаивал забить тревогу и поднять жителей секции против Директории; Пишегрю при этом должен был взять на себя командование этим законным восстанием, и все перечисленные меры должны были быть приняты быстро, смело и вполне открыто. Говорят, что Пишегрю колебался; мнение людей нерешительных перевесило, и Советы последовали по медленному пути законных приготовлений.

Не так действовала Директория. Баррас, Рёбель и Ларевельер-Лепо решили немедленно напасть на Карно, Бартелеми и большинство Советов. Утро 18-го было назначено для выполнения государственного переворота. Ночью войска, расположенные вокруг Парижа, вошли под начальством Ожеро в город. План директориального триумвирата был: занять Тюильри до начала заседания Законодательного корпуса, чтобы избегнуть насильственного изгнания его оттуда, созвать Советы где-нибудь по соседству с Люксембургом, предварительно арестовав их главных вождей, и начатый силой государственный переворот завершить законодательной мерой. Триумвират не сомневался в согласии на подобные действия со стороны меньшинства Советов и к тому же рассчитывал на одобрение толпы. В час ночи войска прибыли к городской Коммуне, расположились по набережной, по мостам на Елисейских полях, и вскоре двенадцать тысяч человек и сорок пушек окружали Тюильри. В четыре часа утра раздался пушечный выстрел, и генерал Ожеро появился у решетки Пон-Турнана.