Текст книги "Большие девочки не плачут"

Автор книги: Франческа Клементис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Кен ненадолго получил отсрочку.

– Прости, милый, Кен тут крутился. Что ты сказал?

– Я говорил тебе о нашей работе, о том, что мы готовы провести эксперимент на человеке…

– Ах, да.

Сюзи огорчила столь неромантическая перемена темы.

– …и я подумал о твоей приятельнице Марине.

– О Корове Му? А она-то тут при чем? Ты же слышал, что она сказала, – таблетки для снижения веса есть не будет, в легкую жизнь не верит.

Сюзи уловила жесткую, неприятную нотку в своем голосе, которую раньше не замечала. Все дело в том, что она не хочет, чтобы у Марины были какие-то отношения с ее любовником. На кону некое равновесие, нечто сложное и хрупкое, что может не выдержать вторжения еще одной участницы, какова бы ни была ее роль, какой бы крепкой ни оставалась дружба.

Хотя предупреждение и не прозвучало, Дэвид услышал его и притормозил. Можно и подождать.

– Да просто пришла в голову такая мысль, вот и все. Ладно, поговорим об этом, когда увидимся.

Он знал, что сказал то, что нужно, и это сработало. Она ухватилась за эти слова.

– Когда? Где? Как насчет послезавтра? Я скажу Кену, что иду в спортзал.

Дэвид помучил ее, раздумывая, как ей показалось, целую вечность. На самом деле ему было интересно узнать, успела ли эта женщина в его постели разгорячиться. Наконец он дал ей ответ, с которым ей легче будет пережить рождественский кошмар.

– Договорились. Я буду считать часы, – промурлыкал он.

Они растянули прощание, как это делают любовники, – с неохотой, от которой то тошнит, то становится приятнее на душе – все зависит от того, кто что поставил на карту любви.

Сюзи положила трубку, смахнула слезу и попыталась направить свои рассеянные мысли на то, как ей сегодня использовать свой знаменитый белый соус, который лежал в основе всех ее блюд.

Она улыбнулась про себя и в очередной раз посмеялась, вообразив лица тех, кому удастся определить ее секретный ингредиент.

В доме Терезы Стоддард был рождественский обед.

Тереза и ее муж, Род, сидели друг против друга за столом, заимствованным прямо из рубрики журнала «Вог» «Как стильно обустроить Рождество». Роскошный интерьер замечательным образом не сочетался с музыкой, сопровождавшей трапезу. «Мелодии семидесятых» навевали Терезе и Роду воспоминания о тех днях, когда они познакомились в колледже. Разделывая отменно приготовленный гребень индейки, они размахивали вилками в такт песням групп «Sweet» и «Т Rex», подпевали «Вау City Rollers» и подыгрывали на воображаемой гитаре с помощью рождественских крекеров.

Род с энтузиазмом, хотя и нескладно, выводил свою версию песни «Безумные кони»[12]12
  Хит группы «Osmonds» (1970-е годы).


[Закрыть], как вдруг прервал сам себя.

– Помнишь, Терри, чем мы занимались под эту мелодию?

Тереза отпустила грязный смешок, однако последовавшая ложь прозвучала вполне пристойно. Она подняла бокал шампанского и вызывающе посмотрела на Рода:

– Как я могу что-то помнить, если ты начал с того, что напоил меня дешевым сидром!

Род кинул в нее хлебный катыш, сделав вид, будто рассердился.

– Извини! Может, тот сидр был и дешевый, но у меня из-за него до конца месяца вышла вся стипендия.

– Ха-ха! – Тереза ответила тем, что угодила куском моркови точно в стакан Рода. – А тебе и не нужны были деньги. Ты перебрался в мою комнату и питался моим шоколадным печеньем!

Рода ураганом снесло со стула. Даже по прошествии двадцати лет Терезе по-прежнему нравилось смотреть на то, как ее муж вытягивается в полный рост. Это был медведь шести футов пяти дюймов: большой, широкий и очень славный. В нем не было ничего, что можно было бы назвать заурядным. Все было резко выраженным и особенным. Его волосы табачного цвета неожиданно переходили в большую рыжую бороду, которая казалась искусственной. Глаза у него были такими зелеными, что его частенько обвиняли в том, что он носит цветные контактные линзы. Сложен он был великолепно, чего не могла скрыть одежда, которую он выбирал небрежно и вместе с тем всегда оказывался прав. Одна лишь Тереза могла видеть его животик, когда они оказывались вдвоем в спальне.

Для нее это не имело значения. Разумеется, не имело. Женщины не обращают внимания на изъяны мужских тел. Это ужасно несправедливо, но так уж в мире повелось.

Род бочком обошел вокруг стола. Бумажный колпак закрывал ему один глаз, придавая мальчишеский вид.

– Твое шоколадное печенье? А кто в два часа ночи шарил по чужим полкам и воровал для тебя это шоколадное печенье?

Слабо защищаясь от его нападения, Тереза подняла руки.

– Может, так и было, но и у меня кончилась стипендия. Я ее всю потратила на серебристые тени для глаз. Мне казалось, что так я буду похожа на Сюзи Кватро.

– Ты была гораздо симпатичнее Сюзи Кватро, – прошептал он.

Род поднял ее со стула, будто она совсем ничего не весила, и одним ловким движением отнес к камину и легко опустил на ковер. Когда оба перестали смеяться, Род принялся гладить ее лицо с нежностью, от которой она расплакалась.

– А слезы от чего? – спросил Род.

Тереза глубоко задышала, чтобы не испортить пудру и румяна.

– Не понимаю, почему ты меня так сильно любишь.

Род крепко обнимал ее.

– Все очень просто. Я люблю тебя за то же, за что любил, когда тебе было девятнадцать. Ты умная, смешная, грубая, сумасбродная, любящая, добрая и…

– Но не красивая.

Род отпустил ее и поднялся.

– Только не надо снова об этом.

Тереза попыталась загладить вину. Она вскочила и обвила его сзади руками вокруг пояса.

– Прости, дорогой. Я не собиралась начинать. Просто…

Род повернулся и сердито посмотрел на нее.

– Просто все дело в том, что если я двадцать раз в день не буду говорить тебе, что ты прекрасна и сексуальна, значит, я не люблю тебя и у меня явно интрижка с какой-то воображаемой тощей пигалицей.

Он убрал руки Терезы с пояса и налил себе виски.

Тереза бросилась к нему и уткнулась лицом ему в грудь. Он не сделал ни малейшего движения, чтобы коснуться ее. Его холодность убивала ее.

– Прости меня, прошу тебя. Обещаю, больше никогда не буду этого делать. Никогда не буду об этом говорить. Честное слово, я попробую.

Род издал вздох разочарования, который внушил его жене страх. Он смотрел на нее недоверчиво.

– Нет, ты и пробовать не станешь. Знаешь, все произойдет само собой. В конце концов ты измучишь меня, и я скажу то, что ты хочешь от меня услышать. И скажу это в гневе. Я скажу неправду, но ты ей поверишь. А я скажу, и все тут. И конец. Почти двадцать лет брака.

Он перевел дыхание и смягчился, увидев выражение полного отчаяния на лице своей жены, которую он так любил.

– Терри, я люблю тебя. Для меня ты всегда будешь красивой молодой девчонкой, которую я встретил в Брайтоне. Я вижу только тебя и только тебя люблю.

Он обнял ее, и она прильнула к нему точно спасательный пояс. Такие прекрасные слова, но она услышала только два: «Для меня». Она понимала, что они означают. Они означают, что, пожалуй, только он один находит ее красивой. Эти слова подтверждают то, что она безобразна на взгляд любого нормального человека, не обремененного предельной преданностью и добротой.

Они долго стояли обнявшись, и каждый думал о своем.

«Всех с Рождеством», – пели музыканты группы «Slade» без намека на иронию.

В квартире Гейл Бэтхерст был рождественский вечер.

Из новомодной стереоустановки разливался волшебный голос Джесси Норман. Наевшись до отвала, Гейл расхаживала по квартире, полной ненужных украшений. Повсюду валялись пакетики из-под орешков. Гейл облачалась в одежды. В индийском халате с изображением богинь плодородия она прекрасно вписывалась в окружающую обстановку. Все стены были густо покрыты картинками тучных обнаженных женщин. Дешевые портьеры свисали над плохо сочетающейся с ними антикварной мебелью, а китайские ковры с замысловатым рисунком едва прикрывали плиточный пол терракотового цвета, напоминавший об игре в «классики».

Где-то в квартире слили воду в туалете, и вторая женщина проковыляла в шлепанцах по коридору в сторону гостиной.

– Что стоишь стеной, подвинься.

Гейл нетрезвым взглядом посмотрела на интервента поверх стакана с портвейном.

– Поищи себе другое место, старая кляча, – бодрым голосом ответила она своей приятельнице.

Эмма Лэмминг изящно опустилась в шезлонг, точно героиня Джейн Остин, и сделала это не столько из чувства собственного достоинства, сколько затем, чтобы не держать на ногах ужин. Когда она растянулась, ее тело свесилось по краям расшитой узорами лежанки. Посторонний изумился бы, увидев такую массу, ибо Эмма с огромным тщанием прятала все лишнее под очень дорогой одеждой.

Эмме было двадцать девять лет, и она никогда не простирала интересы за пределы своей тучности. В ее собственной жизни не было ничего такого, что не зависело бы от ее комплекции. А началось все рано.

Она явилась в этот мир одиннадцати фунтов десяти унций веса. У нее все в семье были большими. Вину за это списывали на гены, и Эмма тоже с радостью придерживалась этого объяснения, пока не стала бывать на обедах в домах подружек и не узнала, что не все готовят так же, как ее мамочка. Она думала, что это обычное дело – есть каждый вечер пироги или что-нибудь жареное вместе с ломтями хлеба толщиной со ступеньку и кусками масла, способными закупорить любую артерию. Она думала, что картошка бывает только в виде чипсов, а оказывается, есть люди, которые питаются овощами. Некоторые едят мясо без пирожных. Некоторые прекращают есть, насытившись. Некоторые едят только три раза в день.

Ей было одиннадцать, когда она поняла, что неизбежно станет толстой, если будет продолжать в том же духе. А ела она очень много, и началось все с того времени, как ее отняли от груди. Родителей, и особенно мать, она обвиняла в невежестве. Она ненавидела их за то, что они передали ей огромный неутолимый аппетит и пристрастие к еде, которое ей, кажется, было не преодолеть. Но больше всего она ненавидела семью за то, что никто не хотел ей верить и все продолжали идти по этой глупой, безнадежно глупой дорожке к сердечным приступам и преждевременным смертям. Что до нее самой, то склонность к саморазрушению, бывшая семейной чертой (в более здоровых семьях это любовь к искусству и пребыванию на свежем воздухе), проявлялась у нее в чрезвычайно беспорядочном потреблении пищи.

Эмма яростно металась от отсутствия аппетита к ненормально повышенному желанию поесть, от пиршеств к голоданию. Она не раз была на краю смерти и не однажды желала покончить с такой жизнью.

Она даже извлекала выгоду из своей болезни. Когда ей было девятнадцать и она находилась в нервном отделении больницы, у нее случился приступ, и врач предложил ей описать ее взаимоотношения с едой в качестве опыта самопознания. Доктор был до того поражен ее откровенным, доступным и веселым отчетом, давшимся, впрочем, не без мучений, что убедил ее отослать текст в журнал. Так началась ее карьера в журналистике. Оставаясь свободным художником, она печаталась во всех крупных женских журналах и рекламных изданиях. Она освещала широкий спектр женских вопросов, но неизменно возвращалась к проблеме лишнего веса и всему тому, что связано с едой.

Она весила чуть больше четырнадцати стоунов. При зарождении ТФБП, взяв интервью у Гейл, она совершила серьезную попытку покончить с собой. Это случилось восемнадцать месяцев назад.

– Эмма, ты собираешься звонить папе и маме?

Эмма отвернулась от Гейл, для чего ей пришлось с немалыми усилиями переменить позу.

– Зачем? Все собрались у моей няни, а у нее нет телефона. Да и потом, папа напьется, а мама будет храпеть в кресле, подоткнув под себя юбку. А ты? Ты-то собираешься кому-нибудь звонить?

– Мне некому звонить, Эм, – коротко ответила Гейл.

Эмма не настаивала. Их дружба быстро развивалась с первых дней ТФБП. Они обнаружили друг у друга качества, которые отличают признаки представителей низших слоев общества. И та, и другая лишь отчасти избавились от этих наклонностей, у каждой были свои барьеры, и обе уважали друг друга за это. Только барьер Гейл был гораздо толще и выше, чем у Эммы. Иногда Гейл казалась Эмме несколько лицемерной, особенно когда та настаивала, чтобы новые члены исповедовались и саморазоблачались, а сама не обременяла себя излишними откровениями. И тем не менее Эмма была благодарна за дружбу, равно как и за дух товарищества, царивший в ТФБП, позволявший ей чувствовать себя не столь одинокой и не такой чужой.

Несколько минут прошло в приятном для обеих молчании, пока Эмма не возобновила разговор, который начался за обильным ужином.

– Значит, ты и правда не станешь есть таблетки для похудения, ни при каких обстоятельствах, даже если все другие сядут на них?

Чтобы довод прозвучал убедительнее, Гейл приняла серьезный вид.

– Знаешь, как бы мне ни нравилась Марина Ризенталь, а я и в самом деле думаю, что она в состоянии много чего и предложить нашей организации, и получить от нее; мы все-таки можем обойтись без этих разрушительных семян, подрывающих нашу решимость и общее дело.

Эмма ощутила необходимость защитить Марину в ее отсутствие.

– Она и не говорила, что это так уж замечательно, просто эта возможность перед нами, и нам всем нужно принять то или иное решение относительно того, как мы ко всему этому относимся.

Гейл не без усилия дотянулась до бутылки портвейна и до краев наполнила свой стакан, а по пути прихватила пару шоколадных конфет с ликером.

– Дело в том, что мы знаем, как к этому относимся.

– Вот как?

– Эмма, ради Бога, ты помогла мне сформулировать нашу философию, нашу цель. Мы договорились, что больше не будем пытаться соответствовать общепринятым стереотипам женской красоты. Это означает, что мы не собираемся худеть только лишь потому, что кто-то говорит, будто мы должны быть худыми. Значит, мы не собираемся принимать таблетки для похудения только потому, что кто-то говорит, что мы должны похудеть. Все просто. Разве не так?

Эмма быстро проглотила свой джин, дабы залить сомнение, которое угрожало вырваться у нее из горла.

– Ты права, Гейл. Будешь сэндвич с индейкой?

В доме Рика Гиффорда в Бакингемшире «день подарков»[13]13
  Второй день Рождества, когда слуги, посыльные и проч. получают подарки.


[Закрыть] удался как нельзя лучше. Все чинно, празднично и богато. Дети шумели в огромном саду и не мешали взрослым наслаждаться обществом друг друга в гостиной.

Рик и его жена Джилли удобно устроились в непомерно больших уютных креслах. Оба углубились в книги, которые подарили друг другу в качестве идеальных рождественских подарков. Когда-то они изучали философию в Кембридже и прекрасно знали литературные вкусы друг друга. Пили они охлажденное шампанское «Poilly Fume», закусывая глазированными орехами, и слушали Малера[14]14
  Густав Малер (1860–1911) – австрийский композитор, автор симфоний и кантат.


[Закрыть]. Царила атмосфера взаимопонимания. Время от времени один из них отрывался от книги. Тотчас то же самое делал и другой, и они обменивались взглядами, полными понимания и удовлетворения.

Идиллию не нарушали ни напряжение, ни подводные течения, ни угрозы. Такой и должна быть жизнь.

Если не считать того, что Рик больше не любил свою жену. Или свою работу. Или своих детей, – особенно своих детей. И это чувство нелюбви зародилось не только что. Оно росло больше пяти лет. Он уже научился маскировать свое разочарование. Улыбаясь своей красивой, любящей, чувственной, умной и во всех смыслах совершенной жене, он мечтал о том, чтобы открыть кафе на пляже в Корнуолле.

Он уже все продумал. Он будет покупать одежду, которую не носил до сих пор. Бриться не будет. Жареную фасоль будет есть из банки. Он будет целыми ночами читать, а по воскресеньям бесцельно бродить. Изменит свое имя. Узнает названия всех полевых цветов и птиц. Будет разговаривать с незнакомыми людьми и слушать себя.

Чудесный, чужой, иноземный, дикий, старый и нестареющий, непредсказуемый Корнуолл. Он мечтал о том, чтобы сделаться там другим. Нет, не мечтал. Планировал. Нет, не планировал, мечтал.

Это его жизнь. Реальность и мечта сосуществуют в конфликте. И еще у него страшно, просто страшно болела голова.

В лаборатории Дэвида Сэндхерста был вечер «дня подарков».

Он уже избавился от девушки, которая вместе с ним соблюдала условности Рождества, требовавшие не оставаться в этот день в одиночестве. Дэвид провел пальцами по часам Сюзи. Он уже составлял в уме список маленьких и не таких уж маленьких покупок, которые позволит себе на деньги от продажи часов. А может, расплатится с долгами по кредитным карточкам. Его согревала мысль о том, что у него есть подобный выбор. Редкое удовольствие.

Уже в который раз Дэвид просмотрел свои записи. Он срезал множество острых углов, чтобы добраться до того момента, когда можно продолжать опыты на людях. С моральной точки зрения изменить цифры и результат для него ничего не значило. Таблетка действует, и он знал это. Он и сам принял одну без серьезных побочных эффектов (по его мнению, средняя женщина с лишним весом даже не обратит на них внимания ради того, чтобы похудеть). Кроме того, компания «Перрико» уже провела предварительные опыты с оксиметабулином, когда препарат еще считался потенциальным средством лечения астмы. Это дало возможность сбросить еще пять лет, которые могли бы быть потрачены на тестирование.

Вместе с тем тестирование оксиметабулина как препарата для похудения оказалось делом более сложным, чем он мог себе представить. Обычно при тестировании какого-либо препарата одна группа испытуемых принимает настоящую таблетку, а другим дают «пустышку». Обе группы людей продолжают вести один и тот же образ жизни, поэтому возможные эффекты приписываются непосредственно действию препарата.

Однако странное у женщин отношение к еде! Он так и не смог найти хотя бы одну, которая питалась бы так, как предписано нормой. Все женщины с лишним весом, которые ему попадались, потолстели и заполучили в связи с этим проблемы вследствие неправильного режима питания и переедания.

И как, черт побери, он узнает, действует ли таблетка на толстую женщину, если та устроит пиршество или же станет голодать в середине программы? Он как-то прочитал статью журналистки по имени Эмма Лэмингтон, так она пишет, что бесполезно упрашивать женщин с лишним весом перейти на диетические продукты, потому что в ходе тестирования они в страстном желании извлечь из продукта максимум пользы будут тщательно следить за тем, что едят, не забывая о том, чтобы и выглядеть хорошо, а это усложняет дело.

Он пребывал в тупике, пока не встретил Марину Ризенталь, которая упомянула о ТФБП. И они всерьез это затеяли? Там что, собираются толстушки, которым наплевать на общественное мнение? Женщины едят что хотят без всяких там ненужных психологических мотивов, которые и испортили им режим питания? Женщины, чей вес (пусть и существенный) остается постоянным с того времени, как они забросили всяческие диеты?

Приступив к описанию хода испытаний, Дэвид отбросил мысли о Нобелевской премии и загорелся филантропической идеей при мысли о том, как щедро он одарит этих несчастных. Ему не терпелось начать как можно быстрее. Он размышлял над тем, какие перемены благодаря ему произойдут в жизни этих женщин. Судя по тому, что он читал, они были толстыми всю свою сознательную жизнь.

Благодаря ему они впервые станут стройными. Он тотчас задумался, какой эффект произведет на них эта трансформация. Смогут ли их метущиеся, искореженные души вынести то, что с них снимут защитный покров? Он пожал плечами. Да они из кожи будут лезть вон с благодарностями за то, что стали счастливыми, подумал он. Вслед за тем он отбросил все прочие мысли по этому предмету и сосредоточился на работе.

Дэвид Сэндхерст был доволен. Он нашел своих подопытных крыс.

ГЛАВА 6

– Хорошо провела Рождество?

Энди просунул голову в Маринину дверь, успев разглядеть, что происходит в стане врага и на экране его монитора. Он был вознагражден видом бюрократического Везувия, от которого Марина пыталась избавиться.

Марина посмотрела на него и отвернулась.

– Иди и умри где-нибудь.

– Я по делу, ничего личного.

Энди Клайн пожал плечами и пошел прочь, даже не позаботившись о том, чтобы спрятать ложь за своей фирменной кривой усмешкой. Интересно, подумала Марина, отчего это тощие кажутся совсем маленькими, когда их унизишь, тогда как толстый человек в таких случаях становится еще больше.

Она вытащила какие-то бумаги, придавленные тяжелым предметом, и выскочила за дверь. В кабинет Рика Гиффорда она ворвалась, не постучав.

– А что, стучаться больше никто не собирается? – коротко бросил он, не поднимая головы.

Марина фыркнула.

– Прошу прощения. Я на минуту вообразила себя Энди Клайном. Хотите, я выйду и снова войду, как будто это снова я?

– Неужели нам нужно начинать все это сразу после Рождества? Чувствую по твоему тону, что ты намерена лишить меня последних остатков рождественского благорасположения.

Марина вывалила на стол Рика груду бумаг.

– Полагаю, вы знали обо всем этом, раз уж Энди был вашей дрессированной обезьяной?

– Возможно, Марина, это действительно нечто важное, но происходит это в стенах моего агентства.

Предупреждение было очевидное, хотя и не до конца высказанное. Он не требовал, чтобы в будущем она называла его «сэром», но вполне мог бы это сделать.

Марина постаралась не покраснеть, но у нее ничего не вышло. Она почувствовала, как кровь волнами разлилась от подбородка до самой груди.

– Ладно, Рик, может, мне и не стоило этого говорить, но есть ли у вас какие-то соображения насчет того, с чем он меня оставил?

– Да, и могу вас заверить, что решение принять его предложение далось нелегко. Однако Пол Джером дал свое согласие, и я вынужден был признать, что это придаст кампании размах, какого еще не было.

– Ну уж.

Марину передернуло оттого, что ее первоначальная стратегия подверглась нападкам.

– Я не говорю, что ваши идеи оказались несостоятельны, просто Энди удалось предложить что-то такое, что дополнило их. СМИ уже начали проявлять интерес к девушкам-мойщицам окон. И к мальчикам, разумеется. Для «Спарклиз» это хороший пиар. Пол весьма доволен.

Ему вдруг стало жаль Марину, которая явно пала духом.

– Вы можете справиться с этим? То есть с тем, что в осадке?

Марина подумала о своем столе, который сгибался под тяжестью «осадков».

– Дайте подумать. Мне нужно обзвонить сто семь различных изданий, рекламных компаний, радио– и телестанций, сказать им, что мы вынуждены забрать у них восемнадцать процентов наших заказов даже несмотря на то, что мы не нарушили установленные сроки, но можем сохранить первоначальные цены. «Когда мы будем делать заказы для следующей кампании, вы сохраните с нами добрые отношения и по-прежнему будете нам доверять?» – вот вопрос. Могу ли я справиться с этим? Да. Но мне бы не хотелось. И вы это знаете, вы, мошенник и авантюрист.

Тереза так и застыла с полуоткрытым ртом.

– Ты прямо так и сказала?

– Ну конечно, нет. Подумала, но не сказала. Да меня натуральным образом тошнит, когда я вижу, как весь мой тяжкий труд разрушает какой-то хитрый мелкий чиновник, который занимает ту же должность, что и я, только лишь потому, что имеет какое-то тайное влияние на заместителя директора по административной части. Я ничего не сказала. Но вся кипела. И я сделала то, что сделал бы любой другой квалифицированный сотрудник после того, как подверглась сомнению его профессиональная пригодность.

Тереза понимающе кивнула:

– Купила большую коробку бельгийских шоколадных конфет и все их съела…

– Кроме начинки… – перебила ее Марина.

– Кроме начинки, разумеется, – уступила Тереза. – И съела их в туалете, чтобы никто не видел…

– А коробку и обертки спустила в самом шумном унитазе, чтобы скрыть следы…

– А потом почистила зубы зубной щеткой размером с хозяйственную сумку, достав зубную пасту из хозяйственной сумки, которая всегда при тебе…

Прежде чем продолжать, Марина проглотила профитроль.

– И прополоскала рот… отбеливателем…

– И вернулась на работу и сосчитала, сколько калорий только что переварила…

– Примерно три тысячи пятьсот, а это означает прибавку…

– …почти ровно в один фунт, – мгновенно вычислила Тереза.

– И подумала, что мне придется заниматься часов десять аэробикой, чтобы сбросить его…

– А об этом, конечно, и речи быть не может, потому что только физически подготовленные и худые могут заниматься аэробикой десять часов…

– Без риска получить инфаркт, – согласилась Марина.

– А ты похожа на синтетическую морскую свинью…

– …которых уже не делают 156 размера…

– И тогда тебя охватила паника…

– …которой я обрадовалась, потому что учащенное сердцебиение точно сжигает калории…

– А потом ты поняла, что гнев твой наконец утих, но лишь затем, чтобы на смену ему пришла жуткая, глубокая депрессия, которую излечить можно только лишь…

– …очередной порцией шоколадных конфет! – пропела Марина в унисон Терезе.

Они рассмеялись, хотя это была самая что ни на есть горькая правда.

Вместе им было хорошо. Они ладили, хорошо знали друг друга и все понимали без лишних слов.

Пудинг не доела ни та, ни другая.

Марина одобрила безупречный макияж своей новой подруги. Но даже самое дорогое маскирующее средство от «Шанель» не смогло скрыть морщинки, которых не было до Рождества.

– А ты как провела Рождество, Тереза?

Тереза взяла ложку и принялась яростно кромсать оставшиеся профитроли.

– Отлично.

Она зачерпнула побольше шоколадного соуса и без удовольствия отправила все это в рот. Марина посмотрела на нее и увидела себя. Их зарождающаяся дружба уже достаточно окрепла для междоусобицы, решила она.

– Судя по твоему голосу, это не так.

Тереза бросила ложку и откинулась на стуле.

– Потому что это не так. У меня самый замечательный на свете муж. Он купил мне браслет с бриллиантами и телепрограмму для детей. Мы замечательно поужинали, а готовили вместе. Мы пили дивное шампанское и слушали старые пластинки.

Марина подняла брови.

– То, что ты говоришь, ужасно. Я тебя ненавижу, потому что завидую.

– Самое ужасное началось, когда я открыла свой большой рот, эту часть тела, которая никогда не становится меньше, сколько бы я ни сидела на диете.

– Что ты сказала?

– Я спросила, нравлюсь ли я ему.

Марина охнула.

– Только не это!

Тереза стыдливо кивнула.

– Я всегда так делаю. Когда все так хорошо, что лучше и быть не может, я спрашиваю у себя, как же все это хорошее может происходить со мной, такой непривлекательной и толстой.

Марина не стала ей возражать. Она знала по собственному опыту, что это ни к чему. Хуже не придумаешь, чем ненавидеть саму себя, да и подшучивать над собой – все равно что наклеивать пластырь на разбитое сердце.

– И что сделал Род?

– То, что он делает всякий раз, когда я взваливаю это на него. Я знаю, как он будет реагировать, знаю, что он скажет, и тем не менее всякий раз спрашиваю. Он закрылся, ушел в себя, и остаток праздника мы провели за просмотром рождественских ситкомов[15]15
  От англ. situation comedy – «комедия положений».


[Закрыть] и поглощением полуфабрикатов, рассчитанных на одну порцию.

– Если не хочешь отвечать, скажи, чтобы я не совала свой нос в чужие дела, но сколько ты весила, когда познакомилась с Родом?

Тереза рассмеялась.

– Знаю, о чем ты думаешь, и вот тут-то ты и ошибаешься. Ты думаешь, будто это классическая история мужчины, который женится на стройной девушке, а ту разносит, и ее начинают терзать сомнения по поводу того, что ее муж предпочел бы прежнюю стройную жену.

Марина прокляла себя за то, что смотрела слишком много программ Опры Уинфри[16]16
  Американская телеведущая.


[Закрыть], вместо того чтобы заниматься своей собственной жизнью. Она и правда держалась того убеждения, что люди делятся на условные категории, которые так любят в американских ток-шоу: «Когда-то моя жена была пампушкой, а теперь она толстушка!» (Восклицательный знак обязателен. Он подразумевает драму, хотя обычно ничего драматического не происходит.) Марина улыбнулась, признавая свою ошибку.

Тереза махнула рукой.

– Не беспокойся. Я и сама когда-то верила в этот миф. Нет, когда Род познакомился со мной, я была еще больше, чем сейчас. Все нормально, и не пытайся скрыть свое изумление, даже я изумилась, когда с годами стала немного тоньше.

Марина выглядела озадаченной.

– Тогда не понимаю, в чем проблема. Ты, наверное, самая счастливая женщина на Западе. Ты нашла фантастического мужчину, который за фигурой женщины видит человека. Я читала о таких мужчинах в статьях приличных с виду журналистов сомнительной сексуальной ориентации, но вообще-то никогда не верила, что они существуют.

Тереза оживилась.

– Вот именно! И я никогда не верила, что они существуют. И до сих пор не верю.

Марина покачала головой.

– Теперь ты меня совсем запутала. Он женат на тебе… уже сколько?

– Почти двадцать лет.

– Двадцать лет! Боже мой! Да ведь ты замужем за Полом Ньюмэном[17]17
  Американский киноактер. С 1950-х годов снимался в амплуа мужественных героев.


[Закрыть]! И он двадцать лет любит тебя, сохраняет тебе верность и не обращает внимания на твой лишний вес…

– Говорит, что не обращает на это внимания, – поправила Тереза Марину.

– По-моему, двадцать лет – достаточное доказательство преданности. Что еще он должен сделать?

Тереза обдумала вопрос, показавшийся ей разумным.

– Думаю, мне бы хотелось, чтобы он оборвал все связи со всеми другими женщинами и каждую секунду своей жизни, когда не спит, говорил мне, что я красивая. Да, и когда мы занимаемся любовью, чтобы не прикасался к моим бедрам и животу. Да, и чтобы никогда не говорил, что Мег Райан[18]18
  Американская актриса. Снималась в знаменитом фильме «Когда Гарри встретился с Сэлли».


[Закрыть] красивая, а потом не брал свои слова назад из страха, что я почувствую себя униженной. Ну и всякое такое.

Будто очнувшись, Тереза взглянула на Марину и увидела, что та смотрит мимо нее на другой столик. Она обернулась, чтобы узнать, что же стало объектом Марининого внимания. Ей все казались одинаковыми. Все профессионалы с блестящими лицами. Только женщины предпочитают красное, а историю жизни мужчин можно узнать по тому, какой галстук они выбирают.

Стол, на котором Марина остановила свой взор, был завален остатками пищи, как будто за ним только что пообедал холостяк. Тарелки с объедками были сложены друг на друга, но в бокалах не оставалось ни капли вина. Откусанные булочки лежали рядом с корзинкой для хлеба. Меню лежало нераскрытым, как библия Гедеонского общества.

Но Марина смотрела не на еду. Она видела перед собой отобедавших.

_____

– Будьте здоровы, Пол! – Энди Клайн аккуратно чокнулся своим бокалом для бренди с тяжелым хрустальным стаканом для виски, который держал в руке Пол Джером.

– И вы тоже, Энди. Отличный обед. Большое спасибо.

Энди удовлетворенно откинулся на стуле, довольный отношениями с Полом, которые еще более укрепились во время этого дружеского обеда. Он поставил перед собой задачу завязать дружбу с этим клиентом за три недели, несмотря на то что для этого пришлось прихватить кое-что от отпуска, и, по его мнению, ему это удалось, причем без особых трудностей.

– Итак, Пол, чем вы занимались в Рождество? Снова те же смертельно скучные обязательные визиты к матушке и батюшке или же пятидневное заточение с женщиной вашего выбора, а может, и мечты?