Текст книги "Ким Филби - супершпион КГБ"

Автор книги: Филлип Найтли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Есть в этой истории еще одна загадка. Тэдди Коллек, знавший Филби по его пребыванию в Вене, работал в то время в посольстве Израиля в США, налаживая официальные контакты между разведывательными службами США и Израиля. По словам Коллека, однажды встретившего Филби в коридорах ЦРУ, он сказал Энглтону, что Филби когда-то был членом компартии. К сожалению, Коллек не помнит, произошло ли это в 1951 году, когда Филби был еще в Вашингтоне, или в 1952 году, когда его уже отозвали в Лондон.

Факт состоит в том, что в 1951 году Энглтон выступил в ЦРУ как один из защитников Филби. По указанию директора ЦРУ Беделла Смита, каждый сотрудник, знавший Берджесса, должен был подготовить о нем рапорт. 18 июня 1951 года Энглтон написал рапорт о нескольких встречах с находившимся в нетрезвом состоянии Берджессом, в котором указал, что Филби выступал как его защитник даже в тех случаях, когда поведение Берджесса компрометировало его, заявляя при этом, что «Берджесс перенес серьезное сотрясение мозга в автоаварии, которое периодически дает о себе знать». Однако содержание рапорта говорило о том, что Филби не следует винить в поведении Берджесса и что в отношении его нет каких-либо подозрений.

Рапорт Билла Харви носил совершенно другой характер. Датированный 13 июня 1951 года, он сводил воедино все «случайные стечения обстоятельств» в карьере Филби: он стоял во главе дела Волкова, был руководителем провалившейся албанской операции, полностью осведомлен о мероприятиях по поиску «Гомера», жил с Берджессом под одной крышей. Располагавший опытом работы в ФБР Харви пришел к выводу, что эти совпадения не являются случайными. Он сделал единственное резюме: Ким Филби является агентом советской разведки.

Беделл Смит, ознакомившись с рапортами, прислушался к рекомендациям Харви. В письме к Мензису в Лондон он указал, что Филби как британский офицер связи больше не устраивает американцев. В основном письмо было составлено самим Харви, который, очевидно, считал, что он должным образом отомстил Берджессу за оскорбление, которое тот нанес его жене Либби в доме Филби.

Еще до прихода письма Смита в Лондон руководящий сотрудник британской контрразведки Дик Уайт провел, по сути дела, допрос Филби. Он опросил Кима по всей его карьере и заострил внимание на пребывании Филби в Испании до того, как тот стал военным корреспондентом газеты «Таймс». Для Филби это был щекотливый вопрос, поскольку он ездил на деньги советской разведки. Кроме того, разведка снабжала Филби финансовыми средствами, и притом через Берджесса, который выступал в роли курьера. Уайт потряс Филби градом своих вопросов и, если бы Филби не смог показать, откуда он брал деньги на поездку, он сразу же стал бы «молодым британским журналистом, направленным в Испанию русскими», как об этом говорил Кривицкий в 1937 году. Данное Филби объяснение – поездка в Испанию была его попыткой прорваться в журналистику, поэтому он продал все что можно, чтобы собрать необходимую сумму – было довольно не убедительным, но имело то преимущество, что его невозможно было проверить.

У Уайта сложилось двойственное мнение о деле Филби. Интуиция подсказывала ему, что в этом деле что-то неладно, но, как он откровенно говорил своим коллегам, «Филби остается неуязвимым, поскольку в СИС против него даже слова не хотят слышать. Нам приходится действовать в одиночку». В МИ-5 было составлено досье на Филби, в котором нашли отражение его левые взгляды в молодые годы, венский период, женитьба на Литци, неожиданный переход на правые позиции. Работа во франкистской Испании, предупреждение Кривицкого, дело Волкова, бегство Берджесса – Маклина. «Я проанализировал материалы досье. Минусов в нем больше, чем плюсов», – информировал Уайт ЦРУ.

МИ-5 прежде всего поставило обо всем в известность ФБР. Роберт Ламфер, сотрудник ФБР, специализировавшийся по советским делам, вспоминает: «В Вашингтон приехали Дик Уайт и Артур Мартин (руководящий сотрудник МИ-5, занимавшийся делом Маклина). Мы чувствовали себя в определенной степени оскорбленными, поскольку англичане скрыли от нас свои подозрения в отношении Маклина. Поэтому перед тем, как подробно беседовать с Артуром Мартином, я рассказал ему о своей неудовлетворенности. Он показал мне подготовленное МИ-5 досье на Филби. Начиная с этого летнего дня 1951 года у меня никогда не возникало сомнения, что Филби является советским агентом. С тех пор, вплоть до своего ухода из ФБР в 1955 году, во всех лекциях, которые я читал для сотрудников ФБР, я открыто называл Филби советским агентом. Я не понимаю, почему СИС отказалось предпринять против него какие-то меры. По моему мнению, причина состоит в том, что в этом случае пришлось бы действовать против «своих людей». СИС отказывалось верить, что представитель высшего класса может продать самого себя».

Ламфер был не совсем прав. Многие из коллег Филби считали, что в вину Филби можно было поставить лишь неблагоразумную дружбу с Берджессом, в отношении которого он проявил поистине рыцарскую преданность.

Они думали, что Филби явился жертвой набирающего в США силу маккартизма. (Одним из наиболее энергичных и постоянных защитников Филби был Малькольм Маггеридж, ставший впоследствии его самым ярым критиком.) Эти сотрудники считали, что разведка должна встать на сторону Филби, игнорировать недовольство ФБР и охлаждение отношений с ЦРУ. По их мнению, «клуб должен твердо стоять за своих членов» и показать «этим малышам», что такое сис.

Но защитники Филби не принимали во внимание новые аспекты в отношениях между британской и американской разведками: «бедными родственниками» теперь становились англичане. Мензис знал, что делать. Он вызвал Филби к себе и предложил ему уйти в отставку. (Но его опередил прекрасный тактик Ким Филби: «Я вам больше не подхожу и никогда не подойду. Поэтому мне кажется, что я должен уйти».) Вместо пенсии Филби получил 4 тысячи фунтов стерлингов: 2 тысячи сразу, остальные должны были выплачиваться каждые полгода по пятьсот фунтов. По этому поводу он писал: «Предлогом для рассрочки платежа было опасение, что я могу растратить деньги в необдуманных спекуляциях на бирже. Но поскольку я никогда в жизни на бирже не играл, этот предлог выглядел наивным. Более вероятной причиной было стремление застраховаться на случай, если в течение этих трех лет меня упрячут в тюрьму».

Получилось некоторое недоразумение по поводу того, из какого же ведомства Филби ушел в отставку. Поскольку в официальных заявлениях говорилось только о его отставке из «иностранной службы», все считали, что в СИС он остается. Выражение «иностранная служба» было использовано вместо «СИС», которая официально не существовала. Справедливо то, что Филби оставался в списках сотрудников СИС, поскольку «попав однажды в СИС, человек всегда оставался в рядах разведки». Частично это справедливо и потому, что существовала практика держать подозреваемого сотрудника в кадрах разведки до пяти лет, так как нередко требовался такой срок, чтобы собрать доказательства и возбудить дело.

Дело Филби не создавало впечатления, что он останется на свободе достаточно долго, чтобы получить все причитающиеся ему деньги. МИ-5 сдаваться не собиралась и в ноябре 1951 года пришла к выводу, что у нее достаточно данных, чтобы посмотреть, как на них сумеет

ответить Филби. Преследовалась также цель проверить, как выглядели бы в суде их обвинения и его защита. Поэтому с Филби намеревались сыграть опасную для него игру. Его вызывали в Лондон из Херонсгейта, Херт-фордшира, где он проживал в недавно снятом доме, чтобы предстать перед инсценированным судом по обвинению в измене.

ГЛАВА XIV. ГУВЕР ВМЕШИВАЕТСЯ НЕУДАЧНО. ФИЛБИ ОПРАВДЫВАЮТ

В ноябре 1952 года в штаб-квартире британской контрразведки МИ-5 в Леконсфилд-хаусе на Курзон-стрит состоялся так называемый показной суд над Филби. Филби имел полное право отказаться участвовать в нем, так как МИ-5 не могла по закону заставить его это делать. Однако он решил, что наилучшим способом сохранить контакт со своей службой является проявление с его стороны готовности к сотрудничеству, желания внести ясность в дело Берджесса – Маклина. Для ведения дела, которое МИ-5 назвала «судебным расследованием», был назначен Хеленус Мильмо, королевский советник и судья, который во время войны работал следователем в МИ-5. За свои грубые авторитарные методы он получил прозвище «давильщик». Он пытался силой вынудить Филби к признанию своей вины.

С самого начала стало ясно, что этот метод не сработает. Чтобы загнать свою жертву в угол, Мильмо без остановки задавал вопросы, на которые требовал немедленных ответов. Для замедления хода допроса и сведения его к удобной для себя форме Филби прибегнул к перемежающемуся заиканию (что с ним иногда случалось). В 1968 году корреспондент газеты «Санди таймc» беседовал с присутствовавшим на допросе сотрудником МИ-5, который дал пример такого гипотетического обмена репликами между Филби и Мильмо, приводившего последнего в ярость.

Мильмо. В тот день была хорошая погода?

Филби. Да.

Мильмо (атакуя). Откуда вы об этом знаете?

Филби. Тогда б-б-б-была температура около д-д-д-д-двадцати пяти градусов, как мне к-к-к-кажется. Д-д-д-д-дул слабый ю-ю-южный ветер. Я д-д-д-д-думаю, мл о такой д-д-день можно назвать х-х-х-хорошим.

Как мы отмечали в своей статье в 1968 году, «заикание может не только деструктивно сказаться на ритме и напряженности любого разговорного диалога, каким является и перекрестный допрос, но и вызывает определенную, хотя и иррациональную симпатию или, по крайней мере, непроизвольное сострадание со стороны даже враждебно настроенных слушателей».

Мы пришли к выводу, что Филби одержал легкую победу над Мильмо, и процитировали слова одного присутствовавшего на допросе адвоката: «Выглядело так, будто глупейший в мире человек допрашивает самого умного».

Оглядываясь назад, можно сказать, что такой вывод слишком суров. С одной стороны, бывший сотрудник МИ-5, с которым я беседовал в 1984 году, заявил, что, хотя в ходе «судебного расследования» не было выявлено достаточно доказательств для возбуждения против Филби судебного дела, «ни один сотрудник, присутствовавший на допросе, не сомневался в его виновности». И сам Филби в Москве жаловался на то, что из сообщений об этом процессе складывалось впечатление, что он слишком легко вышел из расставленной западни.

«Было не совсем так, как вы это описали, – сказал Филби. – Во вступлении к вашей книге Ле Карре утверждает, что, судя по организации суда, он был не более чем фарсом. Что он говорит? Послушайте: «Опытный следователь никогда не конкретизирует обвинений, никогда не раскрывает масштабов своей осведомленности, никогда не создает для подследственного безопасных и комфортных условий, выражавшихся в том, что Филби сопровождали поддерживавшие его бывшие коллеги, и не проводит расследования в присутствии компетентной и осведомленной аудитории». Ну, во-первых, меня не сопровождал ни один мой коллега, который поддерживал бы меня. Аудитория была откровенно враждебной. Не забывайте, что за спиной у Мильмо была очень успешная карьера во время войны, и ему помогал чрезвычайно способный молодой сотрудник МИ-5. Оба вели себя враждебно по отношению ко мне. Я не знаю, кто снабдил вас такой информацией, но я всегда считал, что ход допроса был разработан в другом месте, поэтому вы можете перепроверить мои слова.

Вы должны понять необычность дела. В течение один-наддати лет я работал в СИС по контрразведывательной линии. Дела я знаю во всех подробностях. Мне известны все тонкости процедуры. Как мог Мильмо сформулировать обвинения, которые я не мог бы предусмотреть заранее? Как он мог обнаружить какую-либо осведомленность, о которой мне было неизвестно? Конечно, у него была пара неожиданных для меня моментов, но ничего опасного для меня в них не было.

Далее, очень трудно ответить на вопрос, правильно ли сделало руководство МИ-5, столкнув меня с Мильмо. Контрразведке, очевидно, было известно, что я во всеоружии встречу это испытание. Я детально, до малейших подробностей изучил дела. Я хорошо знаю процедуру «судебного расследования». Неизвестным фактором были мои нервы. Они, очевидно, надеялись, что я сломаюсь под градом вопросов Мильмо, или, по крайней мере, он в достаточной степени «размягчит» меня перед тем, как я попаду в руки опасного Скардона (Уильям Скардон, работавший в военное время следователем в МИ-5, который позднее «расколол» Фукса). Как я и ожидал, мои нервы выдержали. Но если бы случилось обратное, действия властей были бы оправданны».

Я спросил Филби, какие неожиданные моменты возникли в ходе допроса и как он с ними справился. «Относительно молодого английского журналиста, якобы посланного русскими в Испанию, Кривицкий когда-то заявил, что перед ним фактически была поставлена задача убить Франко. Я не знаю, почему Кривицкий так сказал. Во всяком случае, Мильмо орал: «Вас посылали в Испанию убить Франко, не так ли?» Я ответил: «Учитывая, что русские могли использовать массу людей, чтобы совершить покушение на Франко, думаете ли вы, что они выбрали бы для этого именно меня?» По своему смыслу предложение было настолько абсурдным, что для каждого из присутствующих это было ясно.

Больше всего меня беспокоила возможность появления в ходе допроса каких-то новых сведений обо мне, сведений, которых не было в делах. Наконец они появились: радиосвязь».

Филби имел в виду контроль со стороны МИ-5 радиосвязи между посольством СССР в Лондоне и Москвой во время предательства Волкова и расследования по делу «Гомера». Радиопередачи советской разведки ежедневно перехватывались и полностью записывались в основном для последующей работы над ними криптоаналитиков.

Если даже код в то время не поддавался расшифровке, ситуация могла совершенно неожиданно измениться. Простой объем радиосвязи говорил контрразведывательной службе об интенсивности работы советской разведки.

По записям радиопередач советского посольства в Лондон МИ-5 установила, что через два дня после поступления материалов на Волкова в Лондон объем радиообмена между Лондоном и Москвой резко подскочил. Когда измеренный до секунды объем этих радиопередач сравнили с объемом радиосвязи между Москвой и Стамбулом, начавшейся несколько часов спустя, то цифры почти совпали. МИ-5 пришла к заключению, что, когда власти в Лондоне были возбуждены по поводу содержания материалов Волкова, советское посольство было тоже чем-то очень взволновано, и о своем беспокойстве оно информировало Москву. Москва в свою очередь передала это загадочное состояние в Стамбул.

МИ-5 пришла к следующему выводу: «Узнав о деле Волкова, Филби обо всем проинформировал своего лондонского оперативного руководителя. Он радировал в Москву, а Москва передала информацию в Стамбул, чтобы перехватить Волкова». Теперь мы знаем, что было правильное предположение. Но предположение это еще не доказательство. Не являлся доказательством и тот факт, что был примерно такой же скачок в объеме радиосвязи между Лондоном и Москвой после того, как Филби был официально поставлен в известность о расследовании по делу «Гомера». Однако все это дало в руки Мильмо дополнительные аргументы, чтобы попытаться «расколоть» Филби.

В Москве я спросил у Филби, как он сумел с этим справиться.

«Я понял, что, если попытаюсь давать объяснения или выдвигать собственные идеи, вызову дополнительные подозрения. Поэтому когда Мильмо все это выложил, а затем спросил: «Как вы это объясните?», я просто ответил: «Откуда мне известно?» и больше не сказал ни слова. Это, конечно, неудовлетворительный ответ, но именно так мог ответить невинный человек. По правде говоря, я не знаю, насколько соответствовало действительности предположение МИ-5. Это была лишь обоснованная догадка, но не доказательство».

Филби заявил, что большинство других обвинений Мильмо были довольно необоснованными. Так, он обвинил Филби в том, что он «доверил Берджессу личные конфиденциальные документы». «Имелся в виду мой диплом из Кембриджа, который был найден в квартире Берджесса». (Много лет назад Филби вложил его в книгу.) Филби ответил, что это обвинение настолько бессмысленно, что ему трудно скрыть свое удивление.

Мильмо сдался. В его отчете отмечалось: «На этого человека у нас нет ничего, что выдержало бы проверку в суде». МИ-5 передали дело Филби Скардону. Этот с обычной внешностью человек, немного сутулый, с трубкой, крепко зажатой в зубах, искусство ведения допроса постиг в подразделении Скотленд-Ярда, занимавшемся расследованием убийств. В МИ-5 он оттачивал свое мастерство. Неизменно вежливые вопросы, возвращение время от времени в просительной форме к незначительным деталям, желая как бы получить разъяснение, рассматривалось Скардоном в качестве своего интеллектуального оружия. Такая тактика оказывала необъяснимое психологическое воздействие на допрашиваемых лиц. Она сработала и с Фуксом. Но будет ли она действенной в отношении Филби – совсем другое дело. Кроме того, СИС вряд ли позволит Скардону неоднократно встречаться с Филби, как он этого требовал. Что шло на пользу Филби, а что нет – в этом состояли разногласия (с философской точки зрения) между сотрудниками МИ-5 и СИС.

Сотрудники МИ-5 рассматривали себя в качестве стражей законности и порядка. Поскольку их основная задача – ловить шпионов, в их мышлении появились следы полицейского. Ко всему они проявляли недоверие: с усердием полицейского искали виновного, особо тщательно изучали дела. Их мораль не допускала наличия «темных мест», изменений точек зрения; рамки, в которые они втискивали людей, были очень жесткими и узкими. Я встретился с Уильямом Скардоном, когда он ушел из МИ-5 и неполный рабочий день работал в СИС, занимаясь проверкой кандидатов на работу. В ходе нашей беседы он сделал два замечания, прочно засевших в моей памяти. Он заявил, что даже увлечения человека могут сказать ему о подверженности предательству. Он подразделял увлечения на две категории: «конституционные» и «неконституционные». Садоводчество – это «конституционное» занятие, хождение на лыжах – «сомнительное», мотоциклетный спорт – «очень подозрительное». Затем он сказал, что ушел из Скотленд-Ярда после того, как правительство отменило смертную казнь: уменьшение «ставок» больно задело его, удовлетворительный для себя выход он нашел в увольнении с работы.

Отсюда можно сделать вывод, что сотрудники СИС по характеру выполняемой ими работы, а также в силу деликатности дел, которыми они занимались, не пользовались симпатиями у большинства офицеров МИ-5. По мнению сотрудника британской контрразведки, должно быть возможно проанализировать работу разведчика за значительный период времени и подбить итоги, как, по словам Дика Уайта, он это сделал в отношении Филби. На это офицер разведки может возразить, что для достижения результатов иногда требуется вся жизнь, годы и годы приходится тратить для завоевания у человека доверия, перед тем как сделать завершающий «укол». Если посторонний человек будет с особым пристрастием анализировать действия сотрудника СИС, осуществляющего разведывательную операцию (особенно перед ее развязкой), то ему трудно не прийти к выводу о нем, что он имеет дело с предателем. Его единственная защита в это время – это лояльное отношение и доверие к нему его коллег.

Поэтому сотрудники СИС глубоко переживали организованный над Филби процесс, а те из его друзей, которым он рассказывал о «заходах» Скардона, были просто потрясены его действиями. Сразу с допроса Скар-дон вместе с Филби пришел к нему домой, чтобы забрать заграничный паспорт. Смысл такого шага состоял в том, чтобы показать Филби, что следствие по его делу далеко не закончено. В течение следующих недель Скардон почти регулярно появлялся в доме Филби. Беседы обычно проходили в гостиной или во время прогулок. Скардон пытался завоевать доверие своего подопечного, а Филби старался держать его на безопасном расстоянии. Это было нелегко. В своей книге «Моя тайная война» Филби отмечает:

«Он был исключительно любезен и отличался прямо-таки изысканными манерами. Его внимание к моим взглядам и поступкам даже льстило мне. Это был гораздо более опасный человек, чем неспособный Уайт или шумливый Мильмо. Мысли о том, то именно Скардон сумел войти в доверие к Фуксу, что привело к осуждению последнего, помогали мне не поддаваться его вежливому подходу. Во время нашей первой долгой беседы я обнаружил две маленькие ловушки, которые он ловко и расчетливо расставил для меня, и сумел обойти их. Не успел я поздравить себя, как мне пришло в голову, что он мог расставить и другие ловушки, которые я не заметил».

Примерно через месяц Скардон перестал приходить к Филби. Был еще один допрос, который на этот раз проводили два руководящих сотрудника СИС Джек Истон и Джон Синклер. «Дуэль с Истоном доставила мне удовольствие, – писал Филби в книге «Моя тайная война». – У меня уже был опыт допросов с Уайтом, Мильмо и Скардоном, поэтому я шел по проторенной дорожке и не думал, что он преуспеет там, где они потерпели неудачу. Так оно и вышло». Позднее Скардон высказывал жалобы на то, что дело было неправильно организовано. Затеянное контрразведкой судебное расследование позволило Филби отрепетировать свою защиту, выяснить имевшиеся у МИ-5 улики и, поскольку они были неубедительными, сухим выйти из воды. С самого начала Скардон дал бы Филби полностью выговориться, и это было бы самым большим противостоянием в истории ведения следствия.

Для Филби наступил трудный период. Морально он был опустошен, денег не было. С позиций восходящей звезды британской разведки, возможного начальника СИС сэра Гарольда Филби, от приятной и интересной работы, коллег, компанией которых он дорожил, фактически за один день Филби опустился в жестокий мир, где он оказался в одиночестве. Его бывшие коллеги по СИС разбились на три группы: небольшое число сотрудников, считавших, что, возможно, Филби виновен, и поэтому не желавших иметь с ним что-либо общее; более многочисленная группа, которые считали, что Филби, возможно, невиновен, однако полагали, что будет лучше не общаться с ним; и наконец, небольшая, но влиятельная третья группа людей, убежденных в невиновности Филби и готовая сделать все, чтобы поддержать его и затем вернуть на службу. Однако Филби решил, что будет лучше, если с этими людьми он будет иметь лишь минимальные контакты, чтобы не подвергать опасности их карьеру. «После Мильмо я порвал дружбу с Грэмом Грином, – заявил Филби мне в Москве. – Я не хотел причинять ему какие-либо неприятности».

Конечно, ободряющее слово в это время со стороны советского коллеги придало бы духу Филби, но, к сожалению, это было невозможно. Дело против Филби было отложено, но не закрыто. МИ-5 считала, что ее лишили законной добычи. За Филби следовало бы установить постоянную слежку в надежде получить доказательства, которые позволили бы упрятать его на двадцать лет в тюрьму Уормвуд – Скрэбс – зафиксировав его встречу с установленным советским разведчиком.

Будучи отрезанным от своих коллег и от советской разведки, Филби пытался выбросить из головы все тайные дела и сконцентрироваться на получении средств к существованию. Он сразу же столкнулся с трудностями, которые обычно встают перед всеми сотрудниками СИС, досрочно ушедшими со службы: что сказать своему возможному работодателю о своих занятиях в течение последних 10–15 лет!

Филби пытался ссылаться на нередко используемое сотрудниками СИС прикрытие – находился в штатах иностранной службы – чем обычно вызывал один вопрос: почему ушел [24]24
  Бывший сотрудник британской разведки написал убедительный документ, в котором доказывал необходимость подбора для каждого досрочно уходящего в отставку офицера СИС такого прикрытия, которое позволяло бы ему найти работу в гражданской жизни. Однако СИС, столь высоко зарекомендовавшая себя в деле изготовления фальшивых документов и легенд для своих агентов, ответила категорическим отказом. – Прим. авт.


[Закрыть].

Из беседы с Филби в Москве: «Через некоторое время я пришел к выводу, что единственной областью, где я могу попытаться найти работу, является журналистика. Смогу ли я вновь прорваться на Флит-стрит? Однажды мне удалось сделать это в Испании, почему бы не попытаться вновь? Я добился возвращения мне заграничного паспорта и в течение пяти недель безрезультатно посылал из Испании статьи в несколько лондонских газет, включая «Обсервер», однако ни одна из них не предложила ни постоянной, ни контрактной работы. Контакт с «Обсервер» позднее принес результаты.

Затем мой друг предложил мне работу в Сити в экспортно-импортной компании. Мы импортировали фрукты из Испании и поставляли касторовое масло в Соединенные Штаты Америки. Это была удивительно нудная работа, и я испытал удовлетворение, когда через год мы разорились. Моей вины в этом не было.

Была еще одна потерпевшая неудачу сделка, касавшаяся написания книги. Андрэ Дейч подписал со мной контракт на книгу о моей деятельности в разведке. Сначала я был чрезвычайно увлечен этим делом, но когда начал писать, стало ясно, что будет бесцветная вещь. Я решил, что продолжать нет смысла, и возвратил аванс.

Томми Харрис внес 250 из 600 фунтов стерлингов, остальные я занял у своих друзей».

Рассказ Филби несколько отличается от того, как запомнил эту сделку сам Андрэ Дейч. По словам Дейча, к покойному Николасу Бентли, карикатуристу и директору издательства «Андрэ Дейч лимитит» обратился его друг детства Харрис с идеей написания книги. Бентли и Дейч организовали ленч в ресторане «Ле Эскарго» на Грик-стрит. «Харрис пришел с Филби, которого представил нам. На нас он произвел впечатление остроумного, приятного и интеллигентного человека, и мы решили подписать с ним контракт. Книга должна быть написана быстро. Мы согласились выплачивать аванс помесячно: шесть месяцев по сорок фунтов стерлингов и шесть по шестьдесят. Это было необычно. Через несколько недель у нас состоялся второй ланч: Филби по-прежнему был полон энтузиазма. Но через год, когда мы встретились за ланчем в третий раз, его настроение резко изменилось. Он казался подавленным. Нехмного потрепанным. Заявил, что решил бросить книгу».

Из рассказа Дейча следует, что Харрис втайне от Филби был партнером Дейча в этом деле. В первых числах каждого месяца, когда Дейч переводил Филби 40 или 60 долларов, Харрис выплачивал Дейчу наличными половину этой суммы. 5 апреля 1955 года, когда срок контракта закончился, Харрис выплатил Дейчу оставшуюся часть аванса в 600 фунтов стерлингов (по нынешним ценам составляет 12 тысяч фунтов стерлингов). Из сказанного можно сделать единственный вывод: Харрис субсидировал Филби, о чем последний, возможно, не знал, и делал это так, что было невозможно это установить.

В этот период был еще один случай, воспоминания Филби о котором отличаются от воспоминаний других лиц. В своей книге «Моя тайная война» Филби упоминает о письме депутата парламента от консервативной партии, который пригласил его на чашку чаю в палату общин. «Он чистосердечно признался мне в том, что ведет войну против министерства иностранных дел в целом, и Антони Идена в частности. Он слышал, что меня тоже уволили с дипломатической службы, и полагал, что я теперь должен испытывать чувство обиды. Он был бы очень благодарен, если бы я предоставил ему какой-либо материал, позволяющий облить грязью министерство иностранных дел… Я ответил, что понимаю причины, побудившие руководство министерства иностранных дел потребовать моей отставки, и тут же удалился».

Однако депутат парламента Генри Керби, работавший в 20-х годах в СИС, в 1968 году рассказал другую историю. «Я познакомился с Филби в конце войны. Он произвел на меня впечатление странного, неопределенного типа человека, нервного и раздражительного. Пытался создать впечатление, что он везде побывал и все знает. Лично я был о нем невысокого мнения и был довольно удивлен, когда в 1954 году он пытался два или три раза встретиться со мной в здании парламента. Внизу, в подвальном этаже у меня была комната, куда я обычно «сплавлял» просителя, как только для этого представлялась возможность. Филби не относился к числу людей, с которыми мне хотелось беседовать на людях. Он обратился ко мне с единственной просьбой – помочь найти работу, любую работу. Конечно, я не мог помочь ему. Филби вел себя настолько странно, что я почуял недоброе и рассказал о его визите Маркусу Липтону (депутату парламента от лейбористской партии)».

Значимость этих визитов состояла не в целях прихода Филби к Керби, каковыми бы они ни были, а в том, что Керби рассказал о них Липтону, простому старомодному военному человеку, и возбудил у него подозрение к Филби. Таким образом, неосознанно Липтон должен был сыграть особую роль, но не в разоблачении Филби, а в его оправдании.

Не только служебная, но и личная жизнь Филби терпела крах. Большую часть времени Айлин проводила одна с детьми в доме на Херонсгейт, а Филби жил в Лондоне. Иногда на несколько дней он появлялся дома, обычно в нетрезвом виде. Имеются данные, полученные от друзей семьи Филби, которые свидетельствуют о том, что наконец у Айлин возникли подозрения о том, кому на самом деле служит Филби. По словам Патрика Сила, одна из знакомых Айлин слышала, как та однажды вечером выпалила: «Я знаю, ты как раз тот «третий человек». Хейзел Флорел, друг семьи Филби по Стамбулу, вспоминает, как Филби сказал ей о том, что Айлин направила телеграмму в министерство иностранных дел, в которой изложила свою догадку.

Мать Айлин пыталась помочь своей дочери, купив большой дом времен короля Эдуарда в Кроуборо на границе между Кентом и Суссексом, и вся семья переехала туда. Дом был слишком велик, чтобы поддерживать в нем должный порядок, поэтому вскоре сад зарос. Никого в окружении Айлин не знала. Филби навещал детей только по выходным, с Айлин он почти не общался. С ней опять случались странные происшествия: однажды она въехала на машине в витрину магазина. Стала много пить, несколько раз попадала в госпиталь.

Айлин была, очевидно, слишком занята своим собственным горем и не заметила, что Филби неожиданно «просветлел» – он получил весточку от советской разведки. «Сложнейшими путями я получил сообщение от своих советских друзей, призывавшее меня не падать духом и предвещавшее возобновление в скором времени связи. Это коренным образом меняло дело. Больше я не был одинок».

Некоторые интерпретировали данное заявление, как признак того, что произошедшие далее с Филби события были секретно инициированы русскими. (Мел о драматург викторианских времен дал бы им такой заголовок: «Филби оправдан».) Но русские к этому делу отношения, вероятно, не имели. «Возобновление в скором времени связи» явилось, очевидно, результатом сделанной русскими оценки положения Филби: если, находясь под подозрением, Филби так долго не сломался, значит, нервы у него крепкие, а улики у контрразведки не убедительные. Поэтому нет причин отказываться от его дальнейшего использования.