Текст книги "Сумма теологии. Том V"

Автор книги: Фома Аквинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Раздел 3. МОЖНО ЛИ НАЗВАТЬ ГЛАВНОЙ ЕЩЕ КАКУЮ-НИБУДЬ ДОБРОДЕТЕЛЬ ПОМИМО ВЫШЕПРИВЕДЕННЫХ?

С третьим [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что некоторые добродетели более заслуживают того, чтобы называться главными, нежели вышеприведенные. Так, похоже на то, что наилучшее является главным в своем роде. Но «величавость – это украшение всех добродетелей»[231]231
  Ethic. IV, 7. И далее: «Трудно поэтому быть истинно величавым, ведь это невозможно без нравственного совершенства. Величавый, таким образом, имеет дело прежде всего с честью и бесчестьем».


[Закрыть]. Поэтому есть все основания полагать величавость главнейшей из добродетелей.

Возражение 2. Далее, та добродетель, которая укрепляет все остальные, по справедливости должна быть названа главной. Но такой добродетелью является смирение. Так, Григорий говорит, что «тот, кто накапливает добродетели без смирения, подобен несущему солому на ветру»[232]232
  Ноm. 4 in Εν.


[Закрыть]. Следовательно, похоже на то, что самой главной добродетелью является смирение.

Возражение 3. Далее, наиболее совершенное, похоже, и есть основное. Но это [качество] присуще терпению, согласно сказанному [в Писании]: «Терпение же должно иметь совершенное действие» (Иак. 1:4). Таким образом, главной добродетелью следует полагать терпение.

Этому противоречит мнение Цицерона, который сводил все остальные добродетели к вышеприведенным четырем.

Отвечаю: как уже было сказано (2), эти четыре [вышеприведенные] добродетели полагаются таковыми в соответствии с четырьмя формальными началами добродетели, что мы сейчас и разъясним. Эти начала в первую очередь обнаруживаются в некоторых действиях и страстях. Так, то благо, которое наличествует в акте разума, как было показано выше (57, 6), в первую очередь обнаруживается в распоряжениях разума, а не в его решениях или суждениях. Опять же, то благо, которое определено разумом и привнесено в наши деятельности как нечто правильное и должное, обнаруживается главным образом в [различных видах] наказаний и распределений, связанных с другими людьми и рассматриваемых с точки зрения равенства. Благо, связанное с ограничением страстей, обнаруживается главным образом в тех страстях, которые трудней всего обуздать, а именно в удовольствиях от осязания. Благо, связанное с твердостью в стремлении к определенному разумом благу, обнаруживается главным образом в обусловленных смертельной опасностью порывах страсти, которым трудней всего противостоять.

Соответственно этому, четыре вышеупомянутые добродетели можно рассматривать двояко. Во-первых, со стороны их общих формальных начал. В этом смысле они полагаются главными постольку, поскольку по сравнению со всеми остальными добродетелями являются наиболее общими. По этой причине любая обусловливающая благо в акте суждения разума добродетель может быть названа рассудительностью; любая обусловливающая благо правильности и долженствования в деятельности добродетель – правосудностью; любая обуздывающая и усмиряющая страсти добродетель – благоразумием; любая укрепляющая ум в его противодействии каким бы то ни было страстям добродетель – мужеством. И потому многие, в том числе и оба святых учителя [на которых ссылаются в приведенных возражениях], а равно и философы говорят об этих добродетелях именно в таком смысле, и именно в таком смысле они содержат в себе все прочие добродетели. Следовательно, все возражения необоснованны.

Во-вторых, их можно рассматривать со стороны того, как они определены, а именно каждая как основная в соответствующей ей материи, и в этом смысле они являются видообразующими добродетелями, хотя и разделяют свой вид с другими. Таким образом, их называют главными по сравнению с другими добродетелями из-за их значимости, а именно: рассудительность – как распоряжающуюся добродетель; правосудность – как добродетель, связанную с должными отношениями между равными; благоразумие – как добродетель, умеряющую желание удовольствий от осязания; мужество – как добродетель, укрепляющую в случае смертельной опасности. Следовательно, и в этом смысле все возражения несостоятельны, поскольку другие добродетели могут считаться главными в том или ином отношении, но эти [четыре], как было показано выше, называются главными с точки зрения их материи.

Раздел 4. ОТЛИЧАЮТСЯ ЛИ ЧЕТЫРЕ ГЛАВНЫЕ ДОБРОДЕТЕЛИ ДРУГ ОТ ДРУГА?

С четвертым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что четыре вышеупомянутые добродетели не являются различными и не отличаются друг от друга. Так, Григорий говорит, что «не существует ни истинной рассудительности без благоразумия и отваги, ни совершенного благоразумия без отваги и рассудительности, ни стойкого мужества без рассудительности, благоразумия и правосудности, ни настоящей правосудности без рассудительности, мужества и благоразумия»[233]233
  Moral. XXII.


[Закрыть]. Но подобное не могло бы иметь места, если бы вышеупомянутые добродетели отличались друг от друга, поскольку различные виды одного рода не содержат взаимных определений. Следовательно, вышеупомянутые добродетели не отличаются друг от друга.

Возражение 2. Далее, когда речь идет об отличных друг от друга вещах, функция одной из них не приписывается другой. Но функция благоразумия приписывается мужеству. В самом деле, по словам Амвросия «мужественным мы по справедливости называем того, кто умеет себя обуздывать, не слабея и не подчиняясь никаким искушениям». А о благоразумном он говорит, что тот «соблюдает приличие и меру во всем, что намеревается делать и говорить». Следовательно, похоже на то, что эти добродетели не отличаются друг от друга.

Возражение 3. Далее, Философ сказал, что необходимые состояния добродетели заключаются прежде всего в том, что «во-первых, человек поступает сознательно; во-вторых, он поступает преднамеренно и ради конкретной цели; в-третьих, его навык и действие уверенны и устойчивы»[234]234
  Ethic. II, 3.


[Закрыть]. Но первое, похоже, относится к рассудительности, которая является правильным суждением о вещах, которые будут выполнены; второе, то есть преднамеренность, относится к благоразумию, благодаря которому человек обуздывает свои страсти и потому в своих поступках следует не страсти, а разумному выбору; третье, а именно то, что человек должен действовать ради надлежащей цели, подразумевает некоторую правоту, которая, по-видимому, относится к правосудности; а последнее, то есть уверенность и устойчивость, относится к мужеству Таким образом, каждая из указанных добродетелей по сравнению с другими добродетелями является общей. Следовательно, они не отличаются друг от друга.

Этому противоречит следующее: Августин, говоря о том, что «существует четыре добродетели, соответствующие различным движениям любви»[235]235
  De Мог. Eccl. XI.


[Закрыть], имеет при этом в виду четыре вышеупомянутые добродетели. Следовательно, эти четыре добродетели отличаются друг от друга.

Отвечаю: как уже было сказано (3), эти четыре добродетели понимаются различными авторами по-разному. Одни рассматривают их как то, что выражает некоторые общие состояния человеческого ума, которые могут быть обнаружены во всех добродетелях. Так что рассудительность – это, так сказать, просто некоторая правильность суждения в любых действиях или каких-либо вопросах; правосудность – некоторая правильность ума, благодаря которой человек во всех случаях делает то, что должно; благоразумие – расположение ума, умеряющее любые страсти или деятельности и удерживающее их в разумных границах; мужество – расположение, посредством которого душа укрепляется для того, чтобы, следуя распоряжениям разума, противостоять любым страстям или тяготам любых деятельностей. Различение этих четырех добродетелей в указанном смысле не подразумевает, что правосудность, благоразумие и мужество – это разные добродетельные навыки. В самом деле, любая нравственная добродетель, будучи «навыком», должна обладать некоторой устойчивостью, чтобы ее нельзя было подвигнуть к тому, что ей противоположно, а это, как уже было сказано, связано с мужеством. Далее, коль скоро все они суть «добродетели», они определены к благу, что подразумевает правильность и долженствование, а это, как уже было сказано, связано с правосудностью. Кроме того, они являются «нравственными добродетелями», то есть причастными разуму, что означает следование модусу разума во всем и удержание всего в разумных границах, что, согласно сказанному, связано с благоразумием. И только со стороны суждения, которое приписывается рассудительности, последняя отличается от трех других [добродетелей], поскольку суждение принадлежит разуму сущностно, тогда как другие три [добродетели] предполагают [только] некоторую причастность разуму посредством своего рода приложения [разума] к страстям или деятельностям. Таким образом, согласно вышеприведенному пониманию, рассудительность отличается от трех остальных добродетелей, в то время как последние [три] не отличаются друг от друга, поскольку очевидно, что одна и та же добродетель является и навыком, и добродетелью, и нравственной добродетелью.

Другие же [авторы] рассуждают тоньше и рассматривают эти четыре добродетели с той точки зрения, что каждая из них обладает своей специфической и соответствующей ей материей, в каждой из которых к тем общим состояниям, которые, как было показано выше (3), сообщают этим добродетелям их имена, прибавляются некоторые специфические действия. Отсюда следует, что вышеупомянутые добродетели являются отличными [друг от друга] навыками, различающимися согласно разнообразию их объектов.

Ответ на возражение 1. Григорий говорит об этих четырех добродетелях в первом из вышеприведенных смысле. А еще можно сказать, что эти четыре добродетели определяют друг друга путем своего рода взаимопроникновения. В самом деле, свойства рассудительности проникают в другие добродетели постольку, поскольку последние направляются рассудительностью. А все остальные проникают в другие по той причине, что могущее совершить большее может совершить и меньшее. Поэтому тот, кто способен обуздывать свои желания, связанные с удовольствиями от осязания, и удерживать их в разумных границах, что является делом весьма нелегким, тем более способен не впадать в крайности и сохранять спокойствие перед лицом смертельной опасности, и в этом смысле о мужестве говорят как о благоразумии. А о благоразумии говорят как об отваге из-за проникающего в благоразумие мужества, а именно постольку, поскольку тот, чей ум, так сказать, вооружен мужеством против страха перед смертельными опасностями, что тоже составляет немалую трудность, более других готов к тому, чтобы твердо противостоять соблазнам удовольствий. Поэтому Цицерон говорит, что «человек был бы крайне непоследователен, если бы, устояв перед страхом, был побежден алчностью, или, снеся все тяготы трудов, стал рабом похоти».

Из сказанного очевиден и ответ на возражение 2. В самом деле, благоразумие блюдет во всем середину, а мужество позволяет уму устоять при обольщении его удовольствиями. И это справедливо как в том случае, когда эти добродетели рассматриваются как выражающие некоторые общие состояния, так и в том, когда имеется в виду их взаимопроникновение, которое было разъяснено выше.

Ответ на возражение 3. Эти четыре установленных Философом общих состояния добродетели не являются собственными состояниями [исключительно] вышеупомянутых добродетелей, хотя они и могут быть усвоены им вышеприведенным образом.

Раздел 5. ПРАВИЛЬНО ЛИ РАЗДЕЛЯТЬ ГЛАВНЫЕ ДОБРОДЕТЕЛИ НА ОБЩЕСТВЕННЫЕ, СОВЕРШЕНСТВУЮЩИЕ, СОВЕРШЕННЫЕ И ОБРАЗЦОВЫЕ?

С пятым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что эти четыре добродетели неправильно разделять на образцовые, совершенствующие, совершенные и общественные добродетели. Так, Макробий говорит, что образцовые добродетели таковы постольку, поскольку существуют в уме Бога. Но, согласно Философу, приписывать Богу правосудность, мужество, благоразумие и рассудительность нелепо[236]236
  Ethic. X, 8.


[Закрыть]. Следовательно, указанные добродетели не могут быть образцовыми.

Возражение 2. Далее, «совершенные» добродетели таковы постольку, поскольку не сопряжены ни с какой страстью; так, Макробий говорит, что «если душа чиста, то благоразумию не нужно обуздывать [ее] мирские желания, поскольку она забыла о них, и мужеству неведомы страсти, которые бы оно должно было превозмогать». Но, как уже было сказано (59, 5), рассматриваемые нами добродетели не могут существовать без страстей. Следовательно, нет никакой «совершенной» добродетели.

Возражение 3. Далее, он [(т.е. Макробий)] говорит, что «совершенствующие» добродетели принадлежат человеку, «который отошел от житейских дел и посвятил себя исключительно божественному». Но подобное не представляется правильным – ведь сказал же Цицерон, что, по его мнению, «не только не заслуживает похвалы, но, пожалуй, даже безнравственно, когда человек говорит, что презирает то, чем восхищается большинство людей, а именно силу и власть». Следовательно, нет никаких «совершенствующих» добродетелей.

Возражение 4. Кроме того, он [(т.е. Макробий)] говорит, что «общественными» добродетелями следует полагать те, «посредством которых добрые люди совершают добрые поступки во благо своего государства и ради безопасности своего города». Но в таком случае речь идет о законодательной правосудности, которая, по словам Философа, направлена на общественное благо[237]237
  Ethic. V, 3.


[Закрыть]. Следовательно, никакие другие добродетели не являются «общественными»,

Этому противоречат следующие слова Макробия: «Плотин, наилучший наряду с Платоном философ, разделяет добродетель на четыре вида, говоря, во-первых, об общественных добродетелях, во-вторых, о добродетелях совершенствующих, в-третьих, о добродетелях совершенных, в-четвертых, о добродетелях образцовых»[238]238
  Плотин в своем трактате «О добродетелях» (I, 2) говорит о «гражданских» и «очищающих» добродетелях, а еще о добродетелях «чистой души» и «образцовых». Ср.: «Ведь у эйдоса… любая добродетель – уже не добродетель, но тот источник [(т.е. образец)], из которого душа черпает все свои достоинства: добродетели должны быть укоренены в чем-то ином себе, эйдосы же самодостаточны и не нуждаются в ином».


[Закрыть].

Отвечаю: как говорит Августин, «дабы родить в себе добродетель, душе необходимо следовать некоему образцу, и таким образцом является Бог: если мы следуем Ему, то живем праведно»[239]239
  De Мог. Eccl. VI.


[Закрыть]. Следовательно, образец человеческой добродетели необходимо предсуществует в Боге, равно как в Нем же предсуществуют образцы всех вещей. Поэтому добродетель можно рассматривать как изначально существующую в Боге, и в этом смысле мы говорим об «образцовых» добродетелях; так, божественный Ум можно назвать Его «рассудительностью», а созерцание Богом самого Себя – «благоразумием» (ведь и у нас оно суть то, что сообразует желание с разумом), «мужеством» Бога – Его неизменность, а Его «правосудностью» – соблюдение Вечного Закона в Его делах, о чем говорит и Плотин.

Затем, коль скоро человек по своей природе является общественным животным, то соответствующие такому состоянию его природы добродетели, благодаря которым человек совершает благие поступки в житейских делах, называются «общественными» добродетелями. И все, что было говорено нами о добродетелях ранее, подразумевало добродетели [прежде всего] именно в указанном смысле.

Но так как человеку приличествует стремиться к божественному, о чем говорит Философ в десятой [книге] «Этики»[240]240
  Ethic. X, 7.


[Закрыть] и о чем сказано во многих местах Священного Писания – например: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» (Мф. 5:48), – то между общественными, или человеческими, добродетелями и добродетелями образцовыми, т.е. божественными, нам надлежит разместить еще некоторые добродетели. Притом эти добродетели должны различаться согласно различию их движения и предела. Так, некоторые из них являются добродетелями людей, которые склоняются и стремятся к уподоблению божественному, и такие добродетели называются «совершенствующими». В указанном смысле рассудительность, созерцая божественное, полагает все мирское суетой и направляет все помыслы души к одному только Богу, благоразумие, насколько дозволяет природа, пренебрегает телесными нуждами, мужество отвращает душу от боязни небрежения телесным и укрепляет в стремлении к горнему, а правосудность состоит в том, что душа дает искренний обет следовать избранным путем. Кроме того, существуют еще и добродетели тех, кто уже достиг уподобления божественному и они называются «совершенными» добродетелями. В указанном смысле рассудительность созерцает только божественное, благоразумию не нужно обуздывать мирские желания, мужеству неведомы страсти, а правосудность, уподобившись божественному Уму, едина с ним в неизменном согласии. Таковы те добродетели, которые мы усваиваем блаженным и тем, кто уже в этой жизни достиг высшего уровня совершенства.

Ответ на возражение 1. Философ, говоря об этих добродетелях, имеет в виду те, которые касаются человеческих дел; например, под правосудностью он понимает то, что связано с куплей-продажей, под мужеством – то, что относится к страху, под благоразумием – то, что относится к желаниям, и в этом смысле [понятно] нелепо приписывать их Богу

Ответ на возражение 2. Человеческие добродетели, то есть добродетели людей, сообща живущих в этом мире, сопряжены со страстями. А вот добродетели достигнувших совершенного блаженства лишены страстей. Поэтому Плотин говорит, что «общественные добродетели обуздывают страсти», то есть сводят их к некоторой середине; добродетели «второго вида», а именно совершенствующие, «освобождают от них»; добродетели «третьего вида», а именно совершенные, «забывают о них»; в то время как «при рассмотрении добродетелей четвертого вида», то есть образцовых, даже «само упоминание о страстях нечестиво». Можно также сказать, что в данном случае под страстями он понимает неупорядоченные волнения [души].

Ответ на возражение 3. Пренебрежение житейскими делами, когда они необходимы, безнравственно, а в остальных случаях – добродетельно. Поэтому Цицерон несколько ранее говорит: «Из тех, кто отказался в пользу других от власти и славы общественной деятельности, нам, пожалуй, надлежит выделить особо талантливых людей, которые целиком посвятили себя наукам, а равно и тех, кто удалился от общественной жизни из-за слабого здоровья или по какой-нибудь иной серьезной причине». С ним полностью согласен и Августин, говоря, что «[святого] покоя ищет любовь к истине; общественные обязанности принимает на себя неизбежный долг любви. Если никто этого бремени не налагает, то следует пользоваться досугом для познания и созерцания истины; если же его налагают, то его следует принять по неизбежному долгу любви»[241]241
  De Civ. Dei XIX, 19.


[Закрыть].

Ответ на возражение 4. К общественному благу непосредственно относится только законодательная правосудность, но, распоряжаясь другими добродетелями, она, как говорит Философ, и их привлекает к служению общественному благу[242]242
  Ethic. V, 3.


[Закрыть]. Кроме того, следует иметь в виду, что человеческие добродетели – в том смысле, который мы вкладываем в это понятие, – должны быть направлены к благу не только общества [в целом], но и частей этого общества, а именно домоводства, или даже отдельного индивида.

Вопрос 62. О ТЕОЛОГИЧЕСКИХ ДОБРОДЕТЕЛЯХ

Теперь нам надлежит исследовать теологические добродетели, под каковым заглавием наличествует четыре пункта: 1) существуют ли вообще теологические добродетели; 2) отличаются ли теологические добродетели от умственных и нравственных добродетелей; 3) сколько их и каковы они суть; 4) об их порядке.

Раздел 1. СУЩЕСТВУЮТ ЛИ ВООБЩЕ ТЕОЛОГИЧЕСКИЕ ДОБРОДЕТЕЛИ?

С первым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что никаких теологических добродетелей не существует. В самом деле, согласно сказанному в седьмой [книге] «Физики», «добродетель есть некоторое совершенство; под совершенством же вещи я разумею то ее состояние, которое наиболее соответствует ее природе»[243]243
  Phys. VII, 3.


[Закрыть]. Но божественное превосходит человеческую природу. Следовательно, теологические добродетели не являются добродетелями человека.

Возражение 2. Далее, теологические добродетели – это как бы божественные добродетели. Но божественные добродетели, как было показано выше (61, 5), являются образцовыми и находятся не в нас, а в Боге. Следовательно, теологические добродетели не являются добродетелями человека.

Возражение 3. Далее, теологические добродетели называются так постольку, поскольку определяют нас к Богу, Который суть первое начало и конечная цель всего. Но сама природа разума и воли человека определяет его к его первому началу и конечной цели. Следовательно, в каких бы то ни было навыках к теологическим добродетелям, которые бы определяли разум и волю к Богу, нет никакой необходимости.

Этому противоречит следующее: предписываемое законом относится к актам добродетели. Но божественный Закон содержит предписания относительно актов веры, надежды и любви; так, [в Писании] сказано: «Боящиеся Господа! Веруйте Ему», и далее: «Надейтесь на Него», и еще: «Любите Его»[244]244
  В каноническом переводе: «Боящиеся Господа! Ожидайте милости Его… Веруйте Ему… Надейтесь на благое».


[Закрыть] (Сир. 2:8 и далее). Таким образом, вера, надежда и любовь – это добродетели, определяющие нас к Богу. Следовательно, они суть теологические добродетели.

Отвечаю: добродетели необходимы для совершенствования человека, поскольку, как уже было показано выше (5, 7), человек может обрести счастье благодаря добрым делам. Но, как было показано (5, 5), человеческое счастье двояко. Одно адекватно человеческой природе, и это счастье, которое, если так можно выразиться, человек может обрести через посредство своих природных начал. Другое же счастье превосходит человеческую природу, и его человек может обрести только с помощью божественной силы через посредство своего рода богопричастности, в связи с чем [в Писании] сказано, что благодаря Христу мы «соделались причастниками Божеского естества» (2 Петр. 1:4). И коль скоро такое счастье превосходит способности человеческой природы, природных начал человека, позволяющих ему совершать соответствующие его способностям добрые дела, недостаточно для того, чтобы определить человека к такому счастью. Следовательно, человеку необходимо получить от Бога некоторые дополнительные начала, посредством которых он мог бы быть определен к сверхъестественному счастью точно так же, как он определяется к врожденной ему цели посредством своих природных начал, хотя и не без божественного вспомоществования. Такого рода начала называются «теологическими добродетелями», во-первых, поскольку в силу того, что они правильно определяют нас к Богу, их объектом является Бог; во-вторых, поскольку они могут быть всеяны в нас только Богом; в-третьих, поскольку об этих добродетелях мы можем узнать только через преподанное нам Святым Писанием божественное откровение.

Ответ на возражение 1. Природу можно приписывать вещи двояко. Во-первых, сущностно, и в этом смысле теологические добродетели превосходят природу человека. Во-вторых, по причастности, как [например] горящее дерево становится причастным природе огня, и в этом смысле, как было показано выше, человек может стать причастником божественной природы, в результате чего рассматриваемые добродетели могут оказаться адекватными человеку в отношении той природы, которой он стал причастным.

Ответ на возражение 2. Эти добродетели называются божественными не потому, что благодаря им становится добродетельным Сам Бог, но потому, что с их помощью Бог делает добродетельными нас и определяет нас к Себе. Следовательно, это не столько образцовые, сколько поучительные добродетели.

Ответ на возражение 3. Разум и воля по природе определены к Богу постольку, поскольку Он суть начало и цель природы, а не поскольку Он адекватен природе. Но разум и воля по природе недостаточно определены к Нему в том отношении, в каком Он является объектом сверхъестественного счастья.