Текст книги "Остров в Меланезии"

Автор книги: Финн Риделанд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Мне был очень интересен рассказ старика о разделении его народа на роды и группы, об обычаях, регулирующих отношения между ними, о законах белого человека. Но самым интересным было его повествование о проклятии древних богов. Мне почему-то показалось, что он сам слепо в него верит. Вот что рассказал Нениа:

– Давным-давно дух Токаласи проклял народ аита и осудил его на вечные страдания от голода и жажды за то, что он поддался увещеваниям белых проповедников и забыл древний ритуал погребения умерших.

Разве нас не обратили в бегство «конг-конг», желтые люди в мешковатой форме, когда много лет назад в Бугенвиль пришла большая война? Разве люди из долины Аита в эти страшные годы не были лишены возможности спускаться на побережье и выменивать рыбу на продукты своего труда, потому что желтые люди захватили большую часть страны?

А что привело желтых в нашу страну? Мы не знаем. Белые стреляли в них, но желтых было гораздо больше, и скоро они выгнали всех белых или взяли их в плен.

Это и есть проклятие Токаласи, кара за то, что люди предали своих духов и стали поклоняться богу белых людей.

Разве не Токаласи прислал желтых людей, чтобы они захватили наши деревни и селения? Правда, многие конг-конг, пытавшиеся подняться в горы по тропам, погибли. Они так и остались лежать там, где упали, ибо никто из местных жителей не решался отнести их обратно на побережье. Тела конг-конг были покрыты ранами и язвами.

А разве не конг-конг бросали бомбы на плантации копры на побережье и на деревни в горах? В Азитави, Инусе и Нуме не осталось ни одной кокосовой пальмы. Разве это не проклятие Токаласи?

– Проклятие Токаласи? – повторил я, притворившись, что не понял. – Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду большую войну, – многозначительно ответил Нениа. – Большую войну между вами и желтыми. Ты не забыл еще большую войну?

Несколько секунд я молча смотрел на изборожденное морщинами лицо Нениа и наконец сказал:

– Да, ты прав. Возможно, это и есть проклятие Токаласи.

Едва ли имело смысл объяснять моему старому другу, почему война докатилась даже до этого далекого острова. В течение многих лет он посещал миссию адвентистов седьмого дня в Кеписа, но в какой-то мере, видимо, сохранил и прежнюю веру.

– Ведь ты христианин! – вырвалось у меня. – Как же ты можешь бояться Токаласи?

– Токаласи – дух зла, – спокойно ответил Нениа. – Разве можно его уничтожить тем, что я стал христианином? Он всегда там же, где и мы, но сейчас он спокоен.

Старик умолк. Он долго сидел, погрузившись в воспоминания о большой войне, которая оказалась проклятием Токаласи. Возможно, он думал о грандиозных морских сражениях, которые мог наблюдать с вершины горы Поко, или вспоминал деревни, которые были стерты с лица земли желтыми людьми конг-конг, бросавшими с неба непонятные предметы. А может быть, он думал о людях своего рода, убитых и оставшихся без погребения.

Я не стал спрашивать, о чем он думает.

На другое утро мы укладываем вещи и отправляемся дальше. Наш путь лежит в деревню Тсубиаи. Сначала мы идем по удобной лесной тропе, которая приводит нас к реке. Аита здесь не очень глубокая, мы проходим несколько сот метров вброд против течения, поднимаемся на противоположный берег и выходим на тропу. Но идти теперь значительно труднее, потому что земля покрыта сплошным переплетением из корней деревьев и гниющих ветвей.

Продвигаемся мы очень медленно. Вскоре мы снова оказываемся на берегу реки, опять переходим ее вброд и поднимаемся на берег. И так все утро. Раз двадцать мы форсируем эту быструю горную реку и только после полудня добираемся до подножия горы, на вершине которой находится деревня Тсубиаи. Нам надо спешить, мы хотим прийти в деревню до того, как начнется обычный послеполуденный дождь.

Когда мы наконец взбираемся на последний обрывистый склон, нас впервые за этот день встречает палящее солнце. В прохладных джунглях на дне долины, куда не проникают солнечные лучи, идти легче. Там царят тишина и покой. Густые кроны деревьев дарят путнику прохладу, а листва поглощает слишком яркий свет, придавая ему мягкий зеленоватый оттенок.

На Бугенвиле водятся змеи, есть они и в долине, по которой мы шли. Мы даже видели несколько экземпляров. Любой человек, и европеец, и уроженец Бугенвиля, может испугаться при виде змеи, но носильщики из деревни Покойя испугались особенно, а поскольку большинство бугенвильских змей совершенно безвредно, мне было довольно трудно понять причину их страха. Здесь существует лишь два-три вида ядовитых змей, да и те не очень опасны; их яд не относится к сильнодействующим. Однако Дэвид Бретертон объяснил мне, что островитяне боятся не змей, а духов, которые, согласно народному поверью, принимают их облик.

Гораздо естественнее страх местных жителей перед крокодилами. Раньше берега Бугенвиля буквально кишели зубастыми пресмыкающимися. Особенно много их было в заливах Вакунаи и Нума-Нума. В прибрежных болотах им раздолье, они и сейчас сохранились здесь в довольно больших количествах. Охотники и рыболовы, промышлявшие в этих районах острова, неоднократно сами становились жертвой крокодилов. Поэтому многие обитатели Бугенвиля полагают, что крокодилы – не только прожорливые хищники, но и злые духи.

Раз речь зашла об опасностях, которые подстерегают в джунглях путешественника, замечу мимоходом, что кроме крокодилов в прибрежной полосе на Бугенвиле нет опасных животных. Как и на Новой Гвинее, здесь богаче всего представлены пернатые, хотя нет ни одной райской птицы. Из сумчатых есть те же виды, что и на Новой Гвинее, тогда как змей здесь гораздо меньше, а ящериц больше. Бугенвильцы охотятся на всех животных (на змей – очень редко), кроме какого-нибудь одного вида, который считается покровителем данного племени. Охота дает островитянам небольшое количество животного белка, служащего важным добавлением к обычному рациону питания. Ящерица считается лакомым блюдом, а из птиц самая желанная добыча – какаду, птица-носорог и фазан. Возможно, это объясняется их величиной: на большую птицу не жалко стрелы.

В Тсубиаи мы много беседовали с местными жителями. Они оказались очень общительными и охотно рассказывали о своей земле и бескрайних лесах, ее покрывающих. Они не знают никакой другой земли и ни за что на свете не уйдут отсюда. Разве только на побережье… Свой зеленый, пропитанный влагой и заросший джунглями мир они знают как собственную хижину.

Я был поражен и в то же время восхищен, когда услышал от этих людей, что в джунглях всякая живая тварь приносит пользу. Они прекрасно понимают, что любое животное, каким бы отвратительным оно ни казалось, имеет свое предназначение в великом мире природы.

Разумеется, я не пытался убеждать этих людей в том, что в лесу, если не считать тысяченожек и москитов, нет вредоносных тварей вроде злых духов и другой нечисти. Почему? Да потому, что по молчаливому соглашению мы с самого начала решили ограничить нашу беседу кругом предметов, о которых знали, что они существуют наверняка.

Есть много путей к сердцу бугенвильца. Самый трудный – через мир духов, самый легкий – через детей. Достаточно выйти из дому и нарисовать на песке несколько фигурок или вынуть кинокамеру или другую интересную вещь, как вокруг вас тотчас же соберутся ребятишки, выставив набитые сладким картофелем животы и широко улыбаясь. Следом за детьми придут их папы и мамы, и скоро вы окажетесь посреди веселой, шумной толпы. Во всяком случае, так было во всех деревнях на побережье, которые мне приходилось посещать.

Однако в Тсубиаи все было иначе.

В этой деревне и климат был прохладнее, и люди – холоднее. Как обычно, перед заходом солнца мы с Дэвидом обошли всю деревню; это самое лучшее время, чтобы поболтать с приятелем на веранде или у костра. Но деревня словно вымерла, а те немногие, кого мы встретили, были гораздо сдержаннее, чем жители побережья. Конечно, здесь с нами тоже беседовали на самые различные темы в послеобеденные часы, и здесь тоже приветствовали нас очень радушно, когда мы пришли в деревню. Но никто при этом не улыбался! И у нас не было ощущения, что мы – желанные гости.

Многие жители деревни отворачивались при встрече, и лишь самые решительные отважились сопровождать нас во время нашей первой прогулки по Тсубиаи. «Как добиться их расположения?» – неотступно думал я.

Мужчины были одеты в яркие лап-лап (набедренные повязки), некоторые юноши – в шорты. Все ходили босиком, без каких бы то ни было украшений. Лишь однажды я видел человека, у которого в носу был продет кабаний клык. У мужчин, подростков и многих мальчиков в носу была просто просверлена большая дыра.

Перепись населения и медицинский осмотр мы начали на следующее утро. Несмотря на дождь и холодный ветер, все жители деревни – мужчины, женщины и дети – собрались на обширной площадке перед домом, в котором мы остановились. Мы поздоровались. Мужчины ответили, женщины смущенно заулыбались, а дети спрятались за спины мам. Потом несколько мужчин пошли собирать хворост для нашего очага, а женщины принесли из реки воду в толстых стволах бамбука.

Жизненный уклад здешней семьи определяется строгими правилами, и в Тсубиаи не может быть и речи о равенстве между мужчиной и женщиной. Если бы не администрация в Вакунаи, здесь до сих пор оставались бы в силе древние племенные законы.

Когда-то здесь свирепствовал кровавый террор. Страх перед ним до сих пор отражается в глазах некоторых обитателей Тсубиаи, особенно женщин. Еще два десятилетия назад их объединял только страх – страх перед врагами, перед силами природы. И он жив и поныне.

Из боязни оскорбить духов женщина никогда не произносит вслух слово «мужчина», никогда не отвечает громко на вопрос, кто у нее родился – мальчик или девочка. Здесь обо всем говорят тихо-тихо, шепотом или по крайней мере вполголоса, а на некоторые вопросы вообще не отвечают.

Теперь законы стариков нарушаются все чаще и чаще. Однако, пока есть люди, в памяти которых живы старые времена, живут и старые обычаи. А если вспомнить, что последний случай каннибализма в Тсубиаи происходил не так уж давно, то вывод напрашивается сам собой: исторический прогресс совершается здесь не слишком быстрыми темпами.

Впрочем, культура целого народа не может радикальным образом измениться за несколько лет или приспособиться к требованиям времени, когда, при полном отсутствии современных коммуникаций, здешние деревни полностью отрезаны от внешнего мира, как это было его и двести лет назад.

Представители администрации наведываются в долину не больше двух раз в год и проводят здесь несколько дней. Разумеется, местные жители могут когда им заблагорассудится прийти в административный центр. Они и приходят, но только для того, чтобы продать картофель и овощи.

Пока происходила перепись, я смотрел на испуганные лица женщин и думал о том, что было бы очень интересно побывать среди этих людей лет пятнадцать-двадцать назад.

У них были очень приятные черты лица, но кожу ото лба и до самого подбородка исполосовали шрамы от порезов, еще в детском возрасте нанесенных острыми бамбуковыми ножами. Шрамы имели форму полукруга, короткой прямой линии или спирали. Лица, посвященные в тайный смысл шрамов, могли без труда определить, к какому роду принадлежит любой житель долины.

Даже на лицах детей виднелись знаки родового различия, но у них это были пока еще не шрамы, а широкие порезы.

Предрассудков и взаимных обид здесь было сверх всякой меры. Однако понять всю подноготную отношений между родовыми группами или разобраться в причинах столкновений оказалось в большинстве случаев невозможным. Когда мы пытались задавать местным жителям вопросы, мужчины просто молчали, а женщины встревоженно опускали глаза или озирались по сторонам.

Их поведение в значительной мере определялось страхом, совсем как в старые времена. И я подумал, что прошло лишь десять лет, с тех пор как побывавший здесь представитель администрации из Вакунаи написал в конце своего доклада:

«В районах Аита и Таунита многие жители уклонились от переписи, однако любая попытка применить меры принуждения имела бы самые пагубные последствия. Обитателям этой долины, расположенной в самом сердце Северного Бугенвиля, мы стараемся уделять как можно больше внимания, поскольку они поддерживаю! лишь самые незначительные контакты с цивилизацией и не проявляют к этому ни малейшего интереса. Эти люди отличаются удивительной робостью, хотя относятся к нам весьма дружелюбно. Однако у меня нет никаких сомнений в том, что любой опрометчивый шаг с нашей стороны превратит это дружелюбие во враждебность».

После переписи мы с Дэвидом легли и тотчас же уснули. Проснулся я от шума, доносившегося с вершины холма, на склоне которого находилась деревня Тсубиаи. Я встал и прислушался.

Гром барабанов сливался с пением многих десятков людей. Я разбудил Дэвида. Мы оделись и вышли из дому.

Полная луна, застывшая над одиноким облаком, озаряла призрачным светом долину Аита. Миллионы звезд сверкали на небосводе. Было не холодно, но и не жарко. Над долиной дул легкий ветерок.

Упей – культ непосвященных

Жители деревни Тсубиаи самозабвенно танцевали и веселились.

Казалось, будто синеватый свет лунной ночи озаряет землю с самого начала мироздания – все такой же ровный, тихий и загадочный.

На узкой и длинной площадке между хижинами вся деревня собралась на большой праздник песни. В пляшущих и поющих людях вдруг пробудился древний инстинкт, уже давно воплотившийся в предания о богах и духах прошлых времен.

Непрерывной дробью над долиной разносился грохот барабанов, в который то и дело вплетались пение сотен голосов и топот танцующих ног. Когда мы подходили к площадке, там исполняли танец приветствия в честь нескольких молодых людей, вернувшихся с побережья в родную деревню. Одновременно танцоры пели о событиях, происшедших в Тсубиаи, пока они были у моря.

Танцующие образовали два круга – внутренний и внешний. Немного поодаль пылали костры. Языки пламени озаряли трепещущим светом черные молчаливые фигуры стоявших рядом людей, и они казались сверхъестественными существами, вот-вот готовыми совершить нечто непостижимое и ужасное.

Цикады в долине умолкли. Птицы-носороги, которые весь день кричали на окраине деревни, наконец успокоились, расположившись на ночлег в ветвях деревьев. А с другой стороны к самой деревне подступала опушка джунглей, словно мрачная враждебная стена, черная и зловеще-молчаливая. Там господствовали лишь силы зла.

В деревне царило буйное веселье. Черные человеческие фигуры вокруг костров о чем-то тихо переговаривались, курили, ели маис или жевали бетель и самим своим присутствием создавали атмосферу таинственности и волшебства.

А потом произошел взрыв.

Из плавного хоровода танец вдруг превратился в бешеный вихрь, в грохочущую оргию звуков, рожденных многоголосым криком и боем барабанов. Подхлестнутый сумасшедшим ритмом, резко возрос темп танца, все сильнее и сильнее ударяли ладони по коже питона, обтягивающей барабаны, все громче и громче звучал хор сотен голосов, разносящихся далеко над долиной.

Теперь танцевали все: даже женщины с младенцами, висящими у них за спиной, и скрюченные ревматизмом старики, тщетно пытавшиеся двигаться в такт музыке.

У всех лица были исчерчены известью, волосы украшены цветами и листьями. Набедренные повязки были самых ярких расцветок. Некоторые держали в руках горящие факелы из бамбука. Охваченные экстазом, с пылающими глазами, вздрагивающими от возбуждения губами и щеками, залитые потом и окутанные дымом, они громогласно выражали свою преданность духам предков.

Я заметил, что почти все наши полицейские и санитары чрезвычайно хладнокровно взирали на танец, и подумал, что в какой-то мере они чувствовали себя выше своих земляков, прошлого и обычаев родного народа.

По сравнению с жителями Тсубиаи наши помощники с побережья находились, так сказать, на более высоком уровне цивилизации. Но в глубине души им хотелось оказаться среди танцующих, ибо они были детьми этой земли, этой древней культуры. И когда темп танца ускорился, их тела вдруг стали ритмически вздрагивать в такт грохоту барабанов. Еще немного, и, охваченные экстазом, они сбросили свои белые одежды и ринулись в вихрь танца.

Оба круга танцующих по-прежнему двигаются все в том же направлении. Танцуют по двое в ряд. Движения ног быстрые, руки согнуты в локтях, верхняя часть корпуса наклонена и раскачивается в такт шагам. Синеватые отблески луны на черных спинах приобретают зловеще-мистический оттенок. Во мраке ночи белки глаз сверкают, как фосфоресцирующие грибы, а из ловящих воздух ртов валит пар, похожий на легкие клубы облаков.

Ночной туман опустился на долину, словно укрыв ее ковром из серовато-белого пуха. На северо-западе появились облака. Они плыли по небу от самого моря и теперь медленно надвигались на молчаливые горы. Луна исчезла. Танец и пение стали затихать и скоро прекратились совсем. Воцарились мрак и тишина. Я посмотрел на часы. Они показывали половину четвертого.

Но вот снова из-за облаков выглянула луна, и на площадке между хижинами в Тсубиаи возобновилась жизнь. Но теперь это были новые песни и танцы.

Барабаны гремели не так громко, танцы были менее неистовыми. Оба круга танцующих слились в один, и танцевали они не по двое, а по трое и даже четверо вряд. В центре этого огромного хоровода стояла небольшая группа подростков. Голову каждого украшала большая кувшинообразная шляпа – я видел их и раньше, – лица были раскрашены желтыми и белыми точками. Женщины в этом танце участия не принимали. Я включил карманный фонарь и обнаружил, что женщины куда-то исчезли.

Мальчики в странных шляпах еще не были посвящены в мужчины. До достижения совершеннолетия они считались принадлежащими к культу упей. Именно для них, олицетворявших культ улей, пели и танцевали сейчас мужчины.

Ночь превратилась в холодное серое утро, но мужчины Тсубиаи еще не собирались расходиться. Когда стало светать, женщины проснулись и отправились на огороды, прилепившиеся к крутым склонам холма чуть пониже деревни. Вскоре они вернулись с корзинами из листьев саговой пальмы, наполненными луком-пореем, помидорами, таро, сладким картофелем и куму (куму – растение вроде салата, растущее прямо в джунглях). Они сложили овощи грудами перед домом, двери которого были украшены черными изображениями духов и другими мистическими символами.

Некоторое время женщины стояли возле дома, но, когда мужчины начали новый танец, присоединились к ним. Этот последний танец продолжался всего несколько минут, после чего все взрослые участники празднества подошли к грудам овощей и приступили к утренней трапезе. Между тем мальчики в шляпах упей отошли в сторону, чтобы не мешать старшим. Скоро площадка опустела, и мы остались одни. А еще через несколько минут, усталые и сонные, мы вернулись в отведенную нам хижину на краю деревни.

Упей – никому не известно, что означает это слово, – это культ, который наложил весьма своеобразный отпечаток на обитателей Северного Бугенвиля. Никто не знает его истоков и корней, поэтому одной из задач нашей экспедиции было разузнать как можно больше об этом, быть может самом интересном, религиозном течении в долине реки Аита. И танцы, которые мы наблюдали во время ночного празднества, несомненно были частью ритуала, посвященного культу упей.

В первый класс школы при административном центре в Вакунаи ходил мальчик но имени Экирави. Родители не знали точно возраст сына, однако в регистрационной книге было указано, что Экирави девять лет. Я много раз видел этого шустрого мальчугана в Вакунаи, и теперь немного удивился, встретив его в Тсубиаи. Он тоже узнал меня и улыбнулся, а я похлопал его по плечу как старого приятеля.

Экирави сильно изменился, с тех пор как я видел его в последний раз. Теперь на нем была ритуальная шляпа, свидетельствующая о принадлежности к культу упей. Я спросил, почему он бросил ходить в школу в Вакунаи и зачем надел эту шляпу. Экирави помолчал немного, потом сунул руки под мышки и прошептав «упе-е-ей», быстро отбежал в сторону и присоединился к остальным ребятам.

Когда у мальчиков начинают расти волосы под мышками, их объявляют принадлежащими к культу упей. С этого момента и до совершеннолетия они носят высокую ритуальную шляпу упей. Посвящение в мужчины происходит лет в пятнадцать-шестнадцать, а до тех пор подростки ходят с длинными волосами, заплетенными в косы, которые они запихивают в тулью шляпы. Шляпы забавно раскачиваются и подпрыгивают на голове при каждом резком движении, но сидят достаточно плотно и не сваливаются. Их изготовляют из длинных узких листьев саговой пальмы. Одни шляпы желтовато-белые и по форме напоминают луковицы, другие раскрашены в полоску и совершенно ровные, как цилиндр, сверху донизу. Как и все мальчишки, Экирави очень гордился своей шляпой.

Когда здесь были прошлый раз представители администрации, они уговорили Экирави поехать с ними в Вакунаи учиться. Но через некоторое время Экирави и его родители решили, что ему нечего делать в школе, и мальчик вернулся в родную деревню. Теперь сама жизнь была его школой, той самой, которую посещали все дети Тсубиаи. Здесь они получали практические знания, и никто не заставлял их сидеть целыми днями в закрытом помещении и заучивать буквы и цифры.

Теперь Экирави общался только со своими сверстниками из группы упей. Они жили в специальном доме на самом краю деревни, куда был закрыт доступ женщинам. Иногда Экирави и его товарищи ходили с мужчинами на охоту, а вечерами сидели перед домом упей и слушали рассказы жителей деревни. Из них они черпали информацию.

В глазах Экирави всегда горело любопытство, к которому, однако, примешивалось что-то похожее на высокомерие. Возможно, он мечтал о том, что станет необыкновенно сильным и умным, что его никто не сможет победить и ему будут открыты все тайны земли.

На следующий день после праздника танца мы сидели у костра перед домом упей и слушали, как жители Тсубиаи беседуют о всякой всячине. Они передавали друг другу табак и закуривали трубки, а на углях подрумянивались плоды таро и кукурузные початки. Здесь же сидел Экирави с товарищами. Мы болтали, жевали, ели и слушали рассказы о культе упей.

Возле огня летало с жужжанием какое-то крупное насекомое, преследуя насекомое поменьше. Из кустов выпорхнула огромная птица с разноцветными крыльями и исчезла над крышей хижины. На опушке джунглей с деревьев свисали до самой земли лианы, словно гигантский занавес. Мне все время казалось, что за ним проступают очертания ужасного чудовища, но, разумеется, это был всего-навсего сгнивший ствол дерева, поваленный могучим ураганом.

– Странный вы, белые, народ! – сказал кто-то Дэвиду. – Вы очень умные, все знаете и все умеете, но о том, что мы называем «упей», не имеете никакого представления.

Воцарилось молчание, будто говоривший размышлял над тем, как лучше объяснить нам основные аспекты мировоззрения его народа. Подумав немного, он продолжал:

– В прежние времена упей был законом нашего народа. Этот закон держал в послушании молодежь и детей. А сегодня мы сами стали как дети. Разучились бороться и отстаивать свои законы и обычаи. Теперь у мальчишек слишком длинные языки, и они почти безнаказанно нарушают законы упей…

Тем не менее поведение каждого члена упей регулируют многочисленные строгие правила. Пока юноша носит ритуальную шляпу, он не имеет права встречаться с девушками. Запрет теряет силу лишь после того, как он навсегда снимет шляпу и зароет ее или сожжет в укромном месте в лесу. Но пройдет не менее пятишести лет, прежде чем Экирави будет посвящен в мужчины и раз навсегда расстанется со шляпой упей. А пока он должен слушаться старших. Если ребята будут следовать мудрым заветам предков, все будет хорошо.

Однако ритуальная шляпа – это не только символ упей. Ее делают такой большой для того, чтобы она могла вместить всю силу, созревающую в молодом человеке. Это не было для меня тайной, но мне хотелось узнать, почему ни одна женщина не должна видеть мальчика или подростка без шляпы упей.

Мне объяснили, что упей – табу для женщин всех возрастов. Это сугубо мужской культ, и для женщины нет страшнее несчастья, чем случайно заглянуть в шляпу упей, приблизиться к дому упей или войти в него или, наконец, увидеть подростка без шляпы. Раньше в таких случаях женщину немедленно убивали, а теперь ограничиваются тем, что предают проклятию. Несчастная иногда умирает просто от страха перед грядущими бедами. Еще лет двадцать назад подростка, нарушившего законы упей, обрекали на смерть. Но теперь времена изменились, и «малолетнему преступнику» просто устраивают хорошую взбучку.

Мы просидели до позднего вечера, хотя очень устали после праздника танца. С гор подул холодный ветер, и, чтобы немного согреться, мы зашли ненадолго в дом упей. Между камнями очага, сложенного прямо на полу, горел огонь. В полумраке танцевали тропические жуки. Углы комнаты были густо затянуты паутиной. Вокруг очага величественно уселись семь седовласых старцев, старейшин селения. Присели и мы с Бретертоном.

Вместе с нами в комнату вошли подростки упей. Среди них я заметил и Экирави, хотя ему давным-давно пора было спать. Здесь, в хижине, они имели право снять шляпы, что и сделали с явным удовольствием.

Я был доволен вечером, но очень устал. Старики тоже отчаянно зевали.

– Может ли подросток упей снять шляпу вне этого дома? – спросил я сонным голосом сидящих передо мной длинноволосых ребят.

– Нет, – ответил один из них. – Снимать шляпу можно только здесь.

Дом упей стоял на столбах. Он был построен из бамбука и листьев саговой пальмы. Стены не имели окон. На прочных дверях из коры была нарисована солнечно-желтая человеческая фигура, похожая на Петрушку. Я пришел туда на другое утро, но дверь дома была заперта. Перед домом сидел Экирави и играл с ребятами, намного моложе его.

Я не мог пожаловаться на жару, потому что небо было затянуто облаками и с юго-востока дул довольно свежий ветер. Вокруг рыскали исхудалые замерзшие псы. Между хижинами взад и вперед ходили люди, завернувшись в одеяла или почти голые. Перед одной хижиной собралось несколько стариков, с которыми мы познакомились прошлым вечером. Они сидели вокруг костра, чтобы хоть немного согреться, и чинно беседовали, помешивая угли. Их жесткая и узловатая от ветра кожа не чувствовала утренней прохлады, хотя на них не было ничего, кроме заношенных лап-лап. Их лица избороздили глубокие морщины, щеки были впалые, руки тонкие и костлявые. Одному дым попал в нос, и он громко чихнул. Остальные засмеялись, показав желтые зубы с черными дырами между ними. Переговаривались они почти шепотом. Изредка они подбрасывали хворост в костер, и тотчас же весело вспыхивал огонь, распространяя тепло и уют.

Но там, где сидел Экирави, царила атмосфера далеко не такая мирная, как у костра. Пять или шесть мальчуганов, игравших рядом, лепили из красной глины фигурки различных животных. Экирави молча смотрел на своих маленьких товарищей. Вдруг, будто вспомнив, что он уже не ребенок, а служитель культа упей, Экирави вскочил и растоптал несколько фигурок. Заметив, что все испуганно смотрят на него, он набросился на мальчугана, который не успел увернуться, и изо всех сил ударил его, а потом растоптал остальные фигурки. На его лице было написано ликование. Возможно, в этот момент он первый раз в жизни почувствовал себя настоящим мужчиной…

Глядя на эту сцену, я думал о том, что мальчишки всего мира, в общем, одинаковы.

Один из старцев, сидевших у костра, говорил о том, что дом упей – это не просто жилище для подростков. Здесь живут и духи культа упей. И в этом нет ничего удивительного, ибо духи должны жить вместе с подростками, чтобы из них впоследствии получились настоящие мужчины. Днем духи обычно покидают дом упей и летают там и сям, а порой находят себе приют во вместительных тульях ритуальных шляп. Поэтому подросткам не следует снимать шляпы в неположенном месте или без веского на то основания. Совершенно естественно, что женщинам категорически запрещается не только входить в дом упей, но и появляться в непосредственной близости от него. Мальчикам, еще не достигшим возраста упей, тоже запрещается подходить к дому.

А нам можно войти?

Старейшие жители Тсубиаи ответили на этот вопрос положительно. Один из них, Томоиси, поднялся, перешел улицу и медленно направился к дому упей. Мы пошли за ним, следом за нами двинулись остальные старцы. Один отодвинул тяжелые засовы на двери, другие бормотали в это время не то заклинания, не то молитвы.

Мы снова очутились в большой комнате, единственной в этом доме. Сквозь щели в бамбуковой стене струился слабый свет. Когда двери закрылись, нас со всех сторон сдавила тьма, почти непроницаемая. От высохших пальмовых листьев, которыми были покрыты стены и потолок, исходил тяжелый запах пыли.

Но скоро на стенах вспыхнули отблески света, запрыгали тени на лицах людей. Из темноты возникла целая гора аккуратно сложенных спальных циновок из лыка. Огонь в очаге, сложенном в середине комнаты, разгорался все ярче, озаряя багровым светом лежащего на полу деревянного крокодила с жадными глазами.

Под самой крышей лежали предметы, которых ни Бретертон, ни я не заметили прошлым вечером: оказалось, что это целый арсенал, состоящий из копий и луков со стрелами. Кроме того, здесь находились ритуальные изображения змей.

Все эти предметы были украшены красным, желтым, черным и зеленым орнаментом, искусно сплетенным из волокон различных растений. Эти замечательные шедевры, требующие от художника и мастерства и терпения, создавали подростки вечерами, когда духи просыпались и кружились вокруг них в облаке насекомых и других животных.

Жители Тсубиаи были наделены огромным художественным дарованием. Их искусство вовсе не было выражением древней, умирающей культуры. Напротив, оно возникло в результате знакомства местных жителей со всем тем новым, что пришло сюда за последние годы.

Говоря об искусстве художников Тсубиаи, я хотел бы подчеркнуть, что во многих случаях они создали совершенно новый художественный стиль. В отличие от других деревень долины Аита у них предмет изображения всегда подчинен художественному замыслу и очень наглядно показывает круг интересов обитателей деревни. Художники нередко изображают растения и животных, которые занимают совершенно особое место в жизни Тсубиаи.

Чаще всего – это тотем, то есть существо, от которого ведет свое происхождение род художника. Однако мне приходилось видеть изображения на мифологические сюжеты несколько иного характера.