Текст книги "Большие девочки не плачут"

Автор книги: Франческа Клементис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 8

Наступил день 24 марта. Канун того дня, когда все подопытные должны явиться в лабораторию компании «Перрико», чтобы их взвесили, осмотрели и выдали первую порцию таблеток, кому – настоящих, кому – «пустышки». На составление протокола со строгими руководящими указаниями ушло больше двух месяцев. На самом деле этот процесс занял бы больше времени, но Дэвид ускорил дело, отослав в соответствующие инстанции некоторые материалы, искаженные самым тщательным образом (поддельные документы, разрешения, добытые обманным путем, липовые условия безопасности и прочее).

И дело не в том, что ему хотелось кого-то обманывать. Он гордился своей работой, хотел, чтобы на нее обратили внимание, чтобы ей оказали уважение и соответствующим образом оценили. Но у него оставалось все меньше времени. Двери, за которыми он брал кредиты, быстро закрывались перед ним, и с каждым месяцем соответствовать требованиям становилось все труднее.

Ему нужны были обещанные премиальные. В банке ему сказали, что продлят кредит, если «Перрико» сможет подтвердить, что премиальные действительно будут. «Перрико» была согласна на это только в том случае, если испытания начнут приносить результаты. Отсюда спешка, желание подогнать факты, потребность лгать. Это была вина не его, а банка.

Усиленная подготовка к началу испытаний привела к расколу в ТФБП. Посещаемость собраний уменьшилась, так как участницы засомневались в своей преданности делу, и вместе с тем их все более прельщали потенциальные возможности чудо-лекарства.

Марина откликнулась на срочное предложение Сюзи устроить девичник. Подозревая, что Сюзи собралась излить правду о своих семейных проблемах, она отложила давно запланированный ужин с Полом Джеромом во имя солидарности с своей подругой.

Она напустила на лицо сочувственное выражение, однако оказалась совершенно неподготовленной к тому, какое направление придала Сюзи разговору.

– Ты хорошо все обдумала, Му? Что ты знаешь об этом лекарстве? Ведь ты же можешь умереть, получить тромбоз или еще что-нибудь. Ты ведь даже не знаешь, какие побочные эффекты у этого препарата. А при твоих габаритах со здоровьем нельзя шутить. Запросто можешь получить инфаркт или удар. И потом, я думала, ты счастлива, имея такой вес. А если эксперимент не получится или тебе дадут «пустышку», значит, твои надежды окажутся напрасными. Зачем тебе подвергать себя всем этим мучениям?

– И это говорит женщина, вес которой не перевалил за девять стоунов, когда она была беременной.

Сюзи с удивлением посмотрела на Марину.

– Язва! Мне не послышался soupcon[22]22
  Намек (фр.).


[Закрыть] на зависть?

– А что в этом удивительного?

Сюзи это признание изумило еще больше.

– Но зачем все это нужно? У тебя же все есть – карьера, роскошная квартира, куча денег, да и заботиться ни о ком не нужно, кроме как о себе.

Марина довершила картину:

– И еще я большая, как дом. И может, вполне может быть, мне немного надоело быть толстой.

Сюзи знала Марину достаточно хорошо, чтобы не реагировать на это замечание.

– Есть и еще кое что, – продолжала Марина. – Знаешь, я тебе совсем не завидую. Во всяком случае, не очень. – Ложь номер один. – Если появится возможность безопасно и легко сбросить лишний вес, то за попытку подумать о своем здоровье я буду обязана самой себе. – Ложь номер два. – И потом, тебе-то что до всего этого? Не будь мы старыми приятельницами, я бы могла подумать, что ты хочешь, чтобы я осталась толстой, иначе равновесие в наших отношениях нарушится в мою пользу.

– Полагаю, вся это чушь из области психологии идет от твоих новых подружек из ТФБП. Что они тебе порассказали? Что худые женщины предпочитают дружить с толстыми, потому что от этого они кажутся еще более привлекательными? Что мы не хотим, чтобы наши приятельницы сбрасывали лишний вес, иначе они станут привлекательнее нас?

Марина тактично напустила на себя застенчивый вид. Именно так большинство женщин в ТФБП и думают. Но Марина за долгую историю взаимоотношений с Сюзи научилась кое-чему. Может, со стороны Сюзи и не было умысла. Может, просто так развивается история их взаимоотношений.

Марина вспомнила вечера в модных барах и ресторанах, в ночных клубах и дискотеках, которые посещают самые яркие знаменитости. Она припомнила, как мужчины тайком бросали на них взгляды. Как читала по губам споривших мужчин, кто из них пригласит на танец Сюзи, а кому выпадет несчастье развлекать ее толстую подружку. Она не раз видела, как бросают монету, как едва шевелятся губы и неслышно произносятся молитвы, когда мужчины страстно молили Бога избавить их от трехминутного сидения со слоном в смешном платье.

Прежде чем отвечать, она глубоко вздохнула. Неосторожное слово может повредить дружбе, которая, несмотря на трудности, в жизни Марины была самой крепкой. (Кровные узы с родителями Марина не называла отношениями. Как и все люди.)

– Сюзи, да что ты распсиховалась? Если честно, то я и сама не знаю, зачем мне это. Да, я говорила, что не буду принимать эти таблетки, когда Дэвид впервые упомянул о них у тебя за ужином, но я передумала. Может, я просто слабый человек, неглубокий и пустой, как…

Она улыбнулась своей профессиональной улыбкой и переменила тему.

– Ну а что у тебя с Кеном? Кажется, у вас в доме накалилась атмосфера. Давай выкладывай.

Им снова стало по четырнадцать лет, когда они сравнивали груди друг у дружки и постеры Дэвида Боуи, умирали от диджеев «Радио Люксембург» и хихикали, когда учительница называла часть семестра месячными. Сюзи подалась вперед и все выложила.

– У меня любовник. Вот так-то! Теперь и я тебя шокировала.

– Вовсе и не шокировала. Я и сама давно догадывалась. Еще до Рождества, на том ужине.

Сюзи пристально посмотрела на нее.

– О чем это ты догадывалась?

– Просто ты вся как-то по-особенному сияла, а Кен не получал от тебя обычной доли внимания. И кто же этот счастливчик? Я его знаю?

Сюзи с облегчением вздохнула.

– Нет, нет. Просто один человек, с которым я познакомилась… в спортзале.

– И у вас это серьезно?

– Возможно. Да что это я такое говорю? Конечно несерьезно, я же замужем, и у меня двое детей. Нет, это так, интрижка.

Будучи законченной лгуньей, Марина без труда могла вычислить соратницу по этой части. Ей очень хотелось увидеть Сюзи страдающей. На нее снизошла проницательность, и она поняла, что даже у худых бывают проблемы. Но была и другого рода проницательность, более глубокая. Она порождалась пристрастным отношением Сюзи к намерениям Марины сбросить лишний вес. Это было настолько не в ее характере. Пока Марина не заметила… Да разве может такое быть? Нет, конечно же нет. Еще как может. Из-под лайкрового платья, которое несколькими неделями раньше ниспадало красивыми складками на миниатюрной фигуре Сюзи, начинала выпирать плоть. Сюзи толстела.

– Сколько раз тебе еще говорить? Оно прошло полные испытания. Побочных эффектов нет. Оно совершенно безопасно.

Ввязавшись в очередной раз в спор, который продолжался все вечера на протяжении двух месяцев, Тереза принялась перемешивать соус с излишней агрессивностью.

– Терри, умоляю тебя! Не делай этого. Я порасспрашивал насчет этого Дэвида Сэндхерста, и то, что я услышал, мне не нравится.

– И мне не нравится, что я сейчас слышу, и главным образом потому, что я это слышала уже сотню раз.

Род запустил пальцы в волосы, надеясь, что вдохновение посетит его. Ему пришла на ум избитая фраза.

– Терри, я так себя веду только лишь потому, что переживаю за тебя. Мне не нравится, что с тобой происходит.

– А что со мной происходит? Если не считать того, что у меня появилась надежда на нормальную жизнь, разве не так?

– Да ты послушай, что ты говоришь! Ты ведь не уродина, не страшилище, ты не больна. Ты – это просто ты, все та же, в которую я влюбился, на которой женился, и я не хочу, чтобы ты менялась.

– Ага, вот мы и приехали!

Тереза ткнула ложкой в сторону мужа и увидела, как по его белой рубашке изящной дугой растекается зеленый соус. Непроизвольно возникшее желание смыть пятно водой, прежде чем оно растечется, охладило ее гнев. Что, в свою очередь, разозлило ее еще больше.

– Ты только посмотри, что я из-за тебя наделала!

– А что значит «вот мы и приехали»? – спросил Род.

Тереза между тем принялась тереть его рубашку мокрой тряпкой.

– Теперь все ясно, вот что это значит. Все вы, мужчины, одинаковые.

– Это ты о чем?

– О мужчинах, про которых пишут в журналах для желающих похудеть. Они не дают своим партнершам худеть, потому что так им спокойнее жить. Ведь если их женщины останутся толстыми и уродливыми, они не смогут найти никого другого.

Род отпрянул от Терезы. Наверное, в тысячный раз за время их супружества Тереза поняла, что сболтнула лишнее. Ей тотчас захотелось, чтобы время повернулось вспять, ну хотя бы на несколько минут.

Когда Род заговорил, в голосе его прозвучало больше горечи, нежели негодования.

– Знаешь, от чего мне больнее всего? Оттого что, как мне кажется, ты и правда в это веришь. За все эти годы никто другой не смог бы любить тебя больше, чем я, и все равно ты во мне сомневаешься. Это безнадежно.

Он отошел в сторону, и Терезу охватило знакомое ей чувство отчаяния. Она в который раз возненавидела себя. Одна только мысль удерживала ее от падения на самое дно, где разбиваются последние надежды. Через несколько месяцев я буду стройной. И тогда все снова будет хорошо.

– А, это ты.

Гейл хотела было захлопнуть дверь перед самым носом Эммы, но у нее было слишком мало подруг, чтобы позволить себе столь решительные жесты. Какое-то время она раздумывала, как ей лучше поступить, так что Эмме могло показаться, что ее, может, и не пустят вовсе (понятно, в некоторых случаях действительно трудно сдержаться), потом Гейл раскрыла дверь ровно настолько, чтобы ее гостья смогла в нее протиснуться.

Эмма последовала за Гейл в гостиную, где еще совсем недавно они вместе по-дружески встречали Рождество. Теперь это были бывшие приятельницы, а это хуже, чем незнакомые люди. В неловком молчании в такой ситуации слышатся невысказанные обвинения, а от того, что когда-то они были близкими подругами, обе испытывали еще больше неловкости.

– Итак, завтра, говорят, наступит великий день?

– Гейл, давай не будем об этом в таком тоне.

– А как иначе я могу об этом говорить? В основе нашей дружбы лежало взаимопонимание, преданность делу, от которого в конечном итоге выиграют все женщины, включая нас. Раньше мы были против них. А теперь ты снова одна из них.

Она пошла на кухню, и Эмма поплелась за ней, словно оставленная без внимания кошка. Открыв холодильник, Гейл простояла перед ним, как могло показаться, целую вечность, не в силах выбрать еду, которая заполнила бы возникшую внутри пустоту.

– Но, Гейл, все совсем не так, как тебе кажется. Я уже говорила, я всего лишь принимаю участие в эксперименте и смогу потом написать об этом. Ничего более важного в жизни я уже не напишу. Все женские журналы борются за права на эту публикацию. Я должна это сделать. А ты должна меня понять. Ты ведь всегда говорила, что то, о чем я пишу, важно для нашего дела.

Пока Эмма молила о сострадании, Гейл съела половину пирога с мясом, даже не заметив этого. Ее удивило то, что, когда она заговорила, изо рта у нее посыпались крошки. Эмма искусно скрыла свое отвращение, на что способны только те женщины, у которых вызывают брезгливость многие моменты собственного существования.

– Эм, постарайся быть честной по отношению к себе, если не ко мне. Я видела твое лицо, когда Марина впервые заговорила об этом препарате. Я видела это отчаяние в твоих глазах, эту возможность измениться, которую ты отрицала все это время. Ты хочешь быть стройной. Ведь это так, правда? Скажи мне, что это неправда, мне бы очень хотелось услышать это, но ведь ты этого не скажешь?

– Разумеется, я хочу быть стройной! Да все хотят быть стройными, чего уж там говорить. Даже ты, что бы ты ни говорила и о чем бы ни думала. Вероятно, ты заблуждаешься, полагая, что счастлива оттого, что толстая, но это не так, этого не может быть! ТФБП занимается лишь одним – пытается извлечь хоть что-то хорошее из плохой ситуации. Почему бы тебе не примириться с этим и не принять участие в эксперименте, просто попробовать? Ты только подумай, Гейл, мы обе можем стать стройными, можем ходить по лучшим магазинам одежды, на танцы и в бассейн, можем меняться джинсами и расхаживать в бикини на средиземноморских пляжах. Подумай об этом, Гейл, и прошу тебя, пойдем со мной! Я бы хотела, чтобы мы решились на это вместе.

Гейл посмотрела на стоявшую перед ней женщину.

– Не имею больше ни малейшего представления, кто ты такая, и ты, разумеется, не имеешь представления, кто такая я. Думаю, тебе лучше уйти.

И Эмма ушла. Спотыкаясь, она плелась по улице. Ее ничуть не смущало то, что слезы струятся по ее накрашенному лицу. К боли и одиночеству примешивалось еще и то, что она не могла дать выход эмоциям обычным путем. Обычно она в таких случаях шла домой и ела до тех пор, пока живот не раздувался настолько, что больше не мог ничего в себя вместить. Теперь она не могла этого сделать, потому что голова ее была занята мыслями насчет завтрашнего взвешивания. Завтра, в конце концов, будет началом ее новой жизни, и она хотела отметить этот день так, чтобы весы впервые за несколько лет показали меньше четырнадцати стоунов.

Если перед взвешиванием потребуется принять несколько дюжин таблеток слабительного, то она и на это пойдет, пусть ее даже стошнит. Будто она не делала этого много, много раз.

– Как прошел день, Рик?

Джилли раскладывала макароны, приготовленные по одному из их любимых рецептов. На столе стояли фарфоровые тарелки, которыми они пользовались каждый день. Как ни странно, они были более дорогими, чем их лучший фарфор.

– Отлично. Обычный день. Энди продолжает давить на меня, чтобы я дал ему свободу в деле назначения в совет директоров.

Джилли нахмурилась.

– Это не очень-то честно с его стороны. Это ведь не только твое решение, да и Марина сделала гораздо больше, чем он, чтобы заслужить это, если он, разумеется, может понять.

Рик с силой потер виски.

– Конечно, может. Может, я просто чересчур серьезно к этому отношусь. Вообще-то он меня и не просил, чтобы я поступал так, как выгодно для него. Просто все дело в том, что раз уж мы так давно дружим… не знаю. У меня такое чувство, будто он думает, что я не даю ему развернуться и хочу остаться выше его. В профессиональном смысле, понятно.

Джилли снисходительно фыркнула.

– Глупо! Конечно же, он знает тебя не только с этой стороны. Ты ведь не такой человек.

Да такой, подумал он. Мне нравится сдерживать Энди. Естественная компенсация за все те годы, когда я находился ниже на общественной лестнице, чем он. И только это позволяет мне нести бремя зависти его свободе. Ненавижу себя за злорадство, ненавижу то, что подобное качество говорит обо мне, о моей дружбе. Я бы сам хотел рассказать тебе обо всем этом, Джилли, разделить с тобой еще одну частицу спрятанного «я», которое раскрывал тебе по чуть-чуть в продолжение многих лет. Но не могу. Мне нужно научиться сдерживать себя. Нужно ослабить связующие нас духовные узы, чтобы мне было легче вырваться из него.

А я должен вырваться, Джилли, дорогая. И мне незачем тебе что-то говорить, потому что ты ничего не поймешь. Да и как ты можешь меня понять? Я и сам себя не понимаю.

И пока Джилли рассказывала ему о дне, проведенном в колледже, куда она вернулась как аспирантка, Рик быстро ел. Ему хотелось как можно скорее уйти в свой кабинет, запереться и внимательно просмотреть бумаги, которые он сегодня получил в ТНСВ. То был список недвижимости на пляжах Корнуолла.

ГЛАВА 9

Ощущение было такое, будто находишься в приемной гинеколога. Смущаться или стыдиться, оттого что ты тут, причин ни у кого не было, и вместе с тем женщин воспринимали здесь прежде всего по принадлежности к полу, а не как самостоятельную личность. Это невольное предпочтение привело к расколу ее на человека и на представительницу пола, что является источником возмущения и вдохновения для мыслительниц-феминисток уже не одно столетие.

Однако в данном случае не утроба матери была повинна во всех грехах. Проклятием было чревоугодие женщины.

Марине было плохо. Как и большинство других участниц эксперимента и в полном противоречии с четкими указаниями Дэвида питаться нормально, Марина не завтракала. Более того, она преспокойно сидела на диете последние два месяца, чтобы не слишком опозориться при взвешивании. Мозг подсказывал ей, что тем самым она целиком перечеркивает цели действующих членов ТФБП, открыто заявивших о том, что в ходе этого эксперимента они выступают против диеты. Но Марина ничего не могла с собой поделать. Да и никто не смог. Все боялись, что скажут им весы. Все что угодно, лишь бы только уменьшить страдания.

Она увидела Эмму, сидевшую в кресле возле дверей. Та сосредоточенно расстегивала пуговицы на своем огромном пальто. Казалось, у нее при этом шевелятся губы. Марине хотелось поговорить с ней, но это был не тот случай. За время пребывания в ТФБП она так и не узнала Эмму ближе. До размолвки Эмма и Гейл были неразлучны, словно хиппи. Поэтому не оставалось ничего другого, как сделать заключение, что они в равной степени оказывают предпочтение выбранной философии – оставаться толстыми.

И все же… И все же… Марина читала некоторые журнальные статьи Эммы и следила за ее глазами, когда та произносила некоторые бойкие афоризмы, придуманные и обращенные в проповедь ее наставницей. Что-то в этом было не то. То же самое она видела, когда смотрела на свое собственное лицо в зеркале. Она видела неразрешимую трагедию, накал чувств, которые грозили перехлестнуться через край, если их как можно скорее не направить в нужное русло.

Марина рассмеялась над собой. Да кто она такая, чтобы судить? Случись у нее в жизни трагедия, Марина все равно не стала бы объектом внимания скандальной хроники бульварного журнала. Ни жестокого обращения, ни ужасной семейной тайны (она даже допускала, что ее мать, пожалуй, не хуже любой другой матери), ни травм на сексуальной почве. В ее прошлом не было ничего такого, что могло вызвать самоубийственное отчаяние, не считая бесконечной, как казалось, серии мелких обид, нанесенных родителями и сверстниками, при этом каждый отламывал по кусочку от ее и без того ограниченного самоуважения, пока от него ничего не осталось.

А может, это и была самая большая трагедия.

Марина поймала себя на том, что пристально смотрит на Эмму, и быстро отвернулась. К счастью, Эмма ничего не заметила. В этот момент дверь открылась, и из приемной врача вышла Тереза. Казалось, ее всю трясло. Она направилась к Марине и плюхнулась в кресло.

– О Боже, как же это ужасно!

Марина выглядела озабоченной.

– В чем дело, что он такое сделал?

Она вообразила себе иглы и зонды.

– Да нет, ничего такого! На самом деле это, наверное, хуже физической боли. Прежде всего он меня взвесил. Двенадцать с половиной стоунов. Я чуть не умерла. В последний раз я весила лишь восемь стоунов девять фунтов.

– А когда это было?

– Когда мне было одиннадцать лет.

Марина рассмеялась. Лучше бы Тереза не была такой откровенной. Означает ли это, что и ей придется сказать Терезе, сколько она весит? Побольше двенадцати с половиной стоунов, это уж точно. Женщины не любят говорить о своем весе тем, кто легче их.

– А потом он достал страшный инструмент для пытки, что-то вроде циркуля.

– А это еще зачем?

– Чтобы вычислить процент жира в теле. Я сказала ему, чтобы он не трудился зря. Нужно просто взять меня за сто процентов, и почти не промахнешься, сказала я. Однако он стоял на своем. Стал измерять циркулем складки жира и записывать показания. У меня было такое чувство, что ему нравилось прикасаться к моей коже, хотя, может, я просто свихнулась.

А может, и нет, подумала Марина, вспомнив глаза Дэвида, когда тот оценивающим взором осматривал ее тело.

Марина почувствовала облегчение, когда Тереза отказалась сообщить, каков процент жира в ее теле. Должны же у нее быть хоть какие-то секреты.

– И что было потом?

– А, как обычно. Там был еще один врач. Он послушал мое сердце, измерил давление, спросил, чем я раньше болела. Думаю, он был разочарован, когда узнал, что я такая здоровая. Потом мне дали таблетки.

Она открыла сумочку и достала простую белую упаковку с белыми немаркированными таблетками внутри. Они были похожи на средства от боли без клейма. Да разве можно возлагать такие надежды на эти маленькие кругляшки?

Марина задала очевидный вопрос, заранее зная ответ:

– У тебя есть какие-нибудь соображения, тебе достались настоящие таблетки или «пустышки»?

Тереза покачала головой.

– Наверное, этого не знает и сам Дэвид Сэндхерст. Это так называемый «двойной слепой» эксперимент. Все дело в том, что если он узнает, кто получает оксиметабулин, то может подсознательно содействовать тому, чтобы эти подопытные вели себя не так, как те, кто получил «пустышки». Или что-то вроде этого. Да мне, в общем-то, все равно. Сколько приходилось читать о людях, которые принимают сахарные пилюли или что-то подобное и излечиваются от рака, потому что верят в то, что таблетки помогут им вылечиться. Вот и я такая. Я верю, что у меня настоящий препарат и что я через несколько месяцев стану тощей, как супермодель, и докажу, что таблетки настоящие.

Предсказание Терезы повергло Марину в безотчетную грусть. Что-то в нем было и от Марининых невысказанных надежд. Так вот, значит, для чего она это делает – чтобы стать тощей, как супермодель. Но разве ей не хотелось получить от жизни чего-то еще?

Глубже анализировать собственные мотивы у нее не было времени, потому что она услышала, как выкрикнули ее фамилию.

Ну пожалуйста, пусть весы покажут меньше четырнадцати стоунов. Ну пожалуйста, пусть весы покажут меньше четырнадцати стоунов. Ну пожалуйста, пусть весы покажут меньше четырнадцати стоунов. Эмма тихо напевала заклинание и при этом крутила пуговицу то в одну, то в другую сторону. Крепкая нить ослабла, распуталась и наконец оторвалась от пуговицы.

Под толстенным пальто на ней было тонкое платье – смешно для температуры ниже нуля в промозглый мартовский день. Она перебрала всю свою одежду, пока не остановилась на самом легком одеянии (три унции). Ни нижнего белья, ни колготок на ней не было (две унции), а под шляпкой Энни Холл[23]23
  Героиня одноименного американского фильма (1977) режиссера В. Аллена.


[Закрыть] скрывалась короткая стрижка, результат решительного посещения парикмахерской накануне (по ее оценкам, еще по меньшей мере четыре унции). В целом она была умеренно оптимистична. Даже счастлива.