Текст книги "Убийство в теологическом колледже"

Автор книги: Филлис Дороти Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Филлис Дороти Джеймс
Убийство в теологическом колледже

P.D. James

DEATH IN HOLY ORDERS

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Greene and Heaton Ltd. и Andrew Nurnberg.

© P.D. James, 2001

© Школа перевода В. Баканова, 2014

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

* * *

Розмари Гоуд, редактору и другу, который со мной уже сорок лет.

Книга первая
Гибельный песок

1

Идея была не моя. Это отец Мартин предложил написать рассказ о том, как я нашла труп.

– Будто я сообщаю об этом в письме другу? – уточнила я.

– Опишите все, – ответил отец Мартин, – как в романе, но словно вы – сторонний наблюдатель. Вспомните, что делали, что почувствовали, но как если бы это случилось с кем-то другим.

Я поняла, что он имел в виду, но не знала, с чего начать.

– Все, что случилось, отец, – спросила я, – или только ту прогулку по пляжу, когда обнаружилось тело Рональда?

– Все, что вы захотите. Напишите про колледж, про вашу жизнь. Это должно помочь.

– А вам помогло?

Не знаю, почему я произнесла эти слова вслух. Они пришли мне в голову, и я не смогла сдержаться. Получилось глупо, к тому же дерзко, но он не обиделся.

Немного помедлив, отец Мартин ответил:

– Нет, не помогло, но это было много лет назад. Думаю, у вас может сложиться иначе.

Он, наверное, вспоминал войну, как попал в плен к японцам, все те ужасы, что творились в лагере. Отец Мартин про это никогда не рассказывает, но и не обязан говорить об этом со мной. Хотя, по-моему, он не обсуждает это ни с кем, даже с другими священниками.

Разговор произошел два дня назад, когда после вечерни мы вдвоем прогуливались по галереям. С тех пор как погиб Чарли, литургии я больше не посещаю, однако на вечерню хожу. Если честно, я делаю это из вежливости. Нельзя работать в колледже, получать от священников деньги, пользоваться их добротой, а службы игнорировать. Возможно, я слишком щепетильна.

Вот мистер Грегори, например, как и я, живет в одном из коттеджей – он преподает греческий на полставки, – но в церковь не ходит, разве только послушать музыку. Никто меня ни к чему не принуждал, даже не спросили, почему я перестала появляться на литургиях. Но, конечно, заметили. Здесь всё замечают.

Уже дома, обдумав слова отца Мартина, я решила, что это неплохая идея. Писать я всегда умела. Еще в школе мне удавались сочинения, и мисс Эллисон, которая преподавала английский, считала, что у меня есть талант писателя. Но я знала: она ошибается. У меня нет воображения, во всяком случае, не то, которое нужно, чтобы сочинять романы. Не получается выдумывать. Я умею писать лишь о том, что вижу, делаю и о чем знаю. Иногда о том, что чувствую, хотя это уже сложнее.

В любом случае я с самого детства хотела стать медсестрой. Сейчас мне шестьдесят четыре, я на пенсии, но пока в строю. Здесь, в колледже Святого Ансельма, я почти сестра-хозяйка – лечу неопасные болезни, а также отвечаю за белье. Работа несложная, но у меня слабое сердце, и мне повезло, что она вообще есть. Руководство колледжа, как может, облегчает мое положение. Даже предоставили тележку, чтобы я не таскала тяжелые тюки с бельем. Мне нужно было рассказать все это в самом начале.

Я не написала свое имя. Меня зовут Манро. Маргарет Манро.

Кажется, я знаю, почему отец Мартин решил, что мне будет полезно опять взяться за перо. Он знает, что каждую неделю я писала Чарли длинные письма. Наверное, он единственный, кроме Руби Пилбим, кто об этом знает. Каждую неделю я садилась и вспоминала все мельчайшие, неинтересные детали, интересные, впрочем, для Чарли: что я ела, какие шутки слышала; истории про студентов, описания погоды. Сложно представить, что в столь уединенном месте, на краю земли происходит хоть что-нибудь – удивительно, как я находила темы для своих посланий. Но Чарли любил мои письма.

– Мам, ты мне пиши, не забывай, – говорил он, когда приезжал домой в отпуск.

И я писала.

Когда Чарли убили, из армии прислали его вещи, среди которых оказалась и связка писем. Конечно, я писала больше, но он не мог хранить их все и оставил самые длинные. Я отнесла их на мыс и сожгла. Было ветрено, что не редкость для восточного побережья; пламя ревело, трещало и металось вместе с ветром. Обуглившиеся кусочки бумаги, поднимаясь, кружились возле меня словно черные мотыльки, а дым забивал нос. Странно, ведь костер получился совсем небольшой.

В общем, я знаю, почему отец Мартин предложил мне написать рассказ. Он решил, что, если я напишу хоть что-то, это вернет меня к жизни. Он хороший человек, возможно, даже святой, но слишком многого не понимает.

Я пишу, не представляя, кто будет читать эти строки и вообще увидит ли их хоть кто-нибудь. Даже не уверена, пишу ли я для себя или для воображаемого читателя, для которого все, связанное со Святым Ансельмом, будет ново и в диковинку. Наверное, надо рассказать что-нибудь про колледж, описать место действия и участников.

Колледж основала в 1861 году одна набожная леди – мисс Агнес Арбетнот. Ей хотелось, чтобы и впредь у нас появлялись «благочестивые молодые люди с хорошим образованием, посвященные в католический духовный сан в лоне англиканской церкви». Я оставила кавычки, потому что это ее слова. В церкви есть про нее брошюра, откуда я все это и узнала. Мисс Арбетнот передала здания, землю, почти всю свою мебель и достаточно денег – как сама считала, – чтобы колледж работал вечно. Но денег всегда не хватает, и теперь колледжу Святого Ансельма приходится полагаться на финансирование от церкви Англии. Отец Себастьян и отец Мартин боятся, что церковь прикроет колледж. Это опасение никогда не обсуждается открыто, и уж, конечно, не с персоналом, хотя все в курсе. В таком небольшом и изолированном мире, как Святой Ансельм, новости и слухи распространяются без слов, по ветру.

Мисс Арбетнот не только отдала колледжу дом, но и соорудила северную и южную галереи, чтобы разместить в них комнаты для студентов, а также ряд гостевых номеров, связывающих южную галерею и церковь. Еще она построила четыре коттеджа для персонала, которые стоят полукругом на мысе примерно в сотне ярдов от главного корпуса. Она назвала их в честь четырех евангелистов. Я живу в самом южном, имени Святого Матфея. В том, который носит имя Святого Марка, живет Руби Пилбим, кухарка и горничная, со своим мужем, разнорабочим. Мистер Грегори обосновался в Святом Луке, а в самом северном, который носит имя Святого Иоанна, живет Эрик Сертис. Он помогает мистеру Пилбиму. Эрик держит свиней, но больше как хобби, а не для того, чтобы поставлять мясо для колледжа. Нас всего четверо, хотя есть еще уборщицы из Рейдона и Лоустофта, которые работают неполный день. Впрочем, в колледже обычно учится не больше двадцати студентов, ожидающих рукоположения, и проживает всего четыре священника, так что мы справляемся.

Найти нам замену непросто. Как правило, люди считают этот открытый ветрам заброшенный мыс, на котором нет ни деревни, ни бара, ни магазина, слишком глухим местом. А мне нравится, хотя, даже на мой взгляд, здесь мрачновато. Год за годом море разрушает песчаные склоны. Иногда я стою на краешке, вглядываясь в море, и будто вижу, как огромная волна, белая и сверкающая, в бешенстве устремляется к берегу, чтобы, обрушившись на башни и пристройки, на церковь и дома, всех нас смыть. Вот деревушка, что стояла на озере Балларда, уже не первый век покоится на дне морском. Рассказывают, что ветреными ночами иногда можно услышать слабый звук церковных колоколов с погребенных под слоем воды башен. А то, что не забрало море, погибло при великом пожаре 1695 года. От старой деревни не осталось почти ничего, только средневековая церковь, которую мисс Арбетнот восстановила и сделала частью колледжа. А еще два полуразрушенных столба из красного кирпича перед главным корпусом – единственное, что уцелело от особняка времен Елизаветы I, который стоял на этом месте. Но лучше я расскажу про Рональда Тривза, погибшего мальчика. В конце концов, именно о его смерти дальше и пойдет речь.

Еще до начала следствия полиция интересовалась, насколько хорошо мы были знакомы. Подозреваю, что я знала его лучше, чем остальной персонал, но распространяться не стала. Да и рассказать могла немногое. Решила, что негоже сплетничать про студентов. Мальчика тут не особо любили, но я предпочла об этом умолчать. Проблема в том, что он здесь не вписался и, по-моему, об этом знал. Его отец – сэр Элред Тривз – руководит крупной компанией, производящей оружие. Рональд кичился, что он сын очень богатого человека. Это подчеркивали и вещи, которыми он владел. Он ездил на «порше», в то время как другие студенты довольствовались машинами подешевле или ходили пешком. Постоянно рассказывал, как отдыхал на дорогих курортах и в дальних краях, куда другие студенты не могли позволить себе съездить, по крайней мере не на каникулы. В некоторых колледжах это обеспечило бы ему популярность, но не здесь. Все мы немного снобы: кто-то в одном, кто-то в другом. Не верьте, если говорят, что это не так. Но у нас деньги не имеют большого значения. Семья тоже не столь важна, хотя все-таки лучше быть сыном викария, нежели отпрыском поп-звезды. Думаю, что священники больше обращают внимание на интеллект. Нужны мозги, привлекательная внешность и остроумие. Здесь нравятся люди, которые могут рассмешить. А Рональд был не так умен, как полагал, и никогда не смешил людей. Его считали занудой, а, осознав это, он, естественно, стал еще более занудным. Полиции я ничего не рассказала. Зачем? Мальчик мертв. К тому же он любил совать нос не в свои дела, всегда хотел знать, что происходит вокруг, все время что-то выспрашивал. Сама я многого не говорила. А Рональд иногда вечерами заглядывал ко мне, сидел и болтал, пока я вязала и слушала.

Студенты обычно заходят в коттеджи персонала только по приглашению. Отец Себастьян считает, что у нас должна быть личная жизнь. Но когда забегал Рональд, я не возражала. Оглядываясь назад, я понимаю, что он был одинок, иначе не тратил бы на меня время. И вспоминала моего Чарли. Тот не был ни занудным, ни скучным, не страдал от недостатка внимания. Но мне хочется верить, что если ему становилось одиноко, рядом появлялся тот, кто готов его выслушать. Как я слушала Рональда. Когда приехала полиция, они спрашивали, почему я пошла искать его на пляж. Но я Рональда не искала. Раза два в неделю я гуляю одна после обеда, и, выходя из дому в тот день, понятия не имела, что Рональд пропал. И на пляже я бы не стала искать. Сложно представить, что может случиться на безлюдном берегу. Там довольно безопасно, если не лазать на волнорезы и не подходить слишком близко к обрыву. Но повсюду висят таблички с предупреждением. А приезжих сразу просят не плавать в одиночку и не приближаться к опасным склонам.

При жизни мисс Арбетнот можно было спуститься на пляж прямо от колледжа, но море – молчаливый захватчик – изменило и это. Теперь приходится идти пешком примерно полмили на юг к единственному месту, где утесы невысоки и достаточно прочны, чтобы выдержать полдюжины шатких деревянных ступенек и перила.

Дальше темнеется окруженное деревьями озеро Балларда, его отделяет от моря лишь полоса гальки. Иногда я просто дохожу до озера, а потом возвращаюсь обратно, но в тот день я спустилась по ступенькам к морю и пошла на север. Ночью шел дождь, и день выдался свежий, радостный, по синему небу неслись облака, был высокий прилив. Я обошла небольшой выступ и увидела простирающийся передо мной пустынный берег с бороздками гальки и темные очертания старых, покрытых водорослями волнорезов, обваливающихся прямо в море. Потом ярдах в тридцати впереди я увидела что-то похожее на черный пакет, который лежал у подножия скалы. Я поспешила к нему и нашла аккуратно свернутую сутану, а рядом, тоже тщательно сложенный, коричневый плащ. Примерно в нескольких футах ополз и обрушился утес, на пляже лежали большие глыбы песчаника, пучки травы и камни. Я сразу поняла, что произошло.

Кажется, я вскрикнула и стала копать, догадываясь, что тело погребено где-то под слоем песка, но не понимая, где именно. Помню, как плотный песок забивался под ногти и как медленно продвигалось дело. Я стала неистово разбрасывать песок, словно в ярости, а он разлетался, больно бил по лицу и засыпал глаза. Ярдах в тридцати к морю я заметила острую деревяшку, сходила за ней и начала тыкать в землю. Через несколько минут она уперлась во что-то мягкое. Я встала на колени, снова начала копать руками, а потом увидела, во что попала палка. В чьи-то ягодицы, все в песке, в вельветовых брюках желтовато-коричневого цвета. После этого я продолжать уже не смогла. Сердце колотилось как бешеное, и сил не осталось. Возникло смутное ощущение, будто я оскорбила того, кто лежал здесь, а в этих откопанных холмиках было нечто нелепое и одновременно неприличное. Я понимала: человек мертв и спешка уже не имеет никакого значения. Я не могла его спасти, не могла раскапывать его одна, дюйм за дюймом, даже если бы хватало сил. Нужно было позвать на помощь, сообщить ужасные новости. Наверное, я уже тогда поняла, чей это труп. А потом вспомнила, что на коричневых плащах студентов есть нашивки, и, отвернув ворот плаща, прочитала имя.

Помню, как шла, спотыкаясь, по пляжу, по утоптанному песку между кучками гальки, каким-то образом втащила себя по ступенькам на вершину утеса и побежала по дороге к колледжу. Казалось, дорога никогда не закончится, хотя до колледжа было только полмили; с каждым мучительным шагом он лишь отдалялся. Сердце вырывалось из груди, а в ногах будто исчезли все кости.

Вскоре я увидела, как автомобиль сворачивает с подъездной дороги и по неровной колее, проходящей по краю утеса, направляется ко мне. Я замахала руками, и машина затормозила. Это был мистер Грегори.

Не знаю, как я ему все сказала. Перед глазами крутится картинка: я стою там, вся в песке, волосы развеваются на ветру, и показываю на море. Он молча открыл дверь, и я села в машину. Разумнее было отправиться к колледжу, но вместо этого мистер Грегори развернул автомобиль, и мы вылезли возле лестницы, ведущей к пляжу. Позже я размышляла, то ли он мне не поверил, то ли хотел увидеть все своими глазами перед тем, как звать на помощь. Не помню, как шли, а последнее, что всплывает в памяти, – мы вдвоем стоим возле тела Рональда.

Все так же без единого слова мистер Грегори опустился на колени и стал рыть песок руками. На нем были кожаные перчатки, что облегчило ему задачу. Мы оба работали молча, лихорадочно разгребая песок, пока не отвоевали верхнюю часть тела. Кроме вельветовых брюк, на Рональде была только серая рубашка. Мы откопали затылок, который был похож на какое-то животное: мертвую собаку или кошку. Влажный на глубине песок забился в соломенные волосы. Я попыталась их отряхнуть и почувствовала, какими холодными и грязными стали ладони.

– Не трогайте его! – резко одернул мистер Грегори.

Я быстро, словно обжегшись, убрала руку, а он очень тихо произнес:

– Лучше оставить все как есть. И так понятно, кто это.

Я понимала, что мальчик мертв, но почему-то подумала, что его нужно перевернуть. В голову пришла нелепая мысль – сделать искусственное дыхание «изо рта в рот». И хотя я осознавала несуразность своего порыва, меня не покидало чувство, что нужно что-то предпринять. Мистер Грегори, сняв левую перчатку, приложил два пальца к шее Рональда.

– Мертв, – констатировал он. – Мы ничего не можем сделать.

Мы молча стояли около него на коленях. Казалось, что мы молимся… и я бы помолилась, только нужные слова все не шли на ум. Вскоре выглянуло солнце, и вся ситуация внезапно стала какой-то нереальной, будто нас двоих фотографируют на цветную пленку. Все вокруг заиграло красками, приобрело четкие контуры. А песчинки в волосах Рональда засверкали тысячей огоньков.

– Нужно позвать на помощь, позвонить в полицию, – сказал мистер Грегори. – Вы подождете здесь? Я ненадолго. Или, если хотите, можете пойти со мной. Хотя мне кажется, лучше кому-то из нас остаться.

– Хорошо, – ответила я. – На машине быстрее. Я подожду.

Он торопливо направился в сторону озера, насколько позволял покрытый галькой берег, потом свернул за уступ и исчез из виду. Минуту спустя до меня донесся звук отъезжающего автомобиля. Мистер Грегори поехал к колледжу.

Я опустилась на песок неподалеку от тела и уселась на камни, поерзав, чтобы устроиться поудобнее. После ночного дождя галька под верхним слоем была влажная, и холодная сырость легко проникла через хлопковую ткань моих широких брюк. Я сидела, обхватив руками колени, разглядывала море. И впервые за многие годы вспомнила про Майка. Он погиб в аварии: мотоцикл занесло, и он съехал с шоссе прямо в дерево. Не прошло и двух недель, как мы вернулись домой после медового месяца. Не прошло и года, как мы познакомились. Его смерть потрясла меня, я не могла в это поверить, но скорби не было. Тогда казалось, что я чувствую скорбь, но сейчас я знаю это чувство лучше. Я была влюблена в Майка, но не любила его. Настоящее чувство приходит, когда живешь вместе, заботишься друг о друге, а у нас на это не хватило времени. После его смерти я знала, что я – Маргарет Манро, вдова. А ощущала себя Маргарет Паркер, незамужней женщиной двадцати одного года, недавно получившей квалификацию медсестры. Моя беременность тоже казалась чем-то нереальным. А родившийся ребенок будто не имел никакого отношения ни к Майку, ни к нашей короткой совместной жизни, ни ко мне. Осознание пришло позже и, возможно, оттого получилось более ясным. Когда умер Чарли, я оплакивала их обоих, но лицо Майка все равно предстает передо мной лишь в неясных очертаниях.

Я отдавала себе отчет, что где-то за мной лежит тело Рональда, но сидеть не совсем рядом с ним было легче. Порой люди, которые присматривают за мертвыми, находят их соседство приятным, но мне так не показалось, во всяком случае, не с Рональдом.

А я грустила. Не об этом бедном мальчике, не о Чарли, не о Майке и даже не о себе самой. Это была какая-то вселенская печаль, пропитавшая все вокруг: свежий ветерок на щеке, небо, по которому, не торопясь кучками двигались облака. Печаль читалась и в синеве, и в самом море. Я размышляла о тех, кто жил и умирал на этом берегу, о костях, что лежат на огромных церковных кладбищах глубоко под водой. Когда-то жизнь этих людей имела смысл для них самих и для тех, кому они были небезразличны, но теперь они мертвы, и создается ощущение, словно они никогда и не жили.

Через сотню лет никто не вспомнит ни Чарли, ни Майка, ни меня. Наша жизнь – пустяк, всего лишь песчинка. Все мысли улетучились, исчезла даже грусть. Я всматривалась в море, понимая, насколько все тленно. Нам дано только настоящее, не важно, испытывает ли оно наше терпение или приносит удовольствие. И я успокоилась.

Послышался громкий хруст гальки, и рядом со мной оказались три фигуры. Видимо, я впала в своего рода транс, потому что не сразу их заметила. Отец Себастьян, плотно укутавшийся от ветра в черный плащ, и мистер Грегори устало шли рядом, понурив головы, но решительно, словно маршировали. Отец Мартин держался немного сзади, он шагал немного неуверенно, так как идти по гальке было трудно. Мне пришла в голову мысль, что правильнее было бы его подождать. Я смутилась от того, что меня обнаружили сидящей, и вскочила.

– С вами все в порядке, Маргарет? – спросил отец Себастьян.

– Да, отец, – ответила я, затем отступила в сторону, и все трое приблизились к телу.

Перекрестившись, отец Себастьян произнес:

– Катастрофа.

Даже тогда мне показалось, что это странное слово, и я поняла: он думал не только о Рональде Тривзе. Он думал о колледже.

Отец Себастьян, наклонившись, положил руку на тыльную сторону шеи Рональда. А отец Грегори довольно резко заметил:

– Понятно, что он мертв. Давайте не будем больше трогать тело.

Отец Мартин стоял немного в сторонке, и я заметила, как шевелятся его губы. Думаю, он молился.

Отец Себастьян сказал:

– Грегори, ты не возражаешь вернуться в колледж и подождать полицию? Мы с отцом Мартином останемся здесь. Маргарет лучше пойти с тобой. Такой удар для нее. Отведи ее к миссис Пилбим, если не сложно, и объясни, что произошло. Миссис Пилбим приготовит чаю и присмотрит за ней. Пока я не сделаю заявление, никто не должен говорить ни слова. Если полиция захочет побеседовать с Маргарет, они могут сделать это немного позже.

Забавно, но я даже слегка обиделась, что он обращался к мистеру Грегори, будто меня нет рядом. И я не горела желанием оказаться в гостях у Руби Пилбим. Мне нравится Руби, ей всегда удается быть исключительно любезной, но при этом без тени назойливости. Просто мне хотелось попасть домой.

Отец Себастьян поднялся на ноги и положил руку мне на плечо со словами:

– Маргарет, вы повели себя чрезвычайно мужественно, спасибо вам. Отправляйтесь с мистером Грегори, а я загляну к вам немного позже. Мы с отцом Мартином останемся с Рональдом.

Он впервые произнес имя мальчика.

Мы с мистером Грегори несколько минут ехали в полном молчании, а потом он сказал:

– Очень необычная смерть. Интересно, что установит коронер, да и полиция, если на то пошло.

– Понятно, что это несчастный случай, – сказала я.

– А вы не считаете, что это необычный несчастный случай? Ведь вы уже видели трупы, – сказал он, не дождавшись от меня ответа. – Вам к смерти не привыкать.

– Я медсестра, мистер Грегори.

Я вспомнила первого мертвого человека в своей жизни. Много лет прошло с тех пор, как я – восемнадцатилетняя практикантка – впервые готовила к погребению мертвеца. В те времена медсестринское дело было несколько иным. Мы сами готовили тела к погребению и делали это с глубоким почтением, молча, не на виду. Моя первая старшая медсестра собирала нас помолиться, перед тем как начать. Она объясняла нам, что это последняя услуга, которую мы можем оказать своим пациентам. Но я не собиралась рассказывать об этом мистеру Грегори.

– Когда смотришь на мертвое тело, кто бы это ни был, еще раз, что отрадно, убеждаешься: может, мы и живем как люди, но умираем как животные. Лично мне от этого легче. Идея загробной жизни вселяет ужас, – произнес он.

Я снова промолчала. Не то чтобы мне не нравился мистер Грегори: мы почти не пересекаемся. Руби Пилбим раз в неделю убирается у него и стирает. Они договорились об этом в частном порядке. Но лично я с ним никогда не болтала и была не в настроении начинать.

Машина повернула на запад между башнями-близнецами и заехала во внутренний двор. Отстегнув ремень безопасности, мистер Грегори помог мне сделать то же самое и сказал:

– Я пройду с вами к миссис Пилбим. Вдруг ее нет. Тогда будет лучше пойти ко мне. Нам обоим не помешает выпить.

Но Руби оказалась дома, и я обрадовалась. Мистер Грегори очень кратко изложил обстоятельства и добавил:

– Отец Себастьян и отец Мартин сейчас находятся около трупа, вскоре прибудет полиция. Пожалуйста, до возвращения отца Себастьяна никому не говорите о случившемся. Он сам обратится ко всему колледжу.

После его ухода Руби приготовила чай, горячий, крепкий и очень бодрящий. Она буквально носилась со мной, но я не могу припомнить ни слов, ни действий. Я почти ничего не объяснила, но она и не ждала этого. Она обращалась со мной как с больной, усадила в мягкое кресло перед камином, включила электрический обогреватель на случай, если меня морозит от шока, и задернула шторы, чтобы я могла, по ее словам, «хорошенечко отдохнуть».

Через час приехала полиция: моложавый сержант с валлийским акцентом. Он был любезен и терпелив, и я ответила на его вопросы довольно спокойно. Да ведь и рассказывать было почти нечего. Он поинтересовался, насколько хорошо я знала Рональда, когда видела его в последний раз и не был ли он в последнее время чем-то подавлен. Я сказала, что видела его накануне вечером, он шел по направлению к коттеджу мистера Грегори, видимо, на урок греческого. Семестр только начался, и это единственный раз, когда я его встретила. У меня создалось впечатление, что сержант полиции – как его там… Джонс или Эванс, имя было какое-то валлийское – сожалел, что пришлось спрашивать, был ли Рональд подавлен. Он сказал, что дело, похоже, довольно ясное, задал Руби те же вопросы и удалился.

Когда все собрались перед пятичасовой вечерней, отец Себастьян сообщил о смерти Рональда. Большая часть студентов к этому времени уже догадалась, что случилось нечто ужасное: полицейские машины и катафалк не утаишь. Я не пошла в библиотеку и поэтому так и не узнала, что сказал отец Себастьян. Мне просто хотелось побыть одной. Позже вечером старший студент, Рафаэль Арбетнот, в знак сочувствия от всех студентов принес горшочек голубых фиалок. Должно быть, кто-то съездил за ними в Пэйкфилд или Лоустофт. Передав горшочек, Рафаэль нагнулся и поцеловал меня в щеку.

– Мне очень жаль, Маргарет, – сказал он.

Обычно люди в таких случаях именно это и говорят, но его слова не прозвучали банально. Они прозвучали как извинение.

Две ночи спустя меня стали мучить кошмары. Раньше я не знала, что это такое, даже когда училась на медсестру и впервые столкнулась со смертью. Эти сны – ужасны, и теперь я каждый вечер сижу перед телевизором допоздна, испытывая страх перед моментом, когда усталость заставит меня лечь в постель. Сон повторяется. Рядом с кроватью стоит обнаженный Рональд Тривз. Все его тело залеплено мокрым песком. Песок повсюду: в волосах, на лице. Только глаза остались чисты. Они смотрят на меня осуждающе, как будто спрашивая, почему я не постаралась спасти его. Я знаю, что ничего уже нельзя было сделать. Он умер задолго до того, как я наткнулась на его тело. Но он все равно появляется. Каждую ночь. Обвиняя и укоряя взглядом. А мокрый песок слипшимися кусками отваливается с его обычного, довольно пухлого лица. Может, теперь, когда я все записала, он оставит меня в покое. Не скажу, что у меня живое воображение, но в его смерти есть нечто странное, нечто, что я должна вспомнить, нечто, скрывающееся в подсознании и изводящее меня. Такое ощущение, будто смерть Рональда Тривза – не конец. А всего лишь начало.