Текст книги "Ким Филби - супершпион КГБ"

Автор книги: Филлип Найтли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Документы, полученные из ФБР на основе Закона о свободе информации, свидетельствуют о том, что, как ни странно, но именно директор ФБР Эдгар Гувер несет основную ответственность за реабилитацию Филби и за предоставление ему еще семи очень важных лет для работы в качестве советского разведчика. Начало этой истории положило предательство в Австралии в апреле 1954 года Владимира Петрова, сотрудника советской разведки, работавшего под прикрытием посольства СССР в Канберре. К сентябрю сообщения о побеге уже исчерпали свою актуальность, однако лондонской газете «Пипл» удалось вызвать интерес общественности к этому вопросу, опубликовав статью Петрова, в которой он заявил, что Берджесс и Маклин были не просто британскими дипломатами, как это утверждали правительственные источники, а завербованными в начале 30-х годов советскими агентами, которые сбежали, чтобы избежать ареста. Министерству иностранных дел Великобритании пришлось в основном подтвердить эту новость и 22 сентября 1955 года опубликовать по этому вопросу «белую книгу».

По прочтении «белой книги» Гувер был потрясен тем, что в ней не упоминалось о подозрениях в отношении Филби. Он решил исправить положение. Движимый частично антикоммунистическим рвением, а частично личной обидой – он был гостем в доме Филби в Вашингтоне, Гувер принял решение инспирировать в британских и американских газетах статью, в которой показать, что Филби подсказал Маклину, что пришло время бежать и что именно он является тем неуловимым «третьим человеком».

В своем кабинете Гувер встретился со знакомым ему репортером из «Интернэшнл ньюс сервис» и дал ему всю необходимую информацию для написания сенсационной статьи. Он рассказал ему, что Филби представлял в Вашингтоне британскую разведку, злоупотреблял спиртными напитками, имел доступ к исключительно ценной секретной информации, был отозван после исчезновения Берджесса – Маклина и доставлен в Лондон под эскортом специально прибывшего в Вашингтон представителя британской разведки (здесь Гувер был не прав).

В отчете Гувера о беседе с репортером далее говорится: «Я предупредил его, что в «белой книге» имя Филби не упоминается, очевидно, ввиду отсутствия прямых доказательств его вины, а также по причинам неоднократно высказанных им угроз предъявить солидный иск любой газете, которая увяжет его имя с этим делом. Сыграли свою роль и связи Филби с адвокатами. Далее Гувер подсказал репортеру, что следует попытаться обнародовать имя Филби в британских газетах в Лондоне.

Брошенные Гувером «семена быстро созрели», возможно, потому, что своими планами он поделился с британской контрразведкой МИ-5. Такой вывод напрашивается потому, что к делу подключился редактор «Эмпайр ньюс» Джек Фишман, поддерживавший с МИ-5 очень тесные рабочие контакты. Очевидно, с одобрения МИ-5 Фишман пытался убедить депутата парламента от лейбористской партии Нормана Доддса сделать правительству парламентский запрос, в котором назвать имя Филби. (Поскольку парламентарии пользуются правом неприкосновенности, предъявить им судебный иск за клевету не представляется возможным.) Но Доддса разубедил делать это руководящий функционер лейбористов в парламенте Джордж Уигг, который заявил, что было бы целесообразнее рекомендовать министерству иностранных дел провести свое собственное расследование, потому что «разумнее никогда не пугать кроликов, когда есть перспективы начать большую игру».

Убежденный сотрудниками контрразведки в том, что «большей игры», чем Филби, не будет, Фишман изменил направление нанесения удара. Он говорит по этому поводу следующее:

«Мой друг и коллега Генри Мол руководил в то время лондонским бюро нью-йоркской газеты «Дейли ньюс». Я намеренно дал Молу статью для передачи ее в Нью-Йорк (где законы о клевете не столь суровы), зная, что ее содержание будет передано по телеграфу в Лондон и будет цитироваться в палате общин. Я также побеседовал с Норманом Доддсом и Маркусом Липтоном (у которого уже были подозрения в отношении Филби), рассказал им о результатах своих расследований, чтобы они лучше могли подготовиться к возможным дебатам».

Нью-йоркская газета «Санди ньюс» в своей статье от 23 октября назвала Филби «третьим человеком», а во вторник на следующей неделе во время, отведенное в палате общин для вопросов, Липтон сделал правительству следующий запрос:

«Намерен ли премьер-министр и далее продолжать всеми силами замалчивать сомнительную роль «третьего человека» – Кима Филби, который некоторое время назад занимал пост первого секретаря посольства Великобритании в Вашингтоне, и будет ли он, премьер-министр, препятствовать обсуждению исключительно важных вопросов, не нашедших отражения в той безобразно составленной «белой книге», которая является оскорблением для мыслящей общественности страны».

Этот взрывоопасный вопрос, поставленный в парламенте через месяц после начатой Гувером хорошо отрепетированной кампании по разоблачению Филби, выбросил его имя на первые страницы газет. Правительство пообещало выступить с соответствующим заявлением и дало свое согласие на проведение дебатов в палате общин.

Гувер был доволен развитием событий и быстро принял меры для усиления нажима. 2 ноября телеграммой он информировал бюро ФБР в Лондоне о своих дальнейших действиях:

«Раскрытие в глазах общественности роли Филби как человека, который подсказал Берджессу и Маклину о необходимости бежать, и постоянные обращения в ФБР со стороны различных правительственных ведомств о соучастии Филби в этом деле, вызывают необходимость проинформировать некоторых американских высокопоставленных должностных лиц об истинной роли Филби. Гувер».

Нетрудно распознать намерения Гувера. Из имеющейся в ФБР информации следовало, что у некоторых сотрудников американской разведки возникли подозрения, что коллеги Филби по СИС и руководящие чиновники МИД Великобритании покрывают его. Если ФБР передаст имеющееся у него на Филби досье высшим должностным лицам США, включая, возможно, президента страны, британскому правительству будет трудно противостоять требованию американцев о проведении полномасштабного расследования по делу Филби.

Но Гувер не учел некоторых особенностей обстановки в Великобритании, которые и обрекли его план на неудачу. Он не принял во внимание антимаккартиские настроения в стране. Общественность Великобритании рассматривала гонения на Филби как его преследование за убеждения. Гувер не учел соперничества между СИС и МИ-5, которое не позволило ни одной из них осуществлять должный надзор за делом Филби. Например, шеф СИС Маккензи, в последние годы пребывания в этой должности сильно злоупотреблявший спиртными напитками, считал, что исчезновение Берджесса – Маклина не имеет никакого отношения к британской разведке. Когда подруга Берджесса Розамонд Леманн позвонила Маккензи сразу после побега Берджесса – Маклина и предложила передать некоторую информацию, шеф СИС с извинениями заявил, что он очень хотел бы принять ее, но должен в течение недели отвезти свою маленькую дочь в школу Аскот.

Но самое главное, Гувер не был осведомлен о том отвращении, которое испытывали министр иностранных дел Гарольд Макмиллан и его советники к любым секретным делам и их нежелании заниматься ими. Секретарь Макмиллана лорд Эргемонт считал, что разведывательные службы только то и делают, что напрасно тратят деньги и время: «Было бы лучше, если бы русские дважды в неделю знакомились с протоколами заседаний нашего кабинета. Не нужно было бы строить эти глупые и опасные догадки». Публично Макмиллан высоко отзывался о СИС, но имел весьма невысокое мнение о ценности добываемой ею информации и считал, что дело Филби – это не более чем дрязга между МИ-5 и СИС и нечего было с этой мелочью обращаться к нему. «Мне не нужно, чтобы ко мне каждый раз приходил лесник с сообщением о том, что он убил лисицу».

Прежде всего Макмиллан попросил подготовить для него краткое изложение дела. Эргемонт навел необходимые справки и выяснил, что бывший сотрудник СИС, депутат парламента от консервативной партии Дик Бру-ман-Уайт хорошо знает внутреннюю подоплеку дела и может оценить его политические тонкости. Старый друг Филби Бруман-Уайт в своем резюме по делу склонялся в пользу невиновности Кима. Филби не был уволен со службы, поскольку, вопреки заявлениям американцев, против него не было доказательств, он просто неразумно водил тесную дружбу с Берджессом.

По ознакомлении с документом Бруман-Уайта Макмиллан сразу же понял суть дела. Проблема Филби постоянно будет всплывать на поверхность, пока он будет находиться в штатах СИС. Он должен уйти. Когда представители СИС пытались что-то мямлить относительно «британской справедливости» «не виновен, пока не доказано обратное», Макмиллан ответил: «Стервеца вы не предаете суду, вы его просто выгоняете с работы». Был достигнут компромисс: Макмиллан выступает с заявлением, в котором фактически реабилитирует Филби, а СИС в ответ осуществит реорганизацию и проведет «общую чистку». 7 ноября 1955 года Макмиллан сделал краткое заявление в палате общин, содержание которого соответствовало действительности, но оказалось непреднамеренно ошибочным:

«Не обнаружено никаких доказательств, что Филби предупредил Берджесса и Маклина (верно, не было и нет таких доказательств). Свои служебные обязанности он исполнял добросовестно и умело (это верно). У меня нет оснований считать, что Филби когда-либо предавал интересы страны или является так называемым «третьим человеком», если он вообще существовал» (верно, у Макмиллана не было оснований так считать).

После того как Липтон открыто назвал его имя, Филби постоянно поддерживал контакт со штаб-квартирой СИС и знал, что его собираются реабилитировать. В Крауборо ему приходилось выдерживать настоящую осаду со стороны прессы (пресса шумела в то время по поводу романа принцессы Маргарет с Питером Таунсендом, поэтому репортеры осаждали проживавшую в Акфилде принцессу Маргарет по утрам, Таунсенда в Эридже после обеда и пытались поймать во время ланча Филби в Крауборо, что на полпути между Акфилдом и Эри джем).

Филби переселился к своей матери в Дрейтон-гарденс, отключил дверной звонок и спрятал телефон под гору подушек. Друг семьи Дульсия Сассун вспоминает:

«Из-за репортеров окна были закрыты, шторы спущены. Никто не мог выйти из дома. Дора (мать Кима) рассказала мне, что в два часа ночи одного репортера поймали, когда он пытался вскарабкаться на дымовую трубу. Я прислушивалась к разговору Кима со своей матерью, которую он обожал и которая осуждала американцев за их несправедливое презрительное отношение к ее сыну. Он рассказал ей о проживании Берджесса у себя на квартире и о том, что ему пришлось выпроводить его из дома, так как его пьянство и склонность к употреблению наркотиков плохо влияли на детей». После выступления Макмиллана Филби «освободил» телефон и говорил всем звонившим, что в 11 часов следующего дня он созывает пресс-конференцию. Провел он ее превосходно. Спокойно, авторитетно, вежливо и обаятельно Филби начал с того, что раздал отпечатанное заявление, в котором объяснил, почему до сих пор хранил молчание: закон о государственных секретах не позволял ему раскрывать известную по работе информацию; он не хотел, чтобы его высказывания повлияли на решение правительством международных вопросов; «публичные высказывания по поводу организации, персонала и методов работы наших служб безопасности могут лишь снизить их эффективность».

Посыпались вопросы со стороны журналистов. Стоя у камина гостиной в доме своей матери, почти не заикаясь, Филби блестяще ответил на все вопросы репортеров, которые не имели возможности разоблачить его удивительную неправду. Да, он знал Берджесса, и неразумное общение с ним в Вашингтоне вынудило его уйти из заграничной службы в отставку. Нет, ему никогда не было известно, что Берджесс является коммунистом. Да, Берджесс пил, но постыдно себя не вел. Во всяком случае, сказал Филби, он не собирается обливать его грязью. «Есть друзья на хорошую погоду и есть на плохую, и я предпочитаю относить себя к последним».

Маклин – это только легкая тень в его памяти. Да, я всегда придерживался левых убеждений, но «я никогда не был коммунистом», в «последний раз я беседовал с коммунистом, зная, что он коммунист, в 1934 году».

Наблюдая за поведением Филби по черно-белому телевидению тех лет, нельзя не восхищаться его самообладанием. Может быть, самому Филби настолько нравилось свое поведение, что он пошел на небольшой риск и проявил некоторое неуважение к «несчастным журналистам, задающим наивные вопросы». Журналисты поспешили к выходу, чтобы к сроку подготовить свои дневные материалы, а Филби предстал перед телевидением. «Господин Филби, – слышался беспристрастный голос журналиста, – не являетесь ли вы «третьим человеком»?» Филби доверчиво улыбнулся и твердо заявил: «Нет, не являюсь».

Через два дня Маркус Липтон сдался:

«В палате общин меня заставили замолчать. Многие депутаты от лейбористской партии считали Филби представителем прогрессивного левого крыла в министерстве иностранных дел, поскольку он, несомненно, не относился к «старой гвардии». Инстинктивно они выступали в защиту Филби. Шеф МИ-5 сэр Роджер Холлис обратился с просьбой о встрече. Мы беседовали в центральном вестибюле палаты общин на виду у всех. Естественно, Холлис хотел узнать, какие у меня есть доказательства, но я не мог ничего ему дать».

Таким образом Филби был реабилитирован. ЦРУ и ФБР пришли в Вашингтоне в ужас. Все коварные планы Гувера пошли насмарку. Официально ФБР было вынуждено также снять с Филби все подозрения. 29 декабря 1955 года ФБР закрыло заведенное на него дело «Фигурант – Дональд Стюарт Маклин и другие». Во время недавно проведенного анализа всех материалов на Гарольда А. Р. Филби, были сделаны и сфотографированы необходимые выписки. Филби подозревается в том, что он сообщил Маклину о ведущемся в отношении его расследовании. Анализ материалов не дает каких-либо оснований для проведения в отношении Филби самостоятельного расследования».

Филби была неизвестна роль Гувера в его деле. Он приписывал свою реабилитацию лорду Бивербруку:

«Никто из правительства и особенно из службы безопасности не хотел делать публичное заявление в 1955 году. Доказательства были неубедительными: официально нельзя было ни выдвинуть против меня обвинение, ни полностью оправдать. Им пришлось тем не менее открыто высказаться из-за шума, поднятого плохо информированной широкой прессой, а также из-за нелепой ошибки Маркуса Липтона. Особую ответственность за это полное фиаско несет пресса Бивербрука. Именно она из-за глупой враждебности Бивербрука к Идену и министерству иностранных дел начала и продолжала всю эту историю, несмотря на допущенные грубые просчеты».

В Москве я подробно рассказал Филби, что полученные на основе Закона о свободе информации документы свидетельствуют о том, что именно ФБР пыталось заставить британские власти сделать публичное заявление по его делу. «Своим оправданием вы обязаны Эдгару Гуверу», – заявил я. Филби потянул виски, запив их минеральной водой. Затем он долго и удовлетворенно хохотал.

Поскольку Филби официально оправдали, его друзья из СИС не видели причин, почему бы не попытаться вновь устроить его на работу. Конечно, об официальном трудоустройстве не могло быть и речи: СИС дала Макмиллану обещание уволить Филби, в платежных ведомостях он не мог появиться в качестве действующего сотрудника разведки. Но многие руководящие работники СИС могли использовать нужных разведке специалистов в качестве представителей (агентов) СИС. Почему бы Филби не быть одним из таких представителей, когда появятся вакансии, соответствующие его талантам. Друзья Филби начали подыскивать для него место.

Тем временем Филби нужно было отдохнуть, и его друг по пребыванию в Стамбуле предложил свою помощь. Приглашение поступило от В. Е. Д. Аллена, бывшего советника по вопросам прессы британского посольства в Анкаре. В 1957 году семейная фирма Алленов должна была отмечать свое столетие, поэтому Аллен попросил Филби приехать в Каллах, графство Уотерфорд, чтобы помочь ему написать историю фирмы. Филби компетентно, но без особой выдумки выполнил эту работу и, вернувшись в июле 1951 года в Лондон, нашел для себя хорошую новость: его друзья из СИС нашли для него работу.

Филби должен был стать агентом СИС в Бейруте. Британская разведка проявляла все больший интерес к положению в странах Ближнего и Среднего Востока, поэтому представлялась хорошей идея иметь своего опытного человека в этом центре международных интриг. Даже враги Филби не особенно возражали против этого назначения. Они считали, что, может быть, даже хорошо дать Филби свободу действий, поскольку, возможно, удастся получить доказательства его вины и закрыть дело. Однако не было шансов направить его под дипломатическое прикрытие, заинтересованность выглядела бы слишком очевидной и повлекла бы за собой критику. Поэтому прикрытие Филби должны были предоставить издания «Обсервер» и «Экономист». Ему предстояло работать в качестве их внештатного корреспондента за 500 фунтов стерлингов в год, плюс оплата расходов и 30 шиллингов за каждые сто напечатанных слов. Информировала ли СИС работодателей Филби о его действительных задачах?

Сэр Роберт Маккензи так объясняет возникшие трудности:

«И после оправдания Филби находились люди, считавшие, что его нужно «придавить». Однако высказывались и другие мнения: «К нему следует отнестись по справедливости. Против него нет ничего конкретного, возможно, он невиновен. Если мы поступим с ним слишком жестко, это плохо скажется на моральном состоянии сотрудников разведки». И когда кто-то находит для него работу газетчика и редактор официально задает вопрос, оправдан ли он, что мы должны отвечать? Не можем же мы сказать: «Нет, не совсем» и лишить его возможности работать. Поэтому мы сказали: «Он чист».

Во время наших бесед в Москве у Филби не было сомнений, каким образом он получил эту работу. Он сказал следующее: «Работу в Бейруте организовали для меня Николас Эллиотт и Джордж Янг (коллеги по СИС). Тут возникают некоторые разночтения. Эллиотт заверил меня, что о моем прикрытии он договорился с редактором «Обсервера» Дэвидом Астором. Однако последний отрицает какую-либо осведомленность по этому вопросу. Так что вам придется самому приходить к какому-то выводу».

Со своей стороны Астор заявил, что он не был осведомлен о внеслужебных связях Филби с СИС. «В то время я ничего не слышал и о Николасе Эллиотте. Прямых контактов с МИ-5 я не поддерживал. Только через официальных лиц министерства иностранных дел. Средний Восток или какие-либо другие места не упоминались. Мне, очевидно, отводилась роль «спасателя» этого человека. Когда он в конце концов объявился в Москве, они примчались ко мне с извинениями: «Приносим извинения, что не предупредили вас».

Это мнение подтвердили другие сотрудники «Обсер-вера». Они утверждали, что в то время Астор был очень возмущен тем, как был использован его журнал. Неоднократно заявляли, что главный редактор не знал, что, работая в журнале, Филби поддерживал связи с СИС.

Джордж Янг придерживался другого мнения: «Все переговоры вел Ник, я только утверждал их результаты. Мне казалось, что Астор был во все посвящен. Филби было поручено заниматься арабскими делами, поскольку его семья поддерживала связи с арабским миром, и мы не видели в этом никакого ущерба. Перед отъездом я сам его инструктировал». Что касается газеты «Экономист», то у тогдашнего его редактора Дональда Тайермана это был всегда больной вопрос. Тайерман заявил, что, хотя он лично прозондировал вопрос о Филби у руководящего сотрудника министерства иностранных дел Гарольда Кассия [25]25
  Посол Великобритании в Вашингтоне в 1956–1961 годах, ректор Итона в 1965–1977 годах. С 1965 года имеет титул лорда Кассия. – Прим. авт.


[Закрыть], ни Кассий, ни руководители «Обсервера» не сказали ему, что работа Филби в газете является не личным, а строго официальным делом.

Разрешить этот вопрос невозможно. Астор, в 1939 году имевший контакты с СИС в связи с его интересом к антигитлеровской оппозиции в Германии, очевидно, считал, что Филби, бывший сотрудник СИС, принятый на работу в «Обсервер» по специальной просьбе министерства иностранных дел, ограничит свою деятельность в Бейруте журналистикой. Но он ошибся. Филби журналистикой не ограничился.

ГЛАВА XV. КОНФРОНТАЦИЯ В БЕЙРУТЕ

В августе 1956 года Филби прибыл в Ливан и остановился у своего отца. Сент-Джон жил в то время в маронитской деревне Аджалтауне примерно в двадцати милях от Бейрута. Из его белого бунгало открывался великолепный вид на окружающие окрестности. После смерти короля Ибн-Сауда Сент-Джон не ужился с молодыми принцами, и ему был запрещен въезд в Саудовскую Аравию. В Ливан он приехал со своей саудовской женой Рози и двумя сыновьями Халидом и Фарисом.

Это было странное хозяйство. Сент-Джон весь отдался, как он говорил, «своему пигмалионскому эксперименту», пытаясь привить Рози западные привычки и манеры. Он приказал ей снять чадру, своих сыновей послал учиться в соседнюю католическую школу. Особого успеха эксперимент не имел. Рози отказалась выходить из дома, шлепала по комнатам в войлочных тапочках и поглощала неимоверные количества сладостей. Она исчезала в задней комнате дома, когда к Сент-Джону приходили гости, и отказывалась сопровождать его во время проведения различных мероприятий в деревне. Иногда у них случались продолжительные шумные ссоры, которые обычно заканчивались увесистыми шлепками Сент-Джона по ее мягкому месту.

Сент-Джон с радостью принял Кима, и в первый раз у них было достаточно времени для разговора. Обычно они усаживались на веранде дома, наслаждаясь порывами чистого горного воздуха, и беседовали до наступления прохлады, когда 71-летнему Сент-Джону приходилось набрасывать бедуинскую накидку на свою рубашку с короткими рукавами. Иногда Сент-Джон облачался в белые одежды и в сопровождении всей семьи шествовал по деревне, отвечая на приветствия жителей, которые уважительно называли его «хаджи» (так по мусульманским обычаям величают человека, посетившего Мекку). Он с гордостью представлял своего сына деревенским знаменитостям. Иногда они вместе ездили в Бейрут, где Сент-Джон, зная, что Киму придется там зарабатывать на жизнь, знакомил его с людьми, которые были осведомленными лицами или занимали влиятельное положение.

Должно быть, это было счастливое время, поскольку стареющего Сент-Джона на какое-то время обуяли фантазии. Он написал своей жене в Лондон письмо, в котором предложил ей продать дом на Дрейтон-Гардене, убедить всех детей уехать из Англии к нему, к его незарегистрированной в браке жене, его детям от нее, Киму и жить одной большой семьей. «Я думаю, что мы всей семьей могли бы эмигрировать в Ливан. Нас собралась бы почти дюжина, и мы заложили бы основы колонии Филби в одной из самых красивых стран мира», – писал Сент-Джон в Лондон.

В этот трудный для Кима период, когда он все еще не решил, что делать с Айлин и детьми, находящимися в Кроуборо, когда у него были сомнения относительно возможности зарабатывать на жизнь в качестве журналиста, когда у него не было определенности в том, когда МИ-5 вновь примется за него, отец оказывал ему очень большую помощь. Уверенный в себе, сознающий, что и другие когда-нибудь оценят его заслуги, Сент-Джон помогал Филби встать на ноги, вновь приобрести уверенность в себе, постоянно внушая ему мысль о перестройке своей жизни.

В ноябре 1956 года Сент-Джон помирился с королевской семьей и возвратился в Эр-Риад. Он планировал провести лето 1957 года в Англии и остановился по пути в Бейруте, где его встретил Ким с известием о том, что два дня назад ночью во сне умерла Дора. Сент-Джон был потрясен, в первый раз, возможно, осознав, насколько она дорога ему и как тесно их связывали совместные интересы, хотя физически они жили порознь.

Филби тоже глубоко переживал смерть матери. В Москве он сказал мне: «Моя мать фактически погубила себя. В последние годы она пила по бутылке джина в день. Беда состояла в том, что мой отец относился к женщинам равнодушно, его совершенно не трогали их чувства. Это у него происходило ненамеренно. Он просто не понимал, почему у моей матери возникали какие-то переживания».

Тем не менее Сент-Джон отправился в Лондон. Филби продолжал жить в Аджалтауне, наезжая в Бейрут пару раз в неделю, чтобы получить телеграммы из Лондона и отправить свои статьи. Очевидно, он снимал комнату где-то в Бейруте, потому что другим корреспондентам рассказывал, что остановился в Восточном Бейруте, но ввиду отсутствия телефона связаться с ним невозможно. Это было, по их мнению, довольно необычно для работника прессы. Во всяком случае, Филби вел одинокую жизнь, поэтому его немногочисленные друзья не удивились, когда он неожиданно страстно влюбился.

Он сидел в баре в «Сент-Джордже», в то время, наверное, лучшей гостинице на Среднем Востоке, и спокойно потягивал свой аперитив, когда к нему подошел официант и передал записку от некой Элеоноры, жены корреспондента газеты «Нью-Йорк тайме» Сэма Поупа Брюера. Брюер встречался с Филби, когда они оба освещали события гражданской войны в Испании. Он знал о назначении Филби в Бейруте. Перед выездом на выполнение корреспондентского задания за пределы Бейрута он сказал Элеоноре, чтобы при появлении Филби в городе она представилась ему и предложила свою помощь в плане устройства – щедрый жест, о котором он впоследствии сожалел.

Прочитав записку, Филби подсел к Элеоноре. «Что меня прежде всего тронуло в Филби – это его одиночество, – писала позднее Элеонора. – В Бейруте он никого не знал. Определенная старомодная сдержанность отличала его от других журналистов с присущей им фамильярностью. Тогда ему было сорок четыре года. Он был среднего роста, худощав, с красивыми, несколько грубоватыми чертами лица и густо-синими глазами. Мне сразу подумалось, что этот человек много повидал в жизни, приобрел немалый опыт и тем не менее он, казалось, очень страдал. Он обладал даром создавать такую непринужденную атмосферу, что я сразу же спокойно и легко вступала с ним в беседу. Большое впечатление произвели на меня его прекрасные манеры. Мы взяли его под свое «крыло». Во время своих наездов в город он обычно приходил к нам, и вскоре стал одним из наших близких друзей».

Из книги Элеоноры «Ким Филби – шпион, которого я любила»

Использование Элеонорой в описании своих собственных впечатлений о Филби местоимений «мы», «нас» не скрывает того факта, что между ними вскоре завязались интимные отношения. Сэм Брюер часто выезжал на выполнение различных заданий. В такие периоды Элеонора и Ким выбирались в горы на пикники, купались в море, посещали рынки, обедали в уединенных ресторанах и уютных кафе. Филби бомбардировал ее любовными записками, написанными на маленьких листочках бумаги из-под сигаретных коробок. «Люблю больше, чем когда-либо, моя дорогая. Целую Ким». Позднее в тот же день: «Люблю все сильнее и сильнее. Поцелуй от твоего Кима».

Такие послания сбивали с толку Элеонору, простодушную и приятную женщину из Сиэтла, которая много путешествовала, однако осталась до удивления неопытной и простодушной. «Как и его прекрасные манеры, эпистолярное искусство Кима напоминало мне о цивилизованной жизни, которая была удивительно притягательна для американцев. Его письма погружали меня в повседневную жизнь, полную мелких и интересных происшествий. Они были написаны так остроумно и элегантно!» Элеонора подпала под знаменитые чары Филби, а что же он находил в ней? Этот роман вызывал удивление у его коллег. Они не считали ее равной Киму по интеллекту и индивидуальным чертам. «Довольно скучная и вялая женщина, с маленьким талантом скульптора, раздражающей привычкой говорить сквозь зубы и репутацией шататься на вечеринках на нетвердых ногах с остекленевшим взглядом» – такова нелестная характеристика, данная Элеоноре одним из друзей Филби.

Но для Кима это была единственная женщина. В довольно откровенном письме он писал:

«Вы самая непринужденная, приносящая покой принцесса, которую я никогда не встречал. Если бы обстоятельства не позволили мне сблизиться с вами, я бы тем не менее хотел быть одним из ваших самых близких друзей. В течение недели или двух я думал, что именно так и будет. Сейчас, дорогая, я знаю, что у вас есть горький опыт… Но известно ли вам, что такое быть преследуемым? Я в таком положении был по меньшей мере дважды. Вот это действительно трудно. Самое замечательное в вас то, что вы приняли меня таким, каким я есть, кроме спиртного, и это правильно, что вы не_ делаете одну из наиболее общих для всех женщин ошибок, не пытаетесь обратить меня в человека, которого вам хотелось бы любить».

Из книги Элеоноры «Ким Филби – шпион, которого я любила»

Сэм Брюер был неглупым человеком, и однажды, когда Филби привез Элеонору с пикника, который они устраивали в горах, он ждал их у дверей дома. Он заявил Филби, что не может запретить ему видеть Элеонору, но не хотел бы больше видеть его в своем доме. Филби стал настаивать, чтобы Элеонора получила развод, и когда она поехала из Бейрута в Сиэтл, чтобы устроить имущественные дела своего престарелого отца, она согласилась начать в США бракоразводный процесс.

Внезапно события получили резкое ускорение. 12 декабря 1957 года он получил сообщение о том, что 11 декабря скончалась его жена Айлин из-за закупорки сердечных сосудов, миокардита, респираторной инфекции и туберкулеза легких. Ей было всего сорок семь лет. Она очень быстро состарилась после ухода из семьи Кима. Сэр Роберт Маккензи вспоминает, что однажды встретил ее, когда был на обеде в доме своего друга на Кадоган-сквер, где она работала поваром. «Я был просто потрясен. Очевидно, она была очень больна, физически и умственно. Она постоянно говорила какую-то глупость. Я не удивился, когда через несколько месяцев узнал о ее смерти». Почти нет сомнений в том, что Айлин наконец узнала о предательстве своего мужа, поняла, что некоторые секреты он скрывал от нее в течение всей совместной жизни. Пристрастие к алкоголю явилось, очевидно, одной из возможностей приглушить эту боль. Айлин остается самой трагичной фигурой в нашем повествовании.

Филби направил Элеоноре телеграмму с просьбой выйти за него замуж. И когда в июле 1958 года она получила в Мексике развод, Ким пошел к Сэму Брюеру, чтобы рассказать ему об их планах. Это была вежливая встреча двух повидавших мир людей. Филби заявил Брюеру: «Я пришел сказать тебе, что получил телеграмму от Элеоноры. Она получила развод, и я хочу, чтобы ты был первым человеком, которому я говорю, что хочу на ней жениться». Брюер ответил: «Представляется, что это наилучший выход из создавшегося положения. Что ты думаешь о положении в Иране?»