Текст книги "История Французской революции (1789 по 1814 )"

Автор книги: Франсуа Минье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 39 страниц)

Франсуа Минье
История Французской революции с 1789 по 1814 гг.

Франсуа Минье и школа французских историков эпохи Реставрации

Переворот в общественном строе и всей жизни Франции, начало которому было положено штурмом парижанами королевской тюрьмы Бастилии 14 июля 1789 г., по праву получил название Великой французской революции. Он оказал огромное влияние на ход истории не только Западной Европы и Европы в целом, но всего человечества. Грандиозность этой революции стали довольно рано осознавать как ее участники, так и наблюдатели во Франции и других странах. Еще до завершения революционного процесса стали появляться работы, в которых предпринимались попытки не только описать события революции, но и осмыслить их. Со временем их становилось все больше. Достаточно назвать работы Э. Берка „Размышления о революции во Франции и о поведении некоторых обществ в Лондоне, относящемся к этому событию“ (1790), Джеймса Маккинтоша „Vindiciae Galliae. В защиту Французской революции“ (1791), Р. Сен-Этьена „Исторический альманах Французской революции за 1792 год“, А. Барнава „Введение во Французскую революцию“ (1793), И. Г. Фихте „Попытка содействовать исправлению мнения публики о Французской революции“ (1793), А. Фантена „Философская история революции Франции от созыва нотаблей Людовиком XVI до конца Национального конвента“ (1796), Ж. де Местра „Рассуждения о Франции“ (1797), Ф. Пажеса „Тайная история Французской революции“ (1797), Ф. фон Генца „О ходе общественного мнения в Европе относительно Французской революции“ (1797), Л. М. Прюдома „Общая история преступлений, совершенных во время Французской революции“ (1797), Б. де Молевилля „Анналы Французской революции“ (1800), Ш. де Лекреталя „Очерк Французской революции“ (1801), К. Ф. Больё „Исторический опыт о причинах и следствиях Французской революции с примечаниями о некоторых событиях и учреждениях“ (1801–1803), Ф. Э. Туланжона „История Франции со времени революции 1789 года на основании современных мемуаров и рукописей, взятых в гражданских и военных хранилищах“ (1801–1810). Но даже те из названных работ, которые были написаны историками, носили не столько научный, сколько публицистический характер. Переходную ступень от публицистики к историологии представляла работа А.Л.Ж. де Сталь-Гольштейн (дочь Ж. Неккера, министра финансов при дворе Людовика XVI) „Рассуждение о главных событиях Французской революции“, которая была опубликована посмертно в 1818 г.

И только в двадцатых годах XIX в. появились первые подлинно научные работы о Великой французской революции. В 1823 г. увидели свет первые два тома „Истории Французской революции“ Луи Адольфа Тьера (1797–1877), в следующем – 1824 г. – двухтомный труд Франсуа Мари Огюста Минье (1796–1884) „История Французской революции с 1789 до 1814 гг.“ Так как последний, десятый том работы А. Тьера вышел только в 1827 г., то названное произведение Ф. Минье представляет собой первый завершенный подлинно научный труд по истории Великой французской революции. Именно эта работа и предлагается вниманию всех, кого интересует ход истории Франции в эту необычайно бурную и для нее, и для Европы в целом эпоху.

Он неоднократно выходил в дореволюционной России: первый перевод под редакцией и с предисловием К. К. Арсеньева с приложением нескольких глав из работы Э. Кине „Революция“ был опубликован в двух томах в 1866–1867 гг., затем переиздан в 1895, 1897, 1905 и 1906 гг. В 1906 г. вышел другой, более современный перевод, выполненный И. М. Дебу и К. И. Дебу. Последний дополнил текст Ф. Минье обширными и в целом полезными примечаниями. После этого вплоть до наших дней данная работа Ф. Минье в нашей стране не выходила. Что же касается труда А. Тьера, то он выходил в России только один раз: был издан в пяти томах в 1873–1877 гг.

Со времени выхода работ и Ф. Минье, и А. Тьера прошло более полутора столетий. С тех пор научная литература о Великой французской революции неимоверно обогатилась. Появились тысячи книг, не говоря уже о статьях. В научный оборот введен поистине гигантский материал, который не был известен названным двум историкам. И тем не менее их труды не потеряли своего значения. И дело даже не в том, что они были написаны, как говорится, по горячим следам. Эти работы, уступая если не всем, то значительному числу написанных за истекшие 180 лет работ по богатству использованного фактического материала, выгодно отличаются от многих более поздних трудов значительно более глубоким пониманием самого процесса революции.

Это связано с явлением во многом уникальным в истории исторической науки (историологии). Обычно историки, даже великие, во многом являются эмпириками. Мало кто из них занимался теоретическим осмыслением изучаемых явлений. И почти совсем отсутствуют историки, которые самостоятельно поднимались до уровня философско-исторических обобщений. В этом отношении редким исключением была школа французских историков эпохи Реставрации, к которой принадлежали Ф. Минье и А. Тьер.

Кроме них, к этой школе относились еще два виднейших французских историка.

Один из них – признанный ее глава Жак Никола Огюстен Тьерри (1795–1856). Он – автор множества статей, которые были затем собраны в книгах „Письма по истории Франции“ (1827) и „Десять лет исторических работ“ (1835) (рус. пер. отдельных статей из этих сборников см.: Тьерри О. Городские коммуны во Франции в Средние века. СПб., 1901; Избранные сочинения. (М., 1937), и монографий: „История завоевания Англии норманнами“ (1825; рус. пер.: М., 1900; Киев; Харьков, 1904), „Опыт истории происхождения и успехов третьего сословия“ (1853; послед, рус. изд.: Избр. соч. М., 1937) и др.

Другой – Франсуа Пьер Гийом Гизо (1787–1874), перу которого принадлежат „Этюды по истории Франции“ (1823), „История Английской революции“ (1827–1828; рус. пер.: Ч. 1–2. СПб., 1859–1860; Т. 1–3. СПб., 1868; Т. 1–2. Ростов-на-Дону, 1996), „История цивилизации в Европе“ (1828; рус. пер.: СПб., 1860; 1905), „История цивилизации во Франции“ (1829; рус. пер.: СПб., 1861; Т. 1–4. М., 1877–1881).

Великий вклад французских историков эпохи Реставрации в развитие философско-исторической, а тем самым и собственно исторической мысли заключается в том, что они открыли общественные классы и классовую борьбу.

У этих мыслителей были предшественники. Истоки идеи общественных классов и идеи классовой борьбы уходят в глубокую древность. Социальное неравенство людей в цивилизованном обществе и связанные с ним общественные конфликты были подмечены еще в эпоху Древнего Востока. В античном обществе эти идеи обрели более отчетливую форму.

Великий древнегреческий мыслитель Платон (427–347 гг. до н. э.) в своем „Государстве“, характеризуя олигархический строй, писал: „…Подобного рода государство неизбежно не будет единым, а в нем как бы будут два государства: одно – государство бедняков, другое – государство богачей. Хотя они и будут населять одну и ту же местность, однако станут вечно злоумышлять друг против друга“^{1}.

Большое внимание расчленению общества на группы людей с разными интересами уделил в своей „Политике“ другой крупнейший древнегреческий философ – Аристотель (384–322 гг. до н. э.). Чаще всего он говорил о делении общества на состоятельных (богатых, благородных) людей и на простой народ (народную массу)^{2}. В свою очередь в составе простого народа он выделял земледельцев, ремесленников, торговцев, моряков, военных, поденщиков^{3}. Наряду с этим он проводил и другое деление. „В каждом государстве, – писал Аристотель, – есть три части: очень состоятельные, крайне неимущие и третьи, стоящие посредине между теми и другими“^{4}.

Как показал Аристотель, анализ подразделения общества на такие составные части и взаимоотношений между ними дает ключ к пониманию того, почему в том или ином конкретном обществе утвердилась та или иная форма государственного устройства. „Так как…, – писал он, – между простым народом и состоятельными возникают распри и борьба, то, кому из них удается одолеть противника, те и определяют государственное устройство, причем не общее и основанное на равенстве, а те, на чьей стороне оказалась победа, те и получают перевес в государственном строе в качестве награды за победу, и одни устанавливают демократию, другие – олигархию“^{5}.

Как сообщается в „Римских древностях“ греческого ритора и исторического писателя Дионисия Галикарнасского (I в. до н. э. – I в. н. э.), римлянин Менений Агриппа, который был и участником, и свидетелем ожесточенной борьбы, развернувшейся в начале V в. до н. э. в Риме между патрициями и плебеями, находил, что „не только у нас и не в первый раз беднота встала против богачей, низшие против высших, но, можно сказать, во всех государствах, как в мелких, так и больших, существует враждебная противоположность между большинством и меньшинством“^{6}.

Римский историк Тит Ливий (59 г. до н. э. – 17 г. н. э.) в „Истории Рима от основания города“ (рус. пер.: Т. 1. М., 1989; Т. 2, 3. 1994) рассказывает, что, когда плебеи в знак протеста против причиняемых им обид покинули город, то к ним в качестве посредника был послан Менений Агриппа. „И допущенный в лагерь, он, говорят, только рассказал по-старинному безыскусно вот что. В те времена, когда не было, как теперь, в человеке все согласовано, но каждый член говорил и решал, как ему вздумается, возмутились другие члены, что все их старания и усилия идут на потребу желудку; а желудок, спокойно сидя в середке, не делает ничего и лишь наслаждается тем, что получает от других. Сговорились тогда члены, чтобы ни рука не подносила пищу ко рту, ни рот не принимал подношения, ни зубы его не разжевывали. Так, разгневавшись, хотели они смирить желудок голодом, но и сами все, и все тело вконец исчахли. Тут-то открылось, что и желудок не нерадив, что не только он кормится, но и кормит, потому что от съеденной пищи возникает кровь, которой сильны мы и живы, а желудок равномерно по жилам отдает ее всем частям тела. Так, сравнением уподобив мятежу частей тела возмущение плебеев против сенаторов, изменил он настроение людей“^{7}. Здесь перед нами зачаток концепции, которая в последующем получила название органической теории классов.

Римский историк Гай Саллюстий Крисп (86 г. – ок. 35 г. до н. э.) в сочинении „О заговоре Катилины“ (ок. 43–44 гг.) подчеркивал: „Безумие охватило не только заговорщиков: вообще весь простой народ в своем стремлении к переменам одобрял намерения Катилины. Именно они, мне кажется, соответствовали его нравам. Ведь в государстве те, у кого ничего нет, всегда завидуют состоятельным людям, превозносят дурных, ненавидят старый порядок, жаждут нового, недовольны своим положением, добиваются общей перемены, без забот кормятся волнениями и мятежами, так как нищета легко переносится, когда терять нечего“^{8}.

Историк Аппиан (ок. 100 г. – 170 г. н. э.), грек по происхождению, в своих „Гражданских войнах“ (рус. пер.: Л., 1935; М., 1994 // Римская история. М., 1998; 2002) в отличие от многих своих предшественников, увидел истоки внутриполитической борьбы в Риме, которая привела к краху республики и утверждению империи, не в моральной деградации римлян, а в отношениях поземельной собственности, обусловивших различие интересов разных социальных групп римского общества.

В построениях как античных историков, так и историков эпохи Возрождения немалую роль играли понятия судьбы, как судьбы-рока, так и судьбы-фортуны. У историков-гуманистов особое значение придавалось судьбе-фортуне. И дело было даже не в том, что судьба-фатум слишком походила на божественное провидение, сколько в том, что судьба-фортуна оставляла место для известной свободы действий человека. Фортуну можно было оседлать, использовать в интересах человека.

Известную роль играло понятие фортуны в исторических построениях такого крупного историка, как Никколо ди Бернардо Макиавелли (Макьявелли) (1469–1527). К этому понятию он неоднократно обращался в работе „Государь“ (1513; 1532)^{9}. Оно для него ценно постольку, поскольку исключало, с одной стороны, полный фатализм, с другой, полный волюнтаризм. Выступая с критикой провиденциализма, Н. Макиавелли писал: „И однако, ради того, чтобы не утратить свободы воли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной наших дел, другую же половину, или около того, она представляет самим людям“^{10}.

Но в своем понимании хода истории Н. Макиавелли одними лишь общими рассуждениями о судьбе не ограничивался. Он придерживался идеи циклической смены форм государственного устройства. Тем самым история не сводилась им к потоку событий. Этот поток шел по определенному руслу, и в нем прослеживался определенный порядок. Смену форм государственного строя, причем закономерную, нельзя было объяснить, не переходя от событий к тому, что находило проявление в них, т. е. к историческому процессу. Невозможно было ограничиваться поисками одних лишь мотивов действий тех или иных отдельных людей. Нужно было искать более глубокие факторы. И в этом отношении Н. Макиавелли сделал существенный шаг вперед.

Он обратил внимание на политическую борьбу, которая была свойственна и античным полисам, и городам-государствам Италии эпохи Возрождения. В предисловии к „Истории Флоренции“ (1520–1525, 1532; рус. пер.: Л., 1973; М., 1967) Н. Макиавелли, характеризуя труды своих предшественников – Леонардо Бруни (1370/74–1444) и Поджо Браччолини (1380–1459), писал, что при ознакомлении с ними „обнаружилось, что в изложении войн, которые вела Флоренция с иноземными государями и народами, они действительно проявили должную обстоятельность, но в отношении гражданских раздоров и внутренних несогласий и последствий того и другого они многое вовсе замолчали, а прочего лишь поверхностно коснулись, так что из этой части их произведений читатели не извлекут ни пользы, ни удовольствия“^{11}.

У Н. Макиавелли эти гражданские раздоры и внутренние несогласия находятся в центре повествования. Политическая борьба была борьбой политических партий и стоящих за ними политических сил. А за борьбой политических сил скрывалось различие интересов. Борющимися силами были группы людей, имевших разные интересы. „Ибо нет города, – писал Н. Макиавелли, – где бы не обособились эти два начала: знать желает подчинять и угнетать народ, народ не желает находиться в подчинении и угнетении…“^{12}.

У Н. Макиавелли все время проскальзывает понимание того, что различие интересов борющихся групп было прежде всего связано с различием имущественного положения составляющих их людей и что в основе борьбы лежит стремление одних сохранить, других – изменить это положение. Однако какая-либо определенная концепция у него отсутствует. Создать таковую в его время было еще невозможно.

Переходя к изложению истории своего отечества, Н. Макиавелли пишет, что „…Во Флоренции раздоры возникали сперва среди нобилей, затем между нобилями и пополанами и, наконец, между пополанами и плебсом“^{13}.

Раздоры между гвельфами и гибеллинами способствовали полному ниспровержению аристократии, которое произошло около 1343 г. Но в это время возникают противоречия внутри самого „народа“ (popolo) – между старшими и младшими цехами. Эти противоречия обостряются, а затем на арену борьбы вступает простонародье (plebe), включающее наемных рабочих.

В 1378 г. произошло знаменитое восстание чомпи. Вот какую речь вкладывает Н. Макиавелли в уста одного из вождей восставших: „Все люди имеют одинаковое происхождение, и все роды одинаково старинны, и природа создала всех равными. Если и мы, и они разденемся догола, то ничем не будем отличаться друг от друга; если вы оденетесь в их одежды, а они в ваши, то мы будем казаться благородными, а они простолюдинами, ибо вся разница – в богатстве и бедности… Если вы поразмыслите над поведением людей, то убедитесь, что все, обладающие большими богатствами или большой властью, достигают этого лишь силой и хитростью, но затем все захваченное обманом или насилием начинают благородно именовать даром судьбы, дабы скрыть его гнусное происхождение. Те же, кто от избытка благоразумия или глупости не решаются прибегнуть к этим средствам, с каждым днем все глубже и глубже увязают в рабстве и нищете… Бог и природа дали всем людям возможность достигать счастья, но оно чаще выпадает на долю грабителя, чем на долю умелого труженика, и его чаще добиваются бесчестным, чем честным ремеслом. Потому-то люди и пожирают друг друга, а участь слабого с каждым днем ухудшается. Применим же силу, пока представляется благоприятный случай, ибо более выгодным для нас образом обстоятельства не сложатся: имущие граждане не объединены, Сеньория колеблется, магистраты растеряны, и сейчас, пока они не сговорились, их легко раздавить“^{14}.

Все эти внутренние раздоры, в ходе которых каждая из борющихся группировок стремилась удовлетворить свои и только свои интересы, не считаясь с интересами государства, привели, по мнению Н. Макиавелли, к ослаблению Флоренции и, в конечном счете, к установлению тирании, чего ни одна из этих сил не хотела.

Рассматривая в „Истории Флоренции“ все события как результаты деятельности людей, Н. Макиавелли в то же время показывает, что люди не в состоянии предвидеть всех последствий своей собственной деятельности. В целом Н. Макиавелли на примере истории Флоренции показывает, что в исторических событиях, каждое из которых, взятое в отдельности, могло и не быть, проявляется такая связь, которой не могло не быть, что общий ход событий не зависит от желания и воли исторических деятелей. Иначе говоря, история у Н. Макиавелли фактически выступает как естественно-исторический процесс, хотя, конечно, никакого сколько-нибудь четкого выражения этой мысли мы у него не находим.

Раскол общества на классы заметил и младший современник Н. Макиавелли Томас Мор (1478–1535). В своей знаменитой „Утопии“ (1516; рус. пер.: Пг., 1918; М., 1947; 1953) он подчеркивает, что богачи и знать – паразиты, живущие за счет эксплуатации обреченных на нищету тружеников. „Какая же эта будет справедливость, – пишет Т. Мор, имея в виду первых, – если эти люди совершенно ничего не делают или дело их такого рода, что не очень нужно государству, а жизнь их протекает среди блеска и роскоши, и проводят они ее в праздности или в бесполезных занятиях? Возьмем теперь, с другой стороны, поденщика, ломового извозчика, рабочего, земледельца. Они постоянно заняты усиленным трудом, какой едва могут выдержать животные; вместе с тем труд этот настолько необходим, что ни одно общество не просуществует без него и года, а жизнь этих людей настолько жалка, что по сравнению с ними положение скота представляется более предпочтительным“^{15}.

И Т. Мору совершенно понятна причина такого положения вещей – частная собственность. На страже частной собственности и интересов богачей стоит государство. „При неоднократном и внимательном созерцании всех процветающих ныне государств, – продолжает автор, – я могу клятвенно утверждать, что они представляются не чем иным, как некиим заговором богачей, ратующих под вывеской и именем государства о своих личных выгодах“^{16}.

О расколе общества на богачей, ведущих праздный образ жизни, и замученных непосильным трудом бедняков писал другой утопист – Джан Доменико (в монашестве – Томмазо) Кампанелла (1568–1639) в работе „О наилучшем государстве“ (1637), (рус. пер.: Кампанелла. Город солнца. М., 1954). И причину его он видел в частной собственности.

Не просто на классы, а на классовую борьбу обратил внимание Джамбаттиста Вико (1668–1744) в своих знаменитых „Основаниях новой науки о общей природе наций“ (1725), (рус. пер.: М., 1940; М.; Киев), 1994, и последняя играет немалую роль в его исторической концепции. Согласно его представлениям, именно борьба зависимых, клиентов против патриархов привела к появлению государства и тем самым к переходу от века богов к веку героев. Государство возникло как орудие в руках знати для удержания в повиновении угнетенных. В дальнейшем в результате борьбы плебеев против благородных произошла смена аристократической республики республикой народной, демократической, а тем самым и переход от века героев к веку людей.

XVIII в. во Франции был временем вызревания предпосылок революции и соответственно обострения классовых противоречий. Поэтому многие мыслители, жившие в эту эпоху, заметили и общественные классы, а значительная их часть – и классовую борьбу.

„Первым злом, – писал Жан Мелье (1664–1729) в своем знаменитом „Завещании“ (рус. пер.: Т. 1–3. М., 1954), – является огромное неравенство между различными состояниями и положениями людей; одни как бы рождены только для того, чтобы деспотически властвовать над другими и вечно пользоваться всеми удовольствиями жизни; другие, наоборот, словно родились для того, чтобы быть нищими, несчастными и презренными рабами и всю жизнь изнывать под гнетом нужды и тяжелого труда. Такое неравенство глубоко несправедливо, потому что оно отнюдь не основано на заслугах одних и проступках других, оно ненавистно, потому что, с одной стороны, лишь внушает гордость, высокомерие, честолюбие, а с другой стороны, лишь порождает чувство ненависти, зависти, гнева, жажды мщения, сетования и ропот“^{17}.

Такой же взгляд развивал Морелли в книге „Кодекс природы, или истинный дух ее законов“ (1755), (рус. пер.: М.; Л., 1957) и Габриэль Бонно де Мабли (1709–1785) в труде „О законодательстве, или принципы законов“ (1776). „Повсюду, – писал последний, – общество было подобно скопищу угнетателей и угнетенных“^{18}. Все названные мыслители видели причину существования классов в частной собственности. Они считали классовое неравенство несправедливым и мечтали об обществе, где не будет частной собственности.

Иную позицию занимал Вольтер (Франсуа Мари Аруэ) (1694–1778). Видя деление общества на классы, он считал его неизбежным. „На нашей несчастной земле, – утверждал Вольтер в статье „Равенство“ в „Философском словаре“ (1765–1769), – невозможно без того, чтобы, живя в обществе, люди не были разделены на два класса: один класс богатых, которые командуют, и другой класс бедных, которые служат“^{19}.

О разделении людей в цивилизованных обществах на две основные группы, из которых одна эксплуатирует другую, писал Жан-Жак Руссо (1712–1778) в работе „Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми“ (1755), (рус. пер.: Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969 и др.). „Несчастье почти всех людей и целых народов, – писал Клод Антуан Гельвеций (1715–1771) в труде „О человеке“ (1769; 1773), – зависит от несовершенства их законов и от слишком неравномерного распределения их богатств. В большинстве государств существует только два класса граждан: один – лишенный самого необходимого, другой – пресыщенный излишествами. Первый класс может удовлетворить свои потребности лишь путем чрезмерного труда. Такой труд есть физическое зло для всех, а для некоторых – это мучение. Второй класс живет в изобилии, но зато изнывает от скуки. Но скука есть такое же страшное зло, как и нужда“^{20}.

„Чистый равномерно распределенный продукт, – вторил ему Дени Дидро (1713–1788) в одной из статей своей знаменитой „Энциклопедии“, – предпочтительнее большей сумме чистого дохода, который был бы распределен крайне неравномерно и разделил бы народ на два класса, из коих один преобременен избытком, а другой вымирает от нищеты“^{21}. О распадении общества „на два класса: на очень малочисленный класс богатых и очень многочисленный класс бедных граждан“ Д. Дидро говорил и в работе „Последовательное опровержение книги Гельвеция „О человеке“^{22}.

Идея общественных классов и классовой борьбы нашла свое выражение в труде Гийома Тома Франсуа Рейналя (1713–1796) „Философская и политическая история учреждений и торговли европейцев в обеих Индиях“ (1770; 1780). По его мнению, после Крестовых походов в Европе начала водворяться собственность среди частных лиц и борьба вокруг нее. „Все нации, – пишет Г. Рейналь, – кажутся разделенными на две непримиримые части. Богатые и бедные, собственники и наемники, т. е. господа и рабы, составляют два класса граждан, к несчастью, противоположных. Напрасно некоторые современные писатели хотели установить посредством разного рода софизмов существование мирного соглашения между этими двумя состояниями. Повсюду богатые стремятся получить с бедного как можно больше, а издержать как можно меньше; бедные же всюду стремятся продать свой труд как можно подороже. На этом слишком неравном рынке богатый всегда будет устанавливать цену“^{23}.

Брат Г.Б. де Мабли философ Этьен Бонне де Кондильяк (1715–1780) в работе „О выгодах свободной торговли“ (1776) писал, что существуют два класса граждан: класс собственников, которым принадлежат все земли и все производства, и класс наемных работников, которые, не владея ни землей, ни средствами производства, существуют на заработную плату, получаемую ими за свой труд.

Блестящий публицист и ученый Симон Никола Анри Ленге (1736–1794) в книге „Теория гражданских законов, или фундаментальных принципов общества“ (1767) придерживался такого взгляда на классовое деление общества, которое в известной степени было пронизано историзмом. Он считал, что первой формой эксплуатации человека человеком было рабство, которое он не отличал от крепостничества. Рабство возникло в результате покорения охотниками хлебопашцев и пастухов. В более позднее время на смену рабам, в число которых Н. Ленге включал и крепостных крестьян, пришли наемные рабочие.

Современный рабочий есть прямой преемник раба. „Отменяя рабство, вовсе не имели в виду уничтожить ни богатство, ни его преимущества… – подчеркивал Н. Ленге, – А поэтому все, кроме названия, должно было остаться по-прежнему. Наибольшая часть людей всегда должна была жить на заработную плату, находясь в зависимости от ничтожного меньшинства, присвоившего себе все блага. Таким образом, рабство было увековечено на земле, но под более мягким названием“^{24}.

Положение наемных рабочих, по мнению Н. Ленге, не только не лучше положения рабов, а гораздо хуже. „У них, говорят, нет господ… – пишет Н. Ленге. – Но это явное злоупотребление словом. Что это означает: у них нет господ? У них есть господин, и притом самый ужасный, самый деспотичный из всех господ: нужда. Он ввергает их в самое жесткое рабство. Им приходится повиноваться не какому-либо отдельному человеку, а всем вообще. Над ними властвует не какой-нибудь единственный тиран, капризам которого должны угождать и благоволения которого должны добиваться, – это поставило бы известные границы их рабству и сделало бы его более сносным. Они становятся слугами всякого, у кого есть деньги, и в силу этого их рабство приобретает неограниченный характер и неумолимую суровость“^{25}.

„Необходимо выяснить, – подчеркивал Н. Ленге, – какова в действительности та выгода, которую принесло им уничтожение рабства. Говорю с горечью и вполне откровенно: вся выгода состоит для них в том, что их вечно преследует страх голодной смерти, – несчастье, от которого, по крайней мере, их предшественники в этом низшем общественном слое были избавлены“^{26}.

Особенно много писали об общественных классах и классовой борьбе в годы Великой французской революции. Не приводя больше имен, ограничимся высказыванием французского просветителя и ориенталиста Константена Франсуа Шосбефа, более известного под псевдонимом Вольнея (1757–1820). „Невежество и алчность, – писал он в работе „Руины, или размышления о расцвете и упадке империй“ (1791), – породив тайное брожение внутри каждого государства, разделили граждан, и каждое общество распалось на угнетателей и угнетенных, на хозяев и рабов“^{27}.

Таким образом, идея общественных классов и классовой борьбы возникла задолго до французских историков эпохи Реставрации. Но никакой историологической концепции этого явления до них не существовало. Первая концепция общественных классов и классовой борьбы, которая была использована для понимания хода истории, была создана лишь ими.

Между взглядами отдельных представителей этой школы существуют определенные различия, да и воззрения каждого из них в течение жизни претерпевали изменения. Не вдаваясь ни в какие детали, попытаемся проследить логику движения их мысли, которая завершилась созданием концепции общественных классов и классовой борьбы.

Начнем с общей характеристики эпохи, к которой относится начало их научной деятельности. В 1815 г. после второго и окончательного отстранения Наполеона от власти во Франции вновь утвердились Бурбоны. Французским королем стал брат обезглавленного Людовика XVI – Людовик XVIII. Вместе с ним к власти во Франции вновь пришло дворянство. Конечно, социально-экономический строй страны не претерпел существенных изменений. Франция, ставшая в годы революции страной буржуазной, ею и осталась. Дворянство было вынуждено считаться с интересами буржуазии, однако к власти последнюю не допускало. Буржуазию это не устраивало. Она повела борьбу за власть, в ходе которой опиралась на поддержку широких масс населения.

Политическая классовая борьба с неизбежностью сочеталась с идеологической. Идеологи дворянства оправдывали его претензии на политическую власть. И для этого обращались к истории. Была воскрешена концепция, которая в свое время была изложена в работе графа Анри де Буленвилье (1658–1722) „История древнего правительства Франции“ (1727), в которой права дворян обосновывались тем, что они были потомками франков, завоевавших страну и подчинивших себе ее коренных обитателей.

Граф Франсуа Доминик Рене де Монлозье (1755–1838) в книге „О французской монархии“ (1814) рассматривал борьбу третьего сословия против дворянских привилегий как бунт рабов против их законных хозяев, а результат этой борьбы – как узурпацию законных прав дворянства. „Порода вольноотпущенных, – писал он, обращаясь к буржуазии, – племя рабов, освобожденных из рук наших, народ данников, народ новый! Это вам была дарована свобода, вам, а не нам, благородным; для нас все существует по праву, для вас все по милости“^{28}.

Идеологи буржуазии приняли вызов. Целая плеяда блестящих историков обратилась к прошлому страны с тем, чтобы обосновать претензии именно этого класса на политическое господство. „В 1817 г., – писал О. Тьерри, – я начал в книгах по истории искать доказательств и аргументов в подтверждение моих политических взглядов“^{29}. Особое внимание было уделено детальному исследованию того периода истории Франции, когда дворянство было отстранено от власти, т. е. эпохи Великой революции. И когда люди, которые сами были активными участниками классовой борьбы, приступили к изучению хода революции, то им бросилось в глаза, что в эту эпоху вся страна раскололась на два лагеря, которые вели между собой борьбу не на жизнь, а на смерть. И было совершенно ясно, что от исхода этой борьбы зависела судьба Франции.