Текст книги "Убийство в теологическом колледже"

Автор книги: Филлис Дороти Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

14

Доктор Эмма Лавенхэм выехала из Кембриджа позже, чем хотела. Джайлз обедал в столовой и, пока она паковала чемоданы, трепался о вещах, которые, по его разумению, нужно было уладить до отъезда. Она нутром чувствовала, как он рад, что ее задерживает. Джайлз никогда не одобрял ее периодических трехдневных поездок с лекциями в колледж Святого Ансельма. В открытую он не возражал, скорее всего, понимая, что Эмма посчитает это непростительным вмешательством в личную жизнь. У Джайлза были более искусные способы проявлять свое отношение к деятельности, которая проходила без его участия и к тому же в заведении, к которому он, как атеист, не испытывал особого уважения. Но пожаловаться на то, что страдает ее работа в Кембридже, он не мог.

Эмма опаздывала, и это значило, что ей не удастся избежать пробок – был вечер пятницы. Она задерживалась из раза в раз, поэтому обижалась на Джайлза за его тактику проволочек и была недовольна собой за то, что не сопротивляется более решительно. В конце прошлого семестра девушка начала понимать, что Джайлз становится собственником, требует больше времени и больше любви. Когда на горизонте замаячила перспектива возглавить кафедру одного университета на севере, он вдруг решил, что надо жениться: наверное, видел в этом подходящий способ увлечь ее за собой. Эмма знала: у него были собственные представления о том, что такое подходящая жена. И, к несчастью, она им, видимо, соответствовала… Ладно, хотя бы на следующие несколько дней надо выбросить это из головы, как и другие проблемы университетской жизни.

Еще три года назад Эмма обговорила условия работы в колледже. Как она поняла, отец Себастьян нанял ее в своей привычной манере: поднял свои кембриджские связи. Колледжу требовался преподаватель университета, по возможности молодой, чтобы в начале каждого семестра проводить три семинара по теме «Поэтическое наследие англиканства». Они хотели человека более или менее с именем, кто смог бы найти общий язык с молодыми студентами и приноровиться к духу колледжа Святого Ансельма. Каким был этот самый дух, отец Себастьян объяснить не потрудился. Ее должность, как позже рассказал директор, возникла непосредственно из пожеланий основательницы колледжа, мисс Арбетнот. В этом вопросе, как и во многих других, на нее оказали сильное влияние оксфордские друзья, принадлежащие высокой церкви, и женщина свято верила, что новопоставленным англиканским священникам просто необходимо быть в курсе своего литературного наследия.

Двадцативосьмилетнюю Эмму, которая недавно получила должность университетского лектора, пригласили, как выразился отец Себастьян, на неофициальную беседу, чтобы обсудить возможность работы в колледже. Позиция была предложена – и принята. Эмма выдвинула лишь одно условие: чтобы поэзия не ограничивалась писателями-англиканами и временны́ми рамками. Она сообщила отцу Себастьяну, что хочет включить в программу стихотворения Джерарда Мэнли Хопкинса и увеличить рассматриваемый период, затронув современных поэтов, например Т.С. Элиота. Отец Себастьян, очевидно, убедившись, что Эмма – кандидатура подходящая, был не против оставить детали на ее усмотрение. Он появился лишь на третьем семинаре, где своим молчаливым присутствием произвел устрашающий эффект, и в дальнейшем не проявлял к курсу никакого интереса.

Эти три дня в Святом Ансельме, как и предшествовавшие им выходные, стали для нее очень важными, Эмма ждала их с нетерпением и никогда не оставалась разочарованной. В Кембридже были свои подводные камни. Она рано заняла пост университетского лектора, по ее мнению, даже слишком рано. Сложно было совмещать преподавание, которое она обожала, с необходимостью проводить исследования, организационными обязанностями и заботой о студентах, которые все чаще со своими проблемами первым делом приходили к ней. Кто-то, прежде успешно справившись с уровнем А, считал рекомендованные списки для чтения чрезмерно длинными, а кто-то страдал от тоски по дому, стыдился этого и чувствовал, что недостаточно подготовлен к новой необычной жизни.

Все было и так непросто, а тут еще Джайлз со своими запросами, да и в собственных чувствах Эмма слегка запуталась.

Размеренная и умиротворенная жизнь в уединенности колледжа Святого Ансельма стала для нее настоящим утешением. Там она могла поговорить о любимой поэзии с умными молодыми людьми, которым не требовалось еженедельно писать сочинения, бессознательно стараясь угодить ей приемлемыми идеями, и над которыми не висела угроза грядущего экзамена. Они нравились ей, а она, хотя и не одобряла их периодических романтических или амурных поползновений, знала, что нравится им. Ребятам было приятно видеть в колледже женщину, ждать ее приезда и считать ее союзником. Но ее с радушием принимали не только студенты. Эмму всегда встречали как друга. Отец Себастьян обычно приветствовал ее спокойно, даже формально, хотя не мог скрыть, что доволен своим выбором. Зато другие священники, когда Эмма приезжала в колледж, демонстрировали свою радость более открыто.

Возвращаясь в Святой Ансельм, она всегда предвкушала удовольствие, а вот регулярные поездки домой – дочерний долг – оставляли на душе лишь тяжесть. Ее отец, уйдя с должности в Оксфорде, перебрался в квартиру в доме возле станции Мэрилебон. Стены из красного кирпича по цвету напоминали сырое мясо, а громоздкая мебель, темные обои и окна с сеткой от мошки создавали неизменную атмосферу душевного уныния, которую отец, похоже, не замечал.

Генри Лавенхэм женился поздно, но вскоре после рождения второй дочери жена скончалась от рака молочной железы. Эмме на тот момент стукнуло всего три. Позже ей стало казаться, что отец перенес на новорожденную девочку всю ту любовь, которую испытывал к своей жене, еще и усиленную состраданием к беспомощности ребенка, лишенного матери. Эмма всегда знала, что ее любят меньше, но не испытывала ни обиды, ни ревности и возмещала недостаток любви, упорно работая и добиваясь поставленных целей. С юных лет она слышала о себе «замечательная» и «красивая». И то и другое налагало бремя: в первом звучало ожидание успеха, который пришел к ней слишком просто и потому не вызывал доверия; во втором – загадка, иногда даже настоящая мука. В красотку она превратилась лишь в подростковом возрасте и часто смотрелась в зеркало, пытаясь определить и оценить это достояние с явно завышенной стоимостью. Девушка уже тогда осознавала, что привлекательная внешность и миловидность – благодать, а красота – опасный и менее послушный дар.

Пока сестре Марианне не исполнилось одиннадцать, за девочками присматривала тетка со стороны отца, благоразумная, сдержанная и добросовестная особа, полностью лишенная материнского инстинкта, зато знающая, что такое долг. Она проявляла постоянство, но не выказывала сентиментальности, а как только решила, что Марианна достаточно взрослая, тут же отчалила в свой собственный мир, полный собак, бриджа и путешествий за границу. Девочки восприняли ее уход без особых переживаний.

Однако вскоре Марианна погибла – в тринадцатый день рождения ее сбил пьяный водитель, – и Эмма с отцом остались одни.

Когда она приезжала в гости, он настолько добросовестно старался быть любезным, что порой становилось невмоготу. Возможно, дефицит общения и попытки избегать демонстрации привязанности – грубо говоря, отчуждение, ведь они явно стали друг другу чужими – возникли потому, что отец понимал: сейчас, когда ему уже за семьдесят и вокруг никого нет, унизительно и нелепо требовать от дочери любви, которая раньше ему была без надобности.

Наконец она подъехала к пункту назначения. Узкой дорогой, ведущей к морю, пользовались редко, только летом по выходным. И в этот вечер Эмма была на ней единственным путешественником. Дорога бежала впереди, блеклая, вся в тени, немного зловещая в слабеющем свете дня. Как обычно, у девушки возникло ощущение, что она едет к растрескавшемуся побережью, дикому, загадочному и изолированному во времени и в пространстве. Поворачивая на проселочную дорогу, ведущую в колледж Святого Ансельма, где на фоне потемневшего неба уже мрачно вырисовывались высокие дымоходы и башня главного здания, она разглядела невысокую фигуру. Примерно в пятидесяти ярдах впереди устало перебирал ногами отец Джон Беттертон.

Притормозив, Эмма опустила окно и спросила:

– Вас подбросить, отец?

Он заморгал, как будто не сразу узнал ее. А потом на лице появилась знакомая приятная и детская улыбка.

– Эмма! Вот спасибо. Решил побродить вокруг озера и зашел немного дальше, чем хотел.

На нем было толстое пальто из твида, а на шее висел бинокль. Он сел в машину, и салон тут же наполнился влажным запахом солоноватой воды, пропитавшим тяжелую ткань.

– Ну как там птицы, отец? Повезло сегодня?

– Как обычно. Только неперелетные.

И они погрузились в дружеское молчание. В прошлом, хотя и очень недолго, Эмме было непросто общаться с отцом Джоном. Три года назад, когда она впервые приехала в колледж, Рафаэль сообщил ей, что священник сидел в тюрьме.

– Все равно тебе обязательно кто-нибудь расскажет, – начал он. – Не здесь, так в Кембридже. Будет лучше, если ты услышишь это от меня. Отец Джон признался, что совращал мальчиков из церковного хора. Обвинение использовало такую формулировку, хотя сомневаюсь, что все было именно так. Его посадили в тюрьму на три года.

– Я, конечно, в законах не очень разбираюсь, – сказала тогда Эмма, – но приговор слишком суров.

– Двумя мальчиками дело не ограничилось. Священник из соседнего прихода, Мэттью Крэмптон, посчитал своим долгом найти дополнительные улики и разыскал трех молодых людей, которые обвинили отца Джона в более чудовищных преступлениях. Судя по их показаниям, именно его жестокое обращение в столь юном возрасте сделало из них несчастных и замкнутых правонарушителей, неспособных найти работу. Они нагло врали, но отец Джон все равно признал свою вину. У него были на то свои причины.

Эмма очень жалела отца Джона, хотя и не полностью разделяла уверенность Рафаэля в его невиновности. Священник производил впечатление человека, немного замкнутого в себе, оберегающего свою ранимую душу так, будто нес внутри нечто хрупкое, способное даже от неловкого движения разбиться вдребезги. Отец Джон был неизменно вежлив и добр, а его собственные страдания девушка замечала лишь в те редкие моменты, когда, заглянув в глаза священнику, вынуждена была отводить взгляд, не в силах вынести скрывавшуюся там боль. Может быть, он тоже нес груз своей вины. Отчасти она жалела, что Рафаэль ей все рассказал.

Эмма не могла себе даже представить, что священник пережил в тюрьме. Разве человек способен добровольно навлечь на себя этот ад? Да и в колледже жизнь отца Джона едва ли была легкой. Он занимал комнату на третьем этаже вместе с незамужней сестрой, которую скрепя сердце можно было назвать женщиной со странностями. Эмма, несколько раз увидев их вместе, сразу поняла, что священник ей очень предан. Даже эта любовь оказалась дополнительным бременем, а не утешением.

Она не знала, нужно ли что-то говорить про смерть Рональда Тривза. Эмма читала краткую сводку в центральных газетах, а Рафаэль, который отчего-то решил, что должен поддерживать ее контакт с колледжем Святого Ансельма, сообщил об этом по телефону. Немного поразмыслив и тщательно выверив каждое слово, она отправила отцу Себастьяну короткое письмо с соболезнованиями и получила написанный изящным почерком ответ, еще более краткий. Наверное, нормально было бы сейчас заговорить с отцом Джоном о Рональде, но что-то удержало ее от этого шага. Девушка чувствовала, что тема будет нежелательна и даже болезненна.

Уже четко просматривался колледж: крыши, высокие дымовые трубы, башенки и начинающий темнеть в угасающем свете купол. Впереди разрушенные колонны у давным-давно снесенной сторожки елизаветинских времен передавали свои тихие, неоднозначные сообщения – грубые фаллические символы, неукротимые часовые на пути неуклонно надвигающегося врага, живучее напоминание о неизбежном финале. Присутствие ли отца Джона или мысли о Рональде Тривзе, который задохнулся под грузом песка, навеяли девушке грусть и смутные опасения? Раньше она приезжала в Святой Ансельм с радостью, а теперь приближалась с чувством, очень похожим на страх.

Когда они остановились перед парадным входом, дверь открылась, и в прямоугольнике света, льющегося из коридора, возникли очертания Рафаэля. Скорее всего, он высматривал Эмму. Одетый в темную сутану молодой человек стоял неподвижно, словно высеченный из камня. И девушка вспомнила свое первое впечатление. Тогда она уставилась на него, сначала не поверив глазам, а потом громко рассмеялась над своей неспособностью скрыть удивление. С ними был еще один студент, Стивен Морби, и он рассмеялся вместе с ней.

– Супер, да? Как-то в рейдонском баре к нам подошла женщина со словами: «Откуда ты такой взялся? С Олимпа?» Хотелось запрыгнуть на стол, обнажить торс и закричать: «Смотрите на меня! Все смотрите!» Размечтался.

В его голосе не звучало даже намека на зависть. Скорее всего, он понимал, что красота для мужчины – не такой уж желанный подарок. А вот Эмма, когда смотрела на Рафаэля, каждый раз не могла отделаться от суеверного воспоминания о злобной фее на крещении. И что интересно: она могла с удовольствием его разглядывать, при этом не испытывая ни малейшего сексуального волнения.

Возможно, он больше нравился мужчинам, нежели женщинам. Но если у него и имелась власть над обоими полами, похоже, он об этом не подозревал. Непринужденная самоуверенность, с которой держался Рафаэль, свидетельствовала о том, что он осознавал свою красоту и исключительность. Он ценил свою неординарную внешность и гордился собственной красотой, но, казалось, почти не беспокоился о том, какой эффект она производит на других.

Сейчас на его лице расцвела улыбка, и он спустился по ступеням, протягивая Эмме руку. В ее теперешнем настроении, когда она была полна почти суеверных опасений, этот жест показался предостережением, а не приветствием. Отец Джон, кивнув и улыбнувшись на прощание, засеменил к себе.

Рафаэль взял у Эммы ноутбук и чемодан.

– С возвращением, – сказал он. – Приятных выходных не обещаю, но может быть интересно. У нас тут двое полицейских, и один – ни больше ни меньше – из Нового Скотланд-Ярда: коммандер Дэлглиш приехал, чтобы задать пару вопросов относительно смерти Рональда Тривза. Есть и еще менее желанный, с моей точки зрения, гость. Я буду держаться от него подальше, чего и тебе советую. Архидьякон Мэттью Крэмптон.

15

Оставалось нанести еще один визит. Дэлглиш на секунду заглянул к себе, потом прошел через железную дверь в воротах между номером «Амвросий» и каменной стеной церкви и направился по тропинке длиной восемьдесят ярдов, ведущей к коттеджу Святого Иоанна. Вечерело, в сочном западном небе с розовыми прожилками угасал день. Рядом с тропинкой на усиливающемся ветерке изящной бахромой трепетала высокая трава, склоняясь под внезапными порывами. Позади западный фасад главного корпуса был украшен фонариками, а три заселенных коттеджа светились словно яркие аванпосты осажденной крепости, подчеркивая темные очертания пустующего коттеджа Святого Матфея.

Свет затухал, а шум моря становился все громче, его ласковый мерный гул возрастал до приглушенного грохота. Дэлглиш с детства помнил, как вместе с последним закатным лучом всегда возникало ощущение, что море набирает силу, словно ночь и темнота были его природными союзниками. Бывало, сидя у окна в «Иерониме», он смотрел на темнеющие кусты и представлял воображаемый берег, где осыпающиеся песчаные замки в конце концов будут разрушены, крики и смех детей затихнут, люди свернут и уберут шезлонги, а море вступит в свои права, гоняя кости утонувших моряков по трюмам давно затопленных кораблей.

Дверь в коттедж Святого Иоанна была открыта, и свет лился на тропинку, ведущую к аккуратной калитке. Коммандер отчетливо видел справа деревянные стены свинарника и слышал приглушенное фырканье и возню. За свинарником он мельком заметил сад, опрятные ряды незнакомых овощей, растущих кучками, высокие палки, поддерживающие последний урожай фасоли, и в конце – слабый свет небольшой теплицы.

На звук его шагов в двери появилась фигура Эрика Сертиса. Тот, не говоря ни слова, отступил в сторону и неуклюжим движением пригласил войти. Дэлглиш знал, что отец Себастьян рассказал персоналу о его грядущем визите, хотя и не представлял, что именно им объяснили. Возникло ощущение, что его ждали, но не особо радовались по этому поводу.

– Мистер Сертис? – уточнил он. – Коммандер Дэлглиш из столичной полиции. Думаю, отец Себастьян объяснил, что я приехал задать пару вопросов о смерти Рональда Тривза. Его отец не был в Англии во время дознания и хочет разузнать все, что только возможно, об обстоятельствах смерти сына. Не возражаете, если я отвлеку вас на пару минут?

– Да, нормально, – кивнул Сертис. – Зайдете?

Дэлглиш прошел за ним в комнату справа по коридору. Обстановка в этом коттедже разительно отличалась от домашнего уюта у миссис Пилбим. И хотя в центре здесь стоял стол из некрашеного дерева и четыре стула со спинками, комната все же выглядела как мастерская. Стена напротив двери была оборудована вешалками, с которых рядами свисал безукоризненно чистый садовый инвентарь: лопаты, грабли, тяпки, большие ножницы и пилы. На деревянных полочках снизу лежали ящики с инструментами и более мелкими принадлежностями. Напротив окна примостился верстак с лампой дневного света. Из открытой двери на кухню шел сильный и неприятный запах: Сертис варил объедки для своего маленького стада.

Он выдвинул из-за стола один стул, который со скрежетом проехал по каменному полу.

– Не подождете здесь немного? Пойду умоюсь. А то ходил свиней смотреть.

Через открытую дверь Дэлглиш видел, как энергично моется у раковины Эрик, плеская водой на голову и в лицо. Казалось, он пытается отмыть не только внешнюю грязь. Молодой человек вернулся с полотенцем на шее и сел напротив посетителя, выпрямив спину, с видом заключенного, который собрался с духом перед допросом.

– Чай будете? – спросил он чрезмерно громко.

– Да, если несложно, – согласился Дэлглиш, решив, что так он наладит контакт.

– Какие сложности. У меня пакетики, я не завариваю. Молоко, сахар?

– С молоком.

Через несколько минут он поставил на стол две тяжелые кружки. Чай оказался крепким и очень горячим. Никто из них не решался первым поднести чашку ко рту.

Дэлглишу нередко попадались на допросе типы, у которых почти на лбу было написано, что они виноваты. Но вот в чем конкретно заключалась вина? Нелепо было подумать, что этот робкий мальчик – положим, слегка постарше, чем мальчик, – способен убить живое существо. Даже его свиньям перерезали горло в продезинфицированном и строго определенном месте – на сертифицированной скотобойне.

Сертису хватило бы физических сил для схватки. Под короткими рукавами клетчатой рубашки мускулы на руках выступали словно веревки, а грубые руки настолько не соответствовали по размеру пропорциям тела, что казалось, будто их пришили. Лицо с тонкими чертами обветрилось и слегка загорело, а под расстегнутыми пуговицами рубашки из грубого хлопка можно было заметить полоску белой и нежной, как у ребенка, кожи.

Подняв кружку, Дэлглиш поинтересовался:

– Вы и раньше держали свиней или только с тех пор, как получили здесь работу? То есть четыре года?

– Как приехал сюда. Мне всегда нравились свиньи. Когда я получил эту работу, отец Себастьян разрешил завести полдюжины, если они не будут слишком шуметь и вонять. Но это очень чистоплотные животные. Люди сильно ошибаются, они не воняют.

– И вы соорудили свинарник самостоятельно? Удивлен, что он из дерева. Я считал, что свиньи могут разрушить почти все.

– Это да, это они могут. Но дерево только снаружи. Отец Себастьян настоял. Он терпеть не может бетон. А внутри я выложил все шлакобетонными блоками.

Сертис подождал, пока Дэлглиш не сделает первый глоток, и лишь потом поднял свою чашку. Коммандер удивился, насколько вкусным оказался чай.

– Я почти ничего не знаю про свиней. Мне говорили, что они очень умные и общительные.

Сертис заметно расслабился.

– Да, есть такое. Одни из самых умных животных. Они мне нравятся.

– Повезло же колледжу Святого Ансельма. Получают бекон, от которого не разит химикатами и из которого не сочится неаппетитная вонючая жидкость. И свежую свинину.

– По правде, я держу их не для колледжа. Скорее, так сказать, для компании. Конечно, в итоге приходится их убивать, и это настоящая проблема. В Евросоюзе так много норм по поводу скотобоен, всегда необходимо присутствие ветеринара, поэтому люди не хотят возиться с несколькими животными. Перевезти их тоже сложно. Тут недалеко от Блитбурга живет фермер, мистер Харрисон, он и помогает. Мы вместе посылаем свиней на скотобойню. И он всегда заготавливает немного свинины для себя лично, поэтому я могу время от времени поставлять отцам приличное мясо. Свинину они почти не едят, зато от бекона не отказываются. Отец Себастьян постоянно норовит заплатить, но я считаю, что это должно быть бесплатно.

Не в первый раз Дэлглиш призадумался над способностью человека искренне любить животных, активно заботиться об их благополучии, преданно служить их нуждам и так просто примиряться с их забоем.

– Вы знали Рональда Тривза? – приступил он к делу, ради которого пришел. – В смысле знали его лично?

– Не особо. Я знал, что он студент, видел в колледже, но, если честно, мы даже не разговаривали. По-моему, он был какой-то нелюдимый. Ну, то есть, когда я его здесь встречал, обычно он был сам по себе.

– Что случилось в тот день, когда он погиб? Вы находились дома?

– Да, мы с сестрой были в колледже. Все случилось на выходных, она как раз ко мне приезжала. В ту субботу мы не видели Рональда. К нам заходил мистер Пилбим, спрашивал, не заглядывал ли Тривз. Мы сказали, что нет. И больше ничего не слышали, пока где-то около пяти я не вышел, чтобы подмести опавшие листья в галереях, во дворе и помыть полы. Днем раньше шел дождь, и в галереях стало грязновато. Обычно я подметаю и поливаю их из шланга после того, как закончатся службы. Но в тот раз отец Себастьян попросил меня помыть полы перед вечерней. Тем и занимался, когда мистер Пилбим сказал, что нашли тело Рональда Тривза. А позже, еще до вечерни, нас собрал в библиотеке отец Себастьян и сообщил, что случилось.

– Должно быть, это известие всех сильно потрясло.

Сертис разглядывал сплетенные пальцы рук, лежавшие на столе. Внезапно он рывком убрал их со стола, словно нашкодивший ребенок, и съежился.

– Да. Потрясло, – приглушенно сказал он. – Так и было.

– Похоже, вы единственный здесь занимаетесь огородом. Выращиваете для себя или для колледжа?

– По большей части для себя, ну и для тех, кому надо. Для колледжа моего урожая недостаточно, особенно когда все студенты в сборе. Наверное, можно было бы разбить огород побольше, но и времени он будет отнимать много. Здесь неплохая почва, учитывая, что море близко. Вот сестра берет с собой в Лондон овощи, когда приезжает, и миссис Беттертон их любит. Она готовит себе и отцу Джону. Еще миссис Пилбим берет для себя и мистера Пилбима.

– Миссис Манро оставила дневник, – начал Дэлглиш. – Она упомянула, что вы любезно принесли ей немного лука. Это было одиннадцатого октября, за день до ее смерти. Верно?

– Да, думаю, да, – после небольшой паузы сказал Сертис. – Наверное, так и было. Не помню.

– Это ведь было не так давно. Прошла всего лишь неделя, – мягко продолжал Дэлглиш. – Вы уверены, что не помните?

– Теперь припоминаю. Тем вечером я сорвал лук. Миссис Манро говорила, что любит есть лук с сырным соусом на ужин. И я понес несколько перьев в коттедж Святого Матфея.

– И что дальше?

– Ничего. – Он поднял голову в искреннем недоумении. – А что дальше? Она просто сказала спасибо и взяла лук.

– Вы не заходили в коттедж?

– Нет. Она не предлагала, а мне и не надо. Понимаете, приехала Карен, и я хотел поскорее вернуться домой. На той неделе она осталась до утра вторника. Я вообще зашел так, на всякий случай. Думал, что миссис Манро у миссис Пилбим. Если бы ее не оказалось дома, я оставил бы лук у двери.

– Но она оказалась дома. Вы уверены, что ничего не говорили, ничего не происходило? Вы просто передали ей лук и все?

– Я просто отдал ей лук и ушел, – кивнул он.

И тут Дэлглиш услышал, что подъезжает автомобиль. Должно быть, этот звук достиг одновременно и ушей Сертиса.

– Карен, моя сестра. Она приезжает на выходные, – сказал он, отодвинув стул с явным облегчением.

Машина остановилась, и Сертис поспешил на улицу. Дэлглиш, почувствовав его страстное желание поговорить с сестрой наедине – наверное, предупредить о присутствии полицейского, – тихо последовал за ним и остановился в дверях. Женщина уже вышла из автомобиля, и они с братом стояли рядом, разглядывая Дэлглиша. Она молча развернулась, вытащила из машины сначала огромный рюкзак, затем кучу полиэтиленовых пакетов и захлопнула дверь. Нагруженные разнообразными тюками, молодые люди пошли по тропинке.

– Карен, это коммандер Дэлглиш из Нового Скотланд-Ярда, – представил Сертис. – Он интересуется смертью Рональда.

Темные волосы, рваная стрижка и никакого головного убора. Тяжелые золотые серьги в форме колец подчеркивали бледность тонкого лица. Узкие темные глаза ярко сияли под тоненькими изогнутыми бровями. Густо накрашенные блестящей красной помадой сжатые губы завершали тщательно продуманный образ, в котором преобладали три цвета: черный, белый и красный. Сначала Карен бросила на Дэлглиша недружелюбный взгляд – нормальная реакция на неожиданного и нежеланного гостя. Затем этот взгляд стал оценивающим и наконец настороженным.

Все вместе прошли в мастерскую. Карен Сертис свалила рюкзак на стол и, кивнув Дэлглишу, обратилась к брату:

– Лучше сунуть еду из «Маркс энд Спенсер» сразу в морозилку. В машине еще ящик вина.

Сертис посмотрел сначала на нее, потом на Дэлглиша и вышел. Девушка, все так же молча, стала вытаскивать из рюкзака одежду и консервы.

– Понятно, вам сейчас не до гостей, – начал Дэлглиш, – но так как я уже здесь, мы сэкономим время, если вы ответите на пару вопросов.

– Валяйте, спрашивайте. Кстати, меня зовут Карен Сертис. Сводная сестра Эрика. Кажется, вы слегка запоздали. Какой смысл сейчас задавать вопросы о смерти Рональда Тривза? Дознание уже прошло. Смерть в результате несчастного случая. Даже тело выкопать не получится – отец забрал его и кремировал в Лондоне. Вам что, не удосужились это рассказать? И при чем тут столичная полиция? Разве делом занималась не полиция Суффолка?

– По сути, вы правы. Но сэр Элред хочет понять, как все-таки умер его сын. Я все равно собирался в ваши края, поэтому меня попросили что-нибудь выяснить.

– Если он правда хотел выяснить, как погиб его сын, приехал бы на дознание. Думаю, его просто совесть замучила, вот и корчит из себя озабоченного папочку. А что он беспокоится, кстати? Уж не думает ли, что Рональда убили?

Было странно слышать, как легко она произнесла вслух это мрачное слово.

– Нет, вряд ли.

– Я-то помочь вам ничем не могу. Встречала его сына раз или два, на улице. Обменивались стандартными банальностями, типа «доброе утро» или «хороший сегодня день».

– Вы не были друзьями?

– Я не дружу ни с кем из студентов. А если под дружбой вы имеете в виду то, что я думаю, то знайте, я тащусь сюда из Лондона, чтобы сменить обстановку и увидеться с братом, а не чтобы потрахаться с мальчишками. Хотя это им не повредило бы. Только взгляните на них!

– Вы были здесь в те выходные, когда умер Рональд Тривз?

– Точно. Я приехала в пятницу вечером, практически в то же время, что и сегодня.

– Вы его видели?

– Нет. Мы его не видели. Ни я, ни Эрик. Мы впервые услышали о том, что он пропал, когда зашел Пилбим и спросил, не был ли у нас Рональд. Мы сказали, что нет. Вот и все. Послушайте, если вы еще хотите что-либо спросить, лучше отложите на завтра. Мне бы устроиться, распаковаться, чаю попить… Понимаете, на что я намекаю? Выбраться из Лондона – большая проблема. Поэтому, если не горит, давайте как-нибудь потом, хотя говорить-то, собственно, больше не о чем.

– Но у вас, должно быть, сложилось свое мнение. Наверняка вы обсуждали эту смерть.

Тут Сертис закончил с едой и вышел из кухни, а Карен, бросив взгляд на брата, признала:

– Конечно, обсуждали. Да черт возьми, весь колледж обсуждал. Если хотите знать, по-моему, он себя прикончил. Понятия не имею зачем, да и не мое это дело. Но несчастный случай этот какой-то очень странный. Рональд наверняка был в курсе, что утесы опасны. Да все в курсе. Везде таблички понатыканы. И что он там на пляже забыл?

– Это, – сказал Дэлглиш, – тоже предстоит понять.

Он поблагодарил их и уже развернулся, чтобы уйти, как вдруг его осенило.

– Тот лук, который вы дали миссис Манро, как он был завернут? Помните? Может, в пакете, или вы отнесли его незавернутым?

Вопрос поставил Сертиса в тупик.

– Не помню. Вроде в газету завернул. Я обычно заворачиваю овощи, во всяком случае, крупные.

– А не припомните, в какую газету? – Когда Сертис не ответил, он добавил: – Солидное издание или так, бульварная газетенка? Что вы обычно читаете?

– Это был экземпляр «Соул-Бэй уикли гэзет», – ответила Карен. – Я журналист и такие вещи подмечаю.

– Вы были здесь, на кухне?

– Ну да, а что такого? Я точно видела, как Эрик заворачивает лук. Он сказал, что отнесет его миссис Манро.

– Случайно, не запомнили дату?

– Нет, не запомнила. Газету помню, потому что привычка такая – на газеты смотреть. Я уже объяснила. Эрик открыл ее на развороте, а там фотография с похорон местного фермера. Тот хотел, чтобы присутствовала любимая телка. Животному привязали к рогам черные ленточки, такую же привесили на грудь и привели к могиле. Думаю, в церковь ее, конечно, не пустили. Но вот фотки такие редакторы обожают.

– А когда выходит «Соул-Бэй гэзет»? – спросил Дэлглиш, повернувшись к Сертису.

– По четвергам. Хотя я обычно ее читаю в выходные.

– Значит, газета, в которую вы завернули лук, скорее всего, была с предыдущей недели. Вы очень помогли, спасибо, – поблагодарил он, развернувшись к Карен, и снова на долю секунды поймал на себе ее оценивающий взгляд.

Коммандера проводили до двери. Уже у ворот он обернулся и увидел, как они стоят рядом и наблюдают за ним, словно желая убедиться, что он действительно ушел. Потом брат с сестрой одновременно повернулись, и за ними закрылась дверь.