Текст книги "Валет червей"

Автор книги: Филиппа Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Она со злостью говорила об этом цветке. Теперь я живо вспомнила день, когда Шарль купил его. Я забыла о нем. Он должен где-то здесь валяться, где-то среди моих вещей. Но чей же пион видела Софи? Какой-то гостьи Шарля? Эти цветы не были редкостью. Их продавали по всему Парижу, а Шарля вполне могла навестить какая-нибудь женщина.

Я не смогла бы объяснить этого Софи. Ей никогда не понять таких мужчин, как Шарль. Бедная Софи! Она сказала, что не забудет меня. Я могла бы ответить ей тем же. Меня всегда будет преследовать призрак этой трогательной фигурки в моем подвенечном платье и фате.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛИЗЕТТЫ

Стояла весна 1775 года, прошло четыре года с тех пор, как я вышла замуж за Шарля. Я совсем не напоминала ту девушку, что прибыла в Турвиль на свое бракосочетание. Под руководством Шарля я быстро повзрослела; он научил меня тому, как следует уживаться с жизнью, и в целом я была благодарна ему за это.

Наш брак следовало бы назвать удачным. Между нами существовало совершенно явное физическое влечение, и как оказалось, я в не меньшей степени, чем он, получала удовлетворение от физической близости.

В течение первых месяцев нашего брака мы оба не могли думать ни о чем другом, кроме страстного влечения, которое вызывали друг в друге. Шарль признал, что я, как он цинично выражался, «подходящий партнер по будуару». Это означало, что я принадлежу к тем женщинам, которые не стыдятся своих желаний и способны достигать таких высот страсти, к которым устремлялся и он, так что оба партнера могли получать удовольствие от физической близости.

Сначала я много думала о Софи и утешала себя тем, что она, наверняка, никогда не смогла бы стать достойной спутницей Шарля. Он был знатоком в вопросах любви – хотя, возможно, это следовало назвать похотью, – и женщин. Как-то раз он сказал мне, что может с первого взгляда определить, имеет ли женщина – по его определению – любовный потенциал.

– Как только я увидел тебя склоняющейся над хрустальным шаром, я сразу понял, что в тебе это качество чрезвычайно развито, – сообщил он мне.

Любила ли я его? А что такое любовь? Не раз спрашивала я себя. Была ли между нами та же любовь, что между моими родителями? Нет, ничего подобного. Они пребывали в некоем идеальном состоянии, К которому, возможно, люди приходят, когда становятся старше и мудрей, когда их уже не ошеломляет страстное желание. Что это, должно быть, за великолепные отношения! Нет, конечно, между мной и Шарлем не существовало ничего подобного.

В течение первых месяцев, когда мы, казалось, были друг для друга всем, мое сердце готово было выпрыгнуть из груди от радости при его появлении, а когда нам приходилось расставаться, я всегда ощущала разочарование; во время долгих вечеров, когда вся семья собиралась в длинной гостиной замка Турвиль, мне всегда не терпелось поскорее удалиться и остаться с ним наедине.

В ту пору мне и в голову не приходило задуматься над тем, долго ли продлится это состояние безумной страсти. Я предполагала, что мои родители когда-то, давным-давно, тоже ощущали нечто подобное, и именно тогда я и была зачата. Потом они расстались на долгие годы и встретились вновь уже зрелыми людьми, имея за плечами огромный опыт, не позволявший затмить их суждения страстному желанию. Только таким образом они и сумели достичь своих совершенных взаимоотношений. Шарль, безусловно, был великолепным любовником. Я могла быть уверенной в том, что он не симулирует свои страстные чувства ко мне. Я ни на секунду не сомневалась в их искренности. И все-таки где-то в глубине сознания я понимала, что это не может длиться вечно… во всяком случае не может оставаться на такой, захватывающей дух высоте. Но будет ли то, что у нас останется, достаточно сильным, чтобы на нем построить такую любовь, которую я видела у своих родителей и которой я несколько завидовала?

Само семейство Турвилей было не очень интересным. Отец Шарля был инвалидом; его мать была мягкой женщиной, обожавшей свою семью. Кроме того, у него была сестра Амелия, которая вскоре должна была выйти замуж.

Их семья считалась богатой, хотя и не такой, как мой отец. Они откровенно радовались альянсу наших семейств. Конечно, они предпочли бы Софи, однако этот альянс был для них настолько желательным, что согласились принять незаконнорожденную дочь. Тем более, за мной давали приданое, которое предназначалось для Софи.

Если бы не Шарль, жизнь в Турвиле показалась бы мне очень скучной.

Вот так я и жила в этом возбужденном состоянии, пока не забеременела, и случилось это примерно через восемь месяцев после нашей свадьбы.

Все в Турвиле были обрадованы этим известием, а когда оно дошло до Обинье, там тоже пришли в восторг. В первые три месяца я чувствовала себя отвратительно, а потом, когда мои формы начали округляться, была уже не в состоянии предаваться прежним ночным забавам с Шарлем. Я решила, что он нашел себе любовницу, так как не принадлежал к мужчинам, которые способны хоть в чем-то себе отказать. Будучи же воспитанным в известных традициях, он, безусловно, считал это совершенно естественным.

Как ни странно, предстоящее материнство изменило и меня. Теперь меня интересовал лишь ребенок, и этого для меня было вполне достаточно.

Шарль был преданным мужем, довольным тем, что я так быстро доказала свою способность к деторождению, и не проявлял никакого недовольства по поводу того, что я перестала допускать его в свою постель.

Из Обинье прибыла моя мать, чтобы присутствовать при родах, и, к огромной радости всех окружающих, я родила здоровенького мальчика.

Мы назвали его Шарлем, но вскоре между собой стали называть Шарло, и с того момента, как я услышала его первый крик, он стал самым важным в моей жизни.

Эти месяцы были одними из самых счастливых для меня. Я прекрасно помню, как сидела в своей постели, держала на руках младенца, а меня постоянно посещали люди, восхищались ребенком и поздравляли.

Шарль любил разгуливать по комнате, держа ребенка на руках.

– Умница, умница Лотти, – говорил он, целуя меня.

Мой отец приехал полюбоваться на внука. Он поднял ребенка на вытянутых руках и стал разглядывать его с такой гордостью, что я рассмеялась.

– Я вижу, ты им доволен, – сказала я. Он бережно уложил ребенка в колыбельку и присел на край моей кровати.

– Дорогая Лотти, – с гордостью произнес он, – счастливым был день, когда я впервые увидел тебя, и теперь именно ты подарила мне первого внука, – он взял мою руку и поцеловал ее. – Твоя мать так горда тобой… так же, как и я.

Я ответила:

– Вы переоцениваете меня. Это нельзя назвать великим достижением. В данный момент во всем мире тысячи женщин занимаются тем же самым.

– Некоторые неспособны к этому, – вздохнул он. Я понимала, что он имеет в виду Армана и Марию-Луизу. Его очень огорчало то, что их брак оставался бездетным.

После рождения сына мои взаимоотношения с мужем изменились. Он больше не был многоопытным учителем, а я уже не была благодарной ученицей. Я просто повзрослела.

Мы продолжали быть любовниками, но любовные игры, похоже, превратились в рутину, перестав доставлять нам прежние потрясающие эмоции.

Видимо, в этом и состоял брак. Тем не менее, у меня был сын, и это было вполне достаточной компенсацией за все.

Пришла весна, и я собралась в Обинье навестить родителей. Я редко ездила в Обинье, находя какой угодно предлог, лишь бы отказаться, и предлагая моим родителям приехать в Турвиль. Они часто гостили у нас, поскольку им нравилось смотреть, как подрастает внук. Мой отец, очень может быть, предпочел бы, чтобы мы жили в замке Обинье, но об этом, само собой разумеется, не могло быть и речи. Турвиль был родным домом Шарля, он нес за него ответственность, а я была его женой.

Таким образом, я постоянно объясняла, что с ребенком путешествовать очень трудно, и мои родители приезжали к нам сами.

Шарло было два года – возраст достаточный, чтобы оставить его под присмотром надежной няньки, а я была вынуждена поехать в Обинье, так как мать подвернула ногу и не могла нанести обещанный весенний визит в Турвиль.

– Она очень скучает по тебе, – писал мой отец, – постарайся как-нибудь приехать. Я знаю, что маленький Шарло еще не готов к таким путешествиям, но если бы ты смогла уделить нам хотя бы недельку, это очень порадовало бы твою мать.

Я решила, что мне придется побороть свое нежелание посещать Обинье. Я все еще помнила ночь перед отъездом и Софи, стоящую возле моей кровати, такую печальную, в подвенечном платье, которое, как она полагала, должно было принадлежать ей, в фате, скрывающей ее обезображенное лицо. Конечно, за эти годы она должна была смириться со своей судьбой; здравый смысл должен был подсказать ей, что я не виновата в случившемся. Приложив немало усилий, я все же так и не нашла искусственного цветка, вид которого так ее потряс, и решила, что его куда-нибудь засунули, упаковывая мои вещи.

Я приехала в Обинье в первой половине дня. Меня встречали родители. Отец чуть не задушил меня в объятиях, и мне пришлось со смехом отбиваться от него. Мать наблюдала за нами с тем выражением радости и удовлетворения, которое всегда появлялось на ее лице, когда она видела меня вместе с отцом.

Меня забросали множеством вопросов. Как идут мои дела? Как поживает Шарло? Как прошло путешествие? Надолго ли я приехала?

– Вскоре твой сын уже сможет ездить вместе с тобой, – сказала мать. – Мы подумали, что ты захочешь остановиться в своей старой комнате. С тех пор, как ты уехала, в ней никто не жил. Мне не нравится даже мысль, что кто-то другой может в ней поселиться. Наверное, это глупо с моей стороны, но в замке вполне достаточно других комнат.

Она просто сияла от радости, да и я была счастлива, что нахожусь вместе с ней.

Но пребывание в комнате, наполненной воспоминаниями, поубавило мою радость. Оставалось надеяться, что мне не приснится жалкая фигура, входящая в мою комнату.

Обедали мы втроем.

– Арман вернется завтра, – сказал отец. – Сейчас он при дворе. Возможно, назревают крупные неприятности. Причиной тому является прошлогодний урожай. Ты помнишь, какой суровой была зима. Очень трудно удержать рост цен на зерно. Король очень расстроен. Его это, несомненно, по-настоящему беспокоит. Получить такое наследство от дедушки… Этого старого распутника.

Прошел год с момента смерти Людовика XV, и молодой Людовик со своей женой Марией-Антуанеттой был, как мы слышали, очень неуверен, вступая на трон. Людовику тогда было восемнадцать, а королеве – девятнадцать. Рассказывали, что оба упали на колени и взмолились: «О Господи, укрепи нас и направь. Мы слишком молоды, чтобы править страной». Вся нация была тронута озабоченностью этих двух молодых людей и тем, что они сознавали свой долг и решили исполнять его, что резко контрастировало с поведением старого короля. Казалось, что во Франции наступает новая эра, но, к несчастью, новое правление началось с суровой зимы, вызвавшей неурожай.

– Молодой Луи поступил правильно, поставив Тюрго во главе министерства финансов, – говорил мой отец, который, похоже, и минуты не мог провести без разговоров о политике. – Это хороший честный человек, готовый отдать все свои силы стране. Но будет очень нелегко сбить цены на зерно, и, если стоимость хлеба возрастет, что кажется неизбежным, могут начаться народные волнения.

– Ах, дорогой папа, – вздохнула я, – у страны всегда существуют какие-нибудь затруднения. Мне хотелось бы услышать побольше об Обинье. Софи..

Наступило молчание.

Затем мать сказала:

– Она продолжает сидеть взаперти в своей башне. Мне бы очень хотелось, чтобы она проводила побольше времени с нами. Она становится настоящей отшельницей. Жанна сама выбирает слуг, которые должны заниматься уборкой ее комнат. Теперь там всем распоряжается она. А что нам остается делать? Мы обязаны кланяться ей в ноги. Софи и в самом деле очень нуждается в ней.

– Надеюсь, мне все-таки удастся повидаться с Софи.

– Она отказывается от встреч. Очень грустно представлять ее, сидящую там в башне… в то время как жизнь проходит мимо.

– Неужели ничего нельзя для нее сделать?

– Существуют различные лосьоны и кремы. Жанна постоянно ходит на рынки и покупает их. Насколько они эффективны, я не могу сказать. По-видимому, не особенно, поскольку Софи продолжает сидеть взаперти и поддерживать связь с внешним миром только через Жанну.

– Было бы лучше, если бы она отправилась в монастырь, – заявил отец.

– А она собирается?

– Нет, более склонна к этому Мария-Луиза.

– Мария-Луиза – очень хорошая девушка, – возразила моя мать.

– Слишком хороша для нашего грешного мира, – коротко бросил отец. Мать пожала плечами.

– Ей вообще не следовало выходить замуж, – сказала мама. – Она не может иметь детей. По-моему, они уже оставили попытки.

– В этом нельзя осуждать Армана, – опять вмешался отец. Было ясно, что он не питает особой любви к своей невестке. – Она настоящая святоша. Церковь теперь открыта чуть ли не круглые сутки. Вполне достаточно было бы и одного раза в день. Она же проводит там большую часть времени. Кроме того, требует, чтобы с ней были и ее слуги. Это очень угнетает всех. В данный момент она пребывает в монастыре Де-ла-Форэ-Верт. Ты его знаешь. Он в милях трех от нашего замка. Она решила подарить им новый алтарь. Да, Лотти, здесь многое изменилось с тех пор, как ты покинула нас.

– Твой отец с радостью вспоминает дни, когда ты жила здесь, Лотти, – сказала мать. – Тогда и Софи вела себя более нормально. Она, конечно, всегда была тихой, но здесь ведь жила еще одна девушка…

– Лизетта! – воскликнула я. – Я часто о ней думаю. Я писала ей, но ни разу не получала ответа. Как поживает тетя Берта?

– Как обычно.

– Я хочу поговорить с ней до отъезда. Мне действительно очень хотелось бы вновь повидать Лизетту.

– Она была очень милой девочкой, – сказала мать.

– И осталась, я уверена, – ответила я. – Было бы так интересно вновь встретиться с ней. Я непременно посещу тетю Берту в ее берлоге. Полагаю, она живет все там же?

– Конечно. Она очень гордится своими апартаментами и не позволяет посещать себя без приглашения.

– Она всегда была педанткой!

– Но всегда прекрасно управлялась с домом, – заметил отец. – Мы никогда не жалели о том, что пригласили ее.

– Я удивлена тем, что она позволила Лизетте ускользнуть из-под ее опеки. Она ведь все время следила за ней. Лизетта ее действительно побаивалась… Единственный человек, которого она в самом деле боялась.

Затем мы сменили тему разговора, но я продолжала думать о Лизетте и вспоминать, как весело нам с нею жилось. Здесь, в замке, такие воспоминания были неизбежны.

На следующий день приехала из монастыря Мария-Луиза. Ее никак нельзя было назвать миловидной, а всевозможные современные хитрости, придуманные женщинами, чтобы приукрасить себя, она явно презирала. Ее волосы были гладко зачесаны назад. Никаких хитроумных причесок в стиле Марии-Антуанетты. Ее темно-серое платье было грязным. Когда я выразила свое удовольствие по поводу встречи с ней и предложила вместе проводить время, она сообщила, что каждый день шьет одежду для бедняков, и если я пожелаю присоединиться к ней, то она найдет дело и для меня, кроме того я смогу выслушать описание нового алтаря, который она решила подарить монастырю Де-ла-Форэ-Верт.

Мне эта перспектива не показалась соблазнительной, а уж рукоделие мне и вовсе никогда не нравилось, так что я пропустила приглашение мимо ушей.

Было приятно встретиться с Арманом. Неудачный брак, кажется, совсем не повлиял на него. Безмятежный по натуре, он, видимо, все происходящее воспринимал философски. Я была уверена в том, что на стороне у него есть хорошенькая любовница, а может быть, и не одна, и что он предоставляет событиям идти своим чередом.

Между тем граф гораздо менее был склонен принимать существующее положение дел. Мать сказала мне, что он очень расстроен бездетным браком Армана.

– Ведь существует линия наследования… имения и все прочее. Твой отец этим обеспокоен. Однако он очень рад за твоего маленького Шарло.

Тут мы заговорили о моем сыне, и ей непременно нужно было знать, что именно он сделал и что сказал – он уже вполне связно говорил, что мы обе расценили как чудо. Мы провели довольно много времени в разговорах о нем.

Я получила разрешение и посетила тетю Берту в ее апартаментах. Я подумала – как бы мы с Лизеттой над этим посмеялись, если бы она была здесь и могла веселиться вместе со мной.

Тетя Берта в платье из черной бумазеи, очень простом, но элегантно скроенном, выглядела весьма важной дамой. Для меня она приготовила чай, тем самым показав знакомство с современными правилами хорошего тона, поскольку чаепития вошли во Франции в моду. В общем-то, как сказал мне отец, сейчас вообще пошла мода на все английское. Парижские лавки были завалены одеждой из Англии; в моде были длинные плащи с тройной пелериной и английские шляпы. В окнах лавок можно было видеть вывески;

«Здесь говорить английски». Торговцы лимонадом теперь предлагали Ie punch, утверждая, что он приготовлен по английскому рецепту.

Я выразила отцу свое удивление, поскольку особой дружбы между нашими странами никогда не было.

– Дело здесь вовсе не в дружбе, – ответил отец. – Большинство французов ненавидит англичан сейчас точно так же, как и раньше. Это всего-навсего мода, которая должна отвлечь умы народа от трудностей»в стране.

Так или иначе, тетя Берта приготовила чай.

– В точности такой, как пьют англичане, – заявила она. – Вы должны знать. Ведь вы наполовину англичанка.

Я подтвердила, что чай просто великолепен, а она стала расспрашивать, как поживаю я и мой малыш.

На эти вопросы я ответила, но постаралась перевести разговор на Лизетту.

– От нее редко поступают вести, – сказала тетя Берта. – Она очень занята.

– Я мечтаю с ней увидеться.

Эти слова были встречены молчанием.

– Она довольна своей жизнью?

– У нее есть малыш.

– Малыш? Ребенок?

– Да, мальчик.

– Ах, как мне хотелось бы повидать ее. Скажите мне, как я могу связаться с ней. Я хочу послать ей приглашение к нам.

– Не думаю, что это будет разумно, мадемуазель Лотти.

– Неразумно? Но мы всегда были с ней подругами.

– О, теперь у нее своя собственная жизнь. Это, конечно, не та жизнь, что она вела в замке, но она уже начинает привыкать.

– Пожалуйста, скажите, как я могу разыскать ее.

– Она этого не захочет.

– Я уверена, что она хочет встречи не меньше, чем я сама.

– После той жизни, какую она вела здесь, ей было очень трудно привыкать к ферме. Это была выше ее сил. Теперь у нее жизнь устоялась. Оставьте ее в покое. Она сейчас счастлива. Не следует напоминать ей о прежних днях.

– Вообще очень странно, что она вышла замуж за фермера. Она всегда говорила, что выйдет замуж за дворянина.

– Действительность всегда отличается от наших мечтаний, а жить нам приходится именно в действительной жизни.

Я вновь начала просить сообщить мне местопребывание Лизетты, но тетя Берта держалась твердо и отказала мне в этом.

– Вы здесь живете своей жизнью, а она там живет свой жизнью. Сейчас она счастлива. Не нужно пытаться все ей испортить и снова расстроить ее – А как зовут ее малыша?

– Не думаю, что вас должны беспокоить подобные вопросы. Оставьте это.

– Я действительно не понимаю, какой вред может быть причинен тем, что я узнаю имя.

Тетя Берта откинулась в кресле, твердо сжав губы Затем она допила свою чашку английского чая и поставила ее на стол так выразительно, что я поняла – мне пора уходить.

Мы с отцом часто ездили верхом. Я была благодарна ему за то, что он всегда с радостью проводил время со мной. С самого первого дня нашей встречи между нами возникли тесные узы, но теперь он относился ко мне не только с любовью, но и с уважением и был благодарен за то, что я подарила ему внука.

Со мной он вел гораздо более серьезные разговоры, чем с моей матерью. Она по любому поводу волновалась, и, как мне было прекрасно известно, ее всегда беспокоили отъезды отца. Он заявил мне, что его тревожит состояние дел в стране. За время правления последнего короля условия жизни постоянно ухудшались. Во Франции появилось слишком много бедных; хлеб был слишком дорог; в некоторых провинциях люди просто голодали. Более того, последний король позволял себе чрезвычайную роскошь. «Только подумать, во что обошлось содержание Оленьего парка – и все это лишь для того, чтобы удовлетворять неумеренные аппетиты короля. Мадам Дюбарри жила в крайней роскоши Король не желал ничем ограничивать себя, хотя обязан был предчувствовать грядущую катастрофу Он ненавидел чернь Вот почему он редко появлялся в Париже и даже построил дорогу из Версаля в Компьен, чтобы по пути миновать сто лицу. Такое состояние дел не может длиться вечно Наступает пора расплаты. Очень несправедливо, что она наступает именно сейчас, когда у нас появился новый король, который явно готов прислушаться к голосу разума».

– А чего вы боитесь?

– Народа.

– Но существуют законы для поддержания порядка.

– Иногда такой порядок ломается. Мне стало известно, что в Версальском дворце король проводит длительные серьезные совещания со своими министрами, в основном с Тюрго. Они оба сознают опасность, и Тюрго уже организовал в Лиможе ateliers de charite , где беднякам раздается хлеб.

– Возможно, в следующем году будет хороший урожай. Не изменит ли это дело к лучшему?

– Возможно.

– Тогда давайте молиться за то, чтобы у нас была мягкая зима.

С прогулки мы возвращались через город. В нет происходило что-то необычное, и это было сразу видно. Повсюду стояли группы людей, и когда мы проезжали, они так смотрели на нас, что я мгновенно ощутила враждебность.

– Что здесь происходит? – спросила я.

– Не знаю, ответил отец – Держись ко мае поближе Мы въехали на рыночную площадь. На установленном здесь помосте стоял человек Он был высокого роста, на худом изможденном лице, покрытом загаром, горели ярко-синие глаза, коротко подстриженные, как у некоторых крестьян, волосы не были напудрены Его одежда была порвана, не вполне соответствовала размеру, тем не менее держался он с достоинством У него был мощный голос, так что его хорошо было слышно по всей площади.

– Граждане, – провозглашал он, – неужели вы позволите им морить нас голодом? Неужели вы будете почтительно стоять в сторонке и приподнимать ваши шапки при виде проезжающей знати? Неужели вы будете говорить: «Господи, благослови вас, хозяин. Все в порядке и все нормально, когда ваш стол ломится от еды, а я хожу голодный. Тут уж никуда не денешься. Господь сотворил меня таким, какой я есть, а вас таким, какой вы есть. Я согласен голодать и видеть, как голодают мои дети, ради того, чтобы вы, мой господин, могли обжираться и тратить свои денежки на выпивку, на женщин и на красивую одежду. О да, господа, вы являетесь господами, и потому земля Франции принадлежит вам. А мы предназначены для того, чтобы служить вам и унижаться за несколько су, которые вы нам бросаете. Мы обречены есть грязную дрянь, которую вы называете хлебом, – если нам удается это раздобыть»?

Мой отец побледнел, и я поняла, что он кипит от гнева. Я чувствовала устремленные на нас угрюмые взгляды окружающих. Я повернула лошадь, решив, что если поеду, то и отец поедет за мной.

– Товарищи, – продолжал оратор, – неужели вы собираетесь стоять в стороне? Неужели вы позволите им продолжать относиться к вам хуже, чем к скоту? Или вы готовы восстать и бороться за свои права? Восстаньте и боритесь, товарищи. Боритесь за свой хлеб. Сейчас по реке везут зерно. Оно предназначено для королевских амбаров… ну да, ему ведь нужно много хлеба, не так ли? Ведь только вы, друзья мои, обязаны голодать.

– Уезжаем, – быстро сказала я, – следуйте за мной. Я уезжаю.

Я знала, что это был единственный выход. Я развернула лошадь и стала пробираться через толпу. С радостью я почувствовала, что отец едет следом за мной, и толпа – пусть неохотно – раздвигается, чтобы пропустить нас.

Пока мы не добрались до окраины города, я не решалась взглянуть на отца.

– Этот бродяга, – сказал он, – мутит народ. Он пытается организовать беспорядки.

– И судя по выражению лица некоторых, ему это вполне может удаться.

– Он не крестьянин.

– Да… не думаю.

– Он агитатор. Их появилось множество. Мне следовало бы схватить его за шиворот и доставить, куда положено.

– Именно этого я и боялась, и поэтому поехала, чтобы вы последовали за мной.

– Ты поступила умно. Они могли бы убить нас. Это подтверждает мои опасения.

– Какие именно?

Он бросил на меня быстрый взгляд.

– Только не рассказывай матери. Это лишь растревожит ее. С некоторых пор я начал подозревать, что в стране действуют подрывные силы. Во всем мире есть люди, намеревающиеся свергнуть монархию, а вместе с нею и церковь. Другими словами, они замышляют революцию. Где бы эти люди могли начать свою кампанию? Конечно, в самом слабом месте. Это Франция. В течение многих лет она страдала от бездарного правления; в стране царит несправедливость; монархия позволила себе быть эгоистичной; народ обеднел; некоторые и в самом деле близки к голоду. Как видишь, Франция представляет для этих людей благодатную почву, в которую они бросают семена революции.

– И вы полагаете, что этот мужчина…

– Он один из многих. Очень скоро… возможно, это происходит уже в данный момент… люди, слушающие его, будут доведены до ярости. Бог знает, на что они могут решиться. Они пойдут громить лавки… разворовывать вещи… и они будут убивать всех, кто попытается остановить их.

– Как я рада, что нам удалось убежать.

– Ах, Лотти, я чувствую, что Франции предстоят тяжелые времена, если мы не сумеем остановить эти беспорядки. У нас есть новый король; у нас есть хороший министр Тюрго; будут и другие. У нас есть шанс… если только эти люди позволят нам его использовать.

В замок мы возвращались погруженные в тяжелые размышления.

Еще до конца дня мы узнали о том, что события на городской площади были началом беспорядков. Арман приехал к вечеру и сообщил, что на реке толпа атаковала лодки с зерном. Мешки разрезали, а зерно выбросили в реку.

Мой отец был в бешенстве.

– Уж, конечно, это не дело рук голодных, – возмутился он. – Я все более и более убежден в том, что это попытка организованной революции.

Арман рвался расправиться с бунтовщиками, но отец удержал его.

– Если эти люди добьются своего, произойдет кровопролитие, – сказал граф. – Это дело короля и его министров.

Сказать было легче, чем сделать. Эти события были началом того, что позже назвали «мучной войной».

Беспорядки начались одновременно в нескольких местах, и это подтверждало предположения о заранее организованных действиях. Были разбиты и разграблены лавки с продовольствием, во время этих событий погибло несколько человек.

Мать сказала, что я должна оставаться с ними, пока все не успокоится, но я была озабочена тем, что сейчас может происходить в Турвиле, а мысль, что моему сыну может грозить опасность, ужасала меня. Я собиралась немедленно уехать, но отец не желал и слышать об этом.

– В провинции не будет таких беспорядков, как в Париже или Версале, – успокаивал он меня. – Не думаю, что это затянется надолго. Тюрго и Морпа знают, как разделаться с этими агитаторами.

Я представила себе юных короля и королеву, только что взошедших на престол, и толпу возбужденных людей, противостоящую им. Толпа – это страшная, бездумная, нерассуждающая сила, настроенная на разрушение, ослепленная завистью, – уверена, является самым страшным из семи смертных грехов, так как именно она рождает все остальные.

Отец считал своим долгом отправиться в Версаль, но мать уговорила его не ехать. И когда я узнала, что толпа направилась ко дворцу, размахивая по пути кусками заплесневевшего хлеба, требуя, резко снизить цены на продукты питания, угрожая в противном случае сжечь дворец, я обрадовалась, что он послушался ее.

Мы ничего не могли поделать. Мой отец пребывал а мрачном настроении. Он эти события предвидел. Он говорил:

– Мы, конечно, обязаны улучшить условия жизни бедняков, это правда, но это не выход. Мы должны отыскать людей, подстрекающих честных тружеников на бунт против их короля и парламента, против закона и порядка. Мы должны остановить их. Мы уже опоздали. Нам следовало сделать это раньше Король понимает, насколько я могу судить, положение дел и искренне озабочен бедами своего народа Но он вынужден собирать урожай, посеянный его дедом. Именно тот виноват во всем происходящем. Боже, даруй нашему молодому королю ум, силу и смелость, необходимые ему для того, чтобы спасти страну Я никогда особенно не интересовалась политикой и даже не предполагала, что мы так близки к катастрофе, но события последних дней, эта локальная война явно показывали, что дела обстоят именно так Король был смелым. Он отважился встретиться лицом к лицу с толпой. Говорили, что его поведение в Версале спасло дворец и положило конец войне Когда разъяренная толпа подошла к самым воротам, король послал принца де Бове во двор с обещаниями снизить цены на хлеб Если бы толпа подожгла дворец, как собиралась, это послужило бы сигналом к восстанию по всей стране против своих соотечественников, живших лучше, в первую очередь против дворян Это было чудом. Проведенное расследование выявило факты, доказывавшие правильность теории моего отца. Многие в этой толпе не только не были крестьянами, но и были далеки от того, чтобы голодать Хлеб, который они несли с собой, как выяснилось, был специально измазан золой, чтобы со стороны казалось, что он заплесневел. Один из так называемых голодающих крестьян был ранен, привезен в больницу и оказался слугой из королевского дома Некоторые женщины в толпе оказались переодетыми мужчинами. И чем больше появлялось подобных фактов, тем яснее становилось, что мятеж был организован.

Когда все раскрылось, предводители, не желая попадаться, потихоньку ускользнули, а повстанцы, оказавшись без руководителей, утихли и, опасаясь того, что их поймают и предадут суду, рассеялись. Во всей стране восстановился порядок.

Но каким-то неспокойным был этот порядок. Страна настолько быстро успокоилась, что было решено провести коронацию в назначенный срок. Она должна была произойти одиннадцатого июня. Мои родители собирались в Реймс для участия в церемонии, а я решила вернуться в Турвиль.

Прошло чуть больше месяца после моего возвращения в Турвиль, и я стала подозревать, что вновь забеременела. Когда предположения подтвердились, Шарль был рад, как и я. Мне предстояло пережить на ранних месяцах те же неприятности, что и во время первой беременности, но перспектива рождения второго ребенка меня вдохновляла. Я выбросила из головы воспоминания о недавних событиях. Шарль был склонен не замечать их; он явно не смотрел на жизнь так серьезно, как мой отец.